Александр Можаев
Великий посад Москвы. Подлинная история Китай-города

Полная версия

Крепость

Первая попытка укрепить посад, устроив на его восточной стороне ров (от Неглинки у Кучкова поля до Москвы-реки), была предпринята в 1394 году, в ожидании несостоявшегося нападения Тамерлана. Возможно, трасса проезда вдоль него прослеживается в линиях Большого Черкасского, Никольского или Ипатьевского переулков, но археологических подтверждений этому пока нет.

Чертеж Варварской башни с загадочным кирпичным «клином» в центре фасада

В начале XVI века бывший ремесленный пригород превратился в Великий посад с отдельными каменными домами и храмами. Ему стало что терять, а значит, настала необходимость обнести его новым кольцом кирпичных стен, которые подстыковались к Кремлю в двух точках на правой грани кремлевского треугольника, у Собакиной и Беклемишевой башен. В 1534 году был сооружен «град земляной», а через год на его месте «град камен ставити подле земляной город». Подобная последовательность связана с технологией постановки капитальных конструкций в ров временной крепости (вал, соответственно, подпирает каменную стену изнутри). Строительство велось по указу регентствующей царицы Елены Глинской и было окончено в 1538-м.

Старомосковский краевед, прогуливающийся по боевому ходу стены меж Владимирскими и Никольскими воротами – теперь здесь проезд Новой площади у Политехнического музея

Есть много версий странного названия крепости и огороженного ею района, но наиболее логичными кажутся лингвистические версии, связывающие название с итальянским строителем крепости мастером Пьетро Антонио де Аннибале. Наверное, неслучайно такое же имя носила и вторая известная крепость его работы: «на озере Себеже сделали земляной город Китай». Предполагают, что слово может быть либо производным от латинского cita, что значит «скорый» в смысле Скородом, быстро сооруженное дерево-земляное укрепление, либо более простой вариант: прохожие московиты спрашивали мастера: «Мужик, ты чего там делаешь?», а он отвечал: «Коструендо ля чита» – вот, город для вас строю. Città, city, цитадель, чита, кита – отсюда недалеко до Китая.

Китайгородская крепость в ее первоначальной, итальянской редакции до сих пор мало изучена, не названы ее итальянские прототипы и аналоги. Не в последнюю очередь это связано с тем, что советские искусствоведы редко ездили в заграничные поездки, и нет сомнений, что их сегодняшние коллеги скоро расскажут нам много интересного. Но совершенно очевидно, что эта не самая грозная с виду крепость на момент создания была крайне современной и добросовестной. Фортификационное искусство развивалось очень быстро, одновременно с развитием артиллерийского дела. Поэтому Китай-город так не похож на Кремль, выстроенный на полстолетия раньше. В нем уже нет «хвостатых» зубцов-мерлонов, стены намного ниже, но с гораздо более сложной системой ружейного и пушечного боя.

Угловая полубашня у Владимирских ворот до и после реставрации 1920-х

Китайгородская крепость изначально не имела декоративных украшений, но была великолепна чистотой инженерного совершенства. Это стало очевидным после фрагментарной реставрации, проведенной в 1920-е годы. Восстановленные части стен у Варварских и Владимирских ворот, отрезок позади «Метрополя», – математически точная расстановка бойниц в трех ярусах, точеные грани изгибов – все выдает итальянскую работу и весьма далеко от логики русских мастеров, украсивших китайгородские крепостные ворота шатрами в XVII веке.

Все надвратные башни утрачены, и сейчас мы можем рассмотреть лишь воссозданные в начале 1990-х годов Воскресенские (они же Неглименские, Львиные, Иверские) ворота – парадный вход в Китай-город и на Красную площадь со стороны Тверской улицы. Они были снесены в 1931-м, а до этого полностью перестраивались в 1680 году. Чтобы представить, как они выглядели изначально, надо мысленно убрать шатры, башни и ярус с наличниками ниже башен – то есть все, что образует красоту нынешнего сооружения. Заметно, что надстройка Воскресенских ворот несимметрична – восточная башня чуть шире западной, при том что проезды под ними имеют одинаковый размер. То есть это решение никак не связано с конструкцией нижней части и, вероятно, является творческой импровизацией. Мудрецы пока не нашли объяснения иверской аномалии, но если представить себе башни одинаковыми, то станет скучновато, а если еще более разными – нелепо. Должно быть, это именно тот случай, когда «мера и красота» нашептали не вполне логичное, но безупречное решение.

Крепость, выстроенная Пьетро Аннибале (он же Петр Фрязин), была совсем иной – точной, просчитанной, лаконичной. Однако итальянский мастер, будучи нормальной ренессансной личностью, имел широкую профессиональную специализацию и умел строить не только крепости – недаром он же считается автором храма Вознесения в Коломенском. Кажется, что Фрязин немного скучал на строительстве прозаического инженерного объекта и пытался по мелочи разнообразить решения крепостных башен Китай-города.

Владимирские (Никольские) ворота имели выразительный ряд навесных бойниц-машикулей (название происходит от французского «бить в голову»). Это наиболее узнаваемая экспортная деталь китайгородской крепости – именно такими, часто расставленными, высокими бойницами на прямых консолях обладают многие итальянские замки^[32].

На внешнем фасаде Владимирских ворот их было 12, а на фасаде соседних Ильинских – всего 3. А полукруглые Варварские смотрели наружу странным, ни технически, ни архитектурно не объясненным острым кирпичным выступом, напоминающим нос ледокола. А стоявшая меж Варварскими и Ильинскими воротами полукругло-граненая глухая башня замечательно чередовала вогнутые и выпуклые грани фасада.

Проезды башен на восточной стороне крепости были Г-образными, что должно было существенно затруднять штурм ворот. Этого приема еще нет в Кремле, но он будет использован при строительстве стен Белого города в конце XVI столетия. Причем в Белом городе «осевые» арки проездов находились на внутренней стороне, то есть подъезжавший к городу путешественник видел в конце дороги глухую стену башни. В Китае так отчего-то были устроены лишь Варварские ворота, а Никольские, Ильинские и Косьмодемьянские смотрели наружу проездом, коленом к городу. При башнях находились мосты через глубокий ров, проезды запирались решетками (в описи 1645 года сказано: «гнездо, где живет опускная решетка»).

Бывшие Троицкие ворота Китай-города, стоявшие на оси Черкасского переулка и Рождественки. После реставрации 1920-х

Двое ворот – северные Воскресенские (Неглименские, Иверские) и симметричные им южные Спасские водяные – вели к Торгу, к главной ярмарке России, и были необычно широкими, двухпролетными. Через Воскресенские в Китай-город входили иноземные посольства, поэтому в годы активного украшения Москвы архитектурными атрибутами столичности двумя шатрами оказались отмечены именно они. Южные Водяные ворота были в большей степени хозяйственными, потому возле них находились Таможня и Мытный двор, где проверялся товар и взималась пошлина.

Возле юго-восточного угла крепости находились позабытые позже Косьмодемьянские ворота. В XVI веке сквозь них выходила к реке Великая улица, но уже к началу XVII ворота замуровали, улица превратилась в Зачатскую, а после – в относительно скромный Мокринский переулок. Зато на линиях других переулков появились арки проломных ворот, устроенных прямо в стене, такие же дополнительные арки появились у Варварских, Ильинских и Владимирских башен. Стена вообще очень быстро обросла городом – в мирные годы к ней пристраивались дома, лавки (в XIX веке они полностью скрывали внешнюю часть стены по Москворецкой набережной и внутреннюю вдоль Старой и Новой площади), приспосабливались для бытовой пользы глубокие ниши пушечного боя. Опись 1645 года, например, сообщает о том, что эти ниши у Печатного двора были заделаны и в них располагались печи, «где коптят руду к чернильному делу» и «куют кузнецы, и варят олифу и шелк», а также здесь живут печатнодворские сторожа.

Местность у Варварских ворот Китай-города в середине XVII столетия.

Слева – церковь Всех Святых на Кулишках. Рисунок автора

И еще Китайгородская крепость имела ряд полубашен без задней стены. В прямоугольной Троицкой полубашне (у церкви Троицы в Полях) в XVII веке даже существовали ворота с решеткой, но неизвестно, были ли они изначальными. Единственная уцелевшая круглая полубашня стоит у нынешнего Третьяковского проезда^[33]. Ее нижний, ныне засыпанный, уровень имеет сводчатое помещение, а верхняя часть, в которой в случае штурма должны были находиться стрелки, фактически оказывается каменной ширмой, что выглядит не очень практично. На самом деле задник, вероятно, существовал, но был деревянным – такая экономная система нередко встречается в крепостях Европы на протяженных участках стен, где в случае осады не требовалось постоянного пребывания гарнизона в каждой башне.

Интерьер башни Владимирских ворот

Доводилось слышать и более романтическое обоснование устройства полубашен. В пору феодальных войн в Европе города нередко охраняли наемники, которым во время осады снаружи могли выкрикнуть более интересную сумму гонорара. Городу было спокойнее держать своих защитников на прицеле, при случае «выворачивая» линию фронта в обратную сторону. Мы не ручаемся за достоверность этой версии, но занятно, что в единственный раз, когда Китайгородская крепость была в деле, на ее стенах стояли враги города.

В 1611 году москвичам пришлось проверить крепость на прочность, не обороняясь от врага, а выбивая его из оккупированной столицы. Когда в Москве поднялось восстание, поляки оказались заблокированы в стенах Кремля и Китай-города. Русские ополченцы многократно приступали к штурму, на Лубянке стояла батарея Трубецкого, а на Пушечном дворе – Пожарского, они периодически обстреливали Никольские и Троицкие ворота Китай-города. Поляки делали безуспешные вылазки: «с великою потерей для несчастных осажденных русские втоптали их в Китай-город». Русские пытались рыть подкопы от батареи Пожарского (то есть со стороны Рождественки): «Осажденные, заметив это, хоть от голода они с трудом ходили, но как люди храбрые, перебрались за стену, кто был посильнее, ворвались в подкоп, перебили в нем кого нашли»^[34].

Граненая башня после реставрации и незадолго до сноса, конец 1920-х

Яркое свидетельство сохранилось в воспоминаниях польского ротмистра Николая Мархоцкого, чей отряд удерживал Ильинские ворота: «Москвитяне этой ночью не бездействовали. Задумав нанести удар и выбить нас из стен, они все приготовили и за три часа до рассвета тихо двинулись под стены Китай-города. Мои ворота были хорошо укреплены, по всем окнам я расставил бдительных сторожей, один из которых заметил москвитян, когда те сновали по соседству со мной у стоянки пана Струся <Никольские ворота>. Подумав, что это собаки, целые своры которых бродили на пепелище, он сказал: „Не пойму, собаки ли это или москали?“ Потом, увидев людей, закричал: „Это Москва! Тревога!“ Как только на моих воротах ударили в колокол, москвитяне, до этого двигавшиеся бесшумно, с криком полезли на лестницы…»^[35]

Одна из многих сводчатых камер в основании стены, сохраняющаяся под асфальтом Новой площади, 2017 г.

Стена была в значительной степени уничтожена в 1930 – 1950-е годы, что называется, с особым цинизмом: как сообщал в 1934 году журнал «Строительство Москвы», ликвидирована как «ненужный археологический хлам, не имеющий даже ценности исторического памятника». Погиб не только уникальный образец русско-итальянского фортификационного искусства, не только свидетель драматических страниц московской истории, но и важнейший структурный элемент, несущая часть городского каркаса. Стена обозначала границы исторического центра, к ней «подстыковывались» площади, новая застройка которых не претендовала на самостоятельность – потому, например, столь бесформенна нынешняя Лубянская площадь, ранее бывшая обрамлением великолепного ансамбля из Владимирских ворот и прилегавших к ним храмов.

Или другой пример – площадь Варварских ворот. Все окружающие ее здания строились, когда стена еще была здесь, их архитектура сознательно перекликалась с древней крепостью. Стоящий на углу площади и Китайгородского проезда серый дом 1913 года имеет высокую проездную арку с неяркими, но очевидными мотивами крепостных ворот – это отражение стоявшей напротив Варварской башни. Башенка-мезонин, отмечающая центр большого административного дома, появившегося на верхней террасе Старой площади в 1905-м (то есть по другую сторону еще существовавшей крепостной стены), расположена точно на оси несуществующей Граненой башни. А если представить, что разрушители добрались бы и до стоящей напротив Всехсвятской церкви, то на память о ней нам осталась бы угловая ротонда соседнего дома, явно заигрывающего с восьмигранником церковной колокольни.

Китайгородская стена продолжает незримо существовать, не только отражаясь в сегодняшних улицах. Это еще и огромный археологический памятник – по-прежнему неизученный и не участвующий в жизни городского пространства. Однажды автор брал интервью у Инессы Ивановны Казакевич, архитектора-реставратора, производившего обмеры частей крепости, снесенных при строительстве гостиницы «Россия». Она сказала: «Обратите внимание, что та стена, которая стояла до 1950-х по набережной и Китайгородскому проезду, – поздняя. Это перестройка XVIII–XIX веков. А подлинную кладку 1530-х, с красивыми глубокими печурами, мы нашли в археологических шурфах. Она и теперь сохраняется ниже уровня земли, также как нижние этажи башен, прежде полуподвальные. Так что стена не исчезла, она есть, она просто ждет».

Василий Блаженный

Вероятно, главное событие в биографии Красной площади и ключевое в русской истории – строительство храма Покрова на Рву, позже получившего второе имя – храма Василия Блаженного, в 1555–1561 гг. И одно из главных событий в национальном искусстве, совершенное воплощение мифического «русского духа». Собор радикально изменил смысл вполне прозаичного Торга. Тут же, понимаете, все разнообразие жизни – от плах с топорами до гулящих женщин, и вдруг на самом высоком месте, «на взлобье», воздвигается огромный храм совершенно невиданного облика, своей яркостью очевидно контрастирующий со строгой, аристократичной архитектурой тогдашнего Кремля.

Вид на Покровский собор с верхнего яруса Спасской башни, 1940-е

Мы с раннего детства привыкаем к этому образу и считаем его чем-то праздничным, великолепным, но в то же время нормальным, естественным, по крайней мере, для здешних широт. Однако если приглядеться внимательнее, то становится ясно, что он вообще ни разу не нормальный – в хорошем смысле слова, разумеется. Толкователи полагают, что Василий Блаженный – это условный образ рая, града небесного, Иерусалима наших грез, сложная богословская аллегория, отраженная в камне.

Согласно легенде загадочные зодчие Барма и Постник возвели невиданный для того времени храм о девяти отдельных престолах, вопреки повелению Иоанна Грозного, предлагавшего восемь. Надо заметить, что восьмипрестольный храм тоже был исключительно неожиданным замыслом, так как до той поры приделы именно приделывали к уже существовавшим храмам либо размещали их в боковых апсидах.

«Муж чудного рассуждения», – говорили о царе очевидцы. У этой характеристики может быть много очень разных смыслов, однако научным фактом остается то, что Иван Грозный, при всей сложности своего характера, был одним из умнейших, наиболее образованных, талантливых людей своего времени. Прекрасный литератор, автор духовных песнопений – стихир и возможный соавтор, сомыслитель наиболее великого памятника эпохи – храма Василия Блаженного.

Спорный девятый придел Покровского собора встал в совсем неожиданном месте – позади алтаря основного храма. Традиция была нарушена ради того, чтобы создать строго центрическую постройку, что вполне соответствовало прогрессивным идеалам итальянского Возрождения. При этом храм асимметричен при взгляде с площади и столь пестр и разнообразен в декоре, что поначалу напоминает шукшинское «железное болеро, краковяк вприсядку», ухабистую петрушку, у которой непонятно где зад, где перед (Мариенгоф называл его «поставленным на голову итальянским Арлекином»). Небольшое отступление от симметрии (шатер сдвинут к западу для размещения апсиды) и чехарда узорчатых глав сбивают с толку, но на самом деле это великолепно продуманная, выстроенная структура – центральный столп с четырьмя большими и четырьмя малыми приделами по осям и диагоналям соответственно.

План нижнего яруса Покровского собора с обозначением первоначального ядра и пристроек, включая несохранившиеся приделы XVII в. (по плану 1750 г.)

Столь же стройна и сложна символика храма. Грозный вообще любил хитрые умозрительные и богословские конструкции: известно, что еще в 1547 году он распорядился украсить своды Золотой палаты своего дворца росписью, отражавшей не только страницы Священного писания, но и все мироздание, от «ветров и времен года» до «пира премудрости». Собор Покрова на Рву был поставлен как памятник победе над Казанским ханством, и здесь двадцатипятилетний Иоанн Васильевич, триумфатор и философ, попытался отразить идеальное мироустройство средствами архитектуры. Это Небесный Иерусалим и одновременно Китеж русских сказок: центральный шатер и полукруглые закомары со звездами под ним – небесные своды^[36]. Западный Входоиерусалимский придел – как ворота города, крепостная башня с бойницами-машикулями. Большие и малые приделы – монастырские и слободские храмы волшебного города. Треугольники-вимперги на стенах – крыши его теремов. Поздняя кровля галереи скрывает необычные, составленные из кирпичных шайб пилястры под ними – это имитация бревенчатых срубов городского посада. И неуемная Пасхальная радость в каждой детали – рай все-таки.

Странно, что собор велик со стороны, а внутри тесен и неудобен. Так и задумано, говорят толкователи, ибо этот храм – алтарь Отечества, а самой церковью стало прилегающее к нему пространство у главных ворот Кремля, которое вскоре и стали, наконец, называть Красной площадью. Основные церемонии (в т. ч. знаменитое шествие Патриарха «на осляти» в Вербное воскресенье) проводились снаружи, окружая храм толпой молящихся, трибуна Лобного места играла роль амвона.

Схема общей панорамы Кремля и Покровского собора конца XVII в. из Замоскворечья, от начала Большой Ордынки. Рисунок автора

Собор поставлен меж Кремлем и Китай-городом, в новом центре растущей столицы. Поставлен идеально: представьте его в любом месте Кремля – он наведет переполох, будет спорить с великолепной строгостью соборов. Заметьте, что при всей своей вертикальности Василий Блаженный и Иван Великий не конкурируют друг с другом, фактически увидеть их вместе можно было лишь с дальних ракурсов. Или представьте себе, что на Красной площади стоит любой соборный храм XVI века, построенный по канону, то есть имеющий главный фасад, внятно зафиксированный в пространстве. Он бы стал убедительным центром площади, а Блаженный, круглый, как карусель, как стоящий на небе дворец из русских сказок, взял на себя всю Москву, если не всю Россию^[37].

Знаменитая «Книга об избрании на царство Великого Государя, Царя и Великого Князя Михаила Федоровича» повествует о событиях 1613 г., но показывает Москву начала 1670-х.

Можно рассмотреть много интересных деталей: Спасская башня уже надстроена, а галереи и крыльца собора еще нет, зато сохраняются декоративные полуглавы в основании его шатра. Алевизов ров с двух сторон огражден зубчатыми стенами, подпорная стена собора имеет нарядный парапет, а в нижних углах рисунка видны фрагменты Торговых рядов

«Алмазный дворец словно мельница вертится, и с того дворца вся вселенная видна – все царства и земли как на ладони»^[38]. Василия Блаженного надо смотреть, обходя с разных сторон и желательно под звон колоколов. Если архитектура – застывшая музыка, то он – воплощенный праздничный благовест. Колокольный звон действительно оживляет его диковинные линии – совсем как у Лентулова. Чтобы лучше понять, каким потрясающим событием было для Москвы явление Покровского собора, вспомним, что город до сего момента был в основном горизонтален. Кремлевские башни не имели шатров, храмы – колоколен, единственной подчеркнутой вертикалью был столп Ивана Великого, но и он в ту пору был заметно ниже нынешнего.

Изобилие деталей, не встречавшихся ранее в русской архитектуре, ренессансная ясность планировочного решения, отдельные конструктивные моменты (например, совершенно европейский кирпичный потолок западной паперти) позволяют полагать, что к созданию нашего главного национального символа также приложили руку вездесущие иноземцы. Патриотам в утешение в документах точно оговорено: храм ставили русские мастера Барма и Постник. Но почему бы не предположить, что они работали в консорциуме с неким позабытым заезжим мастером, а может, и сами учились на пятерки в каком-нибудь европейском университете (как их знаменитый современник Иван Федоров)^[39].

Теперь говорят, что принятая в советские годы парадигма о том, что русская народная архитектура создавалась руками народных, желательно крепостных мастеров, ориентируясь на достижения крестьянского деревянного зодчества, здорово затормозила процесс осмысления истории искусства. Что если перестать щуриться и посмотреть на факты как они есть, то окажется, что участием иноземных зодчих в создании наших главных святынь стоит скорее гордиться – потому что город развивался, как подобает нормальной европейской столице, опираясь на античные традиции и не брезгуя чужой мудростью, даже если она латинянская.

Любой храм – аллегория Царствия небесного.

Но создатели Блаженного пошли дальше, создав не то что образ, а фактически макет русского рая, строго следуя масштабу один к бесконечности

При этом очевидно, что ничего подобного Покровскому собору не было прежде ни у нас, ни у них. Ранее предполагалось, что его предшественницей могла быть пятибашенная Дьяковская церковь, в которой Барма и Постник оттачивали мастерство, прежде чем взяться за создание своего главного творения. Но теперь вроде считается доказанным^[40], что она, наоборот, является поздней упрощенной репликой и что Покровский собор, как подобает истинному шедевру, был взрывом сверхновой, не имеющей прямых прообразов. В нем удивительно все, от общего замысла до самых мелких деталей, – дико интересно рассматривать его изнутри и снаружи, удивляясь многообразию находок. То кирпичная чешуя, то шарики, то шашечки, то фаянсовые звезды, то золотые подвески. И, конечно, невероятные луковицы куполов, появившиеся чуть позже, в царствование сына Иоанна Грозного, государя Федора Иоанновича.

Декоративные аркады в интерьере Входоиерусалимского придела кажутся довольно очевидным напоминанием об интерьере храма Гроба Господня в Иерусалиме

Интересно, что храм, кажущийся совершенно гармоничным, единым художественным высказыванием, на самом деле рос, как диковинное растение. Что сначала он имел шлемовидные главы, подобные сохранившейся главе собора Высоко-Петровского монастыря в Москве. Потом прибавились не только купола, но и шатровые крыльца с замечательной травной росписью сводов, а потом храм оброс еще одним нижним ярусом придельных церквей, первым из которых был придел над захоронением Василия Блаженного, поставленный в 1588 году. То есть то, что сейчас выглядит дико сложным, было еще сложнее, и к этому надо добавить окружение храма – почти вплотную примыкающие к его подпорным стенам кварталы и лавки Торга. Сегодня простор Васильевского спуска дает возможность любоваться чистотой архитектурного замысла, но изначальный контекст храма был совсем иным.

План 1750 г., на котором подле собора показаны Кофейная палата у Спасского моста, отделяющее храм от площади полукольцо торговых лавок и отдельная группа из церквей у соборной колокольни с лестницей, соединяющей задний двор с Москворецкой улицей. А также каменные здания бывших Тиунских палат (занимаемые Берг-коллегией и Сыскным приказом) и мелкие дворы купцов и церковнослужителей

На первый взгляд бросается в глаза странное несоответствие невероятно праздничного образа Покровского собора с тем, что мы со школы знаем о грозненской эпохе. Как с этой радостью соотносятся лютая тирания, ужасы опричнины и тому подобное? А никак. И Грозный – царь, которого мы привыкли видеть в образе старца с безумным взором, – был когда-то юн и прекрасен, талантлив и успешен, имел любимую жену-красавицу. Но в год завершения строительства Покровского собора внезапно умирает молодая царица. Советские археологи подтвердили версию самого Грозного: в костях зашкаливает свинец и ртуть, Анастасия действительно отравлена кем-то из приближенных.

С этого момента подозрительность Иоанна Васильевича принимает глобальные масштабы, начинается вторая половина его царствования, с опричниной и прочими бедами. Архитектура этого времени строга и лаконична, а тема, открытая Бармой и Постником, получит развитие лишь через семь десятилетий, когда восставшая после Смутного разорения страна снова начнет радоваться жизни и русские города расцветут узорочными храмами, такими же яркими, как до поры одинокий собор на Красной площади столицы.