Александр Николаевич Лекомцев
Ныряющий кузнечик
Надо отметить, что Гриша хоть и появился в вагонном коридоре в голом виде, но зато, как положено по инструкции железнодорожнику, готовый к любым экстремальным ситуациям. Он резво схватил Машу за руку и волоком потащил в служебное купе, предназначенное для проводников.
Там он со вздохом облегчения поставил напарницу по работе на ноги и прислонил к стенке. И тут от нахлынувшей страсти его руки затряслись. Вот Гриша и сказал проникновенно и очень даже томно, с этакой «сладостью» в голосе:
– Маша, ты вся мокрая. Тебе надо переодеться и… обсохнуть.
Проводница ничего не успела ответить, потому что его проворные руки начали торопливо раздевать Марию. Она почти не сопротивлялась. Да и зачем? Ведь Гриша может передумать прийти ей на помощь.
Но Григорий был целеустремлённым и старательным парнем. Он неутомимо продолжал раздевание… своего товарища по работе.
– Мне, наверное, надо бы обсохнуть? – не отводя от себя его настойчивых рук, переспросила она. – Или тебе опять потребовалась женская ласка, Гриша?
– Так быстрей обсохнешь, – обнадёжил он свою сменщицу. – И я уже не могу терпеть, Маша! Я давно… настроился, причём, внезапно.
Она, немного поразмыслив, нежно оттолкнула его, и начала раздеваться самостоятельно. Интенсивно и поспешно, судорожно и лихорадочно разбрасывала вещи по разным углам купе, снятые с тела женщины, жаждущей скоропостижной ласки.
Своё бикини Маша аккуратно положила в его форменную фуражку, лежащую тут же, на столике.
– Я уже в пятый раз падаю в вагонном проходе, – тихо сказала проводница. – Не просто падаю… а с горячим чаем… на животе. Меня от твоей эротики, Гриша, качает. Я трясусь, как наш скорый поезд.
– Я тоже… трясусь. Не знаю, почему. Наверное, простыл.
– Да. Простыл. Тебе в башку надуло из половой щели… конкретно, из моей.
Гриша на мгновение прекратил теребить проводницу за соски, потому что очень удивился. Лицо его заметно вытянулось.
– А что? Такое разве бывает? – спросил он. – Или не бывает?
– Конечно, бывает. А ты разве сам не чувствуешь? Мы ещё не так далеко отъехали от столицы нашей родины, а я уже окончательно ослабла. Стала, как старая сельская лошадь в период активной коллективизации.
– Я верю тебе, Маша.
– Почему?
– Потому, что ты… голая. Люди без одежды редко когда нагло врут. Я верю тебе, как нашему славному пассажирскому поезду, железнодорожному экспрессу.
– Почему ты меня с ним сравниваешь, Гриша?
– Он тоже голый, как и ты.
– Я не представляю наш поезд даже в шортах и майке, а про шляпу или кепку и говорить нечего.
– Жаль, что у тебя нет никакой фантазии. Но ничего, ты, Маша, нравишься мне и такой. Ведь самое главное, что ты голая.
Проводница широко и приветливо улыбнулась.
Она решительно и без долгих раздумий легла на спину, на нижнюю полку. Потянула его обеими руками к себе. Усталость, понятно, усталостью. Но надо быть покладистей. А вдруг Григорий потом резко и внезапно передумает своей попутчице «делать хорошо». Возьмёт вот и безответственно и жестоко скажет: «Баста! Я пошёл мыть туалет. Это гораздо приятней и полезней».
Без промедлений он взгромоздился на неё. При этом, вполне, уверенно заявил:
– Это полезно для здоровья, Маша. Это… сексотерапия… называется.
Маша тяжело задышала и ответила:
– Надеюсь, Гришенька, когда мы прибудем… во Владивосток, я похудею килограммов на двадцать.
Гриша довольно быстро и умело пристроил свой… «инструмент» туда, куда следует, и теперь уже остро необходимо. Но пока он движение не начал, а застыл в ожидании. Ему вдруг показалось, что он слишком уж навязчив и назойлив, поэтому спросил:
– Как ты считаешь, Маша, мне пора начинать или нет?
– Но почему ты такой деревянный, Гриша? – прохрипела она. – Почему ты такой?
– Ты сравниваешь меня с Буратино?
– Нет. С лесным пеньком. До Буратино ты пока не дорос.
– Всё понял. Начинаю движение.
Он начал ритмично шевелиться, в такт движения поезда, можно сказать, с волшебными словами:
– Прыг-скок! Прыг-скок! Прыг-скок!
Дальше всё пошло своим чередом, как по маслу. Они окончательно и бесповоротно слились в страстных объятиях. Им, разумеется, уже было не до чая и прочих «проводниковских» обязанностей. Все те, кто в них нуждаются, подождут. Важно ведь начать и завершить самые главные дела, а потом уже приступать ко всему остальному.
Если здесь, в служебном купе, только начали заниматься… активным телесным сближением, то в седьмом, отставной майор и учительница рисования сделали не очень большой перерыв. Они оба галантно подчеркнули, что отдых в их… новых отношениях будет небольшим, то есть кратким. Ведь не только душа «обязана трудиться», как сказал один поэт, но, как утверждают портовые грузчики, но и тело.
Одеваться Ирина и Аркадий не стали. Зачем? Какой в этом смысл? Ведь, всё равно, придётся опять снимать с себя одежду. А энергию стоило поберечь для новых интимных дел и на сейчас, и на потом, ибо дорога впереди длинная. «Кузнечик» Палахова пока отдыхал, готовился к новым погружениям.
Ирина принялась листать журнал, который оказался эротическим. Яркие фотографии с откровенными специфическими… позами. Брезгливо отодвинула его далеко от себя в сторону и выразила вслух строго определённое мнение:
– Какая мерзость эти самопальные эротические журналы! Посмотри, Аркаша, на бесстыдных пупсиков с правой стороны. Пошлость!
– С правой стороны, Иришка, на порнографические снимки я никак не могу посмотреть.
– Почему?
– Увы, моя славная попутчица, – надрывно вздохнул он, – правый глаз у меня ни черта не видит. Как раз, по этой причине меня отправили в отставку.
– Какой ужас! Что же произошло?
– Что-то там в голове отсоединилось. Говорят, что на нервной почве. Врачи решили года два подождать. Может быть, зрение восстановится.
– А если нет?
– Тогда будут ломать мой череп и что-то внутри с чем-то соединять.
– Не переживай, Аркадий Дмитриевич. Пусть один глаз у тебя ничего не видит, но зато у тебя такой замечательный «кузнечик», глубоко и долго ныряющий.
– Это единственное, что у меня в жизни осталось, Ирина.
Понятно, что отставной майор, и учительница рисования и одновременно самобытная художница, в какой-то, степени рисковали, потому что с ними в купе ехали двое молодых людей: парень и девушка. Но они отправились погулять… по узкому коридору пассажирского поезда. И заверили, что уходят надолго. Их, юных, понять можно. Если несколько часов подряд сидеть в одном и том же месте, то скука одолевает. Стихийно. Поэтому молодые люди решил побродить по всему поезду, побеседовать со знакомыми, если таковые встретятся.
Вдруг Лемакина извлекла из своего небольшого кейса, стоящего у неё под ногами, несколько листов бумаги и простые карандаши.
– Я решила набросать эскиз будущего портрета, – поставила он в известность Палахова. – Потом это будет большая картина в масле. Она украсит гостиную в моей квартире.
– Мне приятно, – широко улыбнулся отставной майор. – Ты решила написать мой портрет? Я очень тебе благодарен.
– Не твой портрет. Это пока будет эскиз. Я нарисую твоего «кузнечика». Может быть, получится даже оригинальный и свежий натюрморт. Массивный фаллос, лежащий на куче мелких и зелёных маринованных помидоров. Какой контраст! Красное и могучее на зелёном и дряблом. Здесь, Аркадий, философия энергии и жизни!
– Я, конечно, очень рад за своего «кузнечика». Но когда же ты отобразишь на бумаге моё лицо?
– Никогда! Он, твой «кузнечик», и есть твоё лицо. Теперь я буду рисовать только половые органы, в основном, мужские, ну, и женские тоже. Уважаю равноправие и толерантность. Никуда не денешься.
Она попросила своего попутчика опустить штаны до колен и водрузить своего «кузнечика», медленно и упорно растущего и твердеющего. На такой факт Ирина и Аркадий одновременно обратили внимание.
Экспрессивно и быстро делая набросок образа «кузнечика», разумеется, вместе с мошонкой и с кучей густых чёрных волос, Лемакина выразила некоторое сожаление, что неустанный ныряльщик, «малышок» Палахова какой-то хмурый, совсем не улыбается.
– Ты должна понять, Ирина, – пояснил Аркадий, – что улыбаться может только женский половой орган, причём, очень широко и порой ехидно. Но, правда, не вдоль а поперёк. На это я давно уже обратил внимание.
– Ладно, – почти согласилась она с Палаховым, – пусть твой «кузнечик» слишком уж серьёзен, но, в целом, он хорош и не собирается останавливаться на достигнутом.
Через минут десять эскиз был готов. Внимательно разглядев рисунок, отставной майор серьёзно и ответственно констатировал, что художник Ирина Лемакина – великий талант.
Спрятав рисунок и карандаши в кейс, учительница рисования села на столик, схватила «кузнечика» за его, можно сказать, голову и обеими руками потянула вместе с Палаховым к себе. Конечно же, они сделали это пару раз, но очень качественно и страстно. Ритмичное хлюпанье и чавканье пышных, разбухших гениталий Лемакиной, их ничуть не смущало. Скорее, возбуждало.
Она, лежащая спиной на столики, раздвинув ноги, долго не могла прийти в себя. Оба от напряжения и страсти немного устали и поэтому решили отдохнуть.
Вирус добрых постельных отношений, видимо, не только витает в воздухе, но и проникает сквозь стены. В соседних купе народ, как-то, ожил. Общая волна эротического настроения захватила, если не всех, то очень многих.
За стенкой отчётливо стали слышались женские стоны, переходящие в вопли и стенания. Отставного майора, только что усиленно занимавшегося сексом, от отвращения передёрнуло. Почти покоробило. Его попутчица улыбнулась. А он Ирине галантно пояснил, что кричать даже в такой вот… экстремальной ситуации не совсем прилично.
Никуда подобное поведение не годится.
Не везде, понятное дело, царила плотская любовь. Вот, например, в третьем купе всё происходило довольно пристойно… За столиком сидел и сосредоточено писал какие-то мудрёные математические формулы профессор. Он был увлечён, он находился, как ему казалось, в невероятной близости от очередного научного открытия.
Перспективен. Потому, что не стар, всего-то, лет сорок. С рыжей бородкой и усами. Но, даже здесь, в купе, находился он в чёрном костюме и при галстуке. Ведь представитель отечественной науки, а не хухры-мухры. Хотя, впрочем, кто его там знает… Может быть, по ночам, ради пакости и незабываемых впечатлений, он тщательно обмазывает входные двери соседских квартир продуктами питания в преобразованном виде, которые профессор уже употребил в пищу пару дней тому назад и успешно переварил.
Но, судя по его шикарному чёрному галстуку и доброй улыбке, он был не из тех граждан, которые категорически и основательно ненавидит почти всех тех, кто одновременно с ним обитает на планете Земля.
Так что, почти не у кого не возникало сомнений в том, что он был серьёзным и культурным учёным.
На него пытливо и с некоторым интересом глядела молодая попутчица, женщина лет тридцати, розовощёкая доярка. Ни в коем случае, это не прозвище, не кличка, не «погремуха». Кое-где ещё остались… уцелели доярки. Такая профессия в России существует и пока ещё она в нашей стране не занесена в Красную Книгу. Одним словом, упитанная, почти светловолосая женщина с круглым лицом. В розовом халате.
Она, сидящая напротив, с каждой минутой всё пристальней и пристальней смотрела на попутчика. Иногда зевала от скуки. Не так широко, но время от времени раскрывала рот.
А профессор с головой ушёл в писанину и в собственные раздумья. Схватил, зачем-то, исписанный лист бумаги и стал грызть его частично вставными зубами. А после принялся рвать бумажки на мелкие части. Привстал. Швырнул макулатуру в приоткрытое окно поезда. Сел и… отчётливо и не театрально задумался.
Но молодая доярка была доброй и отзывчивой душой… по жизни. Она с большим пониманием отнеслась к научно-творческим мукам учёного. Её тоже что-то осенило. Приветливая женщина начала не так уж и торопливо снимать с себя халат, потом бюстгальтер и затем… плавки. Чего уж там мудрить и кокетничать.
Потом, надо отдать должное славной доярке, ибо она проявила полную принципиальность. Взяла и встала перед взором профессора в полный рост. Причём, так, что её полные груди с большими бардовыми сосками упёрлись ему почти в лоб.
Учёный с некоторым удивлением поднял вверх глаза и собрался возмутиться или, в крайнем случае, обидеться, но внезапно передумал. Любой тут передумает. Ведь он сосредоточенно посмотрел на её телеса. При такой ситуации даже постоянный пожиратель «виагры»… передумает.
Он был настоящим учёным человеком, потому и сообразил, в чём дело. Почти сразу же догадался и по этой причине развязал на шее свой шикарный галстук и даже расстёгнул пиджак. Ведь профессор по праву считался истинным аналитиком, потому и проанализировал ситуацию.
– Пожалуй, вы правы, – глубокомысленно изрёк он. – Я рад, что вы предлагаете мне единственно правильное и рациональное решение сложной математической задачи… Мне нравится, что мы с вами близки к её решению.
Оно ведь и – правда. Если надо и очень хочется, кроме того, пока ещё и активно можется, надо приносить радость и себе, и людям.
Сексуальное влечение – стихия, и вирус безудержного эротического желания, наверняка, передаётся разнополым друг от друга воздушно-капельным путём. Чихнули, к примеру, на тебя, или кашлянули и – всё. Тебя возжелали, выделили, как говориться, из толпы. И не просто так… Ты ведь тоже возжелал.
Почти во время соития профессора и доярки, по коридору пассажирского вагона проходил маленький, скрюченный старичок, опираясь на тросточку. Он, самым естественным образом, направлялся в туалет. Но открылась дверь одного из купе, и перед дедушкой нарисовалась крепкая бабушка.
Она цепко схватила деда за руку и затащила к себе, в купе. Именно так змея проглатывает луговую бабочку или жучка. Почти так же ведёт себя неуёмная в личных желаниях и стремлениях дама, которая настойчиво тянет к своим пухлым губам определённую часть мужского тела, которую без всякой натяжки можно назвать ныряющим «кузнечиком».
Бабуся стремительно закрыла за собой дверь, и её неожиданным гостем внезапно стал чрезмерно пожилой незнакомец. Щёлкнул замок.
Что касается отставного майора и учительницы рисования, то они пока ещё приходили в себя. Было ведь, от чего… Обоюдная, внезапная и активная страсть заставила их потратить часть энергии. Они старались… не ударить друг перед другом лицом в грязь. Потому имели право на очередной отдых. А за стеной всё ещё слышались громкие и томные женские крики. Разумеется, они раздражали военного пенсионера.
– Вот видишь, Аркадий, – просто сказала Ирина, – тебе такое не очень нравиться… А ведь только, что мы с тобой…
– Я с этим никак не соглашусь, Ирина. Повторяю! У нас вот… с тобой всё происходило красиво, нежно, пристойно. Примерно в таком вот плане и ключе, как у амурских тигров или даже леопардов.
– Грациозные звери. Не спорю. Они, да и всякие жучки и паучки, имеют право приносить друг другу радость. При этом некоторые из них издают громкие звуки.
– Но я не перевариваю женских воплей даже во время самых активных занятий добрым делом.
– Но ведь это естественные и добрые эмоции.
– Не эмоции! Оральность какая-то. Чего орать-то? Я говорю про тётку в соседнем купе. Вопит… У нас ведь с тобой совсем не так. Ты ведь, Ирочка, чувствуешь разницу?
– Никакой разницы, мой любимый и единственный, – глаза её увлажнились.– Нельзя же, славный офицер, опрометчиво критиковать чужие поступки и, тем более, эмоции. Это непедагогично. Ты ведёшь себя, как последняя сволочь!
– Буду очень надеяться и верить в то, дорогая, что есть на свете мужики гораздо хуже, чем я… Наверное, такие существуют.
Конечно же, он был не совсем прав.
Ведь и крики во время страстного соития женщины с мужчиной за стенкой купе – может быть, одна из единственных возможностей проявить себя в качестве свободной личности. И ведь это ещё не всё.
– Что же ещё? – заёрзал на сидении отставной майор. – Почему ты, Ирина, защищаешь того, кто не желает находиться в рамках установленного приличия?
Она нежно потрепала его рукой по волосам на голове и поучительно, как в своё время Мальвина пестовала хулиганистого и деревянного, во всех отношениях, Буратино, популярно пояснила:
– Да, потому, что истинные страсти и эмоции, мой несравненный майор, зачастую очень трудно сдержать. Да и надо ли? Разве у тебя лично, шалунишка, не происходило в жизни ничего подобного?
Аркадий начал нервно стучать пальцами по крышке столика. Лично у него в жизни многое чего случалось. Но это ведь он, а не какая-то там безумно и вызывающе кричащая за стеной купе незнакомка.
Но, поразмыслив немного, Палахов решил дать Ирине прямой и, по возможности, честный ответ:
– Случались у меня такие моменты… Не у меня, конечно. У моих дам, то есть сексуальных партнёрш. А вот к соседям я несколько раз вызывал полицию и пожарную команду… пока мне доходчиво не объяснили, что у них, у дикой супружеской пары, такая вот кричащая и рычащая любовь. До сих пор не понимаю…
– Ты хитрый и продуманный мальчишка! Я про тебя лично спрашиваю, а не про твоих соседей, которых, судя по твоему возрасту, уже нет и в живых.
– Я, всего-то, лет на пять или шесть старше тебя. Ну, может быть, на десять.
– Не будем копаться в моей биографии. Так что, Аркадий, на данную тему происходило у тебя лично?
Он пожал плечами и с неохотой ответил:
– У меня? Ничего особенного. Так… по мелочам. Мне всего-то тридцать пять лет, чёрт возьми! Совсем недавно исполнилось. Я молодой мужчина.
– Не отвлекайся, мой славный одноглазик, на посторонние темы. А всё-таки, у тебя что-то было подобное?
– Ну, случалось. И у меня случалось. Не у меня лично, а вот у тех, с кем я находился в… стыковке, крики наблюдались, имели место быть или присутствовать. Что было, то было.
Пришлось ему на некоторое время напрячь память.
– Исхода летального ни у одной из моих давних подруг Вареньки, – сообщил Аркадий учительнице рисования, – так сказать, партнёрши, как и обычно, не наблюдалось и не ожидалось.
– Ты наивный человек, Аркадий Дмитриевич, – заметила она, – как только что родившийся мышонок. А ведь, судя по возрасту, уже…
– Ну, что ты городишь, Ирина? Я молод, как сто тысяч юных тигров! А все другие сравнения отрицаю. Но в первую очередь, я просто добрый и отзывчивый. И этого никак не скроешь…
– В чём же заключается твоя доброта, Аркаша?
– В том, что я не желаю садиться за решётку по причине сексуального недоразумения. Поэтому вовремя сигнализирую… Потому и вопли… театральные с некоторых пор не теплю! А доброта лично к самому себе – это свято и незыблемо.
Скорей всего, отставной майор был прав. Пора бы уже прекращать пахать за того и на того… парня и прекратить доставлять ощутимое удовольствие тем дамам, которые остались по разным причинам в полном одиночестве. Но у Палахова практически это не получалось. Чаще всего, Аркадий Дмитриевич был безотказным, и его «кузнечик» при первой же возможности стремился вырваться из его штанов наружу и нырнуть в любую яму, даже в очень глубокую и тёмную. Отважный и неугомонный, что тут ещё скажешь.
За стеной послышался очередной душераздирающий женский крик… вперемешку со стонами и плачами. Аркадий не выдержал и стал судорожно колотить кулаком в стенку. Ирина, обнажая себя почти целиком и полностью, соскочила с места, схватил отставного майора за локоть.
– Не надо так! – она проникновенно посмотрела в его, пока ещё не совсем выцветшие, голубые глаза. – Успокойся, Аркаша! В конце концов, Аркадий Дмитриевич, не мешайте людям дружить…
– Дружить половыми органами? – он прекратил калечить свой кулак и ломать пальцы об стенку, но закричал. – Если вы не прекратите с такими воплями совокупляться, то я вызову сюда дружный и очень организованный наряд линейной полиции! Я ничего не боюсь! Я майор в отставке! Я – почти что подполковник!
На мгновение стоны за стеной прекратились. Аркадий радостно кивнул Ирине головой. Дескать, знай наших! Критика подействовала. Но тишина длилась недолго. Через несколько минут громкие звуки продолжились с новой силой.
Что же там происходило? В принципе, ничего особенного, требующего долго обсуждения и возмущения со стороны Палахова. В соседнем купе, за столиком, сидела совершенно обнажённая дама, двадцати пяти лет – Мила. Рыжеволосая, чуть полноватая, но очень привлекательная. В одиночестве. Перед ней лежала: слева – груда конфет «Твикс», справа – куча оберток от них.
Она мощно ударила кулаком в стенку. Это был её протестующий ответ наглому майору в отставке. Мила одновременно в гневе закричала:
– Сам ты совокупляешься, пошлый гоблин! Я тебя и без помощи полиции разорву, как фантик! На кусочки!
Потом, взяв себя в руки, Мила развернул очередной «Твикс». С любовью посмотрела на собственное отражение в зеркале, висящем в купе.
– Сделай, паузу, Милочка! – она подмигнула ему левым глазом. – Ну, скушай, пожалуйста, «Твикс»!
Мила с громким хрустом откусила очередной кусок конфеты и начала его медленно пережёвывать. Она ловила кайф, получала, поистине, райское удовольствие… Разве можно его сравнить с каким-то там сексом? Разумеется, нет.
Через мгновение она впала в полный транс от полученного наслаждения. От блаженства снова начала кричать на разные голоса. Подобные звуки на открытом пространстве, вполне, могли глухо, но отчётливо слышится на многие десятки километров. Почти каждый обескураженный и напуганный такими воплями путник имел полное право предположить, что не так далеко от него происходит активное спаривание многочисленной группы ночных сов Среднерусской возвышенности.
Отставной майор Палахов уже почти успокоился. Даже с полной безнадёжностью в голосе сказал:
– Хрен с ней! Пусть орёт. Я уже почти привык. Так, о чём же мы говорили с тобой, Ирочка? Напомни, пожалуйста! Стоп! Вспомнил! Мы говорили о сексе…
– Да тьфу на тебя, Аркадий! – почти возмутилась его попутчица. – Мы знакомы только несколько часов, и я уже обратила внимание, на то…
– На что же?
– Да, как раз, на то, что всё разговоры у тебя сводятся только к сексу. Как будто, в мире больше ничего не существует кроме него и твоего ныряющего «кузнечика». Только секс, секс и секс! С какого паровоза ты упал?
Палахов, собираясь отстаивать свою точку, зрения подмигнул ей левым, зрячим глазом. Потом крепко зажмурился.
Но тут же засмеялся, как юный жеребец, во время спаривания не догнавший слишком ретивую кобылицу.
– Оставим в покое разного рода транспорт на паровой тяге! Я никогда в жизни не падал с паровоза. С боевой машины пехоты случалось… в спешке. Говорю, вполне, серьёзно. А улыбнулся я по причине нервного напряжения. Ты не так давно передо мной опять оголились, когда пытались меня удержать от того, чтобы я не повредил кулаком стену купе. И поэтому я… Ну, ладно. Это наше, и оно от нас не уйдёт.
– Ты самоуверен, однако, Аркадий. Но вдруг я навсегда передумаю заниматься с тобой этим вот… самым. Что же тогда произойдёт?
– Ничего страшного. Но ничего подобного не случится. Без всяких преувеличений, я глубоко понимаю суть психологии женщин. Пока дама основательно не распробует того, кого… приласкала, она ему не откажет. Никогда! Даже во время артобстрела или в прыжке… с шестом и без него. Потом уже – да. Вполне, может. По разным причинам. Но в начале пути, как говорится, она настроена только на творческую волну.
– Наглец! Но мне приятно. Ведь верно замечено. Ты проницательный и мудрый, как Омар Хайям или Эйнштейн.
– Такое сравнение для меня не комплемент. Эйнштейн ни разу в жизни не командовал мотострелковым батальоном, и поэтому у нас с ним разные представления о мире вещей. Его Теория Относительности… Впрочем, к черту!
– Да, Аркаша, я погорячилась. На Эйнштейна ты никак не тянешь. Да тебе это и не нужно. У тебя совершенно иные представления о жизни.
– Не надо устраивать клоунаду! Ты. Ирина, пытаешься меня активно обидеть! Любая критика в мой адрес мне кажется неконструктивной и даже непродуктивной.
– Мне Аркадий, частично приятно, что ты иногда выражаешься такими вот мудрёными словами. Видимо, обожаешь телевизионные рекламы.
– Не надо шутить. Сейчас я говорю серьёзно… Мне кажется, что нам стоит повторить наши процедуры.
Рука госпожи Лемакиной инстинктивно поползла к нему в штаны и быстро определила, что, где и в каком положении находится. «Кузнечик» затвердел и увеличился в размерах, и это порадовала учительницу рисования.
Они начали стремительно раздеваться, расшвыривая оставшуюся на них одежду в разные стороны. Сразу же, без никчемных прелюдий, молниеносно преступили к делу. Без криков, но страстно. Ирина пыталась слиться с ним воедино, сблизиться до такой степени, что…
Одним словом, искры, которые образовывались за счёт активного трения их волосяных покровов, находящиеся не на голове, были видны даже при ярком свете. Они в этом плане не первые и не последние. Такое не так уж и часто, но происходит. Непременно, из подобных искр и возгорается пламя неуёмной страсти.
От их старания и частого трения в воздушном пространстве купе образовалась довольно крупная шаровая молния и в панике вылетела в приоткрытое вагонное окно.
Обоим казалось, что в замкнутом пространстве их полового соития стоит запах палёной шерсти. Но, возможно, и не казалось. О чём они думали в это время? Ну, конечно же, только о том, какие они замечательные и славные люди, как бодро и красиво, пусть быстро, но грациозно сливаются друг с другом. Даже признаков разврата в их действиях нет, ибо они, всего лишь, занимаются эротикой. В такие ответственные моменты и страсти, и нежности кажутся чем-то основным и даже обязательным. А неутомимый «кузнечик» всё нырял и нырял.
Наверное, для того и существуют пассажирские поезда, чтобы люди имели возможность тесно… знакомиться друг с другом. Но если кто-то пока ещё не созрел для полного сексуального раскрепощения в дороге, то не стоит вешать носа, пусть он верит и надеется в то, что однажды придёт и его час.
Не так уж и тяжело дыша, Ирина и Аркадий, завершили своё дело, и начали торопливо собирать разбросанную по купе одежду и даже одеваться.
Поспешно прикрыв оголённые места, они, как малые дети, они громко начали хлопать в ладоши и смеяться. Скорей всего, они находились под впечатлением удачно и умело организованного и произведённого ими полового акта.
Да, фантазии, ясно и понятно, Ирине не занимать. На лицах обоих устойчиво сияли улыбки, как будто они в один момент стали американцами… Прямо, светились от радости недавнего совокупления и, возможно, больше от того, что возможность всё это повторить у них ещё будет.
Сидя за столиком и нежно, проникновенно глядя друг на друга, Ирина и Аркадий теперь уже просто вели беседы на самые различные темы. Что ни говори, а добрые, случайные половые связи в дороге и внезапно возникшие эротические отношения между представителями противоположных полов, окрыляют и мужчин, и женщин.
Других вариантов нет. Желанию и умению получать эротическое удовольствие нас одарила щедрая, добрая и заботливая природа.
С нескрываемой нежностью и дружелюбием Палахов положил свою «лопатистую» руку на её, можно сказать, почти хрупкое плечо. Правда, им было обоим понятно, что Ирочка никогда не сидела на диете.
– Всё то, о чём ты мне рассказывала, Иринка, мне очень понравилось, – чистосердечно признался отставной майор. – С такими славными девушками, как ты, мы обязательно всенародно придём… к светлому будущему.
– Я же тебе, Аркаша, ничего практически не рассказывала, – возразила Лемакина. – Я просто не успела ничего сказать… Перед моими глазами даже сейчас мелькает твой ныряющий «кузнечик».
– Представь себе, и я подробно рассмотрел твои сочные гениталии, правда, только одним глазом.
– Будем же надеяться на то, Аркадий, что твоё зрение восстановится.
– Я почти только об этом и думаю. Непременно, вернусь в ряды Российской Армии и получу звание генерала.
– Мощная у тебя мечта. Так о чём же я тебе говорила?
– Ты правильно и справедливо утверждала, что нам прийти к всеобщему счастью и процветанию поможет добрый и здоровый секс. Это очень даже… прекрасно.
– Неужели я об этом говорила? Что-то я такого не помню.
– Вроде, говорила. А если нет, значит, я об этом где-то читал.
– Ты начитан. Я уже почувствовала это. Основательно. Убедилась на практике.
– Я думаю, Ира, мы постараемся оба, как можно чаще, убеждаться в этом.
В нашей с тобой… начитанности.
– Я бы тебе возразила. Но вот никак не хочу. Мне кажется, я вынуждена принять твоё предложение. Оно пока мне нравится.
– Вот и отлично! А взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой и, замечу, приветствовалось во все времена, в цивилизованных народах и даже в самых диких племенах.
– У тебя других тем нет. Ты, Аркаша, порой становишься скучным, рассуждая о сексе. Существует ведь многое другое, что можно обсудить в непринуждённом дорожном разговоре. Ведь жизнь очень удивительна.
– Конечно, удивительна. Но о чём говорить-то?
– Боже мой! О политике, об экономике, литературе, музыке, в конце концов.
– Хорошо, к чёрту политику! Сейчас о ней все говорят. Интернет так замусорен, что… Одним словом, давай, Ирина, поведём речь о музыке!
Она прижалась к нему плечом, пытливо глядя ему в глаза. С благодарностью. Ведь эротика, обрамлённая культурными разговорами, нечто возвышенное… Получается, что это уже и не секс, а милое общение двух интеллектуальных, блаженных существ.
Лемакина ласково прикоснулась указательным пальцем к его носу:
– Как ты, Аркадий, относишься к музыке Вивальди? Ведь она неповторима. Её очень приятно слушать в любой обстановке. Но ощущаешь гораздо большее удовольствие, если имеешь большой запас свечей. Непременно!
– Очень уважаю его музыку! Безумно даже люблю и нередко… вспоминаю. Но у меня никогда не наблюдалось геморроя, причём от музыки. Я её спокойно слушаю и в это время не ощущаю никаких болевых ощущений в том месте, куда втыкаются свечи. Ведь согласись, ничего плохого в этом нет. Неужели такая мощная музыка, что необходимо большое количество свечей? Интересно! А вот я и не знал.
– Ты узко мыслишь. Я имею в виду зажжённые восковые свечи или, в крайнем случае, стеариновые, даже парафиновые. У них горят фитили. Понимаешь? При этом их не следует пихать ни в какие отверстия на человеческом теле.
– Ирина, я не так уж и глуп. Я знаю, что существуют в природе и такие свечи. Я просто забыл об их существовании. Наверное, так произошло от перевозбуждения на почве нашего совместного вагонного счастья.
– Продолжим разговор, и не уходи от него в сторону. Я думаю, что такие твои и подобные воспоминания, обычно связаны с каким-то, скорей всего, чем-то романтическим… Ведь эротика и романтика неразлучны. А под музыкальное сопровождение тем более.
