bannerbannerbanner
Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь

Александр Мазин
Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь

Полная версия

Глава девятая
«Зачистка»

Духарев въехал на пригорок и увидел Межич: кучку хаток, до которых оставалось километра полтора. Уже отсюда было видно, что село чистое, не сожженное. И угодья вокруг – тоже в порядке. Не затронула война Межич, что не может не радовать. Усадьбы отсюда не видать, но можно надеяться, что и она в порядке.

– Может, дозор послать, батька? – предложил Велим, увидев, что воевода замешкался.

– Без надобности, – качнул головой Духарев. – Ныне все булгарские вои по замкам попрятались, а в здешнем господарстве замка нет. Его покойный кесарь разрушил.

– Кесарь? Зачем? – заинтересовался любознательный Йонах.

– Боярин здешний в мятеже против него участвовал, вот зачем, – ответил Духарев, вспомнив рассказ Момчила-Мышаты.

– Ну так убил бы боярина. А замок зачем рушить? Отдал бы кому-нибудь из верных!

– Тебя не спросили! – фыркнул Велим.

– Так глупо же! – воскликнул Йонах. – Сейчас бы крепость была, пригодилась бы!

– Ну да, – усмехнулся Велим. – Не с кем было хакану булгарскому посоветоваться. Не родился тогда еще хузарин Йонах. А то б непременно за тобой послал: не подскажешь ли, Йонашек, как мне царством управлять, а то я не ведаю.

– И подсказал бы! – запальчиво объявил Йонах. – Может, тогда б он Булгарией правил, а не на смертном одре лежал!

Теперь засмеялся не только Велим, но и все, кто слышал, включая и Духарева.

– Слышь, батько, а может, все-таки послать дозор? – снова предложил Велим.

Духарев поглядел на своего сотника: вид у того был озабоченный.

– Что тебе не нравится? – спросил воевода.

– На поля глянь, что видишь?

Духарев посмотрел.

– Вижу: хороший урожай будет, если ратники не стопчут, – сказал он.

– Не о том я. Смердов на полях нет. И виноградник справа – там тоже никого. Не нравится мне это. Вдруг засада?

Духарев задумался. В словах сотника был резон. Духарев пожалел, что взял с собой только два десятка гридней. Не хотелось лишнего внимания привлекать…

– Посылай, – разрешил он. – Пусть разведают. И в сельцо, и в усадьбу. Усадьба вон там, в четверти поприща.

Дозор вернулся быстро.

– Нету там воев, – доложил старший. – Гульба у них там.

– Какая еще гульба? – удивился Духарев.

– Похоже, Волоха чествуют. Бабы там с мужиками… Мужики в личинах… Ну, как у нас на капищах.

– Волоха? – вот теперь Духарев действительно удивился. В отличие от киевских языческих земель Булгария была почти сплошь христианской. А уж покойный кесарь – вообще святоша был, каких поискать. Трудно поверить, что под боком у столицы смердам позволено устраивать языческие игрища. Хотя с поправкой на войну…

– Сам видел? – строго спросил воевода.

– Сам, – кивнул гридень. – Мы к ним шагов на сто подобрались. Смердов голых в личинах видели, а воев с оружием – нет.

«Может, все-таки – ловушка? – подумал Духарев. – Спрятать в домах ратников, а смердов заставить праздник изображать – для притупления бдительности… Нет, маловероятно. Это ведь надо заранее знать, что воевода киевский Серегей с малой дружиной в Межич приедет. Хотя… В жизни всякое бывает».

– Сделаем так, – решил он. – Подъедем поближе, потом спешимся, подберемся тихонько да и поглядим, что там за игрища.

Так и сделали. Подъехали скрытно, коней оставили в рощице. Подозрения Духарева по мере приближения к деревеньке всё росли, поскольку русам так и не встретилось ни одной живой души. И даже коровы, пасшиеся на лугу, щипали травку сами по себе, без пастуха…

– Вон смотри, батька, каков игрун… – шепнул Велим, подтолкнув воеводу.

Игрун и впрямь был колоритен: голый, «удилище» торчком, патлы – торчком, на морде – кожаный намордник, из-под которого борода – тоже торчком. Игрун пристроился к плетню, пустил струю… Гуманный Велим дал ему возможность справить нужду, а потом аккуратно взял за горло и уложил пузом на травку. Игрун трепыхнулся было, но ощутил бодрящее прикосновение железа и притих.

– Глянь, батька, какие знатные письмена, – варяг показал на спину пленника.

«Письмена», точно, были знатные. Эдак с полгода назад кто-то весьма качественно обработал мужицкую спину кнутом.

– Личико ему открой, – велел Духарев.

Под маской обнаружилась испуганная рожа типичного булгарского смерда.

– Кто таков? – негромко спросил Духарев.

– Жечка я… – просипел мужик, кося глазом на упершийся в горло Велимов засапожник. – Истинной веры братства праведного Богумила послушник…

– Что он лепечет, батька, ты понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Духарев.

О богумилах он слыхал. Сектанты местные. Считают, что мир этот создан дьяволом, а вывод делают такой: долой попов и общественно-полезный труд. Жрать, пока не вытошнит, совокупляться максимально омерзительным способом, и всё, что есть в мире хорошего, по мере сил изгадить. Такой вот активный путь избавления от привязанностей. Еще слыхал, что мяса богумилы не едят и животных не режут. Только – людей.

– Сколько ваших в селе? – спросил Духарев.

– То не ведаю, – пролепетал сектант. – Много. С полсотни, может…

– Главный кто?

– П-праведный старец Аззанаил… – Зубы богумила выбивали дробь. – Токо он не в селе – в усадьбе…

– В усадьбе – тоже ваши?

Лицо воеводы стало таким страшным, что сектант и вовсе лишился дара речи, только головой дернул: кивнул.

Духарев задумался на полминуты. Дружинники его тоже ждали. Укрывшись кто где, слушали ор и визг, прикидывали, куда бежать, кого рубить… Если батька отдаст соответствующую команду. А прикажет отступить – отступят так же неслышно и незаметно, как подобрались. Смердов скрадывать – не печенегов в поле брать. Это как после турьих ловитв на коров охотиться.

– Туда глянь, батька! – тронул плечо воеводы глазастый Йонах. – Экое украшение там на воротах. Уверен, что не копченые в селе? Похоже на их забавы…

Духарев глянул. Да уж, на печенегов очень даже похоже. Жуткое зрелище. К воротам вниз головой был прибит человек. Живот у человека был вспорот – все внутренности наружу. Платье его, пропитавшееся кровью и испражнениями, свисало вниз, на голову. Если бы не серебряный крест, вбитый верхушкой в землю, Сергей и не догадался бы, что замученный человек – священного сана.

Духарев аж зубами заскрипел, сдерживая накатившее бешенство. Сдержал. Превратил ослепляющий гнев в холодную расчетливую ярость. Мысленно поклялся: «Если не дай Бог с Людомилой случилось худое – вырежу всех. А вожаков моим варягам отдам. Пусть поупражняются в технике активного допроса».

Пока Духарев думал, из-за крайней избы выскочила растрепанная баба. За ней – мужик наподобие взятого Велимом: тоже голый и в маске. Баба бежала, вереща, не разбирая дороги… Вдруг споткнулась и шлепнулась в густую траву. Мужик, обрадованный, наддал… И тоже шлепнулся. Раз – и нету. Если видел кто из села – ни за что не догадался бы, что не сами они упали, а гридни духаревские помогли.

Воевода никак не мог решить: сразу к усадьбе идти, или сначала «зачистить» село?

Решил: сначала «зачистить». Одно из его главных правил: не оставлять за спиной ни одного дееспособного врага.

– Велим, скажи всем: по сигналу – войти в село и всех, кто в такой дряни, – Духарев тронул мечом маску пленника, – резать. Других не трогать. Разве что сами полезут.

Велим кивнул. Передал ближним дружинникам. Те – дальше. Духарев выжидал, пока приказ обойдет всю цепочку.

– С этим – что? – Велим показал на трясущегося богумила.

– Я же сказал: всех, у кого личины, – буркнул Духарев, вытягивая из ножен оружие: правой – обоюдоострый меч византийской ковки, левой – узкую легкую саблю из темного «дамаска». – Всех! – и завыл по-волчьи, поднимая свою дружину.

Гридни Духарева налетели на «игрунов», как коршуны на курятник. Десятка два конных помчались в обход – перехватить самых шустрых. Остальные – цепью, бегом, от хатки к хатке. Нашинковали дюжины три, потом уже неспешно, тщательно прошлись по избам. Кто в маске – резали, остальных выгоняли наружу, где другие сбивали смердов в гурт, как овец. Потом еще раз прошлись. Прирезали еще пяток спрятавшихся.

Мерзостей богумилы успели натворить немало, но мерзостями русов не удивишь. Те же нурманы, бывает, и похуже творят. Но с нурманами пришлось бы повозиться, а этих… Проще, чем дюжину свиней зарезать. Жаль, семя паршивое из чрев здешних опаскуженных баб и девок обратно не извлечь.

– Чужие среди вас есть? – рявкнул Духарев, возвышаясь конной статуей над перепуганными смердами. – Ну-ка!

Из толпы тут же выпихнули двух мужиков и одну бабу.

– Зачем священника убили? – обманчиво спокойным голосом спросил Духарев.

Богумилы молчали. Чуяли нехорошее. Правильно чуяли.

Глава десятая
Искушение «праведного» Аззанаила

– Экие у тебя, боярышня, ножки нежные, – воркует голубем еретик. – Беленькие, беленькие. И ручки еще нежней. Будто у младенчика…

Молчит Людомила. Кусает губы, чтоб не заплакать от ужаса и беспомощности. Не слышит она «праведного», только чувствует, только вздрагивает, когда касается ее кожи сальная бородка или влажные пальцы. Неотрывно смотрит Людомила в угол. Там торчит из вороха старого сена черенок серпа. Эх, будь у нее свободны руки…

Но запястья и лодыжки Людомилы привязаны к ножкам скамьи. И еще один ремень перехватывает поперек живота.

– …Мерзость, мерзость, искушение Сатаниилово, – бормочет «праведный», забираясь рукой боярышне под рубаху…

Людомила смотрит на серп. Ничего в жизни она не желала более, чем сейчас – ощутить в ладони потрескавшуюся деревянную рукоятку…

– Праведный! – в конюшю вваливается еретик в маске.

– Чего тебе? – недовольно бурчит «праведный».

– Дак это… – богумил глядит на распяленную на лавке боярышню, шумно сглатывает слюну. – Чичас станем убивца на кол натягивать. Будешь ему грехи отпускать, праведный Аззанаил, или мы сами?

 

– Буду, – «праведный» с кряхтением поднимается.

Во дворе тесно от народа. Тут не только богумилы, но и кое-кто из межицкой челяди. Большинство пришли из страха перед еретиками, но есть и такие, кому Пчёлкина смерть – в радость. Пчёлко – управляющий честный, но строгий. Никому поблажек не дает. Не давал…

Старого воина держат двое. Один – крюком за ребро, другой – руками. Чтоб от слабости не упал.

«Праведный» совершает благословляющий жест. Делает знак, чтоб подтащили Пчёлку поближе.

– Нравится тебе сей предмет? – осведомляется еретик, оглаживая гладко оструганный кол. – Видишь, на нем и перекладинка есть, чтоб тебе сидеть удобней было. Сейчас лошадку приведем и посадим тебя на шесток, как кочета. Вот тогда и покукарекаешь!

Губы Пчёлки шевелется.

Аззанаил прислушивается… И вдруг с размаху бьет старого воина по лицу.

– Не поможет тебе Сатанаил, проклятый грешник! – кричит он. – Педрис, давай за лошадью! Живо! А вы, братья, снимайте с него портки!

Сразу несколько богумилов бросаются к Пчёлке, но тут сверху раздается громкий вопль. Орет еретик, посланный на крышу часовни – спиливать с нее крест.

– Праведный! Праведный! Беда! Беда, праведный Аззанаил! Конные! Сюда скачут!

«Праведный» Аззанаил с большой неохотой делает знак своим: мол, повремените пока.

– Ворота затворить! – распоряжается он. – Что за конные? Много?

– Десятка два! – кричит мужик с колокольни. – Оружные, в шлемах.

«Праведный» взбирается на частокол, глядит…

– Русы, – определяет он. – Ты давай пили, – кричит он мужику на колокольне. – Этим до ромейского чина дела нет. Да и мало их. Эй, ты! Скажи братьям: пусть шлемы наденут, что мы здесь в оружейной взяли, да копья возьмут и наверх поднимутся. Увидят русы, что есть войско в усадьбе, и дальше поскачут.

– А как же братья наши, те, что в Межиче? – беспокоится кто-то. – Оборонить надоть! Ежели русы их – того?

– Значит – того! – сердито говорит «праведный». – Они как раз со стороны села и скачут.

– Оборонить… Ишь, богатырь… – бормочет Аззанаил себе под нос. – Таким, как ты – только сверху чужими копьями грозить, да уповать, что не разглядят снизу, кто это копье держит… Нет, не разглядят, – успокаивает сам себя «праведный» Аззанаил. – Не катафракты ведь, тавроскифы дикие. Эти на лица не смотрят – только на железо…

Слезы градом катились из глаз Людомилы. Ей было очень больно, но плакала она не от боли – от унижения. Она выгнулась так, что привязанная рука едва не вывернулась из сустава. Скамейка под ней тряслась и раскачивалась. Людомила застонала сквозь зубы, рванулась, в самом последнем, запредельном усилии. Скамейка, к которой была привязана Людомила, не устояла, опрокинулась набок. Людомила ткнулась лицом в колкое сено… И вдруг почувствовала, что ее правая рука свободна!

Плечо болело, огнем горели ссадины, но ее маленькая узкая ручка все-таки выскользнула из ремней.

Некоторое время Людомила не шевелилась: переводила дыхание, прислушивалась к шуму снаружи. Нельзя терять времени, напомнила она себе. Проклятый еретик может вернуться в любое мгновение.

Со своего места Людомила не могла видеть ворот конюшни, но очень хорошо видела рукоятку серпа. Дотянуться до нее оказалось не так легко. Но в конце концов ей это удалось. Разрезать ремни было совсем просто. Людомила села и посмотрела на притворенные ворота конюшни. Что происходит снаружи – не понять. Не важно. Людомила встала. Колени дрожали, руки устали так, что отказывались повиноваться. Но отдыхать некогда. Людомила подошла к стойлу. Рыжик, верховой мерин Людомилы, потянулся губами к ее рукам – и фыркнул, не обнаружив лакомства.

Седло осталось дома, но уздечка висела здесь же, на стенке. Людомила потянулась к ней… И услышала, как со скрипом отворяется дверка в воротах конюшни.

Серп! Он остался рядом с опрокинутой скамейкой. Людомила метнулась к нему, но споткнулась и повалилась на землю. Солома смягчила падение. Людомила даже сумела дотянуться до серпа, однако грубый башмак опустился на серп мгновением раньше.

– Глупая зайчиха выпуталась из силка, – насмешливо сказал здоровенный бородатый еретик в кожаной маске. – Скажи мне, зайчиха, успел ли праведный Аззанаил погонять беса?

Глава одиннадцатая
Штурм усадьбы

Русы двигались напрямик, через пшеничное поле. Сначала – по стерне, потом – безжалостно топча тяжелые колосья.

Гридень по прозвищу Дужка, белобрысый полянин из-под Чернигова, сорвал колосок, вздохнул:

– Эх, перестояло жито!

Родители Дужки – смерды из-под Киева. В ратники Дужка пошел, потому что на него, младшего сына, земли не хватило. Повезло парню: способен оказался к воинскому делу, вышел из ополченцев в гридни. Таких в дружине Духарева было только двое. Остальные – потомственные воины или охотники.

– Давай твой меч на серп сменяем! – тут же предложили Дужке.

Черниговец отбрехиваться не стал. Смутился. Можно подумать, и впрямь не прочь к родительской профессии вернуться.

Двое гридней скакали справа и слева от воеводы, держа наготове щиты. Телохранители. Остальные, включая и самого воеводу, как только увидели, что в усадьбе затворяют ворота, взялись за луки. Но не стреляли. Далековато. Только хузарин Йонах азартно выкрикнул:

– Бить, батька?

– Погоди!

Существовала вероятность, что в усадьбе заперлись ее хозяева. Затвориться при виде чужеземных воинов – это нормально.

Грива прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит за частоколом… Вроде шлемы поблескивают. И еще на маковке часовни кто-то возится…

– Йонах, человек на башне, что он делает?

– Это который с топором? – Зрение у Йонаха было не хуже, чем у его отца. – Знак твоей веры срубает.

«Ну вот, ситуация и прояснилась», – подумал Духарев. Рубить символ христианской веры мог только враг.

– Сбить его, батька?

– А достанешь?

Вместо ответа Йонах осадил коня и метнул стрелу. И еще одну. Но вопреки ожиданиями Духарева, святотатец не упал, так и сидел на крыше.

– Неужто промахнулся, Йонаше? – насмешливо поинтересовался кто-то из гридней, когда хузарин вновь поравнялся со своими.

– Пыль с глаз сотри! – фыркнул Йонах. – Я ему первой стрелой руку к кресту прибил, а уж второй – в шейку… – И вдруг ойкнул совсем по мальчишески: – Прости, воевода! Не подумал про Бога твоего!

– Не важно, – Духарев, привстав на стременах, считал копья над частоколом. – Это не Бог, просто дерево…

Однако многовато защитников. Духарев насчитал четыре десятка, а пока считал, еще с десяток прибавилось. Какими бы умелыми ни были русы, а полусотней взять усадьбу при численном равенстве сил вряд ли удастся. Неужели придется в Преславу посылать за подмогой?

Тем временем его отряд проехал несжатый участок. По стерне кони сразу побежали веселей, а всадники, до этого державшиеся плотной группой, разошлись свободней, чтоб не облегчать работу стрелкам с частокола. Рядом с Духаревым остались только телохранители, Велим и, конечно, Йонах.

Но с частокола почему-то не стреляли. Непонятно.

– Крикни, Велим, чтоб ворота открыли, – приказал Духарев. – Именем булгарского кесаря.

Чем черт не шутит? Может, и откроют сдуру…

– Эй, вы, там! – гаркнул сотник. – Открыть ворота! Именем вашего кесаря приказываю! Или всех вырежем!

– Нет у нас кесаря! – тут же заорали в ответ. – Уезжай прочь, рус!

Орал мужик без шлема, но зато в кожаной маске. Богумил, мать его – жаба…

– Уезжай, покуда цел!

– Сбей его, Йонах, – вполголоса приказал Духарев.

Хузарин вскинул лук, метнул стрелку – и голова в наморднике исчезла.

– Попал?

– Не-а, – мотнул головой Йонах. – Глазастый. Успел нырнуть. А эти торчат. Чучела, что ли?

– Вроде того…

Духарев присмотрелся. Воины наверху присели, укрываясь за частоколом. Вернее, они думали, что укрылись. Полморды наружу. Их не только навесом – прямым выстрелом достать можно. И шлемы у них как-то неловко сидят, и копья торчат под неправильным углом.

– Слышь, Велим, а ведь это не вои, – негромко произнес Духарев. – Такие же смерды, каких мы в селе резали.

– Хочешь – с наскоку? – с сомнением проговорил Велим. – Может и смерды, ты прав. Только кипятком сверху могут и смерды окатить. Частокол – без малого восемь локтей. С ходу не запрыгнешь…

* * *

– Глупая зайчиха хотела убежать, – насмешливо сказал здоровенный бородатый еретик в кожаной маске. – Скажи мне, зайчиха, успел ли праведный Аззанаил погонять беса?

Людомила молчала. У нее как будто уши воском залило. В стойле заржал Рыжик, ударил копытом в стену. Удар она услышала, но глухо, как из-под воды.

– Значит, не успел, – пробормотал еретик.

– Эй, Педрис! – позвали со двора. – Ты чё там застрял? Давай лошадь сюда!

– Сейчас! – крикнул богумил. И Людомиле: – Ты, боярышня, серп-то брось. Не твое это орудие. Твое орудие промеж ног спрятано.

Девушка его не услышала, цеплялась за потрескавшуюся рукоять. Педрос наклонился, несильно толкнул Людомилу в лицо ладонью, вывернул серп из ее пальцев, отбросил подальше.

– Педрос!

– Иду уже! – гаркнул богумил. Поглядел на Людомилу, облизнул мясистые мокрые губы… Поглядел на стойло, потом – снова на Людомилу. Никак не мог решить, что ему больше любо: девку боярскую попользовать или боярского пса на кол натянуть…

Пока думал, снаружи загомонили, «праведный» на кого-то заорал…

Людомила тихонько отползла к стене. Еретик ухмыльнулся. Он выбрал.

В руке у него вдруг оказался широкий мясницкий нож.

– Вязать тебя не буду, – сказал еретик, – некогда. Будешь трепыхаться, нос отрежу.

Свободной рукой он потянул за шнурок, поддерживающий порты.

Порты упали вниз.

– Вона глянь, какой у меня пест есть для твоей ступки.

Людомила не слышала, что он говорит. И на срамную часть, которой похвалялся еретик, она не глядела. Только на нож.

– Давай, зайчиха, подол кверху, ноги врозь! – нетерпеливо прикрикнул еретик. – Сказано тебе – нос отрежу!

И упал на Людомилу.

Вернее – рядом. Страшный нож воткнулся в землю. Еретик содрогнулся раза три и обмяк. Людомила увидела, что из затылка его, между ремашками маски, торчит черен стрелы с тремя черными перьями. И тут еще несколько стрел влетели в конюшню, ударили в бревна, воткнулась в землю в пяди от ноги девушки. Людомила словно проснулась. Схватила нож еретика и бросилась в стойло Рыжика.

– Ну чего там? – спросил Аззанаил.

– Стоят, – ответил ему один из тех, что на стене. – Кабы стрелять не начали, – добавил он с опаской.

– Скифы… – пробормотал, как сплюнул, «праведный». Повернулся к тем, кто держал Пчёлку, оскалился:

– Заснули, грешники? Ну-ка взяли его да… – И, осекшись на полуслове, проворно нырнул под навес. А в следующий миг над головами палачей с визгом пропели стрелы и частой дробью ударили в стену дома. Палачи в испуге присели, выпустили Пчёлку, который был так слаб, что сразу повалился на землю.

Но не все стрелы ушли впустую. Из шести десятков богумилов, взобравшихся на стену, по крайней мере половина полетела вниз. А с дюжину уцелевших попрыгали вниз сами. Остальные не последовали их примеру только потому, что медленнее соображали. Но и эти бросились плашмя на дощатый помост: кто – скуля от страха, кто – бормоча свои богумильские молитвы. Оно, конечно, понятно, что сие скорбное тело есть сосуд грешный, Сатаниилов, однако ж свой это «сосуд», жалко, если его стрела продырявит. А тут еще дикие русы испустили разом такой ужасный вой, что из богумилов последние остатки храбрости выдуло. Из всех, кроме Аззанаила. Этого воем было не напугать. Зато он мигом сообразил: усадьба потеряна. И сразу выкинул из головы и недобитого Пчёлку, и оставшуюся на конюшне Людомилу. Не успела петля первого аркана захлестнуть острый зуб частокола, как хитрый «праведный» сообразил, что делать. Выдернул стрелу из тела убитого сподвижника, содрал маску, вымазал кровью лицо и одежду и быстренько прилег у самой стены. Вовремя. Только устроился, как сверху спрыгнул рус. Приземлился в шаге от Аззанаила, глянул мельком – и сразу бросился открывать ворота. А еще один рус остался наверху – с луком наготове. Прикрывал.

Мог бы и не прикрывать. Аззанаилово «воинство» металось по двору, как отара перепуганных овец.

Ворота распахнулись, русы хлынули внутрь, и началась резня. Занятие это для победителей столь увлекательно, что никто не заметил, как за спинами русов «ожил» притулившийся у стены «труп». «Ожил» и осторожно пополз к воротам…

Стрелы больше не летели. Снаружи доносились вопли, лязг железа, мокрый хруст разрубаемой плоти.

Людомила вжалась в дальний уголок стойла. Она не знала, кто на этот раз напал на усадьбу. Очень хотелось верить, что это свои, булгары. Потому что если это дикие язычники, то они ничуть не лучше богумилов. Тоже не пощадят.

 

Людомила, дрожа, вслушивалась в страшные звуки, ждала… Недолго.

В конюшню вбежали сразу трое. Один помчался к противоположному выходу, второй застыл с луком наготове, третий, с обнаженным клинком, проверил пустые стойла, добрался до Рыжика. Вид у воина был ужасающий: меч в крови, лицо и бронь – тоже забрызганы красным. Рыжик, учуяв кровь, занервничал, попятился, едва не придавив Людомилу, но воин ухватил его за гриву, пошептал что-то в ухо. Мерин совершенно волшебным образом успокоился, позволил вывести себя из стойла.

Тут-то воин и заметил Людомилу, расхристанную, с ножом в руке…

Заметил и ухмыльнулся.

Ухмылка у него была такая, что Людомила сразу поняла: этот человек опаснее и страшнее любого еретика-богумила. И никакой нож ей точно не поможет. Рука сама собой разжалась, нож упал на солому…

– Вот это правильно, девка, – сказал страшный воин. Речь его звучала по-чужому, но была вполне понятна. – Запомни: меня Званом кличут. Придешь ко мне потом – я тебя ублажу. А ты меня. Только умыться не забудь.

– Я тебя сам ублажу! Мало не покажется!

За спиной первого возник еще один воин. Еще больше и еще страшнее. В шлеме, закрывающем пол-лица и едва не подпирающем потолок конюшни. И первый как-то сразу сник, стушевался.

– Да я так сказал, батька. Мы…

– Кыш! – рыкнул высокий воин, сдвинул шлем на затылок, и только теперь Людомила его узнала.

– Здравствуй, боярышня, – ласково произнес воевода киевский Серегей. – Прости, что не поспел вовремя.

– Здравствуй, воевода… – шепнула Людомила, посмотрела на свои ноги, поцарапанные, еле прикрытые порванной нижней рубашкой, и кровь прилила к ее щекам – от стыда и унижения.

А воевода будто угадал ее мысли.

– Корзно мое, живо! – велел он, не оборачиваясь.

Миг – и ему подали плащ. Дорогой, с шитьем и шелковой гладкой подкладкой.

Людомила и возразить ничего не успела, как воевода завернул ее в этот плащ, подхватил на руки и вынес из конюшни.

Во дворе распоряжались русы. Челядь стаскивала трупы в кучу. С десяток уцелевших еретиков, жалких, трясущихся, сидели на земле.

– Пчёлко… – шепнула Людомила. – Что с ним?

– Жив, – негромко ответил Духарев. – Не тревожься, боярышня. Худшее – позади.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78 
Рейтинг@Mail.ru