Александр Островский
Свои собаки грызутся, чужая не приставай
Александр Николаевич Островский
Свои собаки грызутся, чужая не приставай
Картины московской жизни
КАРТИНА ПЕРВАЯ
ЛИЦА:
Павла Петровна Бальзаминова, вдова.
Михайло Дмитрич Бальзаминов, сын ее.
Акулина Гавриловна Красавина, сваха.
Матрена, кухарка.
Павлин Иваныч Устрашимов, сослуживец Бальзаминова. Брюнет, большого роста, лицом мрачен и рябоват.
Бедная комната у Бальзаминовых.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Бальзаминова (одна, сидит с чулком в руках). У Миши, должно быть, опять какие-нибудь планы в голове. Прибежит из присутствия, пообедает наскоро, да и был таков, и пропал на целый день. Где-то он, бедный, бродит? Должно быть, далеко-далеко куда-нибудь ходит! Придет всегда такой измученный, усталый, и лица-то на нем нет, и не ест ничего, только все вздыхает. Надо полагать, он в Рогожскую бегает; а пожалуй что и в Лефортово! Все разбогатеть-то ему, бедному, хочется. Ну, да это ничего, пускай бегает; это еще здорово, говорят. Теперь время летнее, дел у него никаких нет особенных; все-таки лучше: пусть на воздухе бегает, чем в комнате-то сидеть; да еще и польза может произойти. Только я все что-то боюсь за него; все как-то мне не верится, чтобы он уж очень богатую-то невесту себе нашел. А уж сколько у него к этому делу старания! Даже удивительно это видеть. По его-то старанию ему бы уж давно надо миллионщицу приспособить. Должно быть, счастья нет! Без счастья, сколько уж ни старайся, ничего не выходишь. Говорят, и грибы искать – счастье нужно; а уж невест-то и подавно. Вот был же случай у Ничкиных; а из-за чего разошлись? Так, из пустяков. Нужно же было этому облому приехать! И как на грех его принесло в такое время! Кабы не он, жили бы мы теперь, как сыр в масле катались. Есть же такие злые люди на свете! Ну, что ему нужно было? Себе он пользы никакой не сделал, только Мишу моего обидел.
Матрена входит с письмом.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Бальзаминова и Матрена.
Матрена. Письмо вот принесли. (Подает).
Бальзаминова. Кто принес?
Матрена. Должно, что почтальон, одет так, по-военному. Говорит: городская почта.
Бальзаминова. От кого бы это? Я уж и не знаю.
Матрена. И я не знаю. Да вот что: вы мне дайте письмо-то.
Бальзаминова. Зачем тебе?
Матрена. Я догоню солдата-то да назад ему отдам.
Бальзаминова. Что ты! как можно назад, когда оно к Мише писано.
Матрена. Должно быть, солдат-то по ошибке занес; часто бывает, что в другой дом заносят.
Бальзаминова. Да я тебе говорю, что к нам. Вот и на адресе написано.
Матрена. Нет, право, лучше назад отдадим от греха. Кто к нам письма писать станет? Кому нужно! Ведь письма-то пишут, коли дела какие есть али знакомство; а у нас что!
Бальзаминова. Какая ты глупая! Ну, слушай: «Его благородию…»
Матрена. Ишь ты, «благородию»!
Бальзаминова. «Михаилу Дмитриевичу Бальзаминову».
Матрена. Ну, да хоть и написано, а все лучше назад отдать; а то еще, пожалуй, солдата-то в ответ введешь перед начальством. Давайте! Что, право!
Бальзаминова (кладет письмо в стол). С тобой ведь не сговоришь. Ты смотри, не вошел бы кто в кухню-то!
Матрена. Украсть-то там нечего, хошь и войдет кто. (Уходит и возвращается). Там идет кто-то по двору-то.
Бальзаминова. Кто ж такой?
Матрена. Кто его знает! Черный, долговязый такой. Гляди, приказный; а то кому ж! Словно как он бывал тут.
Бальзаминова. Устрашимов, должно быть.
Матрена уходит. Входит Устрашимов.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Бальзаминова и Устрашимов.
Устрашимов (кланяется). Михайло дома?
Бальзаминова. Нет. Ушел куда-то.
Устрашимов (подходит к окну и молча, мрачно смотрит на улицу). Да это верно?
Бальзаминова. Ах, батюшка, что мне тебя обманывать-то!
Устрашимов (продолжает глядеть в окно). Бывает, иногда (многозначительно) прячутся. Ну, да ведь это не поможет. Нет, шалишь!
Бальзаминова. Вы такие странные слова говорите, что и понять вас нет никакой возможности.
Устрашимов. Нет, Миша, это, брат, дудки! Атанде-с!
Бальзаминова. Вы мне объясните, в чем ваше дело и что вам угодно: так я сыну и передам.
Устрашимов (со вздохом, продолжая глядеть в окно). Тут, брат, два года хожено. Это не другое что-нибудь. Этого уступить нельзя. Ты моим несчастьем вздумал воспользоваться! Ты рыть яму ближнему! Погоди еще, может быть, сам туда попадешь! Боже мой, боже мой! Как это случилось? Как это могло случиться!
Бальзаминова. Если вы Мишу ждете, так напрасно беспокоите себя: он обыкновенно к ночи приходит.
Устрашимов (оборачивается). Нет ли у вас воды? Разве вы не видите: я ужасно расстроен.
Бальзаминова. Ах, батюшка, какое же мне дело, что ты расстроен!
Устрашимов (садится). Прикажите мне дать воды! Ну, я вас прошу, наконец.
Бальзаминова. Что ты, угорел, что ли? Матрена, подай стакан воды!
Устрашимов. Да-с, бывают случаи! жизнь не мила, вот оно как-с. Вы этого не понимаете.
Бальзаминова. Где понимать!
Устрашимов. А отчего? Отчего, я вас спрашиваю?
Бальзаминова. Да что ты пристал?
Устрашимов. Все от своей гордости да от женского каприза. Вот отчего-с.
Матрена входит со стаканом воды на тарелке.
Матрена. Кому воды-то?
Устрашимов. Мне. (Берет и в рассеянности, задумчиво смотрит на Матрену).
Матрена. Что ты глаза-то выпучил?
Устрашимов (рассеянно). Выпучишь. (Пьет и отдает стакан Матрене).
Матрена уходит. Устрашимов подходит к Бальзаминовой.
Да-с! Так вы скажите ему, что я был здесь, что я очень расстроен; он поймет. Или нет!.. (Подумав). Вы скажите ему (грозно и с расстановкой), что если он осмелится туда хоть нос показать, так я… Постойте! Скажите ему, что я ста тысяч не возьму, умру там у ворот… Уж он знает где. Нам двоим жить на свете нельзя. Понимаете вы, нельзя. Либо он, либо я!..
Бальзаминова (отворачиваясь). Надоел, голубчик!
Устрашимов. Да что тут надоел! Вы войдите в мое-то положение.
Бальзаминова. Очень мне нужно!
Устрашимов. Или вот что! Я и забыл. Отдайте ему это письмо. (Достает письмо и подает). Я его написал на случай, если не застану. Он поймет: знает кошка, чье мясо съела. Ну, да еще он увидит! Он будет меня знать! Я смирный человек; но если дело коснется женщины либо интересу, тогда уж я неумолим. Прощайте! (Уходит).
Бальзаминова. Что он тут мне наплел? Должно быть, за одной ухаживают. Да, так точно! По его словам-то, так и надо полагать. Ишь, ты, еще пугать выдумал! Так его и побоялись! Так ему Миша и уступит! Как же! Тебе ходить мимо окон не мешают, и ты другим не мешай! Кому бог пошлет, того и счастье. Чтой-то на нем больно много этих разных штук нацеплено – и колец, и всего! Должно быть, сам-то интересан, так вот ему и завидно, чтобы другим не доставалось. И письмо-то надо бы за окно выбросить. Как бы только Миша не рассердился. (Прячет в стол). Я так Мише и скажу: «Нечего тебе на них смотреть; много их тут найдется; а ты свое дело делай. Волка бояться, в лес не ходить! Дома-то сидя, ничего не высидишь! Не пойдут невесты тебя отыскивать; сам должен ходить да искать хорошенько». А то, ишь, ты, нагородил тут с три короба, да и думает, что его побоятся. Нет, брат, тут дело серьезное, денежное! Стражаться так стражаться, чья возьмет. Никак, Миша идет?
Бальзаминов входит.
