Александр Островский
В чужом пиру похмелье
Иван Ксенофонтыч и Лизавета Ивановна входят.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Тит Титыч, Аграфена Платоновна, Лизавета Ивановна и Иван Ксенофонтыч.
Лизавета Ивановна. Папаша, посмотри, что у нас делается.
Иван Ксенофонтыч молча смотрит на Брускова.
Тит Титыч. Ты что на меня смотришь? На мне, брат, ничего не написано. Деньги-то взять умели! Вы меня хоть попотчуйте чем за мои деньги-то.
Иван Ксенофонтыч (смотрит на всех вопросительно). Он сумасшедший? Сделайте одолжение, милостивый государь, оставьте нас.
Тит Титыч. Обобрали, а теперь гоните. (Показывая на Лизавету Ивановну). Ишь, какая красавица! Как не прельститься на нее. Ловушку для нашего брата подстроили. У вас тут такая шайка подобрана, что вы и старика какого из ума выведете, а не то что мальчишку глупого.
Иван Ксенофонтыч. Поди вон!
Тит Титыч. Что ты кричишь-то! Я ведь ничего, я так, шучу с тобой.
Иван Ксенофонтыч. Поди вон, говорю я тебе.
Тит Титыч (встает). Пойду. (Подходит к Ивану Ксенофонтычу и ударяет его по плечу). Поедем ко мне! Выпьем вместе, приятели будем! Что ссориться-то!
Иван Ксенофонтыч. Уйди ты от нас.
Тит Титыч. Ну, прощай. (Подходит к двери). Ишь ты, какой сердитый! Да уж теперь не испугаете. Вот она, бумага-то, здесь в кармане. Разбойники, грабители! (Уходит).
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Иван Ксенофонтыч, Лизавета Ивановна и Аграфена Платоновна.
Иван Ксенофонтыч. Что это за человек?
Аграфена Платоновна. Тит Титыч Брусков, Андрюшин отец.
Иван Ксенофонтыч. Что он говорил? Какие деньги? Какие грабители? Кто его ограбил?
Аграфена Платоновна. Ну, да за дело, чтоб не шумел в чужом доме. За дело ему! Так их и надо. Я таки, признаться, сорвала с него малую толику. Жаль, что мало! Нам годится, а с паршивой собаки хоть шерсти клок.
Иван Ксенофонтыч. Да за что?
Аграфена Платоновна. Все жалеючи вас, Иван Ксенофонтыч, да вашу дочку; глядя на вашу бедность, решилась на такое дело. Что ж, ведь тут дурного ничего нет.
Иван Ксенофонтыч. Да каким образом? Не мучьте вы меня, говорите.
Аграфена Платоновна. А вот каким образом: как Андрюша-то уж очень влюбленный был, вот как-то раз и зашел ко мне, и расплакался, а я ему нарочно и говорю: тебе, мол, нельзя к нам ходить, будут соседи говорить и то, и се. Что хорошего! Наше, мол, дело женское, мы никакого такого разговору про себя не хотим. Ты, говорю, оставь, не ходи. Он это, сударь мой, стал меня просить, плакать, руки целовать. Я взяла, подпоила его да и говорю: все может, Андрюша, случиться, отец твой не нынче-завтра умрет, ты будешь на воле, тогда, пожалуй, нас с Лизаветой Ивановной и забудешь, других найдешь. А он-то божится, он-то разные клятвы произносит. А у меня на ту пору случись лист гербовой бумаги.
Иван Ксенофонтыч. Ну!
Аграфена Платоновна. Ну, я своей рукой написала расписку, что он обещается жениться на Лизавете Ивановне, все как следует, по форме, а он и подписал.
Лизавета Ивановна. Какой стыд! Какой срам! Папаша, что мне делать! (Рыдая, падает на грудь отцу).
Иван Ксенофонтыч. Ну, ну…
Аграфена Платоновна. Ну, вот за это и взяла с Тита Титыча тысячу целковых.
Иван Ксенофонтыч. А расписка где?
Аграфена Платоновна. Я ему отдала.
Иван Ксенофонтыч (обнимая дочь). Бедное дитя мое! (Плачет).
Аграфена Платоновна. Да об чем вы плачете?
Иван Ксенофонтыч. Куда нам с тобой деться от грубости, от оскорблений, от невежества!
Лизавета Ивановна. Папаша, уедем отсюда поскорей!
Иван Ксенофонтыч. Уедем, уедем!
Лизавета Ивановна. Ты поди, брось ему деньги. (Садится у стола).
Иван Ксенофонтыч. Да. да, и расписку возьму. Он мне ее отдаст, я ему деньги возвращу. Как ты думаешь, ведь он отдаст? Отдаст? Он не смеет не отдать – мы не виноваты. Я разорву ее, вот и конец, и не об чем нам плакать с тобой! (К Аграфене Платоновне). Подай деньги!
Аграфена Платоновна. Иван Ксенофонтыч, пригодятся.
Иван Ксенофонтыч. Подай деньги! Подай!
Аграфена Платоновна (вынимая из стола). А чем завтра топить будете? (Отдает).
Иван Ксенофонтыч. Прощай, Лиза!
Лизавета Ивановна. Прощай, папаша. (Обнимает его). Поди, выкупай наше бесчестье.
Идут к двери.
Аграфена Платоновна (вслед им). Вот хлопочи для людей, старайся, сама ж виновата останешься. Кто же вас знал, что вы такие сумасшедшие!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЛИЦА:
Тит Титыч Брусков.
Настасья Панкратьевна, жена его.
Андрей Титыч, Капитон Титыч – сыновья их.
Ненила Сидоровна, знакомая Брусковой.
Иван Ксенофонтыч Иванов.
Захар Захарыч, стряпчий.
Луша, горничная девушка.
Богатая гостиная в доме купца Брускова.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Луша (стирает пыль) и Капитон Титыч (крадется к двери).
Капитон Титыч. Луша, здесь никого нет?
Луша. Никого.
Капитон Титыч. Как тут хорошо, просторно, а в кухне сегодня угарно. Что в кухне-то сидеть за охота. Я такой же сын, как и Андрюша, а меня все в кухне взаперти держат.
Луша. Захотел ты сравняться с Андреем Титычем! Андрей Титыч у нас молодец, а ты что! Так, дурачок.
Капитон Титыч. Да, дурачок, как же! У вас будешь дурачок. На цепь еще посадите! (Ходит по комнате и делает трагические жесты).
Луша. Купидон Титыч, представь что-нибудь из тиатрального.
Капитон Титыч (становится в позу). «Прочь с дороги! Посторонитесь! Лев ушел из клетки! Бык с бойни сорвался! Посторонитесь!» (Разгорячившись). Давай теперь сюда, кто меня дураком сделал, убью сразу.
Луша хохочет. Капитон Титыч, услышав, что идут, крадется к двери и скрывается.
Настасья Панкратьевна и Ненила Сидоровна входят.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Настасья Панкратьевна, Ненила Сидоровна и Луша.
Настасья Панкратьевна. Милости просим, Ненила Сидоровна, садиться покорнейше прошу. Луша, принеси-ка нам вареньица.
Луша. Сейчас-с. (Уходит).
Настасья Панкратьевна. Как дела ваши?
Ненила Сидоровна. Дела ничего, слава богу. Одна печаль у меня: дочерей больно много.
Настасья Панкратьевна. Видно, матушка, Немила Сидоровна, всякому своя ноша тяжела. Вот вы об дочерях, а я об сыновьях. Что у кого болит, тот о том и говорит. А, по-моему, дочери все-таки легче.
Ненила Сидоровна. Глаз да и глаз нужно, Настасья Панкратьевна. Ведь нынче время-то какое! Люди-то какие! Верите ли, боишься в сад выпустить.
Настасья Панкратьевна. Что дочери! Дочерей и запереть можно, да и хлопот с ними меньше, ни учить, ни что. Ну, конечно, замуж выдавать хлопотно, возни много. А вам и то с полгоря, Ненила Сидоровна, ведь вы денег много даете за дочерьми-то, так вам нечего бояться, что в девках засидятся.
Ненила Сидоровна. Про это что толковать. Дочь не домашний товар; как не как, а надо с рук сбывать. Ну, там уж не наша беда; живи, как хочешь. А покедова-то вот! Ведь у нас приказчики, ну и другого постороннего народу много.
Настасья Панкратьевна. Присмотр нужен, я про это вам и докладываю, зато уж больше-то никаких хлопот. Мальчики-то ведь на воле, Ненила Сидоровна, как за ними усмотришь; везде ходят. У меня всего-то два сына: Андрюша да Купидоша, да и то голова кругом идет. Андрюша мальчик шустрый, проворный, до всего понятливый, так, сударыня моя, от дому совсем отбивается: то не хорошо, другое не по нем, учиться, говорит, хочу. Что ж, мы разве его не учили! И рихметике и граматике гимназист учил. На что ему много-то знать? И так боек, а как обучат-то всему, тогда с ним и не сговоришь; он мать-то и уважать не станет; хоть из дому беги.
Ненила Сидоровна. Да, вот насчет ученья-то. У нас соседка отдала сына учиться, а он глаз и выколол.
Настасья Панкратьевна. Это долго ли. А вот теперь влюбился. Да в кого! Немила Сидоровна, в кого! Во что влюбиться-то! Так, одна непокорность к родителям.
Ненила Сидоровна. В кого же, Настасья Панкратьевна? Скажите по секрету.
Настасья Панкратьевна. Что за секрет; весь околоток в трубы трубит. Знаете учителя Иванова, так в его дочь; ну, и погибает совсем.
Ненила Сидоровна. Знаю, знаю, видала. Скажите! Где же глаза-то у него были! Так, творение какое-то… ни живности, ничего.
Настасья Панкратьевна. Ну, вот сами рассудите.
Ненила Сидоровна. Что говорить!
Настасья Панкратьевна. Каково матери-то?
Ненила Сидоровна. Подсыпали чего-нибудь. Это бывает.
Настасья Панкратьевна. Уж я и сама так думаю.
Ненила Сидоровна. А вы вот что… нехорошо только говорить-то…
Настасья Панкратьевна. Ничего.
Ненила Сидоровна. А сразу снимает. (Шепчет ей на ухо).
Настасья Панкратьевна. Помогает?
Ненила Сидоровна. Помогает. То-то вот, хитры они, ан хитрей их есть. На всякий приворот средство есть; только знать нужно. Я много знаю: и от глазу, и от запою, и против бородавок у меня симпатия есть.
Настасья Панкратьевна. Так надоть попробовать, а то, что же хорошего! Мы теперь его женить хотим; нам надо невесту с большими деньгами, потому сами богаты. Что за неволя нам бедную-то брать.
Ненила Сидоровна. Разумеется.
Настасья Панкратьевна. Ну, вот, матушка моя, теперь есть такая на примете, отец нашел; а он скрывается от отца-то. Всякая мать баловница; другой раз расплачется, – глядишь, и жалко, и сама его прикрываю по малости. А все-таки нехорошо.
Ненила Сидоровна. Нельзя похвалить.
Настасья Панкратьевна. А другой, Купидоша, так совсем какой-то ума рехнувший по театру. Да табак курит, Немила Сидоровна, такой крепкий, просто дышать нельзя. В комнатах такого курить нельзя ни под каким видом, кого хочешь стошнит. Так все больше в кухне пребывает. Вот иногда скучно, позовешь его, а он-то и давай кричать по-тиатральному, ну и утешаешься на него. С певчими поет басом, голос такой громкий, так как словно из ружья выпалит.
