Александр Мелехин
«Книга Великой Ясы», или Скрижали Чингисхана
И пошел он из чащи лесной, ведя за повод коня, и обошел стороной лежавший на дороге белый валун величиной с юрту. А обходя тот валун, рубил он ножом, коим правят стрелы, деревья, стеной стоявшие на его пути. А как вышел Тэмуджин из лесу, так и схватили его недруги-тайчуды»[178].
Сдавшегося на милость победителей Тэмуджина хан тайчудов «Таргудай хирилтуг привел в пределы тайчудские, и учинили над ним тайчуды расправу (суд. – А. М.) и понудили Тэмуджина, обремененного шейной колодой, ходить у них в прислужниках, каждый день передавая его из одной семьи в другую»[179].
Это известие автора «Сокровенного сказания монголов» свидетельствовало о том, что, помимо норм морали, о которых шла речь выше, в улусе «Хамаг Монгол» продолжала действовать система запретов или норм обычного права, в соответствии с которыми применялись своеобразные меры наказания виновных [180], которые Тэмуджину довелось испытать в прямом смысле (он был обременен шейной колодкой) на собственной шкуре…
* * *
Из процитированного выше монгольского источника мы узнаем, что, скрываясь от недругов-тайчудов в лесных дебрях на горе Бурхан халдун, Тэмуджин впервые ощутил вспомоществование Небесного Владыки, удерживавшего его от опрометчивого шага, и «уверовал в силу Всевышнего Тэнгри, как всемогущего гения-хранителя, которому подвластны и его плоть, и его душа…»[181]
Эту веру упрочило и его счастливое спасение из тайчудского плена: симпатизировавший Тэмуджину Сорхан шар из племени сулдус[182], заметив убежавшего от тайчудской охраны и скрывавшегося в речных заводях Тэмуджина, не только не выдал его тайчудам, но и помог покинуть пределы тайчудских кочевий.
Удачный побег из неволи[183] и последовавшие затем события, о которых повествуют наши источники, «оказали большое влияние на развитие характера Тэмуджина. Он почувствовал себя уже мужчиной, способным защищать свое добро от разбойников[184], а себя от обидчиков, а потому имеющим право на положение главы семьи, в которой до тех пор главенствовала его мать»[185].
Возмужавший Тэмуджин раз за разом убеждался в правильности материнских наставлений о том, что, пока у него «нет друга, кроме собственной тени, и нет кнута, кроме конского хвоста», иначе говоря, без верных нукеров-сподвижников[186] и поддержки сильного и авторитетного сюзерена, ему не вернуть власть над улусом «Хамаг Монгол» и тем более не продолжить дело, начатое предками. Поэтому все его последующие действия становятся осмысленными и последовательными.
Что касается нукеров-сподвижников Тэмуджина, то первыми из них стали Ворчу и Зэлмэ. Ворчу – сын богатого ноёна из племени арулад, относившегося к нирун-монголам и прежде входившего в состав улуса «Хамаг Монгол». Он помог Тэмуджину отыскать и вернуть восемь соловых коней, уведенных конокрадами, а затем поклялся быть Тэмуджину «вечным нукером»[187]. Зэлмэ отдал в нукеры его отец, старик Жарчудай – кузнец из рода урианхай. Так он исполнил обещание, данное Есу-хэй-батору после рождения Тэмуджина[188].
Очевидно, с этого времени Тэмуджин серьезно задумался о формировании собственной дружины. Памятуя о клятве, которую ему дал Борчу («Я вечным нукером тебе отныне стану!»}, Тэмуджин отправил к нему брата Бэлгудэя, дабы призвать будущего нукера в свою ставку.
«И выслушал Борчу Бэлгудэя, и, слова не сказав отцу, набросил на плечи серую бурку, вскочил на горбатого буланого коня, и вскорости явились они вместе с Бэлгудэем к Тэмуджину»[189].
Подобное беспрекословное повиновение Борчу Б. Я. Владимирцов пояснил следующим образом: «…Монгольский предводитель XI–XII вв…всегда во всех случаях своей жизни неразлучен со своими нукерами, они всегда, в том или другом количестве, при нем; они составляют его свиту. Нукер в ставке своего предводителя оказывается прислужником, на войне или во время набега он воин, во время облавных охот – он помощник; он заведует всегда чем-нибудь, наблюдает, он состоит в свите: он же является ближайшим другом и советником своего предводителя»[190].
Именно такими «друзьями и советниками» Тэмуджина и стали его первые нукеры – Борчу и Зэлмэ, сохранившие ему верность на всю жизнь и ставшие впоследствии его самыми преданными соратниками в борьбе за объединение всех монгольских племен.
* * *
Дабы окончательно легитимизировать свой новый статус главы семьи, в которой до тех пор главенствовала его мать, Тэмуджин отправился за невестой Бортэ. В тот год (1178 г. – А. М.) ему исполнилось шестнадцать лет – по тогдашним монгольским меркам Тэмуджин достиг совершеннолетия. Так он исполнил обещание, данное его отцом свату Дай сэцэну.
Автор «Сокровенного сказания монголов» упомянул «о черного соболя дохе, подаренной Тэмуджину тещей Чотан на свадьбу»[191]. Этому дорогому подарку родителей Бортэ суждено было сыграть важную роль в переговорах Тэмуджина с хэрэдским Торил-ханом. Именно на него, побратима своего отца, хэрэйдского Торил-хана, Тэмуджин решил опираться для достижения своей главной цели: воссоздания улуса «Хамаг Монгол». Его выбор был отнюдь не случаен: еще в детстве Тэмуджин воспринял (на примере отца) и усвоил на всю жизнь (как важнейший жизненный принцип) древнемонгольскую традицию побратимства[192], и когда его семья, брошенная сородичами на произвол судьбы, бедствовала, он решил обратиться за помощью к побратиму отца, хэрэйдскому Торил-хану Ведь согласно тогдашней монгольской традиции побратимства «побратим отца был ровно что отец».
Встав во главе своей семьи и окружив себя нукерами, Тэмуджин, дабы заручиться поддержкой Торил-хана в воссоздании улуса «Хамаг Монгол», «взял черного соболя доху, привезенную и подаренную ему тещею Цотан, и вместе с братьями Хасаром и Бэлгудэем отправился к верному анде-побратиму отца их Есухэя – Торил-хану…
И разыскал Тэмуджин Торил-хана в Черной роще на берегу Толы. И обратился Тэмуджин к нему и сказал:
“О хан, вы, побратим отца, мне ровно что отец. Я вам привез подарок тещи – доху соболью”.
И молвил растроганный Торил-хан:
“Доху соболью мне поднес —
Ты так меня уважил!
А я верну тебе улус,
Чтоб ты в нем княжил.
Ты соболей мне не жалел —
Благодарю я.
Весь твой распавшийся удел
Вновь соберу я.
Для почек предназначен таз,
В глазнице разместится глаз,
Не так ли говорят у нас?!”»[193]
«Этими торжественными речами был скреплен союз, в силу которого кераитский (хэрэйдский. – А. М.) государь брал под свое покровительство сына своего бывшего анды-побратима, а Тэмуджин официально признавал себя “клиентом” и даже вассалом Торила; союз чрезвычайно важный, который просуществовал до 1203 г. В продолжение всего этого времени поддержка кераитов (хэрэйдов. – А. М.) позволила будущему императору властвовать над большей частью древних монгольских племен. И наоборот – преданность Тэмуджина сюзерену оберегала последнего как от любых внутренних смут, так и от нападений извне. После заключения данного пакта положение Тэмуджина заметно упрочилось: у него появилось немало новых друзей (нукеров. – А. М.) и одновременно к нему возвратились многие друзья отца» [194].
В практике принесения клятвы нукерами, побратимами, вассалами и их сюзеренами, о которых шла речь выше, нам видится развитие и повышение значения такого способа регулирования социальных отношений, как позитивное обязывание. Именно этому способу регулирования вскоре суждено было стать «одной из основных характеристик регулятивной системы раннеклассового государства»[195] монголов эпохи Тэмуджина-Чингисхана.
* * *
Описанные выше события в жизни Тэмуджина и, прежде всего, его поездка к хэрэйдскому Торил-хану имели большой резонанс, не были безразличны ни людям, ему сочувствующим, ни его врагам. Подтверждением тому явился набег на стойбище семьи Тэмуджина отряда трех мэргэдских племен, которые ничтоже сумняшеся посчитали, что час расплаты за обиду, нанесенную их сроднику Есухэй-батором, пришел. Мэргэды спустя 20 (!) лет явились отомстить за отнятую отцом Тэмуджина, Есухэй-батором, у их сродника Чилэду жену Огэлун. Это свидетельствовало о том, что тогдашняя регулятивная система не предусматривала срока давности.
Однако мэргэдам не удалось убить или захватить в плен Тэмуджина. Его семью спас чуткий слух служанки Хоогчин. Правда, все, что они успели сделать, это поймать пасшихся в степи коней, вскочить на них и двинуться в сторону Бурхан халдун[196]. А вот молодой жене Тэмуджина, Бортэ, а также второй жене Есухэй-батора, Сочигэл, и их служанке Хоогчин, последовавшим за ними «в крытом возке, запряженном пегим быком», далеко уйти не удалось – вскоре они оказались в руках ворогов-мэргэдов[197].
Вот как объяснил случившееся американский исследователь Джек Уэзерфорд: «Мужчины, способные держать в руках оружие, как правило, спасались на самых быстрых и выносливых конях, потому что у них был наибольший шанс быть убитыми, а от них более всего зависело выживание всего рода…
В отчаянном мире кочевников, где смерть всегда была где-то рядом, никто не мог позволить себе такую роскошь, как искусственный кодекс благородного поведения. По их вполне прагматическим соображениям, оставив этих троих женщин мэргэдам, они как минимум замедлили продвижение захватчиков настолько, чтобы остальные успели спастись»[198].
Итак, главное для Тэмуджина было выжить, и он знал, что в лесах на горе Бурхан халдун будет вне опасности. Именно поэтому, спасшись от преследователей, он с такой искренностью воздает хвалу предупредившей его семью об опасности служанке[199], а главное – духам-хранителям горы Бурхан халдун, укрывшим его от погони; клянется чтить священную гору из поколения в поколение:
КЛЯТВА ЧИНГИСХАНА О ПРОДОЛЖЕНИИ ТРАДИЦИИ ПРОВЕДЕНИЯ КУЛЬТОВОГО РИТУАЛА ПОКЛОНЕНИЯ ГОРЕ БУРХАН ХАЛДУН
Бурхан халдун гора
Жизнь ничтожную мне
Милосердно спасла,
Тело мое
Невредимым оставила.
Бурхан халдун гора,
Месть жестоких врагов
Ты от нас отвела,
Ты для нас, для сирот,
Покровительница.
Что ни утро —
Тебя молоком окропим,
Каждодневную жертву
Тебе принесем;
Детям, внукам велим
Поклоняться тебе,
В поколениях станем
Тебя почитать[200].
«И произнеся с благоговением такую клятву Тэмуджин увенчал себя поясом, словно четками, поддел на руку шапку и, оборотись к солнцу и окропляя молоком землю, трижды по три раза поклонился горе Бурхан халдун»[201],[202].
В процитированной выше клятве Чингисхана, как нам представляется, автор «Сокровенного сказания монголов» засвидетельствовал возрождение Тэмуджином такой социальной нормы регулятивной системы догосударственного древнемонгольского общества, как культовый ритуал поклонения гению-хранителю горы Бурхан халдун. Отметим, что специалисты-правоведы среди общественных регуляторов, «изобретенных» человеком в процессе самоорганизации, особо выделяют именно такие социальные нормы, как культовые ритуалы и обряды. «Они, – пишет А. В. Малько, – произвели поистине революционные изменения в его нервно-психической деятельности… позволили первобытным людям освободить свою психическую энергию от страха перед окружающим миром и направить ее на производительную деятельность, создали условия для установления в обществе стабильных, в определенной мере предсказуемых и гарантированных отношений…» [203]
В данном случае мы как раз имеем дело с одним из таких культовых ритуалов, существовавших, по свидетельству «Сокровенного сказания монголов», еще во времена Добун-Мэргэна и Алан-гоа, когда монголы уже поклонялись духам-хранителям горы Бурхан халдун[204].
Очевидно, Тэмуджин реально ощущал глубокую и искреннюю связь между ним и горой Бурхан халдун, которая, как он верил, предоставляла ему защиту, всходя на которую он «заряжался» магической силой Небесного Владыки и Матери-Земли[205], поэтому он поклялся и впредь продолжать традицию проведения культового ритуала поклонения горе Бурхан халдун, а впоследствии узаконил этот «похвальный обычай» в «Книге Великой Ясы».
Описанные выше события свидетельствуют о том, что регулятивная система в раннефеодальном обществе монгольских кочевников начала эпохи Чингисхана была «еще очень сильно окрашена в религиозные цвета… Путем проведения обрядов, культовых служб люди пытаются умилостивить те силы (в нашем случае Всевышнего Тэнгри, Мать-Землю, гения-хранителя горы Бурхан халдун. – А. М.), от которых, как они считали, зависело благополучие общества… эти попытки легли в основу бытовой, культовой, обрядовой стороны регулятивной системы производящей экономики»[206].
Возвращаясь к истории пленения жены Тэмуджина мэргэдами, а затем ее вызволения из вражеского плена, следует заметить, что Тэмуджин, вдохновленный покровительством Всевышнего Тэнгри, Матери-Земли, духов-хранителей горы Бурхан халдун, не сплоховал в организации ответного набега на мэргэдов и вызволения жены Бортэ, действовал обдуманно и быстро, чего от него явно не ждали вороги-мэргэды…
Тэмуджин прежде всего «поднял дружину свою…». Это говорит о том, что в то время Тэмуджин уже имел некоторое количество собственных воинов. Но лишь силами своей дружины тогда Тэмуджину вряд ли удалось бы одолеть врага и освободить жену. Поэтому он обратился за помощью к Торил-хану и побратиму Жамухе.
На призыв Тэмуджина о помощи в вызволении жены Бортэ из мэргэдской неволи Торил-хан откликнулся столь же решительно и однозначно, как и во время их последней встречи. К ним согласился присоединиться и побратим Тэмуджина – Жамуха-цэцэн из рода жадаран. В то время иначе и быть не могло. Ведь все они свято чтили «слова прародителей своих»:
«Коли люди сошлись,
Коль они – побратимы,
Друг о друге заботы
Им необходимы.
Коли служат друг другу
Опорой надежной,
То и дружбу их
Люди зовут непреложной»[207].
Однако достигнутые между нашими героями договоренности едва не были сорваны из-за задержки в пути войска Торил-хана и Тэмуджина.
«И молвил тогда Жамуха:
"Не сговорились разве по-монгольски,
Не дали слово разве мы друг другу,
Что без задержки придем в условленное место,
Какой бы ливень ни обрушился на нас,
Что на хурал сойдемся без заминки,
Какой бы дождь ни хлынул вдруг с небес?!
И разве не уговорились мы однажды:
Изгоним тех из нас, кто, давши слово
В срок явиться, опоздает?!”
И ответил ему на это Торил-хан: "В пути мы задержались на три дня и в срок условленный явиться не сумели, и потому, брат младший Жамуха, ты волен нас судить за это!”
На этом и покончили они речи обоюдные о том, что не явились в срок в условленное место с мужами своими Тэмуджин, Торил-хан и брат его Жаха гамбу. И выступили они все вместе из Ботохан боржи и достигли реки Хилго…
И пришли они в пределы мэргэдские и обрушились на их людей»[208].
Полного разгрома мэргэдам удалось избежать, как ни странно, благодаря инициатору этого похода, Тэмуджину, который, отыскав в стойбище мэргэдов свою жену Бортэ, посчитал, что цели их набега достигнуты: жена освобождена и добыча захвачена немалая.
Обращает на себя внимание благодарственное слово Тэмуджина, которое он сказал своим союзникам, Торил-хану и Жамухе, после окончания набега на мэргэдов:
«Соратниками став с отцом любезным Торил-ханом и побратимом Жамухой, пополнив мощь свою дарованной нам силой Небесного Владыки и Матери-Земли (выделено мной. – А. М.)…
Мэргэдов-недругов разбили;
Их племя разорив, поправ,
Богатую добычу взяв,
Жилища их опустошили»[209].
Не умаляя заслуги пришедших к нему на помощь названного отца Торил-хана и побратима Жамухи, Тэмуджин тем не менее источником победы над мэргэдами считал «дарованную им силу Небесного Владыки и Матери-Земли…».
Это заявление Тэмуджина явилось первым намеком, адресованным союзникам, на его «небесное избранничество».
Не менее важно и то, что таким образом автор «Сокровенного сказания монголов» фактически объявил Тэмуджина провозвестником изменения культов, которое было характерно для новой идеологии, формировавшейся в результате социально-экономического развития средневекового общества монгольских кочевников.
На смену охотничьему мифическому мировоззрению (с фетишистскими, тотемистскими и анимистическими образами) пришло религиозно-мифологическое (тэнгрианское) мировоззрение скотовода-кочевника с культом Всевышнего Тэнгри и Матери-Земли[210].
В подтверждение тому автор «Сокровенного сказания монголов» сначала поведал нам, что Тэмуджин «отмечен всяческой небесной поддержкой», а потом засвидетельствовал зарождение его «незыблемой веры в небесную силу и в свою харизму (по-монгольски – suu jali), которая впоследствии, кроме всего прочего, во многом способствовала необыкновенным успехам Чингисхана при создании обширной кочевой империи»[211].
Эти религиозные убеждения Тэмуджина, обусловленные его мировоззрением, впоследствии стали основополагающими при формулировании им концепции политической власти кочевой империи монголов и были выражены следующей краткой формулировкой:
«Силою Вечного Всевышнего Тэнгри, харизмою Великого хана…»
* * *
Следует заметить, что совместные действия против мэргэдов и дальнейшее сближение Жамухи и Тэмуджина[212] повлекли за собой сближение всех монгольских родов и племен, тем самым поставив вопрос о воссоздании улуса «Хамаг Монгол», а значит, и вопрос о его хане-предводителе.
Среди претендентов на ханский престол, помимо родовой знати старшего поколения, были представители молодого поколения – побратимы Жамуха и Тэмуджин. Объединение усилий этих двух энергичных, амбициозных людей не сулило ничего хорошего «старой аристократии», и они сделали все, чтобы развести их по разные стороны баррикад.
Предлогом же для разъезда побратимов после полуторагодового проживания «бок о бок в дружбе и согласии» стал выбор места для летовки: Жамуха предложил разделить идущих за ними людей, дабы летом пасти табуны и стада в разных местах. Это, на первый взгляд, безобидное и вполне здравое предложение, продиктованное традиционными правилами и приемами кочевого скотоводства монголов, было истолковано Тэмуджином и его близкими как завуалированный намек разъехаться по разным стойбищам.
В этот момент Тэмуджину придало решимости и отношение к нему большинства соплеменников: эти люди, еще недавно безоговорочно подвластные Жамухе, ночью, когда побратимы разъехались, последовали за Тэмуджином…
Возвращаясь назад, вспомним, как Тэмуджин после разгрома мэргэдов «молвил благодарственное слово Торил-хану и Жамухе»; при этом он непоколебимо верил, что победа могла быть достигнута только благодаря «дарованной им силе Небесного Владыки и Матери-Земли…». Последовавшие затем события однозначно свидетельствовали о том, что не только Тэмуджин верил в покров Вечного Синего Неба (Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыки) и Матери-Земли; в этом воочию убеждались его сторонники и сочувствующие; людская молва разносила по степи весть о том, что силы небесные и земные покровительствуют Тэмуджину; об этом же проповедовали местные шаманы, имевшие непререкаемый авторитет среди монголов.
Именно об этом свидетельствует автор «Сокровенного сказания монголов», передавая «возвещенную всем» шаманом Хорчи весть о «Небесном видении», суть которого заключалась в том, что «Всевышний Тэнгри и Матъ-Земля сговорились и порешили (молвили Высший закон-тору[213]. – А. М.): быть Тэмуджипу предводителем улуса (“Хамаг Монгол”. – А. М.)»[214].
Предвещание шамана Хорчи явилось зачином последующего последовательного признания и подтверждения права Тэмуджина из рода хиад боржигин на «небесный мандат» на ханскую власть.
Таким образом, «шаманство, оказывавшее большое воздействие на жизнь и мировоззрение монголов, использовало силу своего влияния для еще более активного привлечения монгольских родов и племен на сторону Тэмуджина…»[215]. В результате уже вскоре «…многие смотрели на Тэмуджина как на предопределенного Небом (Всевышним Тэнгри. – А. М.), да и сам Тэмуджин, по-видимому, много думал об этом вмешательстве “Вечного Неба” в его судьбу… Подобные воззрения на Тэмуджина были ему чрезвычайно выгодны, и он, конечно, должен был не упускать случая использовать их в своих целях»[216]. Именно поэтому в борьбе за воссоздание улуса «Хамаг Монгол», а потом – за объединение всех монголоязычных племен в единую кочевую державу Чингисхан не только опирался на поддержку родных и близких, нукеров-соратников и силу оружия, но и целенаправленно использовал религиозные и мифологические представления, тэнгрианское мировоззрение народа[217].
Поскольку монголы эпохи Тэмуджина-Чингисхана безгранично верили во Всевышнего Тэнгри, установленные им Высшие законы-тору, его животворную и всепобеждающую силу и харизму, которыми Небесный Владыка наделяет своего избранника на Земле, многие монгольские роды и племена уверовали в звезду Тэмуджина. Автор «Сокровенного сказания монголов» перечислил более двух десятков родов, которые полностью или частично перешли на его сторону в обозреваемый нами период.
Особо примечательным явлением стало отделение от Жамухи и приход к Тэмуджину Сача бэхи, Тайчу, Хучар бэхи, Алтана, то есть всех потомков прославленных ханов улуса «Хамаг Монгол» – Хабул-хана и Хутула-хана.
Рашид ад-Дин в своем «Сборнике летописей» констатировал, что «всевышняя истина (Всевышний Тэнгри. – А. М.) опять укрепляла положение Чингисхана (в то время еще Тэмуджина. – А. М.) [своей] помощью и поддержкой, и у его племен возникло некое объединение»[218].
Возрождающемуся улусу «Хамаг Монгол» нужен был не просто предводитель, военачальник, а хан, признанный всеми коренными монгольскими племенами. Но поскольку Тэмуджин и его сторонники все же не могли игнорировать древние родоплеменные правовые обычаи и традиции престолонаследия монголов, на собранном Великом хуралтае высокородным потомкам Хабул-хана и Хутула-хана в первую очередь было предложено возглавить воссоздаваемый улус «Хамаг Монгол». Однако «никто из них не согласился, и править всем народом стал Чингисхан, ими же возведенный в ханы»[219].
На церемонии возведения Тэмуджина на ханский престол улуса «Хамаг Монгол», которая состоялась в 1189 г., «Алтай, Хучар и Сача бэхи, сговорившись, приступили к Тэмуджину и молвили клятвенную речь.
КЛЯТВЕННЫЙ ДОГОВОР О ВОЗВЕДЕНИИ ТЭМУДЖИНА НА ХАНСКИЙ ПРЕСТОЛ УЛУСА “ХАМАГ МОНГОЛ”
На ханский престол возведем мы тебя и,
Как с врагами пойдем воевать,
Будем мы впереди скакать,
Юных дев и красивых жен
Станем мы забирать в полон.
Ставки вражеские захватим,
Все имущество заберем,
Пред тобой,
Тэмуджин, разложим.
Хан, тебе его поднесем.
Войною
Мы пойдем на чужаков
И полоним их жен. А рысаков
К тебе в табун пригоним —
Отличные у иноземцев кони!
Мы будем быстрых антилоп стеречь,
Хан Тэмуджин державный,
Чтобы тебя на славу поразвлечь
Охотою облавной.
А если кто
В час жаркого сраженья
Не выполнит
Твое распоряженье,
Примерным
Наказаньем проучи:
С имуществом,
С женою разлучи.
Карающий
Пусть будет волен меч
И голову повинную
Отсечь.
В дни мира
Если кто-нибудь из нас
Не выполнит
Разумный твой указ,
Да будет он
Всех подданных лишен —
Аратов-смердов,
И детей, и жен;
Ослушника
В пустыню прогони —
Пусть там влачит
Безрадостные дни»[220].
«И, молвив клятвенную речь, нарекли они Тэмуджина Чингисханом и поставили ханом над собой»[221].
Обращенная к Тэмуджину клятвенная речь явилась прообразом одной из форм (источников) древнемонгольского права – нормативного договора, обладавшего соответствующими признаками[222]. В частности, в конце процитированной клятвенной речи перечислены различные меры наказания за нарушение принятых обязательств – невыполнение указов и распоряжений хана в военное и мирное время. Санкции, указанные в этом клятвенном договоре, впоследствии (1197 г.) явились основанием для Чингисхана «покарать карой смертной вождей журхинских, уличенных во лжи подлой»[223].
На примере этого нормативного договора мы видим, что правило поведения (норма) регулятивной системы улуса «Хамаг Монгол» в эпоху правления Чингисхана «приобретает все более четкую логическую структуру по типу “если – то – иначе”. “Если” – указание на условия, когда должна действовать применяемая норма. “То” – само правило поведения (что надо делать или от чего воздержаться). “Иначе” – указание на те неблагоприятные последствия, то есть на санкции, которые могут иметь место, если не будет осуществлено регламентируемое поведение. При этом “иначе” (санкции) могут быть уже осуществлены государством (в нашем случае пока еще “вождеством”. – А. М.), его специальным аппаратом… Увязка условий, самого правила и последствий в одной норме знаменует большой успех в развитии регулятивной системы и становлении права»[224].
И хотя подобные договоренности по-прежнему осуществлялись в рамках монгольского обычного права, это, несомненно, свидетельствует об определенном развитии регулятивной системы улуса «Хамаг Монгол»: «продолжает развиваться, приобретая новый уровень, система запретов, дозволений и позитивных обязываний, происходит “расщепление” мононорм. Позитивное обязывание занимает все больший и больший объем»[225].
И это отнюдь не случайно. Первостепенная задача, которую Чингисхану предстояло решить в воссозданном им улусе «Хамаг Монгол», заключалась в том, чтобы покончить «с необузданным произволом и безграничным своеволием» тех, кто ему подчинился, и водворить закон, порядок, мир и согласие в «улусе войлочностенном», среди монголоязычных родов и племен.
«Тэмуджин по своему собственному опыту знал, как легко в среде кочевников, в степях и горах устраивать неожиданные наезды и набеги; он хорошо понимал, что должен прежде всего озаботиться, чтобы у него было безопасное пристанище, известный, хотя бы кочевой, центр, который мог стать связующим местом, крепостью для его нарождающейся кочевой державы»[226]. В этих условиях вновь избранный хан улуса «Хамаг Монгол» первым делом занялся формированием регулярного войска и служб тыла, созданием личной охраны, обустройством ставки.
Обязанности по реализации соответствующего повеления Чингисхана были распределены среди его первых сподвижников и людей, которые примкнули к нему к этому времени, отойдя от Жамухи. «И всем, кто отделился от Жамухи и последовал за ним, Чингисхан сказал: “Милостью Всевышнего Тэнгри, под покровительством Матери-Земли живущие, благословенны будете вы, первые мои нукеры. Вы отошли от анды Жамухи; желая дружество крепить, душою искреннею вы ко мне стремились. Вы более других должны быть у меня в почете”.
И потому-то каждому из них определил он ханской властью службу»[227].
ПОВЕЛЕНИЕ ЧИНГИСХАНА О ФОРМИРОВАНИИ ОХРАННОГО И ВОИНСКОГО ОТРЯДА, СЛУЖБ СТАВКИ И ТЫЛА
Взойдя на ханский престол, Чингисхан повелел младшему сородичу Ворчу – Угэлэ чэрби, а также Хачигун тохуруну и братьям Жэтэю и Доголху чэрби носить колчаны его.
А так как Унгур, Суйхэту чэрби и Хадан далдурхан молвили, что «С едою по утрам – не запоздают, с дневной едою – нет, не оплошают», – поставлены они были кравчими.
Дэгэй… поставлен был пасти стадо Чингисхана… Младший брат Дэ-гэя Хучугэр… был поставлен он тележником при ставке Чингисхана.
Все домочадцы – жены, дети, а также ханская прислуга – Додаю чэрби подчинялись.
И, назначив Хубилая, Чилгудэя и Харахай тохуруна меченосцами под водительством Хасара…
Бэлгудэю и Харалдай тохуруну велено было: «Табунщиками стать, пасти отобранных для войска меринов табун». Тайчудов – Хуту, Моричи и Мулхалху – назначил Чингисхан конюшими при прочих табунах.
Чингисхан повелел Архай хасару, Тахаю, Сухэхэю, Чахур хану: «Знать все, что деется в родных пределах, гонцами быть в сношеньях запредельных».
И сказал Чингисхан, обратясь к нукерам Ворчу и Зэлмэ: «…Вы стали первыми нукерами моими, и да поставлены вы будете над всеми!»[228]
Примечательно, что, обращаясь с благодарственной речью к своим новым нукерам, Тэмуджин во второй раз во всеуслышание заявил о дарованных ему силе и покровительстве Небесного Владыки и Матери-Земли. И сказано это было, как мне представляется, неспроста: тем самым он желал снова подчеркнуть свое «небесное избранничество».
Думаю, преследуя ту же цель, Чингисхан поручил своим новоиспеченным послам Архай хасару, Тахаю, Сухэхэю и Чахурхану известить Торил-хана и Жамуху о своем избрании ханом улуса «Хамаг Монгол»[229].
В процитированных выше повелениях Чингисхана предпринята попытка регулировать целый ряд политических, военных, социальных, экономических и кадровых вопросов, что, несомненно, свидетельствовало о начале формирования регулятивной системы улуса «Хамаг Монгол». Именно с этого момента начинает «складываться» и первый состав будущей «Книги Великой Ясы» Чингисхана, в которой впоследствии «были упорядочены и собраны воедино правила и законы государевы и предпосланы обычаи распростирания справедливости и попечения о подданных»[230].
Из первых повелений Чингисхана следует, что он продолжил выполнять завет отца «верный сколотить отряд»[231]. Это касалось и формирования регулярного воинства «меченосцев», и создания специального подразделения стрелков, «носивших колчаны его», в обязанности которых вменялась охрана самого Чингисхана, и образования служб внутренних и иностранных дел и, в частности, посольской службы.
Провозглашение и осуществление этих повелений Чингисхана ознаменовало завершение начального этапа (1178–1189 гг.) военного строительства; в этот период времени начал коренным образом меняться уклад жизни монголов, который отныне был подчинен военным задачам и потребностям; создаваемая военная структура стала прообразом регулярного войска и ханской гвардии, строящихся на принципе единоначалияШагдар X. История военного искусства Чингисхана (на монг. яз.). Улан-Батор, 2006. С. 24–25.. С началом второго этапа военного строительства (1189–1204 гг.) в улусе «Хамаг Монгол» были связаны и повеления Чингисхана о назначении табунщиков в воинский и прочие табуны, которым в создаваемой им кавалерийской армии придавалось особое значение.
То, что Чингисхан в своей деятельности прежде всего опирался на нукеров-сподвижников, зачастую ставя их выше родовой знати, больше всего встревожило вождей племен, противостоящих ему, привело к их консолидации в борьбе за сохранение своих прав и привилегий. Именно поэтому с момента провозглашения Чингисхана предводителем улуса «Хамаг Монгол» борьба с противниками на многие годы стала его первостепенной, неотложной задачей.
* * *
Воссоздание улуса «Хамаг Монгол» стало первым, причем необходимым этапом на пути образования единого монгольского государства. На втором этапе данного пути Чингисхану предстояла тяжелейшая борьба за объединение всех монголоязычных племен и племенных союзов в единое государство. Процесс образования единого монгольского государства характеризовался как внутренними, так и внешними факторами. В самом монгольском обществе этого времени наблюдались разрушение родового строя, углубление имущественного и социального неравенства и вследствие этого – возникновение двух основных слоев общества: главенствующей части, именуемой «степной аристократией», и обыкновенных трудящихся-аратов, а также значительный рост потребности в регулировании общественных отношений и бытовых конфликтов. В результате повсеместного возникновения простейших политических образований (аймаков, ханств, родоплеменных объединений. – А. М.) появляется серьезная общественная необходимость улаживать конфликты, возникавшие между ними. Все это свидетельствовало о начале процесса формирования в монгольском обществе внутренних факторов образования государства в подлинном смысле этого понятия.
