Александр Накул
Как я стал предателем
Часть I. Чужая земля
1. Однокомнатный банан
1 августа 1999 года
Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)
Трасса Асахикава—Биэй
– Однокомнатный банан,– сказал Москаль-Ямамото.
Соноко-сан кивнула. Но руки дежурной по-прежнему лежали на томике манги.
– Что не так?
– Необходим второй пароль,– сказала она по-японски,– Вам должны были его передать.
Мне опять захотелось выйти за “таблетки”, зайти в бронированную будку и хорошенько ей врезать.
У дежурной Соноко уникальный талант выбешивать!
– Давай, говори,– сказал Ямамото.
– Не буду я говорить!– рявкнул я.
– Ты что, забыл пароль?
– Такое забудешь…
Он не стал выключать двигатель. “Таблетка” рычала, как тигр.
Я высунулся в окно.
– Мама-сан, прекратите делать вид, что вы нас не узнаёте,– заговорил я,– Наша бригада уже полгода, как ездит через вашу маруту. Хватит эти школьных шуток. Уважайте труд камикадзе! Вы же партийная.
– Кто здесь школьница, решаю я,– отозвалась Соноко.– Согласно инструкции, вы должны назвать оба пароля. В противном случае я имею право вас не пропустить.
– Мама-сан…
– Говорите официально.
– Уважаемая Соноко-сан! Пожалуйста, сообщите, кто вам подаёт идеи для ваших идиотских паролей?
– Уважаемый Пётр Уранович Шубин,– был ответ,– Вы говорите пароль – или разворачивайтесь. Я не уполномочена пускать Антона Кэндзабуровича без напарника.
Я вдохнул поглубже, откинулся на спинку сидения. И почти крикнул.
– Yaoi forever!
Запикали датчики. Посеребрённые створки ворот медленно разъехались в стороны.
Москаль тронул “таблетку”. Я успел заметить, как дежурная улыбалась за пуленепробиваемым стеклом.
– Эта мама-сан меня доведёт,– сказал я,– вот увидишь. Напишу в профком, пусть разбираются. Сорок лет девушке, пора бы без глупых шуток дежурить.
– Яойщица. Они выше простых обывателей.
– Она хоть понимает, где стоит?
– Понимает. Он из желтокрылых. Посёлок Камифурано, зона полного отселения.
– Я наизусть список помню! Не надо уточнять!
– Соноко-сан вроде нас с тобой. Её тоже не отпускает железное сердце Хоккайдо.
Объект 104 сверкал прямо по курсу. Башня была похожа на струну. Горные кряжи скрывали её подножье, а вершина пронзала небо.
– Беда с этими женщинами,– произнёс я.
– Угу. Как вернёмся, я в массажный салон. Тебя подбросить?
Москаль-Ямамото – крепкий и кряжистый. Всё такой же, каким был в восемь лет, когда мы с ним познакомились. Разве что вырос.
На смазливом лице метиса сверкают прямоугольные очки в толстой оправе, в стиле Жана-Поля Сартра и советских физиков.
– Не надо,– говорю я.
– Там китаянки,– со смаком говорит Антон Кэндзабурович,– Скоро здесь всё китайским будет. Уже договоры подписывают. Рабочие визы, квоты расширяют. Японская Социалистическая Республика Хоккайдо ждёт гостей.
– Откуда ты всё знаешь? И про дежурную, и про договоры.
– Опыт, опыт. И наследие предков. А ты что? Всё оплакиваешь старую любовь?
На зеркале заднего вида прыгали два брелка – храмовый амулет для безопасной езды и миниатюрная атомная бомба из красного плюша.
Я достал сигмаметр и стал смотреть на экранчики.
– Что с колебаниями?– Москаль-Ямамото щурился на дорогу.
– А, да. В норме. В норме! И красные, и зелёные.
– Следи внимательней. Мы сейчас находимся, можно сказать, в одном из самых опасных мест планеты Земля. Не время о школьницах думать.
– Я не думаю. Прошло семь лет!
– Вот! А через год будет восемь.
– Мне это не нравится.
– Не нравится через Квадраты – поехали через Море Изобилия. Ты ведь этого хочешь?
– Разговор мне этот не нравится.
– Сам начал.
На красном экранчике мигнула сотня. Но потом снова упало в сорок шесть. Может быть, всплеск. А может, просто барахлит. Здесь, у Штыка, все наблюдения могут быть только косвенные.
Это я вам как физик говорю.
Дорога пошла на подъём.
– Красная сотня,– сказал я,– Мигнула и пропала.
– А сколько сейчас?
– Сорок шесть.
– Напомни, чтобы я тебя предупредил,– сказал он,– Потом, если вернёмся.
– Это что-то с колебаниями?
– Нет, не с ними. Что там с лямбдой? Не выправились?
Я достал лямбдомерку.
Три основных датчика шкалили, остальные показывали погоду на Марсе. Кроме куприяновской дельты, которая явно шла с одного из малых спутников Юпитера.
– По прежнему чушь?– Москаль-Ямамото не отрывает вгляд от дороги.
– Да. Никакой согласованности.
– Мой опыт подсказывает, что там просто муся накрылся. Вот и передаёт непонятное.
– Как он может что-то передавать, если накрылся?
– Он не весь накрылся. Может, в него молния ударила.
– Ладно, не важно. Заменим и дело с концом,– я вдруг чувствую, что мне всё равно. И что я очень устал.
Зачёркнутый иероглиф “Человек”. Знак Зоны Отселения.
Москаль-Ямамото на автомате сбросил скорость. Теперь “Таблетка” жужжала майским жуком.
– Будет хорошо, если это была шаровая молния,– сказал он,– физики наконец-то узнают, что они существуют. Скажи, кстати, не слышал – появились новые модели шаровых молний?
– Когда я готовился к госам,– сказал я,– было две основных модели. Обе не сходились друг с другом. И с наблюдением.
– Ну да. Так всегда бывает. И будет.
– Шаровые молнии предпочитают не залетать в лаборатории.
“Таблетка” затормозила возле бывшей начальной школы. Навес над крыльцом наполовину обвалилась и висит на одном столбе. А сквозь крышу уже проросли берёзки.
За школой – простор заброшенных рисовых полей. Полузатопленные квадраты ещё заметны среди изумрудной травы.
Я вытянул из штанов “хвост” и прицепил за кольцо на поясе Москаля-Ямамото. Он, как и положено, проверил прицеп, а другой рукой уже открывал дверь. Я последовал за ним.
– Кто её ставил?– спросил Антон,– Вторая бригада?
Я смотрел на карту.
– Седьмая.
– Долматов, небось?
– Да. Но поминать его не обязательно.
– Да ладно тебе.
Я пошёл вдоль школы. Коричневая краска облезла, и от стены пахнло железом.
– Думаешь, переместило?
– Ничего не думаю. Эти идиоты забыли написать, в какой комнате прибор стоит.
– Обычная ошибка, когда в небольшой команде работаешь.
Так дошли до задней двери.
– Входим?
– Тут заперто. Вот увидишь. Когда была эвакуация, занятий ещё не было.
– Могли открыть.
– Долматов никогда бы не смог. Это я про него точно помню.
– Замолчи уже!
Дверь не поддаётся. Слышно, как скрипит в пазу заржавленный язычок.
Пришлось обходить дальше. По привычке заглядывал в пыльные окна. Там ничего полезного.
Пахло железом и сорными травами.
Двусторчатая дверь поворачивется туго. На петлях – космы ржавой паутины.
В холле сейсмо-пеленгатора нет. Следов тоже.
– Похоже, его даже не осматривали. Просто поствили и ушли.
– Обычное дело, если модель достаточно надёжная,– отзывается Москаль-Ямамото,– Камикадзе мало, а приборов много. И постоянно ставят новые. Ну ты уже сам всё увидел.
Что-то зазвенело. Я достал Токарев и снял с предохранителя.
– Тихо ты,– сказал Москаль-Ямамото,– это же просто зона отселения. Волны от Штыря здесь бывают только на испытаниях.
– Я по инструкции действую.
– Это правильно.
Для верности я выглянул наружу. Башня всё так же поднималась над горами. Такое впечатление, что она не приблизилась ни на шаг.
Мы подошли к лестнице. Москаль-Ямамото посмотрел вправо, влево, потом достал щёкалку и вырубил сигнализацию. Звон прекратился.
– Всё правильно работает,– заметил он,– она нас засекла.
А я смотрел в другую сторону.
– Миккерайда!
– Что ты там нашёл. Ого, вот это чудо!
Радиометр был незнакомой конструкции, с проволочной антенной из двух гиперболических половинок. В этой импровизированной сфере застрял здоровенный чёрно-рыжий кот.
– Вот кто всё поломал! Смотри, хвостом прямо по датчику чешет.
Я спрятал пистолет и подошёл ближе.
– Сколько он уже здесь сидит?
– Вызов был со вчерашнего дня.
Кот водил пушистым длинным хвостом. Его янтарные глаза глядели прямо в душу.
Я присел рядом на корточки и начал гладить пушистый лобик.
– Теперь понятно, почему сигнализация молчала. Она на котов не рассчитана.
– Не рассчитана,– я, как мог, почесал пушистого за ушком.
Ямамото посмотрел на кота, дежурно улыбнулся, опустился на колени и стал отсоединять питание.
Как это водится у друзей детства, он иногда ухитряется понимать меня без слов.
– Ты тушкой его повезёшь?– спросил он.
– Нет.
– Инструкция рекоменует тушкой.
– Нет, пусть живёт.
– Дело твоё.
Мы взялись за ручки радиометра.
– Ити-нин – абэ!
Мусен-кодзикей (сейчас, при переноске, называть радиометр “мусей” не поворачивался язык) был тяжеленный, как стопка свиновых пластин. Антенна с котом болталсь в пазах. Мы вынесли его в холл, пинком отворили дверь и шагнули в яркий полдень.
Я на всякий случай обернулся вправо. Башня была на месте. Марева не заметил.
По идее, нам всегда сообщали о начале испытаний. И всё равно на моей памяти было три случая, когда волны шли без предупреждения и приходилось гнать на полной скорости под бодрящий вой тревоги.
На базе тоже не знали, почему так бывает. Ватанабэ предполагал, что он эхо от других испытаний, которые идут в параллельных эвереттовых реальностях.
Может быть, там сейчас гибнут целые вселенные.
И тут я оступился.
– Розу мо-нэ!
Ящик перекосился, антенна двинулась. Она не была рассчитана на кота. Кракнула, вывалилась, рухнула на ступеньку и раскололась надвое, как орех. Кот прыгнул наружу и взлетел на крышу.
– Ох, ну и ксо!– а что мне ещё сказать?
– Понесли до “таблетки”,– сказал Москаль-Ямамото.
– Нет, конечно же понесли. Я не возражаю.
Поднатужились и загрузили в багажник. Нового мусен-кодзикей у нас с собой не было.
Придётся везти сюда новый. Но это не страшно. Это наша работа.
– Пошли за антенной,– сказал Антон.
– И за котом.
– Это Шрёдингер,– Москаль-Ямамото произнёс это, даже не глядя в мою сторону,– Кот нашего главного айну.
– Наш айну в своей вилле почти не живёт.
– Айну не живёт, а кот живёт.
Мы опять подошли к парадному входу. Кот сидел на прежнем месте.
Москаль-Ямамото поднял с земли разломанную антенну.
Я смотрел на кота. Он вылизывался. Я пытался ни на секунду о нём не забывать.
– Кис-кис-кис-кис…
Кот посмотрел на меня и прыгнул в сторону.
Я тоже прыгнул. Кот летел по дуге, а я – так, чтобы угол между мной и котом был один и тот же. Вытянул руки, как футбольный вратарь в решающую минуту…
И поймал.
Кот был у меня в руках. Он вырывался и царапался, но это уже не важно.
Москаль-Ямамото потянул за хлястик. Я поднялся. Когда руки заняты котом, и этот кот рвётся на свободу, подниматься с земли непросто.
Мы вернулись к “таблетке”.
– Я веду?– спросил Москаль-Ямамото.
– Ну разумеется. Я же с котом.
– Надзо суппэ, как говорил Чернышевский!
Мы тронулись. Развернулись и поехали обратно той же дорогой.
– Живого кота надо будет в карантин,– сказал Москаль-Ямамото,– Ещё не поздно сдать тушкой.
– Ты не любишь животных?
– Люблю. Просто предупредил. И обязательно сообщи Флигендберду.
– Флигенберду? Профессор вернулся?
– Вернулся. А что это значит?
Кот внимательно следил за дорогой.
Я обернулся и ещё раз посмотрел на Штырь. Объект-104 всё так же пересекал небосклон.
– Новое испытание?
– Верно,– Антон улыбался,– Может быть, на этот раз получится взорвать эту несчастную планетку.
Пропускной пункт. За тёмными стёклами голова Соноко-сан над коллекционным томом манги. Яойной, разумеется.
Москаль-Ямамото просигналил трижды.
– Выпускайте!
Дежурная, не глядя, повернула рычаг. Ворота разъехались.
– Поздравляю,– произнёс Москаль-Ямамото, когда ворота закрылись,– Этот был наш тридцать шестой боевой вылет.
– Тридцать седьмой,– ответил я и начал гладить кота, чтобы успокоиться.
– Тот не считается. Он был нулевой. Я за сишную нумерацию.
– Я тоже паскаля не признаю. Что ты мне хотел сказать?
– Когда?
– Когда выезжали.
– А, хоу на но!
Я отцепил хвост.
– Говори, не томи.
– Наш беглый Пачин,– Антон сделал паузу, словно искал нужное слово,– скоро снова появится в новостях.
– Продолжай.
– Что продолжать?
– Что Пачин постоянно влезает в истории, я знаю с девятого класса. Не такая большая тайна, чтобы говорить её только снаружи.
– Это была последняя история нашего буйного пацифиста,– Москаль-Ямамото снова не смотрел на меня,– Не влипать ему больше. Отвлипался.
– Что с ним?
– Тебя скоро вызовут в особый,– как ни в чём ни бывало произнёс мой напарник,– Краболовы будут щупать. Перечитай школьный альбом. Чтобы в датах не запутаться.
– Нани кадаттен-но! Думай, что говоришь!
– Насчёт Пачина и всей нашей старой компании… Видишь, как получается? Было нас пятеро, учились вместе. И вот нам по двадцать два, – и нас уже только трое. Причём ни одного волной не накрыло, ни одного… Все естественными причинами.
Мне подурнело. Даже в зоне я чувствовал себя лучше.
– Зачем краболовы-то?– спросил я.– Разве его пока учился в гимназии не проверили? Он же безобидный.
– Ваганне! Или, если литературно, понятия зелёного не имею,– Москаль-Ямамото усмехнулся. Усмешка получилась горькой.
– Тогда откуда ты знаешь, если ваганне?
– Меня уже вызывали.
Я посмотрел на кота. Шрёдингер ответил виноватым взглядом. Он ничем не мог мне помочь.
– Гони в карантинную,– произнёс я,– Сначала кота сдать надо.
2. Неуловимые мстители настигли меня
2 августа 1999 года
Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)
Центр острова, город Асибецу
– У меня ещё вопрос, господин репетитор. Скажите… а вы были влюблены, когда учились в средней школе?
В свои пятнадцать Ясуко Отомо не только толковая, но ещё и невероятно очаровательна. Нежная белая кожа, роскошные чёрные волосы, подстриженные так, чтобы подчеркнуть их ухоженность, длинные пальцы и лёгкая улыбка на всегда немного влажных губах.
Даже к репетитором она выходила в отутюженный школьной форме. Я подозревал, что для домашних занятий у неё запасной комплект.
Наедине с такой старательной девушкой я невольно заговорил на литературном японском. У нас, русских специалистов на Хоккайдо, свой говор, густо забитый английскими, японскими и чисто местными диалектными словечками.
Как вы могли видеть в прошлой главе, его не так-то и просто воспринимать. Значения слов не всегда понятны, приходится угадывать по контексту. Мы тоже не всё понимаем и иногда просто угадываем.
Ладно, вернёмся к нашим занятиям. О чём меня только что спросила моя ученица?
Был ли я влюблён, когда учился в средней школе?
Это не математика и не физика. Но ответ всё равно очевиден.
– Нет,– сказал я,– В первый раз я по-настоящему влюбился, когда поступил в гимназию.
– Каваи! Это было уже в Саппоро?
– Да. “Жёлтый сентябрь, портфель и любовь”. Не знаю, ты слышала эту песню? Она японская. Когда я учился, её часто передавали по радио.
– Её до сих пор передают. У меня на диске есть. Такой менкой!
Похоже, другим персонажам моих записок тоже стоит поработать над чистотой речи…
Менкой – это “очаровательно” на местном диалекте японского. В Токио эти словечки тоже не все понимают.
– Вот видишь, как хорошо,– сказал я,– Теперь давай займёмся задачей.
– Скажите, а кем она была? Учительница? Официантка? Или девочка из вашего класса?
– Какая разница?
– Я собирают поступать в тот же лицей,– девочка сверкнула чёрным глазом,– Мне надо знать, в кого обычно влюбляются.
– Это была девочка из моего класса.
– Японка?
– Её звали Алина Воробьёва.
– Бо-ро-бё-ба. А что означает такая фамилия?
– По-японски она бы была Судзумия.
– Какая красивая фамилия! Она ответила вам взаимностью?
– Почему это важно?
– Ваши глаза стали такими грустными! Пожалуйста, расскажите, что случилось. Она погибла, когда пошла волна?
– Нет. Я думаю, она жива до сих пор.
– Но вы с ней расстались?
– Почему ты думаешь, что она ответила мне взаимностью?
– Потому что вы стали очень грустным, когда я начала про неё говорить.
– Чушь!
– Вы ведь были вместе? Были? Были?
– Давай следующую задачу.
– Я от вас не отстану, господин репетитор.
– Да, мы встречались. И что?
– А потом расстались, верно?
– В этом нет ничего такого. Большинство школьных романов кончаются именно так.
– Поссорились, да?
– Нет. Мы не ссорились. Давайте вернёмся к задаче.
– Так что же случилось?
– Её семья уехала с острова. И увезла её с собой.
– Вот как! В Россию, верно?
– Кажется, да. В Союз.
– А когда вы поехали учиться в Россию, вы отыскали её там?
– Нет. Не искал.
– Но почему?
– Россия слишком большая.
– Но вы могли написать ей! Неужели она не оставила вам нового адреса?
– Не оставила. Она не знала, в каком городе будет жить.
– Она могла написать вам, когда уже приехала на новое место. Неужели она не знала, где вы живёте?
– Я не получал от неё писем.
– Но почему?
– Откуда я знаю?
– Вы что-то скрываете, господин репетитор! Влюблённые девочки так себя не ведут! Не написать ни строчки – разве такое бывает?
– Со мной было. Давай вернёмся к задаче.
В коттедже было удивительно тесно. Коридор похож на пенал, а сами комнаты, кажется, размером с коробку для обуви. Насколько я знаю, в большой Японии строят так же.
Офицерскую хрущёвку, где я рос, строили по советским ГОСТ-ам. Там было попросторнее. И общежития в Академгородке тоже ничего, два человека на комнату было нормально. А вот в Саппоро общежитие было японским, с арт-декошными перилами. Было ли там тесно? Не помню.
С тех пор, как я вернулся на Хоккайдо, я так и не смог привыкнуть к тесноте.
– Вот, посмотрите.
Я посмотрел в ответ. Задача на цикл Карно решена правильно. И Ясуко прекрасно это знала.
– Вам было тяжело после расставания?– спросила моя ученица.
Я посмотрел на её нежное, внимательное лицо и подумал, что ей было бы лучше поступать на психолога.
– Я этого не заметил.
– Неужели мужчины так легко это переносят?
– Я к экзаменам готовился. Потом поступил. А там всё работало само, как на конвейере. Я просыпался, садился за стол и занимался физикой. Потом шёл на занятия. После занятий обедал, садился за стол, просматривал коспект, и занимался физикой. После этого ложился спать. Так было несколько лет. Женщины такого режима не держали. Из нашего потока до конца дошло,– я разделил в уме,– не больше четверти. Кто-то отсеялся, кто-то сам ушёл. Кто-то в мошенники, кто-то в кооперативные банки. Мы, физики – амбициозные люди. После такого марафона уже не пойдёшь в ларёк торговать.
– Но вы вернулись на Хоккайдо.
– Вернулся.
– Почему?
– Здесь была работа. Башне нужно обслуживание.
– Разве там, в России, не нужны физики? Я смотрела в новостях, на материке много институтов, лабораторий, космодромов.
СССР в Республике Хоккайдо называют материком или Россией. А основная, буржуазная Япония за проливом именуется Найти – Суверенные Территории. Так её называли ещё до разделения 1946 года.
– Я думала, вы просто хотели вернуться в места, где прошло ваше детство.
– В тех места, где прошло моё детство, я бываю только по работе.
Девочка выдержала тактическую паузу.
– Вы, получается, тоже из желтокрылых?
– Мы жили в Камифурано. Возле военной базы. Там сейчас всё медленно зарастает.
– А ваши родители успели эвакуироваться?
– Не успели. Они были на базе, когда пошла волна.
Девочка перевела взгляд на окно. На фоне багрового закатного неба – силуэты домов, словно вырезаные из чёрной бумаги.
Асибецу не попал в запретной сорококилометровой зоны. Но жить под Штырём находится мало желающих. В двухэтажном городке всё больше заброшенных коттеджей. А в портах Хакодатэ и Томакамай продажные клерки паспортных столов освоили новую выгодную махинацию – выдают желтокрылым фальшивые свидетельства о рождении.
Но всё равно в городке есть старшая школа. А в ней – старшеклассницы, которым нужен репетитор по физике, чтобы поступить в Саппоро?
– А всё-таки, почему вы не остались в России? Вы могли бы заниматься физикой.
– Я и здесь занимаюсь физикой. Башня – уникальный объект.
– Но здесь и опасней.
– Я просто понял, что никогда не стану серьёзным физиком.
– Но вы же учили физику!
– Учил. И выучил достаточно, чтобы понять – из меня не получится великого физика.
В прихожом зазвонил телефон. Мать семейства, мягко, как умеют только японки, спустилась со второго этажа и взяла трубку.
– А вы видели настоящих физиков?
– Да, довольно много. У одного я учился. Второй учился со мной. Эти двое сейчас работают на Хоккайдо.
– Неужели? Вы можете меня с ними познакомить?
– Школьнице они покажутся скучными. Про них не говорят в новостях и не пишут в журналах для девочек.
– Пожалуйста! Прошу!
Мать семейства показалась в дверях.
– Господин репетитор, вас к телефону.
– Меня?– я поднялся и пошёл в прихожую. Попутно пытался угадать, кто может знать, что я здесь.
Трубка лежала справа от приземистого телефона и сухой икэбаны в стиле Нагэира. Хозяйка дома положила её настолько аккуратно, что натюрморт на столе казался фотографией из журнала.
– Моси-моси!
Молчание.
– Что вам угодно?
– Говорит капитан Кацураги,– сказала трубка женским голосом,– особый отдел военного министерства Социалистической Республики Япония по вопросам безопасности экспериментального оборудования. Я говорю с товарищем Шубиным?
– Это насчёт моих нетрудовых доходов от репетиторства?– осторожно спросил я.
– Завтра вам доставят официальное извещение,– сказала трубка,– пожалуйста, будьте готовы к небольшому путешествию. Вам предстоит визит в Хакодатэ.
– Меня в чём-то обвиняет?
– Пока нет. Вам знаком катер “Александра Коллонтай”?
– Не ходил, не помню.
– Будете в Хакодатэ – обязательно его посетите. На нём работает ваш старый друг.
– О чём вы?
– Как вы собираетесь добираться до Хакодатэ?– спросила беспощадная трубка.– Поедете на автомобиле?
– У меня нет автомобиля.
– Значит, вы поедете поездом?
– Какое это имеет значение?
– Прямого железнодорожного маршрута от Асибецу до Хакодатэ нет,– напомнила трубка,– Когда будете пересаживаться в Саппоро, постарайтесь не покидать здание вокзала. Это может быть опасно.
– Что за чушь? Кому я нужен?
– Это закрытая информация. Спокойной ночи.
Наш особый отдел всегда любил дурацкие шутки.
Я положил трубку и посмотрел на себя в зеркало. Рыжие волосы, слишком длинные для настоящего учёного, встревоженное и очень русское лицо с носом как у Высоцкого, широкие плечи. Две жизни за двадцать два года.
Как пишут нас в ведомости – обслуживающий персонал.
– Господин репетитор…
Девушка стояла на пороге комнаты.
– Что такое, Отомо-тян?– спросил я.
– Вы узнали что-то плохое. По вам видно.
– Ничего страшного,– я шагнул ей навстречу,– сейчас отдышусь и мы вернёмся к термодинамике.
– Что-то случилось на работе?
– Нет.
– Так что случилось?
– Неуловимые мстители настигли меня.
