Александр Островский
На всякого мудреца довольно простоты
Явление четвертое
1-я приживалка садится у стола, 2-я приживалка садится на скамейке у ног Турусиной.
1-я приживалка. Прикажете разложить?
Турусина. Погоди! Ну, Машенька, я говорила о тебе и с Крутицким и с Городулиным.
Машенька (с волнением). Говорите. Продолжайте. Я покорилась вашей воле и теперь с трепетом жду решения.
Турусина. Они оба рекомендовали одного человека, точно сговорились.
Машенька. И прекрасно. Значит, человек достойный. Кто же он?
Турусина. Но я им не верю.
1-я приживалка. Прикажете?
Турусина. Гадай! правду ли они говорили? (Машеньке.) Я им не верю, они могут ошибаться.
Машенька. Почему же, ma tante?
Турусина. Они люди. (2-й приживалке.) Не урони собачку!
Машенька. Кому же вы поверите, ma tante? оракулу? Мне что-то страшно.
Турусина. Очень естественно. Так и надо, и должно быть страшно. Мы не можем, не должны без страха поднимать завесу будущего. Там, за этой завесой, и счастье, и несчастье, и жизнь, и смерть твоя.
Машенька. Кто же нам приподнимет завесу?
Турусина. Тот, кто имеет власть.
Входит Григорий.
Григорий. Манефа-с.
Турусина. Вот кто! (Встает, идет навстречу Манефе, и все за ней.)
Входит Манефа.
Явление пятое
Те же и Манефа.
Турусина. Милости просим, пожалуйте!
Манефа. И то иду! Пошла шабала и пришла шабала.
1-я приживалка (с умилением). Ох, батюшки мои!
Турусина (грозно). Молчи!
Манефа (садясь). Пришла да села, как квашня.
2-я приживалка (со вздохом.) О, о, о, ох! Ах, премудрость!
1-я приживалка. Привел Господь, дожили!
Манефа (тише). Что вы бельмы-то выпучили?
Турусина. Очень рады, что сподобились видеть тебя.
1-я приживалка. Ох, сподобились!
2-я приживалка. Все сподобились.
Турусина. Ждем! что скажешь, мати Манефа.
Манефа. Ждем! ждали в сапогах, а приехали в лаптях.
1-я приживалка. Батюшки, батюшки! Запоминайте, запоминайте хорошенько!
Турусина. Я хотела спросить тебя…
Манефа. Не спрашивай, вперед знаю. Знайка бежит, а незнайка лежит. Девкой меньше, так бабой больше.
2-я приживалка. Так, так, так!
Турусина. Нам человека-то знать нужно. Не скажешь ли чего рабе Марии? Может быть, во сне или в видении тебе…
Манефа. Было видение, было. Идет Егор с высоких гор.
2-я приживалка. Скажите! Егор!
Машенька (тихо Турусиной). Ведь и Курчаев Егор.
Турусина. Погоди. Кто же он такой?
Манефа. А я почем знаю? Увидишь, так узнаешь!
Турусина. Когда же мы его увидим?
Манефа. Желанный гость зову не ждет.
1-я приживалка. Замечайте! Замечайте!
Турусина. Ты нам хоть приметы скажи.
2-я приживалка. Первое дело: надо спросить, волосом каков. Всегда так спрашивают, как это вы не знаете!
Турусина. Ну, уж ты молчи! Волосом каков?
Манефа. К кому бедокур, а к вам белокур.
Машенька. Белокурый. Ведь и Курчаев белокурый. Может быть, он.
Турусина. Да ведь ты слышала – видение было. Разве может гусар благочестивым людям в видениях являться? Какая ты легкомысленная!
1-я приживалка. Ax, даже удивительно! И по картам выходит Егор.
Турусина. Что ты мелешь! Как ты по картам имя увидала?
1-я приживалка. Тьфу ты! Обмолвилась. Язык-то наш… то есть белокурый по картам-то.
Турусина (Манефе). Тебе все известно, а мы грешные люди, мы в сомнении. Егоров много и белокурых тоже довольно.
Манефа. Чуж чуженин далеко, а суженый у ворот.
Турусина и прочие. У ворот?
Манефа. Снаряжайтеся, сбирайтеся, гости будут.
Турусина. Когда?
Манефа. В сей час, в сей миг.
Все обращаются к дверям. Входит Григорий.
Приехали с орехами. (Встает.)
Григорий. Нил Федосеич Мамаев.
Турусина. Один?
Григорий. С ними молодой барин, такой белокурый.
1-я приживалка. Ах! Будем ли мы живы?
2-я приживалка. Не во сне ли мы все это видели?
Турусина. Проси! (Обнимая Машеньку.) Ну, Машенька, услышаны мои молитвы! (Садится, нюхает спирт.)
Машенька. Это так необыкновенно, ma tante, я вся дрожу.
Турусина. Поди, успокойся, друг мой: ты после выйдешь.
Машенька уходит.
Манефа. Конец – всему делу венец. (Идет к двери.)
Турусина (приживалкам). Возьмите ее под руки, да чаю ей, чаю.
Манефа. Кто пьет чай, тот отчаянный.
Турусина. Ну, чего только ей угодно.
Приживалки берут под руки Манефу и идут к двери. В дверях останавливаются.
1-я приживалка. Одним бы глазком взглянуть.
2-я приживалка. Умрешь, таких чудес не увидишь.
Входят Мамаев и Глумов.
Явление шестое
Турусина, Мамаев, Глумов, Манефа и приживалки.
Мамаев. Софья Игнатьевна, позвольте представить вам моего племянника, Егора Дмитрича Глумова.
Приживалки (в дверях). Ах, Егор! Ах, белокурый!
Мамаев. Полюбите его.
Турусина (встает). Благодарю вас! Я полюблю его, как родного сына.
Глумов почтительно целует ее руку.
Действие четвертое
Сцена 1-я
Действующие лица
Крутицкий.
Глумов.
Мамаева.
Человек Крутицкого.
Приемная у Крутицкого. Дверь выходная, дверь направо в кабинет, налево – в гостиную. Стол и один стул.
Явление первое
Входит Глумов, человек у двери, потом Крутицкий.
Глумов. Доложи!
Человек (заглядывая в дверь кабинета). Сейчас выдут-с!
Выходит Крутицкий. Человек уходит.
Крутицкий (кивая головой). Готово?
Глумов. Готово, ваше превосходительство. (Подает тетрадь.)
Крутицкий (берет тетрадь). Четко, красиво, отлично. Браво, браво! Трактат, отчего же не прожект?
Глумов. Прожект, ваше превосходительство, когда что-нибудь предлагается новое; у вашего превосходительства, напротив, все новое отвергается… (с заискивающей улыбкой) и совершенно справедливо, ваше превосходительство.
Крутицкий. Так вы думаете, трактат?
Глумов. Трактат лучше-с.
Крутицкий. Трактат? Да, ну пожалуй. «Трактат о вреде реформ вообще». «Вообще»-то не лишнее ли?
Глумов. Это главная мысль вашего превосходительства, что все реформы вообще вредны.
Крутицкий. Да, коренные, решительные; но если неважное что-нибудь изменить, улучшить, я против этого ничего не говорю.
Глумов. В таком случае это будут не реформы, а поправки, починки.
Крутицкий (ударяя себя карандашом по лбу). Да, так, правда. Умно, умно. У вас есть тут, молодой человек, есть. Очень рад; старайтесь!
Глумов. Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.
Крутицкий (надевая очки). Пойдем далее! Любопытствую знать, как вы начинаете экспликацию моей главной цели. «Артикул 1-й. Всякая реформа вредна уже по своей сущности. Что заключает в себе реформа? Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то, и другое одинаково: 1-е) отметая старое, мы даем простор опасной пытливости ума проникать причины, почему то или другое отметается, и составлять таковые умозаключения: отметается нечто непригодное; такое-то учреждение отметается, значит, оно непригодно. А сего быть не должно, ибо сим возбуждается свободномыслие и делается как бы вызов обсуждать то, что обсуждению не подлежит». Складно, толково.
Глумов. И совершенно справедливо.
Крутицкий (читает). «2-е) поставляя новое, мы делаем как бы уступку так называемому духу времени, который есть не что иное, как измышление праздных умов». Ясно изложено. Надеюсь, будет понятно для всякого; так сказать, популярно.
Глумов. Мудрено излагать софизмы, а неопровержимые истины…
Крутицкий. Вы думаете, что это неопровержимые истины?
Глумов. Совершенно убежден, ваше превосходительство.
Крутицкий (оглядываясь). Что это они другого стула не ставят?
Глумов. Ничего-с, я и постою, ваше превосходительство.
Крутицкий. Конечно, нельзя всякому дозволить; другой, пожалуй, рассядется… магазинщик со счетом, или портной приедет…
Глумов. Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Я должен буду просить извинения у вашего превосходительства.
Крутицкий. Что такое, мой любезный, что такое?
Глумов. В вашем трактате некоторые слова и выражения оставлены мной без всякого изменения.
Крутицкий. Почему?
Глумов. Слаб современный язык для выражения всей грациозности ваших мыслей.
Крутицкий. Например?
Глумов. В двадцать пятом артикуле, о положении мелких чиновников в присутственных местах…
Крутицкий. Ну?
Глумов. Вашим превосходительством весьма сильно выражена прекрасная мысль о том, что не следует увеличивать содержание чиновникам и вообще улучшать их положение, что, напротив, надобно значительное увеличение жалованья председателям и членам.
Крутицкий. Не помню. (Перелистывает тетрадь.)
Глумов. Я, ваше превосходительство, помню наизусть, да не только этот параграф, а весь трактат.
Крутицкий. Верю, но удивляюсь. Для чего?
Глумов. У меня ведь целая жизнь впереди; нужно запасаться мудростию; не часто может представиться такой случай; а если представится, так надо им пользоваться. Не из журналов же учиться уму-разуму.
Крутицкий. Еще бы!
Глумов. Молодому человеку и свихнуться не трудно.
Крутицкий. Похвально, похвально! Приятно видеть такой образ мыслей в молодом человеке. Что там ни толкуй, а благонамеренность хорошее дело.
Глумов. Первое, ваше превосходительство.
Крутицкий. Ну, так что ж у меня там, в двадцать пятом артикуле?
Глумов. Артикул двадцать пятый. «Увеличение окладов в присутственных местах, если почему-либо таковое потребуется, должно быть производимо с крайней осмотрительностию, и то только председателям и членам присутствия, а отнюдь не младшим чиновникам. Увеличение окладов старшим может быть произведено на тот конец, дабы сии наружным блеском поддерживали величие власти, которое должно быть ей присуще. Подчиненный же сытый и довольный получает несвойственные его положению осанистость и самоуважение, тогда как для успешного и стройного течения дел, подчиненный должен быть робок и постоянно трепетен».
Крутицкий. Да, так, верно, верно!
Глумов. Вот слово: «трепетен», ваше превосходительство, меня очаровало совершенно.
Крутицкий (погрузившись в чтение, изредка взглядывает на Глумова, как бы мельком). Коли куришь, так кури. Спички на камине.
Глумов. Я не курю, ваше превосходительство. А впрочем, как прикажете?
Крутицкий. Вот еще! Мне-то какое дело! Дядя не видал твоей работы?
Глумов. Как можно! Как же бы я осмелился!
Крутицкий. Ну, то-то же. Он только говорит, что умен, а ведь он болван совершенный.
Глумов. Не смею спорить с вашим превосходительством.
Крутицкий. Он только других учит, а сам попробуй написать, вот мы и увидим. А жена тоже ведь дура замечательная.
Глумов. Не заступлюсь и за нее.
Крутицкий. Как ты с ними уживаешься – не понимаю.
Глумов. Нужда, ваше превосходительство.
Крутицкий. Ты служишь?
Глумов. Поступаю. По протекции тетушки Иван Иваныч Городулин обещал достать место.
Крутицкий. Вот еще нашли человека. Определит он тебя. Ты ищи прочного места; а эти все городулинские-то места скоро опять закроются, вот увидишь. Он у нас считается человеком опасным. Ты это заметь.
Глумов. Я не по новым учреждениям…
Крутицкий. Да, да. А уж я думал… Ну, что ж, поступай. Без службы болтаться хуже. Потом, если хочешь, я тебе могу письма дать в Петербург – перейдешь – там служить виднее. У тебя прошедшее-то хорошо, чисто совершенно? Тебя можно рекомендовать?
Глумов. Я ленив был учиться, ваше превосходительство.
Крутицкий. Ну, что ж, это не важно. Очень-то заучишься, так оно, пожалуй, и хуже. Нет ли чего важнее?
Глумов. Мне совестно признаться перед вашим превосходительством.
Крутицкий (с серьезным видом). Что такое? Уж ты лучше говори прямо.
Глумов. В молодости грешки, увлечения…
Крутицкий. Говори, не бойся.
Глумов. В студенческой жизни, ваше превосходительство… только я больше старых обычаев придерживался.
Крутицкий. Каких старых обычаев? Что ты, раскольник, что ли?
Глумов. То есть не так вел себя, как нынешние студенты.
Крутицкий. А как же?
Глумов. Покучивал, ваше превосходительство; случались кой-какие истории не в указные часы, небольшие стычки с полицией.
Крутицкий. И только?
Глумов. Больше ничего, ваше превосходительство. Сохрани меня Бог! сохрани Бог!
Крутицкий. Что ж, это даже очень хорошо. Так и должно быть. В молодых летах надо пить, кутить. Чего тут стыдиться? Ведь ты не барышня. Ну, так значит, я на твой счет совершенно покоен. Я не люблю оставаться неблагодарным. Ты мне с первого раза понравился, я уж за тебя замолвил в одном доме словечко.
Глумов. Мне сказывала Софья Игнатьевна. Я не нахожу слов благодарить ваше превосходительство.
Крутицкий. Ты присватался, что ли? Тут ведь куш очень порядочный.
Глумов. Я на деньги глуп, ваше превосходительство; девушка очень хороша.
Крутицкий. Ну, не умею тебе сказать. Они, брат, все одинаковы; вот тетка, знаю, что ханжа.
Глумов. Любовь нынче не признают, ваше превосходительство; а я знаю по себе, какое это великое чувство.
Крутицкий. Пожалуй, не признавай, никому от того ни тепло, ни холодно; а как заберет, так скажешься. Со мной было в Бессарабии, лет сорок тому назад: я было умер от любви. Что ты смотришь на меня?
Глумов. Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство!
Крутицкий. Горячка сделалась. Вот ты и не признавай. Ну, что ж, давай Бог, давай тебе Бог! Я очень рад. Будешь капиталистом, найдем тебе место видное, покойное. Нам такие люди нужны. Ты ведь будешь из наших? Нам теперь поддержка нужна, а то молокососы одолевать начали. Но, однако, мой милый, сколько же я тебе должен за твой труд?
Глумов. Не обижайте, ваше превосходительство!
Крутицкий. Ты меня не обижай!
Глумов. Если уж хотите вознаградить меня, так осчастливьте, ваше превосходительство!
Крутицкий. Что такое? В чем дело?
Глумов. Брак – такое дело великое, такой важный шаг в жизни… не откажитесь!.. благословение такого высокодобродетельного лица будет служить залогом… уже знакомство с особой вашего превосходительства есть счастие, а в некотором роде родство, хотя и духовное, это даже и для будущих детей…
Крутицкий. В посаженые отцы, что ли? Я что-то не пойму.
Глумов. Осчастливьте, ваше превосходительство!
Крутицкий. Изволь, изволь! Ты бы так и говорил. Это дело не мудреное.
Глумов. Я передам и Софье Игнатьевне.
Крутицкий. Передавай, пожалуй.
Глумов. Я не нужен вашему превосходительству?
Крутицкий. Нет.
Глумов. Честь имею кланяться.
Крутицкий. О моем маранье молчи. Оно скоро будет напечатано, без моего имени, разумеется; один редактор просил; он, хотя это довольно странно, очень порядочный человек, пишет так учтиво: ваше превосходительство, осчастливьте, ну и прочее. Коли будет разговор о том, кто писал, будто ты не знаешь.
Глумов. Слушаю, ваше превосходительство! (Кланяется и уходит.)
Крутицкий. Прощай, мой любезный! Что уж очень бранят молодежь! Вот, значит, есть же и из них: и с умом, и с сердцем малый. Он льстив и как будто немного подленек; ну, да вот оперится, так это, может быть, пройдет. Если эта подлость в душе, так нехорошо, а если только в манерах, так большой беды нет; с деньгами и с чинами это постепенно исчезает. Родители, должно быть, были бедные, а мать попрошайка: «У того ручку поцелуй, у другого поцелуй»; ну, вот оно и въелось. Впрочем, это все-таки лучше, чем грубость.
Входит человек.
Человек. Госпожа Мамаева! Они в гостиной-с. Я докладывал, что ее превосходительства дома нет-с.
Мамаева (за дверью). Не помешаю?
Крутицкий. Нет, нет! (Человеку.) Подай кресло!
Человек уходит, возвращается с креслом. Входит Мамаева.
