Александр Михайловский
Война за Проливы. Решающий удар

Вместо пролога

3 июля 1908 года. 03:56. Международное положение в Европе в последние предвоенные минуты.

Смерть австро-венгерского императора Франца-Иосифа ни на гран не поколебала решимости российского императора Михаила разрушить до основания это зловредное образование – Австро-Венгерскую империю, и распихать по углам ее протухшее наследство. Вечером второго числа был подписан Манифест о начале войны, после полуночи его зачитали в ротах, батареях, сотнях и эскадронах, а к рассвету все уже было готово к началу банкета. Батареи – на позициях, роты и эскадроны – на исходных рубежах для атаки. Как правильно сказал эрцгерцог Франц Фердинанд, в надлежащее время у корпуса генерал-лейтенанта Бережного (помимо штатных для морской пехоты батарей из четырех 82-мм минометов в каждой роте и по четыре «самовара» калибром в 120-мм в каждом батальоне) нашлась и артиллерия, и кое-что похлеще, на военном языке называемые «средствами усиления».

И этим усилением был не только самоходный артиллерийский дивизион, дивизион «Буратин» и дивизион РСЗО Торнадо-С, танковая рота на Т-72, прибывшие из будущего вместе с эскадрой адмирала Ларионова. На время операции на сугубо сухопутном направлении главного удара корпусу генерала Бережного была придана отдельная тяжелая артиллерийская бригада^[1] резерва Императорской Ставки в корпусное подчинение, а также по одному отдельному артдивизиону пятидюймовых орудий образца 1907 года из того же резерва на каждую бригаду. При этом с воздуха действия корпуса будет поддерживать разведывательная эскадрилья «утят» (12 аналогов У-2) и единственный пока в имперских ВВС полк «ишачков» (24 аналога И-5).

Император Михаил Второй и в самом деле сделал ставку на победу одним таранным ударом в наиболее уязвимое место противника. Поэтому группировку на главном стратегическом направлении он по возможности старался усилить всеми возможными способами. Помимо корпуса морской пехоты, там будут задействованы 1-й, 18-й и 22-й армейские корпуса. Все эти четыре корпуса составят Армию Особого Назначения, подчиняющуюся непосредственно Императорской Ставке. Подготовка и вооружение у первых двух корпусов если и хуже, чем у головорезов Бережного, то ненамного. В мирное время оба этих соединения дислоцируются в Санкт-Петербурге, а потому, наряду с Гвардией, находятся под пристальным вниманием самого императора. 22-й армейский корпус, местом постоянного расквартирования которого является Гельсингфорс, немного попроще, но и его боеготовность на высоте. Финляндия вообще не самый простой участок работы, там до сих пор до конца не задавлены очаги сепаратизма и шведского реваншизма.

Но и это далеко не все: если прорыв Армии Особого Назначения через Татры не вынудит Австро-Венгрию к капитуляции, в дело пойдет дислоцированная сейчас во втором эшелоне 1-я конная армия под командованием генерал-лейтенанта Федора Артуровича Келлера, который имеет заслуженную славу лихого и отчаянного командира. Шашки наголо – и широким веером с севера на юг, с приказом жечь все что горит, навстречу такой же конной армии за номером два, под командованием генерала Брусилова. И тогда речь пойдет уже не о капитуляции, а о полном уничтожении.

А на той стороне границы, в полосе будущего прорыва, пехотная бригада из сотой дивизии регулярной австро-венгерской армии и три дополнительных батальона венгерского гонведа сейчас торопливо роют жиденькие окопчики вокруг приграничной железнодорожной станции Тшебиня. Против силы, готовой на них обрушиться, их укрепления выглядят несерьезно, и расквартированные в Кракове (волшебное слово «казарменный фонд») основные силы первого армейского корпуса не смогут прийти к ним на помощь. На этот крупный приграничный мегаполис навалятся одновременно первая и вторая русские армии, обеспечивающие прорыв группировки генерала Бережного – они стиснут его железным кольцом окружения и при необходимости возьмут штурмом, если даже для этого придется не оставить от него камня на камне.

Основные силы австро-венгерской армии в Галиции расположены на востоке этой австро-венгерской провинции, в окрестностях Перемышля (X армейский корпус) и Лемберга (XI армейский корпус). По старым планам, составленным еще до распада австро-германского альянса, с началом войны эта группировка должна была наступать на север, срезая выступающие в Европу Привисленские губернии Российской Империи. Но теперь, по известным причинам, такой образ действий не представлялся возможным, и галицийская группировка австрийской армии приготовилась отчаянно защищаться от натиска третьей и четвертой русских армий, с боями отходя на карпатские перевалы.

В общем и целом действия сторон должны были повторить Галицийскую битву 1914 года нашей истории – с той лишь разницей, что на этот раз Австро-Венгрия не имела возможности для проведения мобилизации и так же, как и Россия, могла рассчитывать только на армию мирного времени. Только в России части постоянной готовности по численности в несколько раз превышают австро-венгерскую армию, и ни о каких встречных наступлениях (какие имели место в сражении за Галицию в нашей истории) Франц Конрад фон Хётцендорф ныне не может и мечтать. Только оборонительное сражение – с поэтапным отступлением с рубежа на рубеж и последующей жесткой обороной на карпатских перевалах. Да только незадача австрийского командования заключается в том, что Галиция – это не основное, а отвлекающее направление наступления, и, невзирая на ярость, с которой русские солдаты будут рваться вперед, судьба войны решится не здесь. К тому моменту, когда австро-венгерский солдаты отойдут на перевалы, все уже закончится, и будет поздно махать кулаками после драки.

Еще южнее, в Трансильвании, XII армейский корпус австро-венгерской армии готовился к наступлению на Бухарест. Франц Конрад фон Хётцендорф, уверенный, что кругом враги, решил, что объявление мобилизации в Румынии предшествует ее присоединению к врагам Австро-Венгрии, и приказал нанести превентивный удар. Уж на румын возможностей австро-венгерской армии хватит с гарантией. И в то же время на территорию все той же несчастной Румынии с востока собиралась вторгнуться пятая русская армия, с запада – четвертая болгарская. В то же время шестая русская армия грузится на пароходы в Одессе, Николаеве, Херсоне и Севастополе – чтобы под прикрытием Черноморского флота десантироваться на черноморском побережье Румынии, в том числе и в Констанце. Король Кароль, объявляя мобилизацию, не рассчитывал на такое тотальное окружение его страны и последующую схватку победителей над хладным трупом румынского государства.

На сербском фронте война началась как бы сама собой. Там австро-венгерская осадная артиллерия через реку бомбардирует Белград, а в ответ за Дунай летят снаряды из сербских пушек. Там льется кровь, умирают солдаты и мирные жители, а на Качинском аэродроме в Крыму готовятся к вылету почти на пределе своего боевого радиуса самолеты из бывшей авиагруппы «Адмирала Кузнецова» – единственная возможность наказать хулиганов и напомнить сербам о том, что они не одиноки. Сербия готова к сражению за свое будущее, ее солдаты храбры и готовы умереть, потому что они сражаются за свою землю и свободу. Огнем восстания полыхает уже вся Босния и Сербская Краина в Хорватии, там тоже гремят выстрелы и льется кровь, ибо хорваты, венгры и австрийцы ответили на сербское восстание безудержной резней, не замечая, как к ним самим присматривается молодой хищник по имени Италия. Ливия пока позабыта, теперь главный интерес итальянского короля – Триест и окрестности. В Риме уже прикидывают, сколько они смогут получить от русских, если откроют против Австрии еще один фронт.

Готовится к войне и Германия, причем эта подготовка напоминает безумную чехарду, способную запутать кого угодно. Там, как и в Австро-Венгрии, три дня назад объявили мобилизацию, солдаты кадровой армии в местах постоянной дислокации торопливо грузятся в вагоны, чтобы отправиться на фронты будущей войны, а их место в казармах занимают свежеобмундированные резервисты из ландвера. Одни поезда мчат на запад в Эльзас и Лотарингию, а также на бельгийскую границу, другие направляются на юг – в Саксонию и Баварию, откуда открывается прямая дорога на Вену и Прагу. Лозунг «все немецкое должно быть немецким», брошенный русским императором Михаилом, все больше овладевает германскими массами, и от этой идеи беспокойно оглядываются даже в Швейцарской Конфедерации. А ну как их тоже коснется это поветрие? Кайзер Вильгельм – личность политически непредсказуемая, сегодня он собрался прирезать к себе Австрию, а завтра дело дойдет и до Швейцарии.

Но никому невдомек, что вся эта деятельность – больше напоказ, на потребу шпионам из французского Второго Бюро, а на самом деле в Эльзасе уже все готово для начала последней франко-германской войны. Серьезные люди в мундирах цвета мышиной шкурки, поплевав на руки, уже взялись за кирки и заступы, готовясь перечеркнуть континент окопами от швейцарской до голландской границы. А их офицеры в пикельхелмах размечают сектора обстрела для пулеметов, под огнем которых в землю будут тысячами ложиться пуалю в таких красивых разноцветных мундирах: синий верх, красный низ и большие ярко-красные петлицы с номером полка. Для удобства прицеливания германских шютце (стрелков) не хватает только белой мишени, намалеванной на пузе жалких лягушатников.

А у лягушатников свои заботы: у них бедлам пополам с публичным домом, пожар и наводнение одновременно. Пролет лондонского метеора (теперь никто не назовет его тунгусским) сорвал со своего места не только президента Армана Фальера, но и множество других важных и осведомленных господ. Подобно стае вспугнутых уток со своих насиженных гнезд поднялись дипломаты с набережной Ка дэ Орсэ, чиновники разведывательного Второго Бюро, генералы Военного министерства, депутаты Национального собрания и другие важные господа, без которых невозможно правильное функционирование государственной машины. Это не значит, что принятие решений оказалось полностью невозможным, совсем нет. Просто оно стало дерганным, хаотичным и в значительной степени импульсивным и необдуманным. Главное, чтобы галльский петушок прокукарекал – а там хоть не рассветай.

В ответ на всеобщую мобилизацию в Германии началась такая же мобилизация и во Франции. При этом ультиматум кайзера «прекратить играть в войну» был проигнорирован, потому что французские генералы пребывали в полной уверенности в неизбежности германского нападения. А еще французская разведка раза в два занижала численность германских войск, из-за чего под вышитыми генеральскими кепи бродили мысли о реванше за франко-прусскую войну. По мнению галльских стратегов, Россия, единственная из всех потенциальных участников назревшего конфликта, не стала проводить мобилизации, а это значит, что она не сможет устоять против австрийской армии и кайзеру Вильгельму придется вынужден помогать своему бестолковому союзнику. Поэтому – аля улю пуалю – вперед, на Берлин и Петербург, как в славные времена императора Наполеона Бонапарта. А еще французскому правительству хоть чем-нибудь хотелось замазать стыд и позор, вызванный паническим бегством из Парижа всех облеченных властью, и единственным способом добиться, чтобы все об этом забыли, была война. В таких условиях кайзеру Вильгельму и делать ничего не надо: дерзкий галльский петушок сам кинется в пасть многоопытному германскому лису.

Кроме всего прочего, в определенных кругах французской правящей камарильи сложилась впечатление, что после смерти Франца-Иосифа его преемник Франц Фердинанд быстро пойдет на замирение русскими и германцами, а посему его желательно устранить. Ради блага Франции Австро-Венгрия должна биться с русскими до последнего солдата. Это мнение еще окажет существенное влияние на дальнейший ход событий, поскольку одними разговорами дело не ограничилось. Несколько групп, как бы сейчас выразились, левацких экстремистов, прикормленных Вторым Бюро, получили задание ликвидировать нового австро-венгерского императора. Как сказал один поэт: «пусть сильнее грянет буря».

Великобритания при этом была себе на уме – как раз в стиле продвинутого прагматизма, провозглашенного адмиралом Фишером. Пережив страх на грани самопроизвольного опрастывания кишечника, страна просвещенных мореплавателей не собиралась лезть ни в какие авантюры, тем более во имя целостности склочной старушки Франции. Получив заверения Берлина в том, что германская сторона ни при каких обстоятельствах первой не нарушит вечный нейтралитет Бельгии, в Лондоне успокоились и стали внимательно приглядываться к французскому порту Кале и его окрестностям. Ведь если бельгийский нейтралитет первыми нарушат французы, то у адмирала Фишера и его клики появится прекрасный шанс вернуть эту территорию под власть британского монарха и тем самым заработать себе дополнительные очки к выборам. Аравия – это хорошо, а Кале – еще лучше.

Все прочие игроки – вроде Испании, Португалии, Бельгии, Голландии, Норвегии, Швеции и САСШ – с одной стороны, считали, что назревающая судорога общеевропейской войны их не коснется, а с другой, приготовились делать на ней свои маленькие гешефты. Война у соседей – это всегда хорошо для всех, кто в ней не участвует.

Часть 33

Ретроспекция от 29 июня 1908 года. Российская империя, Привисленские губернии, Келецкая губерния, уездный городок Олькуш.

За два дня до предъявления ультиматума Австро-Венгерской империи (как раз накануне падения Лондонского метеора) фельдкурьер доставил в Олькуш именной императорский рескрипт, подчиняющий Армию Особого Назначения генерал-лейтенанту Бережному. Только он один в этом мире знает, как правильно организовать войну с Австрией, чтобы та оказалась стремительной, как взблеск молнии в грозовом небе, и такой же неотразимой.

В связи с этим назначением на следующий день командиры 1-го, 18-го и 22-го армейских корпусов прибыли на командный пункт корпуса морской пехоты представиться новому начальству. С командиром 1-го армейского корпуса генерал-лейтенантом Никитиным генерал Бережной уже был знаком со времен русско-японской войны. Генерал-лейтенант Лечицкий, также участник той войны, в те времена лично с пришельцами из будущего знакомств не водил, но был о них изрядно наслышан. И уже позже (после назначения командиром расквартированного в Санкт-Петербурге 18-го армейского корпуса) генерал Лечицкий, как и генерал Никитин, вместе с офицерами своих корпусов, по настоянию императора Михаила неоднократно бывал в пункте постоянной дислокации морской пехоты под Ораниенбаумом для восприятия передового военного опыта.

Что-то из этого опыта господа генералы сочли недопустимым вольтерьянством (кастовых замашек так просто не переломить) и заигрыванием с чернью; зато другие, чисто военные, приемы они переняли для использования в собственных частях. При этом оба этих генерала признавали, что части морской пехоты, несмотря на те самые «заигрывания», имеют отменную дисциплину, а их солдаты обучены всем видам боя, отважны, метко стреляют и демонстрируют прекрасное владение приемами штыкового и рукопашного боя. Мол, любой враг, столкнувшись с этими головорезами в черных беретах, будет пренеприятно поражен тем, насколько они злы и умелы в деле уничтожения неприятелей своей страны.

И только начальник 22-го армейского корпуса генерал-майор Балуев знал генерала Бережного только как основоположника нового рода войск и царского зятя, по необъяснимой причине пользующегося полным доверием государя, а потому смотрел на него несколько скептически. Впрочем, скепсис к делу не подошьешь, тем более когда два других начальника корпуса здороваются с тем по-дружески, и даже с известной долей пиетета, происходящего отнюдь не по причине родства этого человека с царской семьей или его происхождения из будущих времен.

– Итак, господа генералы, – сказал в начале той встречи генерал Бережной командирам подчиненных ему армейских корпусов, – как вы понимаете, цель нашего появления в этом углу российской территории весьма далека от проведения обычных летних маневров. Отсюда и все эти драконовские меры в отношении местного населения. Государь-император счел, что сейчас самое время поставить точку в существовании зловредной империи Габсбургов…

– Погодите, погодите, Вячеслав Николаевич, – с некоторым сомнением произнес генерал Балуев, – уж не вы ли лично по-родственному дали Государю подобный совет?

– Какие бы советы я ни давал государю, уважаемый Петр Семенович, решение его императорское величество принимал полностью самостоятельно, опираясь не только на советы, но и на данные разведки, – отрезал то. – Впрочем, для общего понимания маневра, могу вам сказать, что эта война готовилась нами чуть ли не с самого воцарения Михаила Александровича. Чтобы дальнейшая будущность Российской Империи была светла и безоблачна, необходимо устроить дела так, чтобы на ее рубежах остались только дружественные ей государства. Если бы мы упустили удобный момент, эта война все равно состоялась бы – позже, но при менее благоприятных для нас обстоятельствах…

– Но позвольте, Вячеслав Николаевич! – воскликнул генерал Балуев, – о каких благоприятных обстоятельствах вы говорите? Перевооружение армии, совершаемое, как мы знаем, по вашему же настоянию, еще только в начале, новая полевая артиллерия едва начала поступать в войска, а насыщенность пулеметами нашей армии еще совершенно недостаточна…

– Надеюсь, ваш корпус, Петр Семенович, полностью укомплектован по промежуточным штатам? – спросил генерал Бережной.

– Да, полностью, – неуверенно ответил генерал Балуев, – но в других корпусах, особенно расквартированных в местах, далеких от столиц, положение далеко не столь радужное.

– А нас и не интересуют другие, – ответил генерал Бережной и посмотрел в сторону генерала Никитина. – Владимир Николаевич, а как обстоят дела с перевооружением во вверенном вам соединении?

– По промежуточным штатам корпус перевооружился полностью, – отрапортовал тот, – новые трехдюймовки образца пятого года чудо как хороши, а месяц назад дивизион корпусной артиллерии вместо шестидюймовых мортир восемьдесят пятого года, уже изрядно устаревших, получил новейшие гаубицы того же калибра… Как прирожденный артиллерист скажу вам: песня, а не орудия. Жалко, что их всего один дивизион, по полному штату корпусу полагается полная шестидюймовая гаубичная артбригада.

– В моем корпусе дела обстоят аналогично, по промежуточным штатам комплект полный, – сказал генерал Лечицкий и добавил: – Так, может быть, и в самом деле, Вячеслав Николаевич, стоило начинать войну только после полного завершения перевооружения всей нашей армии?

– Не стоило, Платон Алексеевич, – сказал генерал Бережной, – в Вене тоже прекрасно знают, что мы планировали перевооружаться до двенадцатого года, и переход к активным действиям задолго до этого срока стал для австрийского генштаба полной неожиданностью. Генерал Франц фон Хётцендорф – весьма деятельный засранец, но даже он ничего не может сделать с фактором стремительно утекающего времени. Мы застали его врасплох, и счет сейчас идет на дни и, может быть, даже на часы.

– Возможно, это и так, Вячеслав Николаевич, – с сомнением произнес генерал Балуев, – но все же я сомневаюсь, что это даст нам большое преимущество. Я говорю это, Боже упаси, не потому, что собираюсь отказаться выполнять приказ государя-императора и подать в отставку. Если потребуется, то я готов встать перед врагом насмерть и, храбро сражаясь, пасть за Веру, Царя и Отечество. Мне просто интересна причина такой торопливости государя, сделавшего все возможное, чтобы Вена не сумела отвертеться от грядущей войны. Вы – человек, так сказать, особо приближенный к высочайшей особе, так просветите же нас, обычных армейских служак…

Генерал Бережной сделал паузу, будто собираясь с мыслями, потом внимательно посмотрел на застывших в ожидании генералов и сказал:

– Ну да ладно, теперь уже можно и пооткровенничать. Если солдат, в соответствии с завещанием Суворова, должен знать свой маневр, то генерал обязан понимать еще и его смысл. На самом деле, господа, все идет точно по плану. Корпус морской пехоты, который будет наступать на острие прорыва, уже получил средства усиления в соответствии с полным штатом, и даже кое-что сверх того. Ваши армейские корпуса, обеспечивающие развитие операции, перевооружены в соответствии с промежуточными штатами, а во всей остальной русской армии этот процесс действительно далек от завершения, но это уже не так важно…

С этими словами он расстелил на столе карту, на которой в самой грубой форме, в стиле контурных карт по истории, были начертаны этапы будущей русско-австрийской войны. Генералы тут же синхронно склонились над ней.

– Вот смотрите, – сказал генерал Бережной, – наша армия не зря сформирована самой последней, и не зря под нее не стали формировать отдельного штабного управления, а взяли за основу штаб моего корпуса. В то время как остальные армии и корпуса будут исполнять задачу по связыванию австрийской армии боем и оттеснению ее вглубь австро-венгерской территории, наша армия Особого Назначения должна одним решающим ударом прорваться вглубь вражеской территории, в район Прессбурга, откуда откроется возможность наступления и на Вену и Будапешт. Задача – проще не бывает. Владимир Николаевич и Платон Алексеевич, ваши корпуса, свернутые в походные колонны, будут продвигаться за прорывающимся через перевалы корпусом морской пехоты, чтобы позже, при выходе на равнину, развернуться в боевые порядки и выйти в первый эшелон. К Прессбургу-Братиславе вы должны подойти свежими, не понеся потерь и не растратив возимого запаса боеприпасов…

– Вячеслав Николаевич, а мой корпус вы куда дели? – с удивлением спросил генерал Балуев.

– Ваш корпус, Петр Семенович, после пересечения австро-русской границы развернется вправо и займет оборону вот здесь, по рубежу реки Висла, – Бережной отчеркнул на карте ногтем, – дабы купировать возможный австрийский контрудар из Богемии под основание нашего прорыва. Вряд ли австрийцы будут обходить вас через территорию Германского Рейха, ибо сие чревато для них смертельными неприятностями, так что атаковать вас будут исключительно с фронта. Стоять вы там должны насмерть – ровно до тех пор, пока наша армия полностью не выполнит свою задачу. А вот потом, если императора Франца-Иосифа не вразумит даже угроза обеим его столицам и он откажется подписывать капитуляцию, то пусть пеняет на себя… Впрочем, господа, эту карту раскрывать преждевременно. А сейчас давайте возьмемся за дело и приведем наши войска в состояние, соответствующее диспозиции^[2]. Времени у нас не так уж и много, а сделать предстоит немало.

3 июля 1908 года. 05:05 Российская империя, Привисленские губернии, Келецкая губерния, граница в окрестностях уездного городка Олькуш.

Ровно в четыре утра, как планировалось, смутная предутренняя тишина взорвалась сокрушительным грохотом артиллерийских залпов. Русские батареи, под прикрытием передовых батальонов морской пехоты выдвинувшиеся ночью непосредственно к границе, в назначенное время открыли ураганный огонь по заранее разведанным целям на австро-венгерской территории. По позициям австрийцев в окрестностях станции Тшебиня бьет вся артиллерия Армии Особого Назначения. Большую ее часть составляют легковесные трехдюймовки (правда, и австро-венгерские укрепления это тоже далеко не линия Мажино^[3]).

На вооружении армейских корпусов, действующих на этом участке фронта – исключительно пушки образца тысяча девятьсот второго дробь пятого года, с удлиненными стволами и увеличенными углами возвышения. Разница по дальнобойности с обычными орудиями этого калибра, выпущенными еще при прошлом царе Николае, при том же весе снаряда – почти в два раза (тринадцать километров против семи с половиной). А когда таких пушек много, они способны создать просто шквал огня. Шрапнели, против которых и предназначены защитные сооружения австрийцев, до станции, правда, не долетают, им не хватает максимального времени горения запальной трубки, да и бессмысленно стрелять этим снарядом, когда пехота противника заведомо попряталась в укрытия. Зато осколочно-фугасные гранаты с новейшей тротил-гексогеновой начинкой исправно барабанят по австрийским позициям, словно град во время сильной грозы. И будто взблески молний в этом хаосе – редкие разрывы пяти- и шестидюймовых гаубичных фугасов.

Но все это – не более чем имитация большой и чистой любви, а также средство сломить дух австрийских и венгерских солдат (под огнем их подразделения перемешались). Пока грохочет канонада, генерал Бережной достает из загашника по-настоящему тяжелую дубину и выводит на рубеж атаки то, что в этом мире способно сломить дух австрийцев лишь одним своим видом: десять танков Т-72 и сорок боевых машин пехоты БМП-3, плюс специально обученный батальон бронегренадер. Вот это – настоящая элита элит, хотя по большей части рядовыми бойцами там служат уже уроженцы этого мира.

Рыча моторами, бронегруппы (на один танк четыре БМП с десантом) на широком фронте пересекают границу, а следом трусцой движутся цепи морской пехоты, сменившей парадное черное на полевой камуфляж. Первые очаги сопротивления встречаются уже на первых метрах австрийской земли. Австрийские пограничники, смешно отстреливаясь из своих винтовок Манлихера от накатывающихся на них стальных чудовищ, спасаются бегством через лощины и перелески, куда нет дороги тяжелой броне, а уже оттуда их выкуривают морпехи, вооруженные самозарядными карабинами и ручными пулеметами. Татакают пулеметы, звонко щелкают карабины, приглушенно хлопают ручные гранаты и выстрелы из подствольных мортирок (гранатометов). Первыми опорными пунктами австрийской армии, выдвинутыми перед основной, еще не достроенной, линией обороны, оказались приграничные села Чижувка, Плоки, Гай и Острежница.

Именно к этим населенным пунктам откатываются остатки австрийских пограничных дозоров, и как раз оттуда по наступающим в обход танкам и БМП открыли огонь австрийские пушки образца 1899 года. Дерьмо ужасное, даже по меркам начала двадцатого века: полное отсутствие противооткатных устройств и бронзовый ствол, не имеющий даже стального лейнера^[4]. Ну что поделать: в Австро-Венгерской империи на рубеже веков хорошая сталь в большом дефиците, а проектирование противооткатных устройств представляет собой трудноразрешимую проблему. Выстрелы примерно в направлении цели, и демаскирующие позицию густые клубы пыли, поднятой в воздух пороховыми газами. Шрапнельные пули как град барабанят по броне танков и БМП. В ответ звучит несколько очередей из автоматических пушек (толстокожие Т-72 даже не пошевелились).

Но самым эффективным образом на это безобразие отреагировал артиллерийский наблюдатель на привязном аэростате, отдав на батареи несколько команд, в результате которых 22-я и 24-я артиллерийские бригады (1-й АК), прекратили посыпать снарядами злосчастную станцию Тшебиня и переключились на новые цели. Генерал Никитин (так сказать, «артиллерист по происхождению») в своем корпусе наибольшее внимание уделял как раз подготовке «богов войны». В каждом дивизионе одна батарея получила установки для стрельбы шрапнелями, а две другие – осколочно-фугасными снарядами. До этого момента генерал-лейтенант Бережной предпочитал не подвергать артиллерийскому обстрелу населенные пункты с мирными жителями, но теперь просто не было иного выхода.

Генерал Лечицкий, вместе с Бережным, Никитиным и Балуевым присутствующий на армейском наблюдательном пункте, приплясывая от возбуждения, смотрит в бинокль. Он видит, как на высоте десяти-двадцати метров с небольшим недолетом до цели распускаются ватные клубки разрывов… И почти сразу села, где окопались австро-венгерские солдаты, с беспощадной точностью накрывают серии фугасных разрывов. Во все стороны летят обломки и комья земли, стелется густой дым и полыхают занявшиеся пожаром дома. Сухая солома на крышах хат вспыхивает от малейшей искры, а ветер еще больше раздувает огонь. И в этом хаосе мечутся люди в тщетной надежде спасти хоть что-то из своего небогатого скарба, и падают, сраженные шрапнельными пулями и осколками фугасных гранат. Едва раздались первые артиллерийские залпы, стоило бы бросать все свои пожитки и, прихватив старых и малых, удалиться прочь, спасая свои жизни, а не барахло. Но жадность этих людей сильнее страха, а потому они мечутся в дыму и пламени, пытаясь спасти хоть что-то, и падают под беспощадным обстрелом.

Солдатам венгерского гонведа^[5], окопавшимся в этом селе, наплевать на грязных польских поселян, но и им уже не до стрельбы. Среди них также имеются раненые и убитые. Одна пушка перевернута близким разрывом, у другой сноп шрапнели выкосил весь расчет, а артиллерийские кони, бьющиеся в агонии на пыльной земле, пронзительно ржут, не понимая, почему им вдруг стало так невыносимо больно. Капитан, командир роты гонведа, дает команду на отход, трубач поднимает горн и, сраженный шрапнельной пулей, падает, обливаясь кровью, не успев подать сигнал. Да и офицер переживет его не больше, чем на час с небольшим, не успев даже добраться до собственного начальства. Это утро будет беспощадно ко многим: от бесправных польских крестьян до весьма высокопоставленных особ.

Артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, но только потому, что к северной окраине села вышла рота злых русских морских пехотинцев. Страшные, с лицами, размалеванными полосами боевого грима, они из конца в конец проходят вдоль единственной улицы. Перестук выстрелов, хлопки гранитных разрывов, крики боли раненых и умирающих… Остатки роты гонведа под этим натиском, теряя людей, откатываются на южную окраину, откуда просматривается следующее такое же село, где тоже есть гарнизон – и русским придется начинать все сначала. И как раз в это момент грохот артиллерийской бомбардировки, которой подвергается станция Тшебиня, стихает, и вместо канонады там разгорается интенсивная ружейно-пулеметная стрельба. А это значит, что бронегруппы, не ставшие вступать в бой с заслонами, все же добрались до основного узла австрийской обороны на этом направлении и принялись утюжить полуразрушенные вражеские укрепления.

Там стальные чудовища огнем своих пушек корабельного калибра и многотонным весом тяжкой брони проламывают оборону не ожидавших такого явления австрийских солдат и, приведя их в ужас, обращают в бегство. Там ужасные и безжалостные бронегренадеры огнем и штыком подавляют всяческое сопротивление, и тот, кто не сдался в плен, может считать себя покойником. Там творится истинная война миров: марсиане против жалких туземцев. Туз, до поры до времени припрятанный в рукаве, в решающий момент был выложен на стол. Танки и БМП оказались невостребованными на русско-японской войне, но теперь они своим видом приводят врага в трепет. Одни австро-венгерские солдаты (в основном присланные на усиление венгры) поднимают руки, не желая сражаться за раздираемое на части лоскутное одеяло, а другие (по большей части австрийцы), оказавшись перед мощью неодолимой силы, начинают отступать. Сначала они отходят медленно, отстреливаясь от надвигающихся железных чудовищ. Но чем дальше, тем отступление становится стремительней, пока не переходит в повальное бегство. Австрийские солдаты бегут, частью даже побросав свои винтовки, и вслед им чешут короткими очередями пулеметы, потому что убегающий – это несдавшийся, и убивать его можно, и даже нужно.