Александр Омельяненко Капсула времени

Капсула времени

Александр Омельяненко вырос в снежной Кустанайской области – там, где зимой степь сливается с небом в единой белой пелене, а ветер поёт древние песни, перекатывая позёмку между замёрзшими колками. Его родное село Ливановка стояло на отшибе республиканской автотрассы: три сотни дворов, восьмилетняя школа с печным отоплением, хотя за время службы была запущена уже современная средняя школа, магазин с вечно толпящимися бабами у прилавка, и клуб, где ежедневно крутили кино, по субботам воскресеньям

Жизнь текла размеренно, по привычному кругу: школа – дом – работа по хозяйству. Но Саша с юности чувствовал – это не его предел.

После школы – армия. Служба в Советской армии стала для него первым серьёзным испытанием и одновременно школой жизни. Он научился ценить товарищество, терпеть холод и усталость, принимать решения в условиях, когда времени на раздумья нет.

Отслужив положенный срок, Александр вернулся в Ливановку с твёрдым намерением найти дело по душе. Но реальность оказалась прозаичнее мечтаний.

Работа в совхозе? Скучно и бесперспективно. Местная сельхозтехника.автобаза? Там уже десятое поколение механизаторов, и новичкам не рады. Даже в совхозном гараже, где он работал до армии, места для постоянного трудоустройства не нашлось. Саша понимал: чтобы реализовать себя, нужно уезжать. И он решился – отправился покорять Украину.

Кременчуг встретил его шумом железнодорожных составов, гулом заводских труб и запахом свежей краски с автомобильного завода. Город жил в ритме большого производства: утром – смена на КраЗе, вечером – гулкие разговоры в заводских столовых, а по выходным – прогулки по набережной Днепра, где ветер смешивал запахи речной воды и цветущих акаций.

Ознакомившись с положением дел, Александр быстро понял: здесь есть шанс. Как раз шёл набор в фабрично‑заводское училище №4 при Кременчугском автомобильном заводе – для отслуживших в армии условия были льготными. Это был билет в новую жизнь: теория по утрам, практика на производстве после обеда, а в перспективе – стабильная работа и жильё.

В первый же день, переступив порог приёмной комиссии, Александр испытал странное чувство: будто кто‑то невидимый подталкивал его вперёд. Он стоял в очереди, нервно теребя в руках документы, когда дверь распахнулась, и в помещение вошёл парень с открытым лицом и смешливыми глазами.

– Володька?! – вырвалось у Саши.

Перед ним стоял Владимир Кулик – его сослуживец по Ставрополю. Тот самый, с кем они делили казарму, вместе лечились в санчасти и мечтали о будущем за кружкой больничного чая. Встреча была настолько неожиданной, что оба на мгновение замерли, а потом расхохотались, хлопая друг друга по плечу.

Но это было только начало. Когда Александр получил список своей учебной группы, он едва поверил глазам: среди фамилий значился ещё один знакомый – парень, с которым он служил на Дальнем Востоке. Судьба словно нарочно свела их здесь, в незнакомом городе, вдали от родных мест.

«Ну и дела! – думал Саша, глядя на списки. – Я из Казахстана, они с Украины… А встретились вот так, случайно».

Эта встреча стала для него не просто удачей – она дала ощущение опоры. В чужом городе, где всё было непривычным и незнакомым, рядом оказались люди, которым он мог доверять. Те, кто знал его не как «приезжего», а как Сашу – надёжного товарища, готового подставить плечо в трудную минуту.

Учебный распорядок был жёстким, но справедливым. До обеда – лекции в училище: чертежи, схемы двигателей, правила техники безопасности. После – практика на заводе. Александр с удивлением обнаружил, что ему нравится эта рутина: запах машинного масла, звон металла, ощущение, что каждая деталь – часть огромного механизма, который он помогает создавать.

Иногда, стоя у штампа, он вспоминал родное село, заснеженные поля и тихий дом. Но теперь это были не тоска по прошлому, а скорее тёплые воспоминания, которые придавали сил. Он знал: впереди – долгий путь, но теперь у него есть команда, цель и шанс стать тем, кем он всегда мечтал быть.

Кременчуг встретил Александра неласково. Прибыв поздним вечерним поездом, он оказался на привокзальной площади – пустынной, продуваемой резким декабрьским ветром. Фонари отбрасывали тусклый жёлтый свет на мокрый асфальт, где в лужицах отражались неоновые вывески редких круглосуточных ларьков.

«И где теперь искать ночлег?» – с тревогой подумал Саша, сжимая ручку чемодана. Билеты он купил в последний момент, о жилье не позаботился.

В здании вокзала пахло кофе из буфета, мазутом и сыростью. Александр присел на жёсткую деревянную скамью в зале ожидания. Рядом дремали какие‑то люди с сумками, в углу громко спорили двое мужчин в рабочих куртках. Часы на стене показывали полночь.

Он расстелил на скамье газету, положил под голову сумку – вышло подобие постели. Но сон не шёл: то будили объявления по громкой связи, то холод пробирался под пальто. К пяти утра Саша окончательно замёрз и отправился бродить по просыпающемуся городу.

Ранний Кременчуг оказался совсем не таким, как вчерашний вечерний. По улицам уже сновали троллейбусы, грохотали грузовики, везя на завод смену рабочих. На перекрёстках дымились ларьки с горячими пирожками, а из репродукторов на столбах лилась бодрая утренняя музыка.

Александр шёл, вертя головой:

пятиэтажные сталинки с балконами, заставленными ящиками с рассадой;

широкие проспекты с тополями вдоль тротуаров;

вывески «Булочная», «Перукарня», «Универмаг» – всё ещё с советскими шрифтами;

толпы людей в одинаковых плащах и шляпах, спешащих на работу.

Город жил своей размеренной жизнью, и Саша чувствовал себя здесь чужим – маленьким человеком в огромном механизме.

С утра он отправился обходить общежития при заводе. В приёмной Кременчугского автозавода ему весело ответили: тебе повезло, ты заселен самое лучшее общежитие завода ..квартирного типа, будешь жить как дома.

Учёба в фабрично‑заводском училище при Кременчугском автозаводе и вправду оказалась лихой – совсем не такой, как в обычных училищах. Для парней, отслуживших в армии, здесь действовали особые правила: жёсткая дисциплина на производстве сочеталась с невиданной для студентов свободой вне стен училища.

Стипендия: «гуляй – не хочу!»

Главное, что сразу бросалось в глаза, – стипендия в 115 рублей. Для середины 1970‑х это были серьёзные деньги:

· в три раза выше, чем у студентов вузов;

· почти половина зарплаты начинающего рабочего;

· сумма, на которую можно было:

o снимать комнату в частном секторе;

o каждый день обедать в заводской столовой;

o покупать модную одежду и пластинки;

o ходить на танцы и кататься на лодках.

Парни быстро смекнули: если жить скромно, остаток можно откладывать – а значит, появилась реальная возможность встать на ноги без помощи родителей.

В группе Саши почти все были «армейскими» – это создавало особую атмосферу. Уже через неделю все перезнакомились, а к концу месяца образовались прочные компании. Правила были простые:

1. Взаимовыручка. Если у кого‑то кончались деньги, скидывались «на пропитание».

2. Общие праздники. Дни рождения отмечали всем скопом: варили глинтвейн в общежитии, пели под гитару.

3. Защита своих. Если кто‑то из «чужих» пытался задираться, вступались всей группой.

Особенно крепко держались вместе те, кто служил в одном регионе: Саша с Володей Куликом и ещё парой ребят из Полтавской области Володей Павленко ,Васей Сидяком ч,асто собирались по вечерам, вспоминая армейские байки.

С такими деньгами и компанией жизнь била ключом. Вот чем заполнялись выходные:

o Вместе с постоянными работниками автозавода отдыхали на островах Днепра,

o плыли до островов, где жарили шашлыки;

o по вечерам возвращались под звёздным небом, распевая песни.

2. Отдых в «Зелёной дубраве»

o заводской парк с беседками и танцплощадкой;

o здесь играли самодеятельные ансамбли, а по субботам устраивали кинопоказы под открытым небом;

o парни приносили термосы с чаем, девушки – пироги.

3. Танцы у гостиницы «Кремень»

o огромная танцплощадка на берегу Днепра;

o музыка – от «Песняров» до «Boney M», которую крутили через мощные динамики;

o дресс‑код: брюки‑клёш, рубашки с широким воротником, у девушек – мини‑платья.

4. Первые дискотеки

o в клубе автозавода по пятницам устраивали «диско»: мигали цветные прожекторы, звучали зарубежные хиты;

o Саша впервые попробовал танцевать твист и «летку‑енку»;

o после дискотек гуляли до рассвета, обсуждая, кто кому понравился.

Стиль эпохи

Молодёжь завода старалась выглядеть «на уровне»:

Парни:

отращивали волосы «как у „Битлов“»;

покупали джинсы на чёрном рынке;

гордились армейскими ремнями и часами «Победа».

Девушки:

шили платья с расклёшенными юбками;

делали высокие начёсы и носили яркие бусы;

мечтали о туфлях на платформе.

На заводе к этому относились с усмешкой, но не запрещали: «Пусть веселятся, пока молодые!»

После смен компания часто собиралась в общежитии:

пили чай из общего чайника, добавляя туда варенье «для настроения»;

спорили о музыке: одни хвалили «Самоцветов», другие – запрещённый рок;

писали письма домой, при свете лампы обсуждая, как описать эту бурную жизнь, чтобы родители не волновались.

Саша, глядя на друзей, думал: «Вот оно – настоящее. Не село, не армия, а своя, новая жизнь».

В тот пятничный вечер Дворец культуры Кременчугского автозавода сиял огнями, будто праздничный корабль посреди промышленного города. Большие окна первого этажа переливались жёлтым и розовым – внутри уже гремела музыка. У входа толпились парни в отглаженных рубашках и девушки в ярких платьях; кто‑то смеялся, кто‑то поправлял причёску перед зеркалом в вестибюле.

Саша пришёл с Володей Павленко и парой ребят из общежития. В кармане лежали все его 15 рублей стипендии – сегодня можно было не считать копейки.

– Ну что, земляк, идём завоевывать танцплощадку? – подмигнул Володя, поправляя воротник рубашки.

Внутри было шумно и жарко. В просторном зале с высоким потолком мигали цветные прожекторы, а на паркете уже кружились пары, были накрыты столы с легким спиртным и закусками, первые дискотеки были именно такие на автозаводе . Саша остановился у колонны, пытаясь привыкнуть к свету и музыке. И тут он её увидел.

Она стояла у окна, в лучах освещаемая большой люстрой фойе, пробивавшихся сквозь тяжёлые шторы лучи уличных фонарей. Длинное бирюзовое платье подчёркивало стройную фигуру, а волосы, уложенные в высокую причёску, блестели, как мёд. Девушка разговаривала с подругами, смеялась, а когда повернула голову, Саша поймал её взгляд – ясный, чуть насмешливый, будто она уже знала, о чём он думает.

– Кто это? – тихо спросил он у Володи.

– А, это Татьяна, – отозвался тот. – Из механического второго. Умная, между прочим. И танцует – закачаешься.

Через полчаса судьба сама подбросила шанс. Во время медленного танца, когда пары придвинулись ближе, Саша нечаянно задел Таню плечом. Она обернулась, на мгновение замерла, а потом улыбнулась:

– Ты бы ещё в стену врезался, – пошутила она, но без злости.

– Извини, – Саша почувствовал, как горят уши. – Я не специально.

– Да ладно, – она махнула рукой. – Ты ведь из училища? Новый набор?

Они разговорились. Таня оказалась не только красивой, но и остроумной: рассказывала, как на работе спорит с инженерами о качестве деталей, как мечтает научиться водить машину, как в детстве тайком читала взрослые книги в сельской библиотеке.

Когда заиграла «Песняры» – их новая песня, которую все ждали, – Таня взяла Сашу за руку:

– Пойдём. Только не наступай на ноги, ладно?

Он старался. Они двигались в такт, и Саша вдруг понял, что не слышит музыки – только её дыхание, только стук своего сердца. В этот момент всё стало иначе: завод, училище, даже друзья – всё отодвинулось на второй план. Осталась только она – её улыбка, её глаза, её голос:

– Ты странный, – сказала Таня, когда музыка стихла. – Но мне нравится. Но я же не местный, у меня другая ментальность, я из Казахстана. Таня обрадовалась этому ,сказав- я тоже не местная я из Ростовской области, донская казачка.

Они вышли на крыльцо Дворца культуры. Вечер был тёплый, пахло цветущими акациями и речной свежестью. Таня достала из сумочки платок, вытерла пот со лба:

– Устала. Но это был хороший вечер.

– Можно я тебя провожу? – решился Саша.

– Проводи. Только не вздумай рассказывать, как ты в армии картошку чистил. Я такое уже слышала.

Он рассмеялся:

– Тогда расскажу, как мы на лодке по Днепру плыли. Там было…

И он начал рассказывать – сбивчиво, с шутками, с преувеличениями. Таня слушала, иногда перебивала вопросами, а потом вдруг остановилась:

– Знаешь, ты не похож на остальных. Не такой хвастливый. Это подкупает.

До общежития Саша шёл, будто в тумане. В голове крутилось: «Она другая. Совсем другая». И вместе с этим пришло осознание: его планы – накопить на мотоцикл, съездить домой на праздники, перебраться в новую комнату – вдруг показались мелкими. Теперь ему хотелось совсем другого:

· чаще видеть её;

· слушать её смех;

· рассказывать ей о себе – по‑настоящему, без шуток;

· показать ей тот самый остров на Днепре, где они жарили шашлыки с ребятами.

Перед тем как зайти в общежитие, он обернулся на освещённый Дворец культуры. В окне четвертого этажа мелькнул бирюзовый цвет – Таня. Она тоже смотрела вниз.

Саша улыбнулся.

Тёплый июньский день разливался над поймой – там, где неторопливо‑величавый Псёл, пройдя сотни вёрст сквозь леса и луга, наконец вливался в могучий Днепр. Вода здесь была особенная: псёловская – прозрачная, с песчаным отливом, а днепровская – густая, тёмно‑синяя, будто впитавшая всю глубину неба.

, дальше все пешком. Ребята из разных цехов, порой даже не знавшие друг друга по именам, но Саша их оъеденил , сейчас смеялись, вытаскивали рюкзаки, раскладывали палатки на мягкой траве у берега.Они приехали на дизель поезде до полустанка

– А рыба‑то! Видите, играет? – подхватил другой, указывая на серебристые вспышки у камышей.– Эй, ребята, место тут – сказка! – крикнул Вася Яцко, заходя в воду по щиколотку.

Палатки вставали рядами – разноцветные, будто лоскутное одеяло: синие, зелёные, оранжевые. Кто‑то уже раздувал костёр, кто‑то резал хлеб и колбасу, кто‑то тащил из палатки гитару и волейбольный мяч. Воздух наполнялся запахом дыма, жареной мяса и свежего ветра.

К вечеру огонь разгорелся вовсю. Пламя танцевало, отбрасывая рыжие блики на лица. Гитары зазвучали сначала робко, потом – уверенно, громко.

Пели всё:

· старые армейские;

· городские романсы;

· шуточные, где слова придумывали на ходу.

Кто‑то рассказывал, как в цехе «чуть не сварил сам себя», кто‑то вспоминал первую зарплату, кто‑то – как учился водить мотоцикл. Смех то затихал, то взрывался снова, и даже те, кто обычно молчал, сейчас улыбались, подбадривали, просили: «Ещё! Ну давай ещё!»

Таня сидела рядом с Сашей – в свете костра её глаза казались золотыми. Она не пела громко, но когда запевала, все притихали: у неё был тихий, но чистый голос, и песни получались такие, что сердце сжималось.

– Бабушка пела, – улыбнулась Таня. – Это же казачья песня, донская.– Ты откуда такие знаешь? – спросил Саша, когда она закончила.

Он молча накрыл её руку своей. В этот миг не было ни цехов, ни смен, ни планов – только огонь, её пальцы, запах травы и далёкий крик птицы над рекой.

Наутро, после чая с печёными яблоками, кто‑то бросил мяч. Через пять минут уже делились на команды.

– Нет, лучше – северная бригада против южной!– Механика против сборки!

Поле было неровным – то кочка, то ямка, но это только добавляло азарта. Мяч то взлетал в воздух, то катился в камыши, то влетал в воду, и тогда все с хохотом бежали доставать его.

– Пасуй! Пасуй сюда!Саша играл отчаянно – бежал, падал, вставал, кричал:

– Зато надёжный! – отвечал он, вытирая пот.Таня стояла у края, смеялась, хлопала в ладоши: – Саша, ты как танк!

В конце концов счёт так и не подвели – просто устали, сели в траву, тяжело дыша, но счастливые. Кто‑то достал термос, кто‑то – бутерброды. И снова смех, шутки, «а помнишь, как ты…»

Солнце палило, и вскоре все потянулись к воде. Кто‑то нырял с берега, кто‑то осторожно входил, привыкая к прохладе.

– Да ты что, тёплая, как парное молоко!– Вода – огонь!

Брызги взлетали, как алмазные брызги, смех разносился над рекой. Таня плыла легко, будто рыба, а Саша догонял её, хватал за руку, и они вместе падали в волны, выныривали, смеясь.

На берегу загорали – кто на полотенцах, кто прямо на траве. Кожа загорала быстро, ветер сушил волосы, а где‑то вдали гудел теплоход, и его гудок звучал, как голос другого мира – далёкого, городского, не их сегодняшнего.

,а также угостил медом и парным молоком, рядом – хлеб, огурцы, варёные яйца, сало, маринованный лук. Кто‑то принёс бутылку вина, кто‑то – водку.В полдень разложили скатерти прямо на траве. На костре дымился котелок с ухой, рыбу им подарил лесник

– За Псёл и Днепр!– Ну, за отдых! – поднял кружку бригадир. – За нас!

Ели медленно, с удовольствием. Говорили меньше – больше слушали реку, шелест листьев, далёкие гудки. Кто‑то задремал в тени, кто‑то курил, глядя в небо.

Таня нарезала яблоки, раздавала всем. Саша смотрел на неё – на её загорелое плечо, на капли воды в волосах – и думал: «Вот оно. Сейчас. Здесь».

Когда солнце опустилось к воде, снова зажгли костёр. На этот раз – тише. Гитара звучала мягче, песни – задумчивее. Кто‑то затянул «Как молоды мы были», и все подхватили, не сговариваясь.

Над рекой повисла тишина – та, что бывает только на природе, когда город далеко, а вокруг – только вода, лес и звёзды.

– Ну и ладно, – ответил другой. – Зато сегодня было наше.– Завтра на работу, – вздохнул кто‑то.

– Это тебе спасибо, – улыбнулась она. – Без тебя было бы не так…Саша и Таня сидели в стороне, у самой воды. Она прижалась к нему, он обнял её. – Спасибо за этот день, – сказал он.

И не нужно было слов. Река шумела, костёр трещал, где‑то вдалеке смеялись ребята. А у них – только тепло её руки и ощущение, что этот миг останется с ними навсегда.

Что останется от этого дня

Не игры и песни.Не фотографии (хотя и они будут). Не еда и выпивка.

А:

· запах костра на одежде;

· песок в ботинках;

· след от загара на запястье;

· смех Тани, который он будет вспоминать на ночных сменах;

· ощущение, что они – не просто коллеги, а люди, которые могут быть собой.

И этот день – был.Потому что природа не лжёт. И река не лжёт.

Выпускной день в фабрично‑заводском училище выдался солнечным и суетливым. В актовом зале Дворца культуры КРАЗ звучали торжественные речи, гремел оркестр, а на сцене один за другим поднимались ребята с дипломами. Когда Александр Омельяненко получил свою корочку, в зале даже раздались аплодисменты – не каждый выпускник удостаивался такого.

Ещё во время практики Саша предложил рационализаторское внедрение: упростил схему настройки инструмента для штамповки панелей. Идея родилась случайно – он заметил, как мастера тратят лишние минуты на калибровку, и подумал: «А если сделать фиксирующие упоры?»

Он набросал чертёж, показал старшему мастеру. Тот скептически хмыкнул, но разрешил испытать. Через неделю цех сэкономил три часа рабочего времени на одной операции. Комиссия, проверив расчёты, постановила:

«Присвоить Александру Омельяненко пятый разряд слесаря‑инструментальщика досрочно».

Это было неслыханно по тем временам: обычно новички годами шли к четвёртому, а пятый получали лишь опытные рабочие с десятилетним стажем. Саша стал местной легендой – о нём даже написали в заводской многотиражке.

По распределению Александр попал в рамно‑кузовной цех – сердце завода. Здесь, под грохот огромных прессов и визг металла, рождались скелеты – рамы будущих грузовиков.

Первое утро на новом месте он запомнил навсегда:

· Шум. Гул стоял такой, что разговоры приходилось вести криком.

· Жар. От прессов валил жар, как от печи.

· Движение. Рабочие сновали между станками, таскали заготовки, сверлили, клепали, проверяли.

· Ритм. Всё подчинялось биению огромного механизма: гудок – смена операции, звонок – перерыв, сирена – конец смены.

Старший мастер, седоусый Григорий Иванович, окинул Сашу оценивающим взглядом:

– Ну, «рационализатор», посмотрим, как ты в деле. Вон тот штамп – твой. Разберись с настройкой, а я через час проверю.

Саша кивнул, засучил рукава и приступил. Руки помнили училище, глаза цеплялись за детали.

Первые месяцы в рамно‑кузовном цехе Саша работал с азартом. Его идеи внедрялись, мастера хвалили, а в заводской многотиражке вышла заметка с фото: «Молодой рационализатор Омельяненко экономит время завода». Но не все радовались его успехам.

Виктор Дробов, слесарь шестого разряда с двадцатипятилетним стажем, смотрел на Сашу с плохо скрытой неприязнью. Всё раздражало:

· как легко парень находил общий язык с мастерами;

· как быстро разбирался в новых станках;

· как улыбались ему девушки из ОТК, когда он заходил с чертежами.

«Пятиразрядник‑выскочка», – цедил Виктор сквозь зубы, наблюдая, как Саша объясняет новичкам схему сборки.

В середине апреля Саше поручили ответственную операцию – настройку штамповочного пресса для новой партии козырька на кузов. Он потратил два дня на расчёты, подобрал инструменты, проверил крепления.

Утром перед сменой Виктор «случайно» задел ящик с калибрами – те с грохотом рассыпались по цеху.

– Ой, извини, – хмыкнул он, не поднимая глаз. – Нервы, знаешь ли.

Саша молча собрал инструменты. Но уже через час понял: калибры сбиты. На точных измерениях появились погрешности. Если запустить пресс, брак пойдёт сотнями деталей.

Он бросился к Виктору:

– Ты трогал мои калибры?

– А что, свои не признаёшь? – Виктор пожал плечами. – Может, сам перепутал.

Старший мастер Григорий Иванович, узнав о задержке, нахмурился:

– Омельяненко, ты же хвастался рационализацией! Почему простой?

Саша понимал: доказывать что‑либо бесполезно. Показал чертежи начальнику цеха.

Григорий Иванович изучил документы, вызвал Дробова:

– Это что за бардак?

– Да он сам накосячил! – вспыхнул Виктор. – Выскочка, которому всё на блюдечке…

Мастер не стал слушать. На доске объявлений появился приказ:

«За нарушение технологической дисциплины и срыв производственного графика слесарю В. Дробову объявлен выговор. Контроль за калибровкой инструментов передать А. Омельяненко».

Вечером, когда цех опустел, Виктор подошёл к Саше:

– Ну что, победил? Радуйся. Только знай: здесь не любят тех, кто лезет вперёд.

Саша вытер руки ветошью, посмотрел ему в глаза:

– Я не против тебя работаю. Я за завод. Если хочешь – давай вместе улучшать процессы. Нет – не мешай.

Конфликт не исчез, но изменился:

· Виктор стал осторожнее – больше не трогал инструменты, но бросал косые взгляды.

· Мастера начали доверять Саше сложные задания, видя, что он умеет защищать результат.

· Ребята из цеха – особенно новички – потянулись к нему: «Если Омельяненко отстоял своё, значит, и нам можно».

А через месяц Саша получил новое поручение: разработать систему хранения штампов с персональной ответственностью. Идея родилась как раз после истории с Виктором.

Выйдя из цеха, Саша достал из кармана записку от Тани. Она писала:

«Ты опять про работу? Когда ты научишься отдыхать? Приезжай в субботу – у меня для тебя сюрприз».

Он улыбнулся, спрятал бумажку и пошёл к автобусной остановке. В голове крутились мысли:

· о новой системе хранения;

· о том, как убедить Виктора сотрудничать;

· о глазах Тани, когда она называет его «мой инженер».

Завод гудел за спиной, как живой организм. Где‑то там, среди прессов и станков, оставался нерешённым вопрос с Виктором. Но Саша знал: настоящая победа – не в том, чтобы сломать противника, а в том, чтобы сделать работу лучше несмотря ни на что.

Рабочий график был жёстким:

· Утро (6:00–16:30). Смена в цеху: настройка инструментов, контроль качества, мелкий ремонт оборудования.

· Вечер (17:00–21:00). Школа рабочей молодёжи – Саша решил закончить 10 класс, чтобы подать документы в Харьковский политех.

· Суббота‑воскресенье. Время для себя – и для Тани.

Таня работала на револьверном станке соседнего цеха. Отдыхали на пляже Днепра, смеялись над тем, как оба перемазались в песке. С тех пор встречались каждую выходные:

· гуляли по набережной Днепра, где ветер трепал её волосы;