Сталинградская битва знаменовала собою начало коренного перелома в Великой Отечественной войне. Когда эта битва завершилась, А. И. Солженицына, наконец, отправили на фронт. Это произошло 13 февраля 1943 г. (1) Из Саранска через Ярославль, Бологое, Осташков его батарея была доставлена в район Старой Руссы (2) и включена в состав 13 артиллерийской дивизии 1-й Ударной армии Северо-Западного фронта (3). Но воевать здесь ей не пришлось. Весной ее перебросили в другое место (4). В одном из документов, характеризующих военный путь А. И. Солженицына, мы читаем: «Май 1943 г. – Брянский (позже Центральный, позже 1-й Белорусский фронт) – 63-я армия (ген. Колпакчи), 794 ОАРАД» (5).
По признанию самого Александра Исаевича, его военная профессия принадлежала к числу редких. В среднем на одну армию приходилось по две батареи звуковой разведки (6). Поэтому в Красной Армии того времени насчитывалось лишь около 150 подобных батарей. Причем возглавляемая А. И. Солженицыным батарея входила в состав бригады, состоявшей в Резерве главного командования (7).
Для правильного понимания характера военной службы Александра Исаевича необходимо учитывать также, что «на среднепересеченной местности стреляющие орудия, минометы и ракетные средства залпового огня засекаются подразделениями звуковой разведки» на расстоянии от 5 до 20 км (8), т. е. далеко от передовой. К этому нужно добавить, что звуковая разведка «организационно входит в состав разведывательного артиллерийского дивизиона» (9), а значит, представляет собою подразделение военной разведки (10).
«На фронте, – читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, – Саню поджидал сюрприз: встретился с Кокой – Николаем Виткевичем» (11). Эта встреча произошла 12 мая на реке Неручь под городом Новосилем (недалеко от Орла) (12).
Н. Д. Виткевич был призван в армию в конце июня 1941 г. и направлен в Москву на командные курсы при Военной академии химзащиты, по окончании которых в октябре 1941 г. получил звание лейтенанта и назначение на должность начальника химслужбы 866 стрелкового полка 287 стрелковой дивизии 3 армии (13). Незадолго до встречи со своим другом Николай Дмитриевич был повышен в звании, в мае 1943 г. принят в ВКП(б) и назначен командиром 61-й роты химзащиты 41-й стрелковой дивизии 63-й армии, в сентябре 1943 г. стал капитаном и возглавил химслужбу отдельного саперно-минерного батальона этой же дивизии (14)
Н. А. Решетовская узнала о встрече друзей 7 июля. «После каждой из таких встреч – вспоминала она, – я получаю подробный отчет»[10] (15).
Как отмечала Наталья Алексеевна, ее муж очень скупо писал о том, что происходило на фронте, зато делился мыслями о своих планах на будущее.
«Ты и все почти думают о будущем в разрезе своей личной жизни и личного счастья, – подчеркивал он. – А я давно не умею мыслить иначе, как: что я могу сделать для ленинизма, как мне строить для этого жизнь?» (16). И далее: «Следуя гордому лозунгу “Единство цели”, я должен замкнуться в русской литературе и Истории Коммунистической партии» (17).
«Замыкавшийся» в свободное время в литературе, А. И. Солженицын держал жену в курсе своего творчества. В письмах упоминаются его новые рассказы «В городе М», «Лейтенанты», «Письмо 254». Сообщая о них жене, Александр Исаевич писал, что хотел бы «получить поддержку от Федина, Лавренева, Тимофеева и других» (18). В качестве посредницы им была использована Лидия Ежерец, семья которой к этому времени переселилась в Москву (19). Особенно Александра Исаевича интересовало мнение К. А. Федина. Упоминая об этом в одном из писем к Н. А. Решетовской, он отмечал: если последний не найдет в его рассказах таланта, то он бросит писать («вырву сердце из груди, растопчу 15 лет своей жизни») и после войны «перейдет на истфак, но свой вклад в ленинизм все равно сделает» (20).
Насколько известно, ответ пришел только от Б. А. Лавренева.
«И, наконец, он у мужа, – вспоминала Наталья Алексеевна, – а у меня – письмо, где Саня сообщает, что вот уже 10 часов вертит в руках отзыв Лавренева и никак не разберется в своем настроении. Лавренев помнит все, что посылалось ему в мае 1941 года! А все его похвалы заключаются в следующих фразах: «Автор прошел большой путь, созрел и сейчас можно уже говорить о литературных произведениях. Способность автора к литературному труду не вызывает у меня сомнения, и мне думается, что в спокойной обстановке после войны, отдавшись целиком делу, которое он, очевидно, любит, автор сможет достигнуть успехов» (21).
Ответ явно дипломатический.
К сожалению, почти неизвестны свидетельства бывших сослуживцев А. И. Солженицына, позволяющие представить его как офицера (22). Тем ценнее его собственные воспоминания: «Я метал подчиненным бесспорные приказы, убежденный, что лучше тех приказов и быть не может. Даже на фронте, где всех нас, кажется, равняла смерть, моя власть возвышала меня. Сидя, я выслушивал их, стоящих по «смирно». Обрывал, указывал. Отцов и дедов называл на «ты» (они меня на «вы», конечно). Посылал их под снарядами сращивать разорванные провода, чтобы только шла звуковая разведка и не попрекало начальство (Андреяшин так погиб). Ел свое офицерское масло с печеньем, не раздумываясь, почему оно мне положено, а солдату нет. Уж, конечно, был у нас на двоих денщик (а по-благородному «ординарец»), которого я так и сяк озабочивал и понукал следить за моей персоной и готовить нам всю еду отдельно от солдатской… Заставлял солдат горбить, копать мне особые землянки на каждом новом месте и накатывать туда бревёшки потолще, чтобы было мне удобно и безопасно. Да ведь позвольте, да ведь и гауптвахта в моей батарее бывала, да!…еще вспоминаю: сшили мне планшетку из немецкой кожи (не человеческой, нет, из шоферского сидения), а ремешка не было. Я тужил. Вдруг на каком-то партизанском комиссаре (из местного райкома) увидели такой как раз ремешок – и сняли: мы же армия… Ну, наконец, и портсигара своего алого трофейного я жадовал, то-то и запомнил, как отняли…» «Вот что с человеком делают погоны. И куда те внушения бабушки перед иконой! И – куда те пионерские грезы о будущем святом Равенстве!» (23).
Сочетая жесткую требовательность по отношению к подчиненным, необходимые профессиональные качества разведчика и умение правильно строить свои отношения с вышестоящим начальством, А. И. Солженицын сразу же зарекомендовал себя как образцовый офицер (24). Уже 26 июля 1943 г. командир 794 ОАРАД капитан Е. Ф. Пшеченко представил его к ордену Отечественной войны II степени (25). 10 августа 1943 г. Александр Исаевич был удостоен этой награды (26). Прошло еще около месяца, и 15 сентября 1943 г. его произвели в старшие лейтенанты (27).
7 ноября 1943 г. в 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции старший лейтенант А. И. Солженицын направил жене письмо, в котором говорилось: «…В этот день самый мудрый из революционеров и самый революционный из мудрецов поставил мир на ноги… За два года кровью и храбростью мы подтвердили свое право праздновать 7 ноября» (28).
В результате контрнаступления Красной Армии в 1943–1944 гг. немецкие войска были отброшены от Волги и вытеснены с Северного Кавказа (29). Н. А. Решетовская и ее мать получили возможность вернуться домой. Видимо, прежде чем покинуть Талды-Курган, Наталья Алексеевна известила об этом мужа (30). Затем снова Алма-Ата и десять суток до Москвы. Здесь их встречал брат Марии Константиновны В. К. Туркин, с которым она не виделась тридцать лет (31).
А дома Наталью Алексеевну ждало «большое письмо» от мужа (32). Оказывается, едва она успела добраться до Алма-Аты, как Александр Исаевич появился в Ростове-на-Дону (33). На основании свидетельства Н. А. Решетовской, а также ее переписки с мужем мы можем утверждать, что из части А. И. Солженицын уехал не ранее 22 марта (34), вернулся обратно не позднее 9 апреля (35).
По свидетельству А. И. Солженицына, весной 1944 г. он побывал не только в Ростове-на-Дону, но и Москве (36). Имеются также воспоминания бывшего офицера Л. В. Власова, с которым Александр Исаевич познакомился на ростовском вокзале, а затем добирался до столицы. Расставаясь, они на всякий случай обменялись адресами и стали переписываться (37). Под Москвой в Барвихе А. И. Солженицын навестил К. С. Симоняна, который работал в правительственном санатории под началом А. М. Ежереца, своего будущего тестя (38).
Как именно Александру Исаевич удалось в разгар войны побывать в Ростове и Москве, он умалчивает. Н. А. Решетовская утверждает, что ее муж получил отпуск (39). Отпуск во время войны представлял собою большую редкость. Для этого требовалось стечение исключительных обстоятельств. А поскольку ни Александр Исаевич, ни Наталья Алексеевна ничего не пишут на этот счет, заслуживает проверки версия, что появление А. И. Солженицына весной 1944 г. в тылу было связано не с отпуском, а с командировкой, причем, вероятнее всего, в Москву.
Что же писал он жене? Оказывается, о ее «поездке к нему на фронт» (40). Не успела Наталья Алексеевна обустроиться в Ростове-на-Дону, как здесь появился подчиненный А. И. Солженицына – сержант Илья Иосифович Соломин.
«Илья Соломин, – пишет Н. А. Решетовская, – привез мне в Ростов гимнастерку, широкий кожаный пояс, погоны и звездочку, которую я прикрепила к темно-серому берету. Дата выдачи красноармейской книжки свидетельствовала, что я уже некоторое время служила в части. Было даже отпускное удостоверение. Но я не боялась – фронтовому офицеру ничего не сделают за такой маленький обман» (41).
Можно было бы допустить, что Наталья Алексеевна придумала эту историю, однако впервые о ней поведал сам А. И. Солженицын еще в 1963 г. (42) Нашла она отражение и «В круге первом», и в фотографиях того времени (43).
Что сразу же привлекает в рассказе Н. А. Решетовской?
Прежде всего история с документами, которые позволили ей добраться до фронта и проживать у мужа более месяца. Один из них она назвала сама – красноармейская книжка. Так как Наталья Алексеевна не служила в армии ни одного дня, красноармейская книжка была сфальсифицирована. Для этого нужны были чистый бланк, соответствующие печати, знание правил заполнения подобных документов. Кто мог это сделать? Разумеется, не А. И. Солженицын. Кроме того, Н. А. Решетовская имела на руках отпускное удостоверение. Этот документ тоже требовалось подделать. Без участия соответствующих воинских служб сделать это было невозможно. Но кто из штабных офицеров тогда просто так стал бы рисковать своим положением? (44).
Когда Александр Исаевич вернулся на свою батарею, Н. Д. Виткевич оказался на другом участке фронта (45). «Весной 1944 г., – вспоминал Николай Дмитриевич, – немцы прорвали фронт под Ковелем, и стрелковую дивизию, где я служил, перебросили туда, мы вновь расстались с Солженицыным, возобновив переписку» (46). Первое известное нам письмо датировано 30 мая 1944 г. (47).
Именно в майские дни 1944 г. на батарее А. И. Солженицына появилась Н. А. Решетовская. К ее приезду Александр Исаевич получил очередное воинское звание, стал капитаном. Приказ о присвоении ему этого звания был подписан 7 мая 1944 г. (48).
На батарее мужа Наталья Алексеевна пробыла около месяца, после чего отправилась в обратный путь (49). «Я была еще в пути, – вспоминала Н. А. Решетовская, – когда началось грозное наступление в Белоруссии» (50). Речь идет о знаменитой операции «Багратион», начавшейся 24 июня 1944 г. (51). В успешном развитии этой операции был и вклад батареи звуковой разведки, возглавляемой А. И. Солженицыным. 6 июля 1944 г. командир Разведывательного артиллерийского дивизиона 63 армии майор Е. Ф. Пшеченко представил его к ордену Красной Звезды, 8 июля А. И. Солженицын был удостоен новой награды (52).
14 января 1945 года, продолжая наступление, войска 2-го Белорусского фронта прорвали оборону противника на протяжении более чем ста километров, через две недели вышли западнее Кёнигсберга к Балтийскому морю и замкнули окружение крупной немецкой группировки (53).
Так А. И. Солженицын оказался на территории Восточной Пруссии. Свои впечатления об этом он попытался передать в автобиографической поэме «Дороженька» (глава «Прусские ночи») (54). В ней показывается, как советские войска шли по Пруссии, оставляя за собою разоренные дома, оскорбленных и изнасилованных женщин, трупы ни в чем неповинных мирных людей (55).
Я далек от того, чтобы идеализировать Красную армию, и сам слышал от бывших фронтовиков о многих безобразиях, творимых нашими солдатами на оккупированной территории. Но в этих бесчинствах участвовали далеко не все. К какой же части советского воинства принадлежал главный герой поэмы, прототипом которого был ее автор? Оказывается, и он не удержался от грабежа (56), и он, пользуясь положением победителя, прельстился возможностью удовлетворить свою похоть (57), и он оказался причастен к убийству ни в чем неповинного человека (58).
«Ничто так не способствует пробуждению в нас всепонимания, как теребящие размышления над собственными преступлениями, промахами и ошибками, – пишет А. И. Солженицын. – После трудных неоднолетних кругов таких размышлений говорят ли мне о бессердечии наших высших чиновников, о жестокости наших палачей – я вспоминаю себя в капитанских погонах и поход батареи по Восточной Пруссии, объятой огнем, и говорю: «А разве мы – были лучше?…» (59).
На это Александру Исаевичу можно сказать: «Вы лучше не были, но не все были такими, как Вы».
Оказавшиеся в западне, немецкие воинские части пытались вырваться из нее, в результате чего 26–27 января 1944 г. батарея А. И. Солженицына сама оказалась в окружении. Из него она вышла без потерь (60), за что командир батареи был представлен к новому ордену (61).
Однако получить его Александр Исаевич не успел.
Вскоре он был арестован.
Об этом эпизоде в жизни А. И. Солженицына мы узнали в 1962 г, когда в печати появилась первая биографическая справка о нем, в которой говорилось, что его арестовали «по необоснованному политическому обвинению» (1).
Прошло два месяца, и 25 января 1963 г. на страницах еженедельника «Литературная Россия» журналист Виктор Буханов опубликовал интервью с А. И. Солженицыным, в котором последний, говоря о своем аресте, уточнил, что был жертвой «злого навета», т. е. клеветы(2).
В марте 1967 г. Александр Исаевич дал новое интервью, на этот раз словацкому журналисту Павлу Личко. В нем он заявил, что причиной ареста явилась его переписка военных лет с другом детства: «Я был арестован из-за своих наивных детских идей. Я знал, что в письмах с фронта запрещено писать о военных делах, но я думал, что можно было реагировать на другие события. В течение длительного времени я посылал другу письма, ясно критикующие Сталина» (3).
Вот вам и навет. Вот и клевета.
В 1970 г. А. И. Солженицын стал лауреатом Нобелевской премии. В 1971 г. на страницах «Ежегодника Нобелевского фонда» появилась его автобиография, в которой говорилось: «Арестован я был на основании цензурных извлечений из моей переписки со школьным другом в 1944–1945 гг., главным образом за непочтительные высказывания о Сталине… Дополнительным материалом “обвинения” послужили найденные у меня в полевой сумке наброски рассказов и рассуждений» (4).
Прошло еще несколько лет, и 2 февраля 1974 г. А. И. Солженицын выступил с «Заявлением прессе», в котором полемизируя с Н. Д. Виткевичем, заявил: «Отлично знает он, что от моих показаний не пострадал никто, а наше с ним дело было решено независимо от следствия и еще до ареста: обвинения взяты из нашей подцензурной переписки (она фотографировалась целый год) с бранью по адресу Сталина, и потом – из “Резолюции № 1”, изъятой из наших полевых сумок, составленной нами совместно на фронте и осуждавшей наш государственный строй» (5).
Таким образом, за двенадцать лет из-под пера Александра Исаевича вышли три совершенно разные версии его первого ареста. Факт уже сам по себе примечательный, особенно для человека призывающего жить не по лжи.
Но дело не в том, чтобы в очередной раз уличить А. И. Солженицына в неправде. Этот арест во многом предопределил всю его будущую жизнь. Поэтому для правильного ее понимания необходимо знать, что же произошло с ним в 1945 г. на самом деле?
Архивные материалы, связанные с этим эпизодом, до сих пор остаются для исследователей недоступны. Только два человека получили возможность познакомиться с ними и частично предать их огласке: бывший заместитель главного военного прокурора СССР генерал-лейтенант юстиции в отставке Борис Алексеевич Викторов (6) и журналист Кирилл Анатольевич Столяров (7). Именно они опубликовали постановление, на основании которого был произведен арест А. И. Солженицына.
Вот текст этого документа, обнародованный К. А. Столяровым, по его утверждению, «без существенных сокращений»:
«Гор. Москва, 30 января 1945 года.
Я, ст. оперуполномоченный 4 отдела 2 управления НКГБ СССР[11], капитан Госбезопасности ЛИБИН, рассмотрев поступившие в НКГБ СССР материалы о преступной деятельности СОЛЖЕНИЦЫНА Александра Исаевича, 1918 года рождения, урож. гор. Кисловодска, русского, беспартийного, с высшим педагогическим образованием, находящегося в настоящее время в Красной Армии в звании капитана, НАШЁЛ
Имеющимися в НКГБ СССР материалами установлено, что СОЛЖЕНИЦЫН создал антисоветскую молодежную группу и в настоящее время проводит работу по сколачиванию антисоветской организации.
В переписке со своими единомышленниками СОЛЖЕНИЦЫН критикует политику партии с троцкистско-бухаринских позиций, постоянно повторяет троцкистскую клевету в отношении руководителя партии тов. СТАЛИНА.
Так в одном из писем к своему единомышленнику ВИТКЕВИЧУ СОЛЖЕНИЦЫН 30 мая 1944 года писал:
“…Тщательно и глубоко сопоставив цитаты, продумав и покурив, выяснил, что (Сталин) понятия не имеет о лозунгах по крестьянскому вопросу и (нецензурно) мозги себе и другим. В октябре 17 года мы опирались на все кр-во, а он утверждает, что на беднейшее…”.
В письме к ВИТКЕВИЧУ от 15/VIII – 44 г. СОЛЖЕНИЦЫН указывает:
“…3) В отношении теоретической ценности (СТАЛИНА) – ты абсолютно прав. Больше того, (он) очень часто грубо ошибается в теории и я наглядно мог бы продемонстрировать тебе это при встрече на примере трех лозунгов по крестьянскому вопросу (одному из кардинальнейших вопросов Октябрьской р-ции)”.
В письме к своей жене РЕШЕТОВСКОЙ в ответ на ее сообщение о результатах экзаменов, которые она сдавала в аспирантуру, СОЛЖЕНИЦЫН 14/X – 44 г. писал:
“…А что ты не ответила на вопрос о трех сторонах диктатуры пролетариата, не унывай, ибо это уже не ленинизм, а позже – понимаешь? И ничего общего с серьезной теорией не имеет. Просто кое-кто, не понимая всей глубины бесконечности, любит примитивно считать на пальцах”.
По этому же поводу СОЛЖЕНИЦЫН пишет ВИТКЕВИЧУ:
“…Я указал ей (жене), что всякие учения о трех сторонах, пяти особенностях, шести условиях никогда даже не лежали рядом с ленинизмом, а выражают чью-то манеру считать по пальцам”.
В письме тому же адресату СОЛЖЕНИЦЫН 15 августа 1944 года указывал о необходимости после войны обосноваться в Ленинграде, мотивируя это следующим:
“…Москва тоже не нужна, а нужен Ленинград, не свободный город торгашей, а пролетарский и интеллигентный умный город… К тому же по традициям (подумай!) чужд (СТАЛИНУ)”.
Будучи на фронте СОЛЖЕНИЦЫН в письмах советует единомышленникам избегать боев, беречь “силы” для активной борьбы после войны.
В письме ВИТКЕВИЧУ от 25 декабря 1944 года он пишет:
“…Письмо и злоба твоя отозвались во мне очень громко… Я всегда стараюсь избегать боя – главным образом потому, что надо беречь силы, не растрачивать резервов – и не тебя мне пропагандировать в этом…”.
На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 146 и 157 УПК РСФСР, –
ПОСТАНОВИЛ:
“СОЛЖЕНИЦЫНА Александра Исаевича подвергнуть обыску и аресту с этапированием в Москву для ведения следствия…”» (8).
Постановление было подписано начальником 4-го отдела Второго управления НКГБ СССР подполковником А. Я. Свердловым и заместителем наркома госбезопасности Б. З. Кобуловым. 31 января его утвердил заместитель Генерального прокурора СССР, главный военный прокурор А. П. Вавилов (9).
Из прокуратуры постановление было передано в Главное управление контрразведки (СМЕРШ) Народного комиссариата обороны СССР, которое тогда возглавлял В. С. Абакумов. Отсюда 2 февраля 1945 г. за подписью генерал-лейтенанта Бабича в контрразведку «Смерш» Второго Белорусского фронта ушла секретная телеграмма № 4146 о необходимости ареста А. И. Солженицына (10).
Контрразведка фронта отдала соответствующее распоряжение контрразведке 48 армии. И 9 февраля 1945 г. на командном пункте 68-й Севско-Режицкой бригады, который располагался в Восточной Пруссии на побережье Балтийского моря в небольшом городке Вормдитт (11), А. И. Солженицын был арестован (12).
«Комбриг, – читаем мы «Архипелаге ГУЛАГ», – вызвал меня на командный пункт, спросил зачем-то мой пистолет, я отдал, не подозревая никакого лукавства, – и вдруг из напряженной неподвижной в углу офицерской свиты выбежали двое контрразведчиков, в несколько прыжков (видимо, до этого служили в балете или в ансамбле песни и пляски – А.О.) пересекли комнату и, четырьмя руками одновременно (значит, долго тренировались – А.О.) хватаясь за звездочку на шапке (зачем? – А.О.), за погоны (обратите внимание – за погоны, а не за погон – А.О.), за ремень, за полевую сумку, драматически закричали (в два голоса – А.О.): “Вы арестованы!”» (13).
Попробуйте, если у вас есть хотя бы небольшое воображение, представить эту картину, не забывая при этом, что двое обыкновенных контрразведчиков имели только четыре руки. Читать без улыбки приведенные строки нельзя. Не нужно большого ума, чтобы понять: нарисованная А. И. Солженицыным картина – плод фантазии. Или никакого ареста не было, или же он происходил совсем не так.
Далее, по А. И. Солженицыну, контрразведчики («капитан и майор») «выпотрошили» его полевую сумку, сорвали погоны, сняли с шапки звездочку, забрали ремень, после чего вытолкали арестованного во двор, посадили в черную эмку и повезли в контрразведку штаба армии, которая находилась в прусском городке Остероде (14)
«В ту ночь, – пишет Александр Исаевич, – смершевцы совсем отчаялись разобраться в карте (они никогда в ней и не разбирались), и с любезностями вручили ее мне и просили говорить шоферу, как ехать в армейскую контрразведку. Себя и их я сам привез в эту тюрьму и в благодарность был тут же посажен не просто в камеру, а в карцер» (15).
По словам А. И. Солженицына, в контрразведку 48-й армии его доставили «после полуночи», и, видимо, только здесь был составлен протокол обыска (16). Из интервью Б. А. Викторова явствует, что «в [следственном] деле есть список, отобранного у Солженицына при аресте. В нем записаны: портрет Троцкого, портрет Николая II, дневник» (17). Неужели командир батареи, советский офицер носил в своей полевой сумке портреты не только свергнутого царя – «Николая Кровавого», но и «врага народа» Л. Д. Троцкого, обвинявшегося в связях с гестапо?
«Я, – вспоминает А. И. Солженицын, – как раз был четвертым, втолкнут уже после полуночи» в карцер армейской контрразведки (18).
На следующий день утром арестованных построили во дворе. «Когда меня из карцера вывели строиться, – пишет Александр Исаевич, – арестантов уже стояло семеро, три с половиной пары, спинами ко мне. Шестеро из них были в истертых, все видавших русских солдатских шинелях… Седьмой же арестант был гражданский немец… Меня поставили в четвертую пару, и сержант татарин, начальник конвоя, кивнул мне взять мой опечатанный, в стороне стоящий чемодан. В этом чемодане были мои офицерские вещи и все письменное, взятое при мне – для моего осуждения» (19).
Как же в одном и том же чемодане могли одновременно оказаться офицерские подштанники и криминальные рукописи? И виданное ли дело, чтобы улики против себя транспортировал сам арестант? Тем более, что их было не так много, чтобы не поместиться в полевой сумке одного из контрразведчиков.
Но главное в другом: откуда к утру 10 февраля в армейской контрразведке у А. И. Солженицына появился чемодан? Неужели комбат всякий раз отправлялся с ним на командный пункт? Но тогда почему он не был упомянут в описании ареста? А если Александр Исаевич прибыл по вызову командира без чемодана, откуда он взялся в контрразведке армии к утру следующего дня?
Как мы уже знаем, в постановлении НКГБ об аресте А. И. Солженицына говорилось: «подвергнуть обыску и аресту». Но обыскать означало не только вывернуть карманы и выпотрошить полевую сумку, но и произвести тщательный осмотр всех солженицынских вещей. Следовательно, с командного пункта смершевцы должны были направиться к месту размещения солженицынской батареи.
В «Архипелаге» этот факт не нашел отражения, зато он описан в поэме «Дороженька», из которой явствует – чемодан А. И. Солженицына передал смершевцам один из его подчиненных (20). Это вполне соответствует воспоминаниям сержанта И. И. Соломина. По его свидетельству, однажды к батарее звуковой разведки подъехала черная «эмка», из которой вышли два офицера-контрразведчика и, забрав с собой Александра Исаевича, уехали. Через некоторое время они вернулись и потребовали вещи А. И. Солженицына. Уложив их в чемодан, И. И. Соломин передал его названным офицерам (21).
Из «Архипелага» мы знаем, как во время обысков срывали обои, разбивали сосуды, взламывали полы (22). Почему же, если А. И. Солженицын действительно был арестован, офицеры – смершевцы вопреки поступившему из Москвы приказу не стали производить обыск на его батарее?
«На другой день после ареста, – пишет Александр Исаевич, – началась моя пешая Владимирка: из армейской контрразведки во фронтовую отправлялся этапом очередной улов. От Остероде до Бродниц гнали нас пешком» (23).
Когда арестованные были построены, «сержант татарин» приказал Александру Исаевичу взять свой чемодан. Как же реагировал на это арестованный комбат? «Я – офицер. Пусть несет немец» (24). И «сержант татарин» приказал «немцу» нести чемодан А. И. Солженицына. «Немец, – вспоминал Александр Исаевич, – вскоре устал. Он перекладывал чемодан из руки в руку, брался за сердце, делал знаки конвою, что нести не может. И тогда сосед его в паре, военнопленный, Бог знает, что отведавший только что в немецком плену (а может быть, и милосердие тоже) – по своей воле взял чемодан и понес. И несли потом другие военнопленные, тоже безо всякого приказания конвоя. И снова немец. Но не я». (25).
В Бродницах, где находилась контрразведка 2-го Белорусского фронта, Александр Исаевич провел трое суток (26). Только здесь 14 февраля был составлен протокол о его аресте (27).
В «Архипелаге» А. И. Солженицын дает яркое описание того, как перевозили заключенных: переполненные вагоны, грязь, холод, отсутствие воды, голодный паек, грубость конвоя и т. д. (28) А как этапировали его самого?
«После суток армейской контрразведки, после трех суток в контрразведке фронтовой…, – пишет он, – я чудом вырвался вдруг и вот уже четыре дня еду как вольный, и среди вольных, хотя бока мои уже лежали на гнилой соломе у параши» (29). И далее: «На одиннадцатый день после моего ареста три смершевца-дармоеда… привезли меня на Белорусский вокзал Москвы» (30). А затем метро «Белорусская», Охотный ряд и знаменитая Лубянка (31).
Как же так? Оказывается, не всех арестованных этапировали. Некоторых доставляли со спецконвоем. Со спецконвоем, который состоял из трех смершевцев, в обычном плацкартном вагоне приехал в Москву и Александр Исаевич (32).