Александр Невзоров
Происхождение личности и интеллекта человека. Опыт обобщения данных классической нейрофизиологии
Caput I
Lacuna nigra. Ранний homo. Условность классификации палеоантропов. De Rerum Natura и ее методы. «Врожденность совести» и «нравственного закона» как странная фантазия. Первая схватка науки и человечества (Оуэн и Хаксли). Гиппокамп обезьяны. «Поганая метла» как метод исследования. Индекс цефализации. Рубикон Валлуа.
Всемогущий стереотип провоцирует применение понятия «человеческий разум» лишь к образцам предельно краткой эпохи его относительного развития, совершенно упуская, что и кроманьонцы, и, более того, «неандертальцы», и «питекантропы» (homo neanderthalensis, pithecanthropus erectus, homo erectus) тоже обладали тем, что мы называем «разумом», и являлись его законными представителями на протяжении как минимум двух миллионов лет.
Аbsolute, эта огромная эпоха – одна из самых главных загадок человечества.
Нет никаких оснований «списывать» этот период, или закрыть на него глаза, или считать примерно восемьдесят тысяч поколений людей не представителями человеческого рода и разума.
Эти восемьдесят тысяч поколений болели, рожали, влюблялись, вожделели, ненавидели, радовались, смеялись, спали, плакали, ели, встречали, хвастались, крали, убивали, улыбались, глядя на рассвет, и боялись ночи, путешествовали, совокуплялись, завидовали, провожали, играли, мастерили свои каменные зубила, стонали, рыдали, надеялись, умирали, насиловали, теряли и находили. Все было.
Эмоциогенные зоны мозга, судя по той его конструкции, что отпечаталась на эндокраниумах homo erectus, были у них такими же, как и у нас.
И двенадцать пар черепных нервов, обслуживая мозг или выполняя поставленные им коммуникативные задачи, обеспечивали homo erectus такое же восприятие действительности, какое есть у нас.
Они так же видели, так же слышали, так же обоняли и осязали, получая такую же картину мира, как и каждый человек III, XIV или XXI столетий.
Преимущественно употребляя лишь термины «homo erectus» и «кроманьонцы», я, конечно, несколько упрощаю богатство и многообразие наименований жителей палеолита и неолита.
Secundum naturam, те два миллиона лет, что предшествовали зафиксированной человеческой истории (формально начинающейся с шумерской письменности), были населены homo, получившими в XIX–XX веках различные палеоантропологические номенклатуры.
Впрочем, никаких особых анатомических отличий внутри самих групп «homo erectus» и «кроманьонцев» (существенных для нашего вопроса) не было, а пестрота номенклатур чаще всего связана с местом обнаружения их останков, а не с какими-то экстраординарными особенностями.
Puto, что в качестве рабочих номинаций, объединяющих обе эти группы, будут вполне уместны обобщающие термины «палеоантропы» или же, что еще точнее, «ранние homo».
В такой слегка упрощенной классификации нет никакой вольности или легкомыслия.
Классики палеоантропологии М. Нестурх (1970), В. Якимов (1964), G. Simpson (1963), Herrman (1974), А. Зубов (1964) et cetera едины в мнении, что к «настоящим», т. е. эволюционно сформировавшимся людям должны быть отнесены архантропы, палеоантропы и неоантропы, которые могут быть обобщены в один род «homo» и одно семейство «hominidae».
(Все предшествующие им подвиды, такие как австралопитеки, парантропы et cetera рассматриваются исключительно как ископаемые антропоиды семейства «pongidae».)
Существует и более либеральная, не столь строго академичная точка зрения, согласно которой к семейству «hominidae» могут быть причислены все антропоидные формы, «имеющие тенденцию развития в человеческом направлении». Таково мнение В. Бунака (1966), М. Урысона (1969), Narier (1964), Harrison (1968), Weiner (1968), Novak (1969), Le Gros Clark (1967), Я. Рогинского (1977), М. Гремяцкого (1961), Piveteau (1976) et cetera.
Puto, параметры более строгого (первого) варианта являются предпочтительными в данном исследовании, так как именно они ограничивают время существования «настоящего» homo четким периодом в два миллиона лет, не допускают расширенных и вольных толкований такого неоднозначного понятия, как «человек», и ориентируются на более многочисленные и исследованные археологические находки.
Чуть позже я объясню, почему именно период в два миллиона лет я избрал как принципиально важный для решения вопроса о трансформации разума в мышление и организации интеллекта.
Да, ранние homo были несколько иными, чем мы, являющиеся их прямым продолжением.
(Продолжением не только физиологическим.)
Они не имели понятия о стыде или о ядерном синтезе, они не играли в «совесть» или в преферанс, не читали Монтеня или Хокинга. Они были достаточно обычными животными. Впрочем, на основании такого пустяка отказать им в праве называться «людьми» мы все же не можем.
(Как известно, согласно канонам современной классической зоологии, мы и человеку никак не можем отказать в праве классифицироваться как «животное».)
И мы не отказываем. Они – homo. Причем homo, символизирующие труднопредставимую по своей космической продолжительности эпоху, занимающую как минимум 99 % общей истории человечества.
Вообще-то, подобное соотношение можно считать критичным.
Я имею в виду соотношение т. н. интеллектуального и т. н. чисто животного периодов в истории homo.
Для большей отчетливости могу уточнить: «интеллектуальная» эпоха – это 200 поколений (если считать от шумерской клинописи), чисто «животная» – 80 000 поколений.
Считать «интеллектуальную» более характерной для рода homo мне представляется несколько легкомысленным. По математическим представлениям как раз наша «интеллектуальная» эпоха является всего лишь «погрешностью».
Ceterum, эти два миллиона темных лет все равно остаются загадкой, необыкновенно важной для раскрытия темы сознания, разума, мышления и интеллекта человека.
Не спорю, загадкой на первый взгляд крайне оскорбительной для современного человеческого достоинства.
Слишком уж необъяснимо долго, несмотря на наличие т. н. разума, человек был исключительно примитивным в своих проявлениях животным.
Проще забыть об этой загадке или замаскировать ее некой крайне неопределенной формулировкой – «доисторический период». Эта формулировка ничего не объясняет, ни к чему не обязывает. Просто хоронит под пустым и ложным термином «доисторический» основной период истории существования человечества, никак не объясняя, почему оно сперва (и так бесконечно долго) было таким, а потом стало другим.
Впрочем, в данном труде и палеоантропология, и история человечества – это весьма второстепенные материи, нужные лишь как вспомогательное средство для понимания законов развития разума, организации мышления, образования интеллекта.
Понимание этих трех совершенно различных явлений, вероятно, отчасти возможно благодаря имеющимся на данный момент открытиям в области нейроанатомии, физиологии, гистологии и в элементарной физике.
Теоретическая физика только на первый взгляд не имеет отношения к вопросу. На самом деле имеет – и самое прямое. И дело даже не в ее подлинном латинском имени. (Хотя и в нем тоже.)
Дело в том, что никто кроме нее не в состоянии предложить стилистику и методы мышления, необходимые для решения столь простого, но и столь запутанного вопроса, как наш.
Учитывая тот безусловный факт, что «ни в одной части живого организма не обнаружено каких-либо признаков действия каких-либо особых сил», все происходящее и в головном мозге и с головным мозгом может быть обобщено и понято только в контексте законов физики.
Да, и нейроанатомия, и физиология, и гистология – драгоценные дисциплины, но все они, по сути, есть филиалы De Rerum Natura, следовательно, подчинены ее правилам и требуют применения особого, принятого в ней метода мышления.
Образчики этого мышления, предельно организованного, но и невероятно свободного, мы видим не только у Эйнштейна, но и у Шредингера, Фейнмана, Планка, Хокинга.
Таких образцов более нет нигде, ни одна из наук не предлагает столь совершенных инструментов научного мышления, как это делает теоретическая физика.
Вероятно, это произошло потому, что именно она имеет дело с фактами и реалиями, не требующими вообще никакой деликатности, никаких поправок на чувства, никаких связей с надуманными понятиями типа «этики», «корректности» или «веры».
Возможно, эти понятия имеют определенный смысл, но они всегда блокируют интеллектуальный поиск. Именно физика наилучшим образом демонстрирует преимущества их полного отсутствия.
Opportune, высочайшие авторитеты De Rerum Natura весьма резко предостерегали от применения этих методов «вне физики».
Макс Борн (1882–1970):
«Мы должны также заботиться о том, чтобы научное абстрактное мышление не распространялось на другие области, в которых оно неприложимо. Человеческие и этические ценности не могут целиком основываться на научном мышлении».
Борн, в этой очень искренней сентенции, вероятно, руководствовался страхом причинить существенный вред имиджу человека, который под лупой науки выглядит далеко не столь величественно, как бы ему самому хотелось.
Виктор Фредерик Вайскопф (1908–2002) повторяет за Борном:
«Чувства без знаний неэффективны, знания без чувств – бесчеловечны».
И это тоже верно. И тоже очень метко.
Ну что же. Тем больше оснований применять эти методы.
Ergo, вернемся к теме разума палеоантропов.
Существенная переоценка и сакрализация понятия «разум» без всякого понимания, что же такое «разум» и чем он отличается от сознания, мышления и интеллекта, вносит в этот вопрос существенную путаницу.
Данное понятие (в его неверном, «пафосном» понимании) грубо контрастирует с образом существа, жизнь которого ничем, кроме совокуплений, голода, страха, пожираний друг друга и поиска падали, т. е. абсолютной биологической «животности», не была наполнена в течение (почти или более) двух миллионов лет.
Тем не менее, нет никаких веских оснований отказывать homo erectus в «разуме», если придерживаться не пафосного, а строгого научного понимания сущности этого незатейливого продукта работы головного мозга.
Repeto, человек уже встал на задние конечности и освоился на них, приобретя характерные особенности тазового пояса. Он уже освободил передние конечности и ими изготавливал некие орудия, отчасти компенсировавшие отсутствие у него полноценных клыков и когтей. Его мимическая мускулатура (судя по конструкции лицевого черепа) была богата и тонкоуправляема, т. е. это существо, несомненно, могло улыбаться.
При этом не следует забывать, что поедание самками homo своей плаценты (после родов) было, вероятно, такой же пищевой и поведенческой нормой, как и у прочих млекопитающих (Griffin D., Novick A. Animal Structure and Function, 1970).
Сомнения в разумности палеоантропов базируются на очень сильном желании современного человека дистанцироваться от этих существ и иметь с ними как можно меньше общего. Чувства понятные.
Наличие homo erectus в портретной галерее предков существенно девальвирует сияние нимбов, складки тог, кружева, латы и прочие аксессуары фамильных полотен человечества. Чертовски неприятно обнаружить, что блистательный ряд рыцарей, богов и философов начинается со стайного животного, специализацией которого была детритофагия[15] и каннибализм.
С «обезьяньим фактором» человечество, стиснув зубы, кое-как смирилось под натиском Дарвина, Хаксли и Геккеля.
Отстоящая на 8-10 миллионов лет некая теоретическая «обезьяна» (тогда еще было неизвестно имя dryopithecus proconsul major) являлась, конечно, очень болезненным обстоятельством, но, в силу своей абстрактности и временной удаленности, не таким постыдным, как совсем недавний «палеоантроп».
Opportune, настойчивость, с которой декларируется происхождение «человека от обезьяны», в принципе, не совсем корректна. Обезьяна – это не предок, а лишь «страница эволюционной биографии»; homo есть результат долгого эволюционного процесса, в котором, со времен протерозоя, в качестве «прямых предков» фигурировали самые разные организмы, от звероящеров до первых плацентарных.
Археология и палеоантропология сделали достаточно много, чтобы конкретизировать образ этого существа и стиль его жизни. Пришло понимание того, что не только физиологическая родословная непрерывно восходит к обычному животному (палеоантропу), но и моральная, вероятно, тоже. И столь же непрерывно.
Нomo erectus – это уже не абстрактная «обезьяна». Это – homo.
Данный факт ставит под сильное сомнение фактор врожденности «нравственного закона», «совести», «веры», «стыда» и других игрушек человечества.
Последним бастионом сопротивления реальности «низкого биологического происхождения» человека стало козыряние т. н. разумом.
Объявив себя единственными его обладателями на планете и отчасти неверно реестрировав его формальные признаки, люди не заметили, как в разряд тех, кто его категорически лишен, зачислили и собственных предков.
В качестве очень слабенького объяснения этому парадоксу была прочерчена некая демаркационная линия «до разума» и «после» него.
Сравнительно легко согласившееся на свое «обезьянье» происхождение человеческое сообщество было готово насмерть стоять за уникальность своего «разума».
Первая схватка человечества с наукой по этому вопросу произошла в то время, когда Чарльз Дарвин опубликовал теорию эволюции.
На стороне оскорбленного человечества выступил анатом, теолог и линнеевский кавалер сэр Ричард Оуэн (1804–1892).
Илл. 13. Р. Оуэн – английский зоолог и анатом.
Вспомните страсть, с какой он отстаивал наличие хотя бы некоторых анатомических различий меж мозгом животного и мозгом человека.
Оуэн был превосходным анатомом и понимал наличие крепчайшей связи меж любым свойством организма и анатомией.
Он понимал, что любое уникальное качество, любая исключительная функция должны иметь то или иное анатомическое воплощение. Без этого воплощения они остаются мифом столь же бездоказательным, как и миф о «душе».
Тогда поводом для его баталии с ранними дарвинистами стал гиппокамп, но этим поводом могло быть все что угодно, как позднее стала «полушарная асимметрия» или плотность веретенообразных нейронов.
На всякий случай напомню ту ситуацию: сэр Ричард Оуэн анатомировал мозг обезьяны и по каким-то трудно объяснимым причинам не обнаружил у нее гиппокамп.
(Существует две версии этого «необнаружения». Возможно, Оуэн просто солгал из самых лучших побуждений, надеясь своей подтасовкой спасти имидж человека как существа уникального. Но возможно, препарат мозга обезьяны, с которым он работал, просто был недостаточно «сгущен» двухромокислым калием, и структуры при секционировании смешались и заплыли.)
Так или иначе, но публичной реакцией самого Оуэна на «необнаружение» этой ключевой структуры мозга у обезьяны – было безудержное ликование.
Его чувства понятны.
Отсутствие гиппокампа у животных – серьезный фактор, принципиально меняющий всю архитектуру, функции и отчасти физиологию мозга. Если бы гиппокампа действительно там не было, картина мира была бы принципиально иной, а эволюционная теория была бы с позором низвергнута, так как наука оказалась бы перед фактом наличия двух кардинально разных типов мозга у млекопитающих животных.
(Оуэн, правда, делегировал гиппокампу человека функцию именно «вместилища души», а не разума, что, впрочем, с точки зрения теологии, т. е. «трансляционизма», – почти идентично.)
Воодушевленные «открытием» Оуэна, креационисты решились контратаковать дарвинизм.
Но Бульдог Дарвина – сэр Томас Генри Хаксли (1825–1895), блистательный анатом, антрополог, зоолог и тоже линнеевский кавалер – в качестве ответа Оуэну произвел публичное секционирование обезьяньего мозга – и продемонстрировал наличие в нем развитого гиппокампа, абсолютно сопоставимого с человеческим.
«Наконец, что касается до hippocampus minor, который назван „свойственным только человеку“, то мы видим, что и это образование так же ясно в мозгу у оранга, как и у человека» (Хаксли Т. Г. Начальные основания сравнительной анатомии, 1864. Лекция VI).
Т. Г. Хаксли, надо сказать, лишь подтвердил забытый анатомический догмат, сформулированный еще А. Везалиусом: «Хотя, заметим, в строении мозга обезьяна, собака, кошка и почти все четвероногие, каких я до сих пор видал, а также все птицы и большинство видов рыб, – почти сходны с человеком; и при вскрытии не встречается никакой разницы, которая заставляла бы устанавливать что-либо иное в функциях человека, нежели в функциях этих животных» (Vesalius A. De Humani Corporis Fabrica, 1604).
Илл. 14. Т. Г. Хаксли
Таким образом, человечество проиграло науке первую битву за анатомическую уникальность своего мозга. Контратака теологов на дарвинизм захлебнулась, а Хаксли написал:
«Я не ставлю своей целью унизить человеческое достоинство и не думаю, что это произойдет, если признать, что у обезьян тоже есть гиппокамп. Но мне хочется вымести поганой метлой человеческое тщеславие» (Huxley T. H. (1863/1901). Man's Place in Nature and Other Anthropological Essays).
Дело не в гиппокампе, упоминание о нем я сохранил в цитате лишь ради сохранения контекста. Ключевой и важнейшей фразой здесь все же будет «но мне хочется вымести поганой метлой человеческое тщеславие».
Мы можем с уверенностью предположить, что линнеевский кавалер, профессор Томас Генри Хаксли руководствовался отнюдь не презрением к роду человеческому. Он лишь трезво осознавал, насколько мешают реальному изучению человека любые иллюзии по его поводу.
У меня тоже нет никакого желания унизить человека.
Но нет и особого почтения.
Ceterum, существует такое количество исследований, авторами которых руководило безграничное уважение к человеку, что, я полагаю, не будет особой беды, если одно исследование обойдется без этого уважения.
Ergo, вновь вернемся к разуму и мозгу палеоантропов.
Дискриминация homo erectus в этом вопросе, по неким анатомическим признакам contra racionem и не выдерживает никакой критики.
Первым доводом дискриминации обычно служит так называемый индекс массы тела – массы мозга или, как его иногда называют, «индекс цефализации».
Существует стойкий стереотип, распространяемый научно-популярной литературой, объясняющий нынешнее умственное превосходство человека тем, что из всех живых существ он лидирует по индексу соотношения массы мозга к массе тела.
Но этот «индекс соотношения» (как универсальная категория) давно похоронен наукой.
Как известно, по данному индексу современный человек не попадает даже в первую десятку. По этому индексу его значительно превосходят и крысы, и мелкие приматы, и даже колибри. По данному индексу человек современный идентичен бурозубке (Sorex araneus) (Савельев С., проф. Происхождение мозга, 2005. Таблицы).
Вторым доводом дискриминации является утверждение, что разум возможен лишь в мозге, масса которого превышает 800 см3, а всякий мозг, не обладающий такой массой, полноценного разума генерировать не может.
Существует даже специальный термин – «мозговой рубикон».
В разных научных школах он варьируется.
К примеру, антрополог Ф. Вейденрейх установил его как 700 см3, анатом А. Кизс – 750 см3, антрополог А. Валлуа – 800 см3.
Общепринятым стал «рубикон Валлуа».
Теперь, вероятно, станет понятно, почему я взял эпоху именно в два миллиона лет: исключительно из желания соблюсти даже формальную точность деления истории человечества.
Дело в том, что именно два миллиона лет назад человек перешел т. н. рубикон Валлуа, то есть стал обладателем головного мозга, превышающего 800 см3.
Caput II
Микроцефалы и маленькие люди. Разница. Мозг Мотея. Реальные промеры черепов карликов. Реальные объемы их мозга. Иоганн Швейцер (Гельвеций). И. Борувлаский. Профессии маленьких людей. Полноценность их миниатюрного мозга. Дырки в сыре. Homo floresiensis. Эразм Роттердамский. Детритофагия и каннибализм homo. Решающая роль агрессий. Мрачная ирония судьбы homo. Агрессии. Лимбическая система. Порноиндустрия и каннибализм. Кондорсе.
Предрассудку о «нижнем пределе массы мозга» я вынужден посвятить целую главу, которая, как мне кажется, вполне способна выполнить роль могильщика этого заблуждения.
Она не имеет, на первый взгляд, отношения к разуму палеоантропов, но те выводы, которые мы можем в ней сделать, чрезвычайно пригодятся нам в самом скором времени.
Ergo, ранее предполагалось, что масса мозга менее 800 граммов не способна генерировать полноценный интеллект.
Традиционный взгляд на «малоголовость» был сформулирован еще в XIX веке проф. Л. Мануврие (1850–1927): «Микроцефалия есть аномалия вследствие остановки развития, главным образом, характеризуемая количественным недостатком содержимого черепа и вызывающая идиотизм» (Manouvrier L. Microcephalie // Dict. des sciences anthropologiques, 1896).
К. Фогт (1817–1895) характеризовал микроцефалию как «атавистическую формацию, которая происходит в частях свода мозга и которая влечет, как следствие, нарушенное эмбриональное развитие, которое возвращает человека по своим основным признакам к корню, из которого род человеческий возвысился» (Vogt C. Mémoire sur les microcéphales ou hommes-singes, 1867).
Р. Вирхов (1821–1902), П. Брока (1824–1880), Л. Грациоле (1815–1865), И. Мержеевский (1838–1908), Д. Анучин (1843–1923), С. Корсаков (1854–1900), Ю. Зандер (1838–1922) были не столь категоричны в оценке умственных качеств людей с мозгом, масса которого была в два или три раза меньше нормативной, но демонстрировали в своих трудах по меньшей мере скептицизм в отношении интеллектуальной полноценности «малоголовых людей».
Со времени этих оценок прошло более ста лет.
Хотя серьезных исследований на данную тему более не проводилось, но собрались и подытожились множественные любопытные факты, позволяющие ревизовать не только категоризм Л. Мануврие и К. Фогта, но даже и тот аккуратный скептицизм, который выражали И. Мержеевский, Р. Вагнер, П. Брока et cetera.
Как выяснилось, ситуация совсем не так однозначна, как она представлялась первым исследователям[16].
Существенной ошибкой, исказившей картину феномена «малоголовости», было то, что антропологи и психиатры XIX и начала XX веков не разграничивали настоящих микроцефалов и т. н. гипофизарных карликов.
И те и другие оценивались по формальному факту «недостаточности мозговой массы», хотя общая анатомическая разница меж этими двумя категориями «малоголовых людей» была, как правило, очень существенной.
Первым, кто обратил внимание на этот факт, был профессор С. С. Корсаков (1854–1900): «Микроцефалия значит буквально „малоголовие“. Но не всякое малоголовие может быть названо микроцефалией. У карлика голова очень мала, но это будет не микроцефалия, так как у него голова пропорциональна другим частям его тела; у настоящего же микроцефала голова необыкновенно мала именно по отношению к его телу» (Корсаков С. К психологии микроцефалов, 1894).
Примеры откровенного слабоумия, которые так любили приводить в своих трудах И. Мержеевский, К. Фогт, Р. Вагнер, относились исключительно к натуральным микроцефалам. Atque и в этом случае фиксация идиотии не была вполне корректной. Субъекты исследований, как правило, с момента своего рождения воспринимались как «обуза и уроды» и не получали ни воспитания, ни образования.
Более того, практически все случаи микроцефальной идиотии описаны на примерах «социально ничтожных» персонажей (беднейших солдатских сирот, пастушат, скотниц, сборщиков хвороста, храмовых попрошаек, пожизненных пациентов психиатрических лечебниц et cetera), т. е. обитателей тех сред, где воспитание и образование было негарантированно и при церебральной полноценности, а зримое врожденное увечье (микроцефалия) сразу переводило человека в разряд «бросового, убогого», которого не имело смысла учить ни речи, ни алфавиту, ни счету.
Scilicet, большая часть микроцефалов, вероятно, имела серьезные патологии мозга, но установить с точностью, когда идиотия (или ее видимость) была следствием структурных изменений мозга, а когда – простого одичания, необученности речи и банальному этикету, уже не представляется возможным.
Увы, в истории микроцефалов все перемешано и обобщено самым нелепым образом.
Absolute, есть примеры, когда мозг микроцефала был тщательно и квалифицированно описан.
Илл. 15. Мозг Мотея Воронежского (по Мержеевскому). А – дорзо-латеральная поверхность; В – дорзальная поверхность
И. Мержеевский (1838–1908) оставил не только описание мозга некоего Мотея Воронежского (ум. 4 мая 1870, объем мозга 369 см3, рост 154 см), но и приложил к нему рисунки, свидетельствующие о фантасмагорических патологиях обоих полушарий Мотея (Илл. 15).
(Даже беглого взгляда достаточно, чтобы заметить общую атрофацию извилин. Нижняя лобная (к примеру) не образует двух дуг, как это типично для развитого мозга homo, pars orbitalis ужасающе плоска, sulcus orbitalis едва обозначена, кзади от gyrus angularis – странное углубление, похоже на кистозную каверну.)
С. Корсаков (1854–1900) вкратце описал мозг микроцефалки Марьи Петровой из села Губино Можайского уезда и снабдил описание фотографиями (Корсаков С. Избранные труды, 1954. С. 243).
Такие случаи, увы, единичны.
Доктора Маршалл и Тейле, И. Мюллер, Ю. Зандер снабдили свои изыскания формальным топографированием микроцефального мозга, но рисунками себя не утрудили, что сделало проверку их наблюдений невозможной.
К. Фогт (1817–1895), так любивший обобщать, изучал мозг микроцефалов исключительно по гипсовым слепкам, что исключило точность выводов о наличии (или отсутствии) структурных патологий. При этом ни Фогт, ни Мюллер, ни даже Вирхов никогда не затрудняли себя подробным биографическим «портретом» микроцефала или окружавшего его социума. Основным и категорическим критерием была только масса мозга.
Следует отметить, что в тех случаях, когда «малоголовый» появлялся на свет в семье, способной обеспечить его развитие, мы имеем разительный контраст с описанной Вагнером и Фогтом «неизбежностью идиотии».
Антония Гордони (к примеру) была блестящей танцовщицей, музицировала, говорила, ориентировалась в персоналиях вокруг и географических названиях. Примечательно, что Антония являлась своего рода «рекордисткой» даже среди микроцефалов. Объем ее головного мозга составлял всего 289 см3. (Приводится по: Корсаков С. К психологии микроцефалов, 1894; Ireland W. W. Microcephaly // A Dictionary of Psychological Medicine, 1982. Vol. II)
И. Могилянский (1915) описывает жившую в начале XX века в Полтавской губернии Устинью Ялеху.
Судя по антропометрическим данным, которым И. Могилянскому удалось снять с У. Ялехи (высота лба: назион – 45 мм, офрион – 27 мм; межглазничный диаметр – 28 мм, «горизонтальная окружность» головы – 370 мм)[17], объем ее мозга примерно равен 350–450 см3.
Устинья практически не говорила, но досконально понимала все нюансы общепринятой речи и была предельно точна в выполнении сложных вербальных наставлений: «Ей можно поручить маленького ребенка и она бережно перенесет его повсюду, даже по бревну через речку и возвратится с ним домой». Могилянский отдельно отмечает исключительно добродушный нрав девушки, полное отсутствие конфликтности и еще ряд своеобразных черт: «Узнает знакомых, чувство вкуса развито, половой инстинкт отсутствует, менструаций никогда не было» (Могилянский И. Случаи микроцефалии, 1915).
Necessario notare, что в истории натуральных микроцефалов прецедентов, подобных Ялехе, предостаточно, а вот Антония Гордони является редким исключением.
С карликами, т. е. с «маленькими людьми», дело обстоит совсем иначе. Среди них так же трудно найти примеры слабоумия, как среди «больших» микроцефалов – относительную умственную полноценность.
Atque речь идет не о неких исключениях и строго частных случаях, а об отчетливо прослеживающейся закономерности на примерах поэта и мемуариста графа Йозефа Борувлаского, врача Иоганна Фридриха Швейцера (Гельвеция), дуэлянта, крайне искусного вора и придворного интригана Джеффри Хадсона (Лорда Минимуса), ювелира Вибранда Лока и множества других, не менее знаменитых гипофизарных карликов, которые имели полноценный интеллект при массе мозга от 350 до 650 см3.
Sane, сохранились условно достоверные сведения о параметрах мозга этих маленьких людей, но лучше всегда проверять эти данные с помощью методов самой простой «песочной» краниометрии.
Рост, вес и объем мозга карликов часто умышленно занижался, так как именно предельная «маленькость» была предметом гордости их опекунов или владельцев. Это касалось и живых, и мертвых «карликов».
Личные свидетельства маленьких людей о своем росте и весе вообще всегда следует ставить под сомнение. Для «гипофизария» его миниатюрность была козырной особенностью. Именно она его кормила, одевала и распахивала пред ним ворота дворцов.
Маленькие люди XVII–XVIII веков, свидетельствуя о самих себе, в минимизации своих параметров доходили до абсурда.
Ceterum, о некоторых «гипофизариях» сохранились и относительно достоверные сведения:
Вибранд Лок, поэт и ювелир (1730–1800): рост 64 см, вес около 10 кг, объем мозгового черепа 600 см3; Роберт Скиннер, гадатель (умер в 1765 г.): рост 63 см, вес 9 кг, объем мозгового черепа 580 см3; Тереза Сувре: рост 76 см, вес 12 кг, объем черепа 650 см3; Алупий Александрийский, логик и философ: рост 43 см, объем черепа и вес неизвестны; Борувлаский, граф, мемуарист (умер в 1837 году): рост около 78 см, вес 14 кг, объем черепа около 720 см3.
Мы можем убедиться в реалистичности этих старинных данных, сравнив их с относительно современными антропометрическими показателями карликов XIX–XXI веков.
Хагендра Тапа Магар (род. в 1992 г.): рост 67 см, вес 7 кг; Хэ Пинпин (1988–2010): рост 74 см, вес 13 кг; Яйя Бин Яйя Аль-Гхадера: рост 80 см, вес 15 кг; Эдвард Ниньо Фернандес: рост 70 см, вес 10 кг; Полин Мастерс (1876–1895): рост 58 см, вес 8 кг; Кларенс Честерфилд Хавертон (1913–1975): рост 66 см, вес 9 кг.
Зная основные параметры, вычислить приблизительный объем головного мозга не представляет особого труда.
Стандартным для пропорционально сложенного человека является соотношение массы мозга к массе тела 1:50.
При среднем весе человека 65–75 кг мы получаем массу мозга около 1350 г, что и соответствует средним значениям массы мозга современного полнорослого человека. Учитывая тот факт, что средний вес одного кубического сантиметра мозгового вещества – примерно 1 грамм, то мы получаем возможность говорить о мозге в единицах не веса, а объема.
При среднем весе пропорционально сложенного гипофизарного карлика от 7 до 15 кг, применив индекс соотношения 1:50 и добавив т. н. фактор опережающего роста мозга, мы получим средний объем мозга от 350 до 600 см3.
Ceterum, абсолютные и бесспорные величины останутся лишь мечтой.
