Александр Мирошниченко
Сборник. Рассказы, сказки, причти, миниатюры
«Но я меня есть ты…»
Приснился ручей. Вернее, сам ручей был скрыт густым кустарником и плакучей ивой, но выдавал себя мягким и чистым журчанием, которое ласкало слух и не давало возможности обмануться. Разведя ветви ивы, Паша увидел его. Но это был не просто ручей, а самое его начало – небольшой родник. Вода, избавившись от подземного плена, стремилась нежными звуками поделиться со всеми этой своей радостью. Очевидно поэтому услышанное радовало в высшей степени.
Только потом Паша осознал истинную причину своего восторга – он слышал. И звуки ручья, и шум ветвей старой ивы, и далёкое пение неведомой птицы он хорошо и отчётливо слышал. Показалось даже, что его разбудил звук будильника. Но просыпаясь, Павел понял: возможность слышать осталась во сне, из которого его вытолкнули яркие вспышки и вибрация будильника.
Чтобы там не говорил психолог, слышать – это здорово. Может, когда-то, со временем другие органы чувств и расширят свои возможности и они в достаточной мере компенсирует отсутствие слуха. Но сейчас, каждый раз после сна, в котором были звуки, Павел находился на грани отчаяния. И это он сегодня ещё во сне не слышал музыку.
Именно осознание, что он уже никогда не сможет не только исполнить музыкальное произведение, но даже слышать, и было самой большой проблемой, которую не мог решить очень хороший человек и психолог Илья Львович.
Но кое-чего Илья Львович всё же добился. Он оставил у Павла надежду, что его проблема со слухом – это не навсегда. И пусть вероятность такого развития событий и мизерна, но всё же, там, глубоко в сознании, куда Павел не пускал никоим образом своё отчаяние и не заглядывал сам, оставалась крохотная доля надежды. Но она постепенно сжималась и Павел хоть и боялся себе признаться, но осознавал, что когда-то исчезнет и она.
И о музыке можно будет забыть.
Ещё в младших классах единожды услышав в исполнении симфонического оркестра Первый концерт Чайковского Павел понял, что ничего иного в этой жизни кроме музыки его не интересует. И не было сомнений в исполнении мечты, не случись тот полёт. Они с мамой возвращались с летнего отдыха у моря и в самолёте произошла разгерметизация.
«Резкая декомпрессия», – назвал это врач отоларинголог, к которому Пашу привели на приём, когда выяснилось, что он оглох.
Там, в самолёте от страшного шума перестали слышать все. Но через какое-то время слух вернулся. Ко всем, кроме Павла. Доктор заверил, что и у Павла будет всё хорошо.
– Баротравма, конечно, имеет место, но не больше, чем у остальных пассажиров.
Когда же его прогноз не оправдался ни через месяц, ни через шесть, он заявил, что здесь нужен другой специалист.
Так и появился Илья Львович, который детально разобрался в ситуации и объяснил родителям и Паше – проблема не в резком изменении давления, негативно влияющем на барабанные перепонки. А в том, что тогда на борту самолёта ребёнок увидел, свою маму, потерявшей сознание, а воспринял это, как её смерть.
Паша, всегда внимательно относившийся к инструкциям и правилам, хорошо знал: если в полёте из специальной ниши выпадает маска, то её нужно немедленно надеть. И сделал это. Мама же спала через одно пустое место от него. И Павел не мог дотянуться, чтобы помочь ей. Он отстегнул привязной ремень и в этот момент самолёт стал резко снижаться, а Пашу наоборот подбросило под потолок салона. Он ничего не мог поделать несколько долгих десятков секунд и, увидев, что лицо мамы начинает синеть, закричал так громко, как только мог. И стало очень тихо. Не было ни криков других пассажиров, ни шума воздуха, врывающегося в салон, ни звука моторов. Услышав это, прибежала стюардесса. Паша хорошо заполнил, что она была босиком, а в руках держала баллон с маской. И синева стала уходить с лица мамы, когда она задышала кислородом.
Психолог объяснил, что полная глухота – это результат сочетания декомпрессии и сильного стресса. Одна разгерметизация самолёта не могла быть причиной. Значит слух должен вернуться. Это говорил он долгих четыре года назад. Со временем формулировка изменилась на «скорее всего вернётся», а потом и на «будем надеяться».
В любом случае приходилось осваиваться в новой жизни, где нет звуков. И о музыке нужно забыть. Паша один раз попытался играть на своей трубе, но не услышав реакции на привычные действия ощутил почти физическую боль и больше в руки любимый до этого инструмент не брал. Мама пыталась найти ребёнку хоть какую-то специальность, связанную с музыкой, но тщетно. И в конце концов, Павел занялся ремонтом радиоэлектроники. И, однажды их фирма монтировала оборудование студии звукозаписи.
В перерыве, когда никого не было, он подошёл к ударной установке и, взяв, лежащую на большом барабане палочку легонько стукнул ею по пластику. Воспроизведённого звука Паша не услышал, но приятная вибрация от мембраны барабана через палочку передалась руке и потом всему организму, вызвав давно забытое ощущение звука.
Павел сел на круглый табурет, который музыканты называют троном, и взял вторую палочку. Постукивания ими по барабану вызвали небывалый восторг. И сам того не осознавая, Паша стал воспроизводить ритм к давно забытым мелодиям, слышанным, в прошлой жизни, в которой у него был слух.
Неожиданно кто-то резко затряс Пашу за плечо. Паша обернулся и только теперь увидел хозяина ударной установки. Лицо его было раздражённым, а губы резкой артикуляцией воспроизводили:
– Я к кому обращаюсь?
– Извините, я не слышал…, – начал Павел, но барабанщик его прервал.
– Так слушать надо.
– Филя, он не слышит. В смысле глухой, – сказал другой музыкант.
Барабанщик удивлённо посмотрел и засмеялся.
– Нормально для ударника. Мне тоже говорят, что я никого кроме себя не слышу.
Потом сел за установку и, взяв палочки, сказал:
– Но дрова нужно свои иметь.
– Дрова? – уточнил Паша, сомневаясь правильно ли он прочитал сказанное по губам.
– В смысле палочки. И чужие без спроса брать нельзя.
И если до этого момента надежда на восстановление слуха постепенно съёживалась, то после описанных событий сей процесс прекратился. Появилась цель – научится стучать на барабанах. Ударные – это тоже музыка. И очень важная её составляющая – ритм. И то, что играть в группе, если не слышишь других музыкантов нельзя и, что выступать соло на ударных невозможно, для Паши не имело никакого значения. Поскольку каждое соприкосновение палочки с мембраной барабана или металлом тарелки отдавалось во всём организме вибрациями и это была самая настоящая музыка. По крайней мере из всех доступных.
А ещё у Паши была подруга. Именно так: в прошедшем времени – была. Они с Аллой были знакомы… трудно вспомнить, сколько. Правильно будет сказать: «Всегда».
Родители их вселились в соседние квартиры, когда ни Паши, ни Аллы ещё не было на свете. Поэтому знали Паша и Алла друг друга столько, сколько помнили себя. К тому же они ходили в один детский сад, и в одну школу. И как-то само собой разумелось, что и семья у них будет одна. Об этом они договорились ещё в первом классе и поклялись, что если кто передумает, то сразу же скажет. А поскольку никто такой разговор не заводил, выходит, что договор в силе.
А когда с другом случилось то, что случилось, Алла первая к нему пришла и написала, что выучит язык глухих. В глазах у Паши запекло, а в горле образовался ком.
– Не веришь? – написала девочка, истолковав по-своему молчание друга Алла, – Вот смотри. Это: «Я» – и она показала жест. – Это: «Ты». Это: «Мы друзья».
И если бы Паш пришлось выбирать: слышать и заниматься музыкой или вот так, как сейчас, но, чтобы рядом была Алла, выбор Паши был бы очевидным. Без Аллы он своей жизни не представлял.
Но оказалось – выбирать не Паше. Ирина Георгиевна – мама Аллы, и раньше не сильно серьёзно относилась к детскому увлечению дочки, считая, что такая красавица и умница достойна лучшей партии. А после того, как с Пашей случилось несчастье, она приняла однозначное решение вмешаться в ситуацию. С присущей ей напором, но, сохраняя хорошие отношения с дочерью.
И нужно сказать – по части выстраивания всевозможных схем достижения своей цели, равных Ирине Георгиевне не было. Нет сомнений: если бы возникла необходимость устроить титул пэра для своего мужа или, допустим организовать приезд какой-нибудь звезды Голливуда на День знаний в школу, она бы это осуществила. Но руководству школы американские артисты были неинтересны, а для мужа она обеспечила куда лучшее место – он, будучи замечательным поваром, работал в МИДе. Конечно, благодаря своей благоверной, имеющей хороших знакомых везде, в том числе и в департаменте управления делами министерства иностранных дел. И с учётом высокой квалификации супруга, они имели возможность периодически выезжать в короткие командировки в различные страны, где в посольствах или консульствах можно было использовать российский технический персонал.
Надолго покидать столицу Ирина Георгиевна не решалась, поскольку так можно потерять нужные связи. А пару месяцев вдали от родины, позволяли оставаться в теме всего происходящего.
Но будущее дочери – это особый случай и «неожиданно» подвернулась командировка в Стамбул. На словах Ирина Георгиевна не планировала долго там находиться. А дочь может поступить в университет забудет своё детское увлечение и уже можно будет подыскать хорошего жениха из сыновей высокопоставленных дипломатов.
Дело оставалось за малым: совладать с чувствами ребёнка.
И к этому женщина подошла с привычным напором и щепетильностью.
Для начала объявила всем, что они покидают столицу на несколько недель, максимум месяц-полтора. Позже придумывать причины задержки с отъездом труда не представит.
Потом Ирина Георгиевна нашла среди знакомых специалиста, который организовал полный контроль над каналами связи дочери с Павлом. Это оказалось довольно просто. Нужно было устроить «пропажу» мобильника Аллы, а на новом телефоне заранее установить переадресацию всех видов коммуникаций через старый, куда приходили сообщения от Паши.
Но техническая сторона была важной, но не определяющей темой.
Переписку следовало организовать таким образом, чтобы их чувства постепенно остыли. А для этих дел у Ирины была подруга Алевтина – практикующий психолог, которая по рекомендациям хорошо зарабатывала на обеспеченных приятелях и знакомых Ирины.
Посему робкие попытки Алевтины посоветовать не вмешиваться, были резко пресечены.
И процесс пошёл. Алла, ничего не подозревая, писала сообщения другу. Они попадали к матушке, которая немного их редактировала и отправляла Павлу. Ответы приходили на старый телефон и заботливая маман их также немного изменяла перед тем, как они попадут дочери. Так из переписки постепенно ушли романтическо-любовные интонации, превращая её в рутинное общение старых друзей, у которых общих тем становится всё меньше.
Мама Павла, увидев, как сиял сын, когда рассказывал об игре на барабанах, безапелляционно потребовала у мужа отложить приобретение моторной лодки в пользу ударной установки. Отец, само собой не сопротивлялся, да, и понимал бесполезность. К тому же он чувствовал свою вину, за то что не полетел с женой и сыном, хотя это бы ничего не изменило.
А ещё пришлось машину оставить без гаража, поскольку играть дома Павел однозначно не мог. А в гараже – стучи не хочу. Со временем на упражнения стали наведываться сверстники. Кое-кто даже предлагал играть вместе. Но Паша не решался. Боялся быть смешным, выбиваясь из общей композиции. Но, когда гараж уж не вмещал всех желающих послушать глухого барабанщика, друзья вытащили его установку в подземный переход. На все сомнения Пашки друг Серёга отрезал:
– Художнику нужен зритель, – и не дав возразить, добавил, – И родителем поможешь материально.
Паша внимательно смотрел на губы друга, который специально хорошо артикулировал слова, чтобы Паше было легко понимать. И слова друга его поразили.
Нет, Паша не сидел на шее у родителей, но сама мысль, что ему за игру на барабанах могут заплатить, как настоящему музыканту, ошарашила.
«Что же это получается? Если тебе платят за исполнение, то ты уже вроде можешь назвать себя музыкантом?», – рассуждал Павел и боялся дать, как положительный, так и отрицательный ответ.
Но в первый же день, едва начав стучать, ещё не войдя в кураж, Павел увидел, как спешащая девушка улыбнулась ему и бросила мелочь в специальную коробку.
Она ещё что-то сказала, но губ её было видно и Паша не понял.
Чуть позже, когда утренний поток, спешащих на работу и на занятия спал, многие прохожие останавливались послушать. Правда ненадолго. И Паша понимал: то что он исполняет – это не совсем музыка. Скорее – это можно отнести к шоу, к концертному номеру, но назвать музыкой звучание одних ударных, он не решался. Когда ударник выдаёт соло в композиции – это совсем другое дело.
Иногда к Паше захаживал престарелый мужчина с аккордеоном. Звали его Кузьмич и его место было в ближайшем сквере. Он поначалу предлагал исполнять что-то дуэтом, но Паше нужно было очень пристально следить за пальцами музыканта и это сильно напрягало. Поэтому они в конце концов, когда Кузьмич наведывался в гости, стали исполнять свои произведения по очереди.
В любом случае для Павла каждое такое выступление доставляло колоссальную радость. Которая немного меркла от всё более редких и всё более формальных сообщений своей любимой. Сначала сообщения были наполнены эмоциями, воспоминаниями и надеждой на скорое возвращение. Но со временем они становились более сухими и формальными. Мол, нужно что-то написать, вот и рассказываю про город, в котором живу. Описываю достопримечательности. Казалось, писал их совсем чужой человек. Но на все вопросы, не случилось ли чего, Алла отвечала: всё нормально. Жаловалась, что сильно устаёт. А ещё Павла задевало, что Алла совсем не разделяла его восторга по поводу игры на барабанах. Она же, лучше всех осознавала, как это важно для Паши.
Алла, как и обещала, писала сообщения Павлу ежедневно, а иногда и по нескольку раз на дню. Это несмотря на то, что подготовка к экзаменам занимала всё время. И Павел отвечал в таком же ключе, но только первую неделю. Затем ответы стали приходить не на каждое сообщение, а со временем и ни каждый день. Алла прямо спросила ни появилось ли у него новое увлечение. Он опровергал, но как-то всё это было не очень убедительно.
А Ирина Георгиевна в это время каждое сообщение дочери и её друга отправляла Алевтине, которая их редактировала. И уже изменённые, в соответствии с законами психологии, сообщения доходили до адресата.
– Прости мне грехи мои, Господи, – завершала каждый разговор с подругой психолог, понимающая на что направлена её деятельность.
На что Ирина заверяла, что они спасают девочку от глупости, о которой она потом жалеть будет.
И неизвестно каких результатов бы добились подруги на ниве «спасения невинного дитя от необдуманных поступков», если бы не поступил Ирине Георгиевне очень важный звонок, когда она принимала душ. И возникла необходимость срочно записать номер телефона очень нужного и важного человека.
– Алка, запиши, – крикнула Ирина дочери, приоткрыв дверь.
– У меня ручки нет, – ответила Алла.
– Возьми в моей сумочке, – торопясь, попросила Ирина и через несколько секунд поняла свою ошибку.
Она быстро обмоталась полотенцем и вышла из душевой. Но было уже поздно. Алла смотрела в свой старый смартфон, который «пропал» при неизвестных обстоятельствах.
– Мама, это, что?! Это, что такое, я тебя спрашиваю? Как ты могла?
По щекам дочери катились крупные слёзы.
– Если это истерика, то иди истерить в свою комнату, – холодно ответила Ирина, – Если вопрос, то дай матери одеться и я тебе всё объясню.
Самообладание мамы удивило и заставило ждать, что скажет мать. Алла сидела, глядя на свой потерявшийся телефон, который рассказал о всех проблемах её общения с Павлом.
Ирина Георгиевна вышла минут через десять.
– Начнём с того, что я желаю тебе только добра…, – начала она заготовленную речь, но под пристальным взглядом осеклась и поняла, что все заготовки сейчас ни к месту.
– Ты помнишь дядю Валю? Моего одноклассника, – спросила после паузы Ирина.
– Тот, который всегда с немытой головой и поёт под гитару?
– А ещё напивается на каждом празднике и кричит, что все кругом виноваты в его несчастной жизни. Так вот, этот самый Валя, моя первая любовь. Ты даже себе представить не можешь, как я его любила. Он же в молодости красавчиком был. Глаз не отвести… это сейчас… Впрочем, не важно. Матушка моя в отличие от меня видела его объективным взглядом и понимала, что за жизнь будет у её дочери окажись она рядом с таким типом. И перед выпускным, когда уже нужно выходить из дому, сожгла утюгом моё платье. Вроде нечаянно. Я поняла её умысел и устроила истерику. Заявила, что голой пойду. Но решимости идти в нижнем белье хватило только до подъезда. Там услышала, что кто-то идёт по лестнице и побежала домой. Матушка часа через полтора всё исправила и я с опозданием явилась на выпускной. А мой Валечка в это время уже набрался и зажимался с Юлькой из параллельного класса.
Ирина Георгиевна замолчала. Алла тоже осмысливала услышанное.
– Я где-то читала, что женщина всё может простить своему мужу, кроме собственной нелюбви к нему. Теперь я поняла почему ты презираешь папу…
– Я? Откуда такие мысли…
Попыталась возразить Ирина Георгиевна, но под пристальным взглядом дочери замолчала.
– Я не всех твоих любовников знаю, но и того достаточно, чтобы понять…
Ирина резко вспыхнула и, осознав это, покраснела ещё сильнее.
– Если бы ты осталась с дядей Валей, то он бы мог стать звездой эстрады. Он же талантливый, но какой-то надломленный…
– Пить нужно меньше. И по бабам шляться…
Ирина опять осеклась под взглядом дочери.
Пауза длилась очень долго. Мать и дочь сидели неподвижно и были благодарны друг другу за это молчание.
– Мама, я люблю тебя. Но так нельзя.
– Родишь себе дочь, тогда посмотрим, как ты оценишь моё поведение.
– Мама, ребёнок – это не собственность…
Ирина глубоко вздохнула, достала из сумочки зеркало и салфетку. Стёрла расплывшуюся тушь. Потом взяла телефон и набрала номер.
– Ольга Афанасьевна, сделайте мне билет в Москву. Нет. Алле. Да по семейным обстоятельствам. С консулом я договорюсь. Дата? – Ирина посмотрела на дочь вопросительно, – Она сама скажет, – и протянула Алле телефон.
Кто-то разместил в сети ролик и назвал его – «Глухой барабанщик». Паша посчитал это унизительным и даже жаловался. Но жалобу не приняли. Администратор только шутливо ответил, мол, все барабанщики в конце концов глохнут от грохота. Серёга же порадовался рекламе и действительно публики стало больше. Некоторые зрители специально приходили послушать.
Павла раздражала эта популярность основанная на его физической проблеме. И Серёга раздражал своей радостью по поводу растущему числу поклонников. И мама раздражала, когда хвалила сына. Раздражали сквозняки в подземном переходе, впрочем, как и жара.
Хотя было понятно, что единственной причиной его состояния была Алла. Вернее её отсутствие. Но признаться в этом себе Паша боялся. И изливал своё раздражение на всех и всё вокруг.
Этим утром зрителей было ещё мало. Паша только начал, как на его плечо легла крепкая рука Кузьмича.
– Ты, парень, очень злой в последнее время, – медленно, чтобы сказанное было понятно по губам, говорил коллега, – А народу доброта нужна. Злости и раздражения всем в собственной жизни хватает. А если человек остановился послушать тебя, то ты ему благодарен будь, что он своё время тратит.
Старый музыкант сел на принесённый с собой раскладной стул и заиграл что-то очень тёплое. Павел не видел, что тот играет, но по лицам зрителей почувствовал эту теплоту.
– Теперь, давай ты, – сказал Кузьмич, закончив.
И Павел стал исполнять свою партию.
«Жаль, что не труба», – подумал он. Потому что очень хотелось порадовать слушателей. Они же действительно не виноваты, в Пашиных проблемах. Никто не виноват, что Алла уехала и общается странно. Павел представил Аллу. Воображение оказалось столь острым и реальным, что по правой щеке покатилась слеза. Но это было прекрасно. Именно так звучит ритм любви. И всё-всё кругом стало волшебным. И девушка-зрительница улыбавшаяся ему казалась похожей на Аллу. Немного повзрослевшую и сильно загоревшую Аллу.
Павел задержал взгляд и с удивлением прочитал по губам девушки:
– Я тебя люблю.
И как молнией пронзило – это Алла. Она приехала и она любит. Павел понял, что ему очень нравится, нет он даже любит, это место, куда приходят незнакомые люди его послушать. Любит зрителей, свои барабаны, мудрого Кузьмича, Аллу.
И разразился такой кодой, которая вместила в себя все эти чувства.
– Вот это совсем другой дело, – услышал Павел слова Кузьмича, который растянул меха аккордеона и заиграл «Весенний блюз» Трофима.
Паша включился и Кузьмич удивлённо посмотрел на коллегу, не прерываясь, и опять обернулся к публике.
А Паша хорошо слышал, как старый музыкант хрипло, как и положено для блюза, поёт:
«Но у меня есть ты, значит Господь со мной».
