Александр Николаевич Лекомцев
В тишину отправленные
В двух действиях
Действующие лица:
Пыхайло, Игнат Сидорович – 47 лет
Ирина Трофимовна – его жена, 44 года
Леонид – их сын, 23 года
Оксана – его молодая жена, 21 год
Анатолий - ополченец, 23 года,
Оба действия происходят в полуразрушенном доме.
Большой стол, пять-шесть стульев, тахта, в углу комнаты – разбитый телевизор, журнальный столик, фикус и китайская роза в керамических сосудах.
На стене – несколько репродукций, незамысловатые фотокопии картин.
И ещё – большая русская печь, на которой стоят чугунные котелки и миски.
В углу валяется разный хлам – старая одежда, поломанные стулья, куски штукатурки.
Действие первое
Явственно, где-то, недалеко слышны разрывы снарядов, авиабомб, стрельба. Через мгновение они смолкают. Но зато явственно слышны человеческие стоны, скрипы.
Звучит реквием. Но тихо и не назойливо. Через две-три-три минуты всё смолкает.
За столом сидит Пыхайло, в синем трико. В его руках старых хромовый сапог, молоток и гвозди. Он сосредоточенно пытается прибить подошву.
Рядом с ним – Ирина Трофимовна. В старом домашнем бардовом халате. Держит в руках раскрытую книгу. Пытается читать, временами смотрит на её страницы.
Он встаёт из-за стола, кладёт сапог и молоток стул, подходит к печке, наливает себе в кружку воды из большой кастрюли. Делает из неё глоток. Ставит кружку на стол. Садится.
Слышаться стоны и скрип половиц. Вскоре звук смолкает
Пыхайло: – Вот видишь, Ирина, наступило затишье. Нас перестали бомбить и снаряды уже сюда не летят. Живём, почти что, в раю. Какая благостная тишина!
Ирина Трофимовна: – Тишина? Сейчас она наступила. Но время от времени я слышу, как кто-то стонет, и скрипят половицы. Это разрывает душу.
Пыхайло: – Неприятно, конечно. Я тоже слышу тягостные звуки. Нет, это не ветер в трубе, потому что трубу оторвало, к чёртовой матери, снарядом.
Ирина Трофимовна: – Кто же стонет тогда в нашей полуразрушенной избе, Игнат?
Пыхайло: – Это стонет наша изба. Она ведь изранена. Она тоже, как и мы с тобой, как миллионы, похожих на нас, изгой в жестоком и кровавом мире.
Опять слышаться стоны и скрип половиц.
Ирина Трофимовна: – Я не верю в сказки, ни в добрые, ни в злые. Но, похоже, что ты прав. Прислушайся, наша изба опять стонет. Её страшно, её обидно… Она ничего не понимает. Изба просто ничего не в состоянии понять.
Он берёт в руки сапог и начинает стучать по нему молотком.
Пыхайло: – И я ничего в состоянии понять. Ничего! Кругом война, Ирина! А ты читаешь какой-то гнусный детектив. Куры не кормлены в загоне.
Она откладывает книгу в сторону.
Ирина Трофимовна: – Какие куры, дорогой мой муж, Игнат Сидорович?
Пыхайло (продолжает возиться с сапогом): – Обычные куры, Ирина Трофимовна. С клювами, с крыльями, с перьями.
Ирина Трофимовна: – Оба сарая разбомбила вражеская авиация. А наши куры, Игнаша, все уже давно на том свете. Кстати, и гуси там же.
Пыхайло: – Надо посмотреть. Может, кто-нибудь из них и выжил.
Ирина Трофимовна: – Вряд ли. В нашем городе в живых остаются только самые счастливые или… несчастные.
Пыхайло: – Скорее, несчастные. Я особой радости от всего происходящего не испытываю.
Ирина Трофимовна: – Однако, все твои действия и поступки говорят о том, что ты думаешь о завтрашнем дне. Ты наполнен жаждой жизни.
Пыхайло (откладывает в сторону сапог и молоток): – Вечно ты со своей иронией и приколами. Почему это я наполнен этой самой… жаждой?
Ирина Трофимовна: – Зачем ты привязался к сапогу? Что он сделал тебе плохого? Почему ты бессмысленно стучишь по его подошве молотком? Это тебе нужно?
Пыхайло: – Нужно! Чем-то ведь необходимо заниматься, Не сидеть же сложа руки.
Ирина Трофимовна: – Без специальной чугунной или железной лапы, или там… колодки ты, Игнат, не прибьёшь подошву к сапогу. Ты же знаешь об этом. Но, всё равно, ведь изображаешь из себя сапожника.
Пыхайло (встаёт и снова садится): – Я так хочу! Мне очень хочется изображать из себя сапожника, И никто мне этого не запретит! Где я сейчас буду искать чугунную колодку? Всё зарыто под землёй бомбами, минами, ракетами.
Ирина Трофимовна: – Успокойся! Не хватало и нам ещё поссорится. Мы же не магнаты, воры и разбойники, которые с помощью танков, пушек и самолётов хотят отобрать у нас последнее. Мы с тобой, милый мой, давно уже в законном браке (гладит его по голове). Мы, как два голубка.
Пыхайло: – Мы – две, почти что, старые или пока молодые вороны, засыпанные землёй и щебёнкой. И не спорь! Я знаю, что это так,
Ирина Трофимовна: – Но прибивать, Игнат Сидорович, таким образом подошву к сапогу – Сизифов труд.
Пыхайло: – Кто такой Сизифов? Очередной убийца? Ставленник кровавой заокеанской демократии?
Ирина Трофимовна: – Был такой в древней Греции гражданин по имени Сизиф. Боги наказали его за грехи. Он постоянно закатывает на высокую гору большой круглый камень, Но тот скатывается вниз. И так постоянно, так вечно.
Пыхайло: – Понял! Да я вспомнил про этого самого Сизифа. Примерно так же идут переговоры о прекращении гражданской войны в нашем государстве. Но не пряже ли было сказать, что это, к примеру, мартышкин труд?
Ирина Трофимовна: – Мартышкин труд на данном этапе исторического развитие уже совсем другое.
Пыхайло: – Ясно, Ирина Трофимовна. Умница ты моя! Но, запомни, что ни одна чёрная заокеанская мартышка не будет тут хозяйничать. Никогда! Пусть в своих резервациях наводит порядок! Допрыгается – отрубим нос по самые помидоры! (пауза). А ты вот тоже… детектив читаешь. На кой хрен он тебе нужен?
Ирина Трофимовна: – Это не детектив, Игнат, а красивый роман о верной и вечной любви.
Пыхайло: – В мире зла и ненависти смешон и нелеп роман о любви. Впрочем, сказки, наверное, нам строить и жить помогают. Как пелось в давнишней глуповатой и диковатой песне.
Ирина Трофимовна: – Там совсем другие слова. «Нам песня строить и жить помогает».
Пыхайло встаёт и ходит по комнате.
Слышатся стоны, и скрип половиц. Тут же звуки смолкают.
Пыхайло: – Погоди, Ирина Трофимовна, закончится, скоро, прямо скажу, гражданская, братоубийственная война, – и мы вылечим нашу избу. У меня достаточно силы в руках. Будет ей новая крыша, и добротные стены. Понятно уже. Это стонет наша раненая изба. Я тоже явственно слышу эти стоны. Но, в принципе, вокруг почти тишина.
Ирина Трофимовна: – Но, прямо, великая радость! Нас, наконец-то прекратили бомбить. В тебя, Игнат, перестали на какое-то время швырять снаряды и мины, и ты уже рад, как юный кролик перед совокуплением. Как мало надо человеку для счастья! А что потом? Всё, что нас ждёт, впереди просто и страшно. Потом, через полчаса или час в нашей избе снова будут взрываться ракеты, снаряды, мины! Мир сошёл с ума!
Он подходит к ней, прижимает её голову к своей груди.
Пыхайло: – Не надо унывать, Ирина Трофимовна, жена моя, раскрасавица! Ведь нам с тобой опять повезло, мы снова остались живы (садится рядом). А мир всегда был сумасшедшим. Закончится война, и тогда…
Ирина Трофимовна: – Закончится нынешняя война и начнётся другая. Там, где самые близкие люди, по чьему-то дьявольскому приказу вдруг возненавидели друг друга и стали уничтожать, уже не обойтись без войны и ненависти.
Откладывает книгу в сторону.
Пыхайло: – Проходит время – и раны зарастают, и жизнь продолжается.
Ирина Трофимовна: – Не все, Игнаша, раны лечатся и зарастают. Многие смертельны или гниют до самого гроба. А те, что излечимы, оставляют шрамы. После второй мировой войны, после разгула фашизма ничего не забылось. Невозможно забыть. И сейчас ведь… то же самое. Даже более жестокие времена.
Пыхайло (встаёт, опять ходит по комнате): – Ты права, как всегда, Ирина. Похоже на то, что и сейчас нас уничтожают, именно, фашисты. А ведь они такие же люди, как и мы. Внешне, по крайней мере, подобие наше. Но кто-то же им вот нахально внушил, что мы – люди второго, а то и… третьего сорта. Именно поэтому мы и подлежим уничтожению. Конечно же, мир сошёл с ума! Я буду повторять эту фразу везде и всюду, если останусь в живых. Людей зомбировали бесы и черти, люди заболели, и никак не могут излечиться, Они уже не способны понять пустоту кровавой суеты и собственно мнимой, какой-то, великой значимости. Вот они и убивают нас для того, чтобы утвердить… себя.
Ирина Трофимовна: – Да и не себя даже, а дешёвых зарубежных улыбающихся тварей и недоумков. Другого определения я представителям этой гнусной культуры я дать не имею права. Не заслужили! Не раньше, не сейчас… Я допускаю, что существуют наглые твари, садисты, идиоты, подонки… Ну, ни до такой же степени! Ведь болезнь под названием «фашизм» может стать неизлечимой и очень заразной. Любой «птичий грипп», по сравнению с ней, семечки.
Встаёт с места, подходит к печке переставляет с места на место кастрюли, чугунки, чашки. Снова садится.
Пыхайло: – Фашизм будет пострашней и покруче вируса Эболы. Я не преувеличиваю, Ирина. Ты сама всё видишь, всё испытываешь на себе.
Ирина Трофимовна: – В такое даже поверить невозможно. А ведь с нами это происходит наяву. Представь себе, Игнат, что это не сон! Здесь реальность. Мы – жертвы чьих-то желаний самоутвердится за счёт пролитой человеческой крови. Нас убивают наши недавние друзья и знакомые! Да что знакомые! Родственники! Расстреливают, полуживыми сбрасывают в ямы, пытают, методично уничтожают. Какой-то за всем происходящим стоит дьявольский математическиё расчёт! За что же нас убивают, дорогой и непутёвый мой муж, Игнат Сидорович?
Пыхайло: – Если бы я знал, Иришка, почему и зачем они это делают, по какой причине они стали такими. Я не знаю.
Ирина Трофимовна: – Ты же умный. Ты уголёк добываешь, мастер, проходчик. У тебя, в конце концов, как и у меня, высшее образование. Но не в образовании и учёных степенях дело. Знавала я академиков и всяких членов-корреспондентов с мышлением, как у болотной цапли. Неужели они не понимают, что смешны. Да чёрт с ними! Мусора всякого кругом хватает.
Пыхайло: – Если у нас наркоманы покупают права на вождение автомобиля, то уж учёную степень при деньгах приобрести запросто можно.
Ирина Трофимовна: – То, что не достаётся собственным потом и хребтом, то очень временно и ненадёжно. А ты у меня, Игнат Сидорович, умный и грамотный труженик, добываешь уголёк. Такое радует.
Пыхайло: – Я уже не добываю уголёк. Ты же знаешь, нашу шахту разбомбили, и когда её восстановят, одному господу богу известно. Пытаются ребята что-то исправить, но… бесполезно. Отдохну вот эту субботу, а завтра пойду помогать растаскивать в стороны битые кирпичи и стекла. Но всё гораздо сложнее… Засыпаны землёй даже штольни.
Ирина Трофимовна: – Зачем всё это?
Пыхайло: – Ты же учитель математики, потому и должна понять, что мирных жителей нашего города убивают расчётливо и целенаправленно. Мы – лишние люди.
Ирина Трофимовна: – Игнат, я не дурней паровоза. Я всё понимаю, Просто, принять не могу ни душой, ни сердцем, ни телом… Все здесь лишние. Даже дети. И не только в нашем городе.
Пыхайло: – Когда кто-то, отдельный гражданин, из наших добрых стран обидит ненароком дворовую собачку, покусавшую с десяток людей, то зарубежные экологи трубят на весь мир о нарушении прав животных, о горе и несчастье. А тут купленные за сраные баксы магнаты стирают с лица земли города и сёла. И ведь экологи ничего не видят! Что же это за экология такая?
Ирина Трофимовна: – Да, такая вот, избранная… экология, направленная не только против человека, но и всего живого. Что за выродки придумали такое вот? Где их берут? Женщины ли их рожают?
Пыхайло: – Вряд ли. Это андроиды – искусственные люди, то бишь, просто двуногие. Подобие людей. Их выращивают, как огурцы, в тёмных бункерах безжалостной и жестокой заокеанской фашистской страны.
Ирина Трофимовна: – Когда установками «Град» снесли с лица земли нашу школу, мне пришлось забыть о том, что дважды два – четыре.
Пыхайло: – Я представляю твоё состояние в тот момент, Иришка.
Ирина Трофимовна: – Я устала лить слёзы, потому что вытаскивала из-под обломков трупы своих учеников: круглых пятёрочников и двоечников. Какая мне разница! Я их всех любила, старалась быть для них, хотя бы, классной матерью. Теперь вот вспоминаю их окровавленные лица, раздавленные кости, оторванные руки и ноги, а то и – головы, и казню себя за то, что была к ним очень строга.
Пыхайло: – Понятно. Ты же – их классный руководитель.
Ирина Трофимовна: – Какой я руководитель? Что говоришь? Нет больше моей школы! Её не существует в природе. Я тоже, как и ты, почти раздавленное и жалкое существо. Как наша умирающая изба, которая ещё цепляется за жизнь, а потому и стонет. Так вот и скажи мне.
Пыхайло: – Что тебе сказать, моя родная? Я не знаю, что и промолвить. Просто, нет таких слов, какие могли бы поведать о моём состоянии. Я совсем скоро боду рычать от злобы, горя и обиды. Разучусь говорить.
Слышатся стоны и скрипы половиц и тут же смолкают.
Ирина Трофимовна: – Скажи мне, за что убивают нас на нашей собственной земле, в наших домах. Молчишь? Тебе нечего сказать. Похоже, что ты скоро и в правду разучишься говорить. Ведь мы хотим жить в мире и согласии. Мы ничего не требуем от тех, кто кровавым путём пришёл власти. Что ж им от нас надо?
Пыхайло: – Не впадай в безумство, Ира! Я же тебе сказал, что не ведаю о том, что за звери напали на нас и почему. Разве мы с ними не одних кровей? Им в одночасье стали ближе и родней бандиты и разбойники, привыкшие не безбедно существовать за чужой счёт.
Ирина Трофимовна: – Мы ведь согласно просто жить, иметь еду и одежду, растить детей… Нам ведь не нужны не крутые яхты, ни дворцы, ни миллиарды долларов. Нам просто надо жизнь. И мы ведь с тобой не воюем в этими бандитами, дети и старики с ними не ведут войну. А эти звери обстреливают даже родильные дома. А ты и я – мирные жители. Так почему же нас убивают? Скажи, мне мой муж и защитник!
Пыхайло (ударяет кулаком по столу): – Ты заладила одно и то же! Да если б я знал! Ох! Если бы я только знал, Иришка, почему и зачем они это делают.
Ирина Трофимовна: – Ничего бы не изменилось, даже если бы ты что-то знал. Ровным счётом, ничего.
Пыхайло: – Ведь даже фашисты той давней войны не были такими жестокими и тупыми. Они не убивали своих. А если и делали это иногда, то не издевались над своими жертвами (пауза). Не пойду я больше ни на какую шахту. Дорога мне выпадет совсем в другое место.
Ирина Трофимовна: – Я поняла. Ты решил вступить в народное ополчение. Ты знаешь, я не стану тебя отговаривать.
Пыхайло: – Почему?
Ирина Трофимовна: – Я тоже пойду с тобой. Видать, нынче и женщинам, и даже детям выпала такая доля… Нет, скорей, не доля, а святое право защищать родную землю от нацистов и уголовных элементов. От всякой мрази. Нет!
Пыхайло: – Но зачем тебе-то? Ты ведь женщина.
Ирина Трофимовна: – В их рядах немало и женщин. Совсем не простых, а доведённых до отчаяния. Теперь защищать от интервентов и захватчиков свою Родину – мой долг!
Пыхайло: – Всё правильно. И говоришь ты, как на митинге, высокими словами. Мне, если честно, дешёвые обещания, лозунги и реклама набили оскомину. Это я не о тебе, конечно, говорю. О нашей жизни, о тех, кто пытается нас зомбировать.
Ирина Трофимовна: – Брось ты, Игнат! Занудливый ты стал какой-то. Я совсем не высокопарно говорю. И не рисуюсь. В такие тяжёлые часы и дни очень хочется быть, хоть немного, патриотом своей родины. Назло мерзавцам всех мастей и скоростей из разных уголков Земли.
Пыхайло (встаёт и ходит по комнате): – Нет мне спокойствия! Потоки вонючего дерьма наплывают на нас из, так сказать, демократической Европы.
Ирина Трофимовна (тоже встаёт и подходит к нему): – Бери дальше, Игнат! Эта волна идёт из заокеанской фашисткой страны. Их фюреры объявили себя радетелями за свободу всех народов. Над ними, правда, смеются их же рабы и холопы. Но не очень громко. Опасаются, как бы им не попасть под мощные челюсти такой вот… демократии.
Стоны и скрипы половиц слышаться всё явственней. Потом смолкают.
Со стороны входа в разваленную избу раздаются громкие шаги.
Они с тревогой смотрят в ту сторону, откуда должен появиться человек.
Появляется Анатолий. Крепкий, высокорослый, светловолосый. Он в чёрно-зелёном штормовом брезентовом костюме, в берцах, в зелёном берете, ха спиной автомат Калашникова. Подпоясан ремнём, но котором кинжал в ножнах и подсумок с несколькими противопехотными гранатами «Ф-1». За плечами автомат.
Пыхайло (удивлёно): – Так, ты, Анатолий, всё ещё у нас в доме гостишь?
Анатолий: – А куда я от вас денусь?
Ирина Трофимовна: – Я тоже считала, что ты уже ушел к своим ополченцам.
Анатолий: – Да я уже собирался уйти из вашей избы, как нас всех троих почти на крыльце и нарыло снарядом. Самоё смешное, что все мы целы и невредимы.
Пыхайло: – Вроде, такое припоминаю. Что-то взорвалось, и всех нас троих повалило прямо почти в сенях. Да, получается, ты к нам заходил, коли и тоже попал под осколки. Но зачем ты приходил? Этого не помню.
Ирина Трофимовна: – Тебя, кажется, послали к нам твои друзья-ополченцы попросить у нас лопату. Вроде, ты рассказывал, как вы воюете с фашистами, сколько их положили за последние три дня. Что-то ведь такого говорил. Да?
Анатолий: – Как будто, рассказывал. Ведь и – правда. Положили мы этих нарков великое множество. Им только со старушками и малыми детьми воевать, ублюдкам! Но, дорогие мои,
Ирина Трофимовна и Игнат Сидорович, без обиды скажу, что вас, всё-таки, контузило. Вы всё забыли. Если не всё, то многое. Я появился перед артобстрелом перед вами затем, чтобы предупредить вас. Вы должны были спрятаться в бомбоубежище.
Пыхайло: – Зачем?
Ирина Трофимовна: – Мы не собирались прятаться и бежать из собственной избы.
Анатолий: – А надо было бы. Я вам только и успел сообщить, что, по данным разведки народного ополчения, через пять-десять минут эти твари и недоноски будут обстреливать именно ваш жилой район из миномётов. Может, и артиллерию применят.
Пыхайло: – Да нам казалось, что дело идёт, пусть к временному, но затишью.
Ирина Трофимовна: – Вроде бы, подонки согласились на перемирие.
Анатолий: – Там некому верить. Заокеанская политика при одной извилине на всех, и та ниже пояса. Ведь вчера ещё, тоже в день, как бы, перемирия вас же бомбили (показывает рукой вверх). Вон крыша… вся дырявая. Мы по радиоперехвату обо всём узнали. Но я не успел вам ничего сказать перед миномётным и артобстрелом, моим дорогим знакомым. Нас, всех троих, и накрыло. Вроде бы, артиллерийским снарядом или миной. Я не вникал. Я уже после того, как вы пришли в себя, очухался. Вот отлежался в сенях и зашёл. Теперь побуду у вас.
Пыхайло: – Садись, Толя, за стол. Может чаю, пусть холодного и мерзкого и без сахара, но попьём.
Ирина Трофимовна (берёт чайник с печки, ставит на стол): – Вода уже с готовой заваркой. Мы, как англичане, по бусурмански, прямо в кипятке и заваривали, а не в чайничке. Для экономии, да и так быстрей. Присаживайся!
Разливает чай по кружкам.
Анатолий (садится): – Благодарю, конечно. Но я вернулся не чаи распивать. После такого мощного артобстрела, может, именно, здесь пройти и вражеская разведка. А нам уже хватит жертв. Эти сволочи никого не щадят. А уж я со своим автоматом, как-нибудь, троих-четверых гадов замочу. Шакалы завсегда трусливы. Им не воевать, а дерьмо через тряпочку сосать.
