Александр Мазин
Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь
– Погодите, – сказал он. – Биться я готов, но не сейчас. Может…
– Он струсил, – сказал один нурман другому.
– Не думай, рус, что сумеешь от нас сбежать, – с угрозой процедил рыжебородый. И добавил по-норвежски: – Берем его и уходим, пока остальные не вернулись.
– Против конунга русов пойдем, что ли? – спросил его товарищ.
– А что нам конунг русов? Заберем этого и уйдем к Шишке. Я знаю, где его схоронка. Отсидимся до осени, а там видно будет. А за этого, живого, Шишка золотом заплатит.
– Ну тогда…
Договорить он не успел. Зван оттолкнул его, выскочил из кольца и выхватил меч.
Трое нурманов обнажили оружие. Они могли убить Звана тут же, но хотелось взять живым…
Банг! Рыжебородый вскрикнул и полетел на землю. Стрела вошла ему в ногу пониже края кольчуги и застряла в кости.
Двое других мгновенно обернулись… Один даже успел прикрыться щитом. Это его спасло. На время. Стрела пробила щит, но отскочила от панциря. Второго нурмана достал Зван. Клинком по шее. Стремительный бросок его окончательно обессилил, но это уже не имело значения. Йонах выстрелил еще дважды. Обе стрелы оказались в воздухе одновременно. Одну, нацеленную в лицо, нурман ухитрился поймать щитом. Зато вторая преспокойно прошла под нижним краем щита и прошила кольчугу пониже пояса.
Йонах спешился, вынул саблю, кольнул корчащегося на земле нурмана в бороду. Хотел добить и рыжего, но Зван прохрипел:
– Нет, погоди…
– Почему? – удивился хузарин, пинком отбрасывая подальше меч рыжебородого и придерживая Звана, чтоб тот не упал.
– Он знает, где Шишка…
– Эка невидаль! – засмеялся Йонах. – Я тоже это знаю!
– Откуда?
– Сейчас и ты будешь знать, – хузарин тихонько свистнул, подзывая коня.
За конем волочился куль, перепачканный кровью и грязью, – боярин Шишка.
– Что тут случилось? – на шум из терема вышли Святослав с Духаревым и княжьи гридни.
– Эти, – Зван показал на побитых нурманов, – хотели с меня виру за своего взять.
– Вижу: взяли сполна, – заметил Духарев.
– Ага. Спаси Бог, Йонаш вовремя поспел.
– Этот твой гридь, воевода, везде поспел, – проворчал Святослав. – Это у тебя, хузарин, не Шишка ли за лошадиным хвостом волочится?
– Шишка, – подтвердил Йонах. – Хотел живым взять, да коника пожалел. Вишь, какой тяжелый кабан.
– Слышь, хузарин, а иди ко мне служить, – предложил Святослав. – Я тебе десяток дам. Отпустишь гридня, воевода?
– Не могу, – сказал Духарев. – Ты и так у меня сына забрал. А коли я парня отпущу, он мою дочку умыкнет.
Святослав засмеялся.
– Ну тогда ладно. – Он снял с толстой загорелой шеи золотую гривну. – Держи, Йонах Машегович!
– За что, княже? – удивился хузарин.
– За него вот, – Святослав кивнул на Шишку. – Неужто не слышал, как я обещал?
Йонах покачал головой, взял гривну, стянув шлем, нацепил на шею.
– Великая честь, княже! – сказал он, поклонившись. – Слишком большая цена за такого, как этот боярин.
– Это не боярина цена, а доблести, – поправил Святослав. – Поехали, воевода, в материн терем. Надо в этом городке порядок навести. Расплодилось тут… шишек. Коня мне!
Духарев последовал за князем не сразу.
– Дождись наших, – сказал он Йонаху. – Пусть похоронят Шишку и этих, – кивок на нурманов. – А этого рыжего…
– С рыжим мы разберемся, – быстро вставил Зван.
– Без тебя разберутся, – сказал Духарев. – Ты останешься тут. Я тебе лекаря пришлю. Йонах, скажешь здешним, что князь велел Звану за этим хозяйством присмотреть.
– А он велел? – удивился Йонах.
– Не велел, так велит. Сам тоже с ним останься. А то растащут Званово приданое, пока болеет. Да смотри, невесту у него не отбей!
– Это уж как получится! – засмеялся Йонах и пощупал гривну на шее.
– Хочешь в князеву дружину, Йонаш? – посвоему истолковал его жест Духарев.
– Не хочу. У тебя, батька, веселее. Да и отец велел тебе служить, а не князю. – И добавил после паузы: – А Данку я бы у тебя всё равно умыкать не стал. Потому что ты мне ее и так отдашь!
«Вот нахаленок!» – подумал Духарев. Сел на Калифа и поехал в терем покойной княгини. Сейчас ему лучше быть рядом со Святославом. Хватит на сегодня сюрпризов.
Глава двенадцатая,
которая начинается с политической экономии и авторской ретроспективы будущего, а заканчивается скверным известием
Князь Святослав задержался в Вышгороде. Здесь стояли дома доверенных бояр Ольги, тех, кто управлял ее личными землями, собирал оброки. Святославу следовало сразу показать, кто теперь хозяин. Смерть Шишки – наглядный урок для непонятливых.
В общем, Святослав всё делал правильно. Крепил власть. Переключал на себя ранее стекавшиеся к княгине финансовые потоки. Но свое намерение снести все церкви, заложенные и построенные матерью, а камни от них использовать как материал для сооружения языческих капищ, Святослав до конца не довел. Он был язычником, и для него Христос был лишь одним их множества богов. А богов у подвластных Киеву «языков» было действительно множество. У каждого покоренного племени – свои. Свои боги и свои князья, которых эти боги поддерживают. За Святославом стоял Перун. Перун был сильнее прочих, поэтому и великий князь киевский тоже был выше прочих князей. Но Перун не мог стать всеобщим богом. И потому Святослав не мог стать тем, кем был для своих подданных кесарь Византии, – правителем, чья власть священна для всех. Будь Святослав политиком, как его мать, он наверняка принял бы христианство. Но Святослав был воином, завоевателем, и христианские заповеди писались не для него. Хитроумный, как и положено полководцу, Святослав не был двуличным. Христианство он не принял, но искоренять христиан не стал. Да и не смог бы. Слишком много христиан было среди его людей. Дружинники, лучшие люди, собственные сыновья Ярополк и Олег. Попытка полностью изгнать христиан из киевских земель обернулась бы кровавой междоусобицей, гражданской войной. Такую войну позже развяжет сын Святослава Владимир. Соберет антихристианскую коалицию, укрепит ее наемниками-скандинавами и наедет на христианский Киев.
Святослав проливать кровь не хотел, потому пощадил часть возведенных матерью церквей. Но ромеев в Киеве потеснил изрядно.
Такая политика великого князя стала еще одним поводом для охлаждения отношений между Киевом и Константинополем.
Святослава это не беспокоило. Он не собирался заискивать перед Византией. Все поборы, которые ромеи слупят с киевских купцов, великий князь киевский намеревался вернуть сторицей. Данью или добычей, как получится.
А когда стало ясно, что отныне в подвластных Киеву землях никаких послаблений христианам более не будет, большая часть Ольгиных бояр, старост, тиунов, мытарей без всяких угрызений совести вернулась к старой вере. «Мягкая» программа «христианизации» Руси, проводимая терпеливой и мудрой Ольгой, была после ее смерти насильственно прекращена ее язычником-сыном. Вернее, не прекращена – приостановлена. Позже сын Святослава Ярополк попытается продолжить дело своей бабушки, и его единокровный брат Владимир воспользуется этим, чтобы поднять против него сторонников старой веры. И затем, подло убив своего брата, воссядет на киевском столе и осуществит то, что не стал делать отец: использует камни разрушенных христианских храмов для возведения языческих капищ. Однако вскоре Владимир сочтет христианство более выгодным, чем язычество. Как следует поторговавшись с константинопольским двором, он выторгует себе в обмен на крещение и военную помощь и льготы, и невесту императорской крови, а затем уж крестится и крестит подвластную ему Русь. И не «мягко», как это делала Ольга, а злой силой. Что, впрочем, естественно для этого князя, прославившегося среди своих современников не великими ратными подвигами, как его отец, а жестокими расправами с подвластными ему племенными князьями и вождями, а также «врожденной склонностью к блуду». Сейчас нельзя сказать с уверенностью, что было более сильным побудительным мотивом в стремлении Владимира получить в жены кесаревну Анну: политические выгоды, желание утереть нос сыну императора Священной Римской империи, которому в этом браке было отказано, или похотливое желание уложить в постель сестру ромейских императоров.
Надо признать, ромейские кесари Василий и Константин были еще более склонны к блуду политическому, чем князь Владимир – к блуду плотскому. Остро нуждаясь в военной помощи Киева, кесари пообещали Владимиру сестру, если тот крестится. Владимир крестился, заслал ромеям русских воинов для военной поддержки… И хитрые ромеи попытались всучить князю поддельную «кесаревну». Однако недооценили разведслужбу Владимира. Обман был раскрыт, фальшивая принцесса затерялась среди восьмисот наложниц князя, а сам Владимир наехал на ромейский город Херсонес-Корсунь, захватил его и ограбил… И обменял на настоящую Анну. А уж затем вернулся домой и совершил «равноапостольское» деяние – крестил Русь.
Воистину неисповедимы Пути Господни.
Однако ж в Новгороде, когда-то поддержавшем язычника Владимира против христианина Ярополка, потом еще долго, из поколения в поколение, передавался рассказ о том, как крестил их «огнем и железом» Владимиров воевода Добрыня.
Тем не менее результат был налицо.
Русь крещена, а старые идолы порублены.
Одного только Перуна не рискнул варяг Владимир пустить на щепу. Сурового варяжского бога сволокли к Днепру и с относительным почетом сплавили на остров Хортицу.
Всё это случилось через двадцать лет после того, как великий князь Святослав велел рушить построенные матерью церкви. Не сделай он этого, возможно, его дальнейшие отношения с Византией сложились бы по-другому, и другой была бы его собственная судьба.
Но история есть история. Обратного хода нет.
* * *
Духарев покинул Вышгород вечером того же дня. Волнения в городе уже улеглись. Ночью, правда, толпа с Подола накатила на ромейское подворье и попыталась вынести ворота, но ромеи были начеку и встретили погромщиков во всеоружии. Те только и смогли, что разгромить лавки вокруг стен. Внутрь не пробились. Зато ромеи, обороняясь, народу побили – с полсотни.
За убитых князь назначил виру: по гривне за покойника. Ромеи протестовали: мол, кто за разбойников виру платит? Но Святослав был непреклонен. Не в разбойниках дело, а в том, что его, княжьи, права ущемлены. На его земле убивать разбойников имеет право только он. Тут до ромеев дошло, что вира пойдет не родичам убитых, а в княжью казну. На этом спор закончился, ромеи денежки выложили безропотно и сразу вдвое подняли цены на свои «фирменные» товары – шелк, бархат… И зря. В этом году их монополия на «эксклюзивные» продукты была изрядно подточена задунайской добычей. Так что у ромеев товар попросту перестали брать, и византийским купцам пришлось снова снизить цены.
Но Духареву в этот день было не до рыночных проблем.
Пропала Данка.
Глава тринадцатая
Розыск
Киев – город не маленький. Но большинство его коренных жителей внутри своего социального слоя знали друг друга не только в лицо, но и по имени. А уж обитателей Горы знали все. Так что если бы Данка пропала в обычный день, проследить ее путь можно было не только от дома до ворот, но и в пределах поприща от городских стен. Глаза-то у всех есть.
Однако день был далеко не обычный, да и ночью беспорядки продолжались, так что розыск, учиненный в городе духаревскими гриднями и их добровольными помощниками, положительного результата не дал.
Зато выяснилось следующее.
Незадолго до полудня на подворье прибежал парнишка лет двенадцати. Искал Дану. Нашел, пошептался о чем-то, после чего Дана бросилась искать брата Богослава. Но тот как раз уехал в Детинец, к старшему брату. Данка тоже намылилась со двора, но тут ее матери сообщили, что девушка седлает коня, и Слада, не вступая в дискуссии, категорически запретила ей покидать родное подворье.
Сейчас Слада казнилась, что не стала выяснять, куда нацелилась дочка. В обычное время она непременно узнала бы. Впрочем, в обычное время не было бы и запретов.
Данка запрещение проигнорировала – сбежала. Только не верхом, а пешком.
Духарев Сладу не осуждал. Дана – девушка дисциплинированная. Кто мог подумать, что ослушается?
Однако ж ослушалась. Духарев поехал в Детинец. Пока Святослав разбирался в Вышгороде, в княжьем тереме заправлял Артём. Однако в самом Детинце старшего сына Духарева не было. Сказали: он где-то в городе. Но скоро будет.
– А Богослав с ним? – спросил воевода.
Этого точно никто не знал. Наверное, с ним.
Где ж ему еще быть, как не с братом.
Духарев подождал с полчасика, потом из терема вышел Асмуд. Поздоровался. Поинтересовался: не к нему ли пожаловал воевода?
Духарев объяснил ситуацию.
Асмуд почесал бритую голову, кликнул отроков, что оказались поблизости, и велел: найдите боярина Артёма и скажите, отец зовет. А Духареву сказал:
– Пошли, воевода, медку примем. Расскажешь мне, что там твои гридни с боярином Шишкой учудили.
* * *
Пока воевода разыскивал дочь, два его ближних гридня, Зван и Йонах, тоже вели розыск. Свой.
– Где Любушка? – спросил Зван. – Куда ее увезли?
Нурман ухмыльнулся:
– А ты угадай!
– Нам сказали: ее увезли твои соплеменники. Я уверен: ты знаешь, куда ее увезли.
– Может и знаю. А может и нет.
– Я тебя пока по-хорошему спрашиваю, нурман. – Зван помешал угли железком копья. – Но если ты по-хорошему не хочешь…
– И что будет? – Рыжий нурман сидел на старом пне. Из пня проросли два молодых побега, каждый – толщиной с топорище. К этим побегам были прикручены мускулистые руки нурмана. А перед тем как привязать, побеги слегка согнули. Теперь побеги распрямились, и сидеть нурману было неприятно. Но встать он не мог. Не получилось бы. Так и сидел, время от времени встряхивая головой, чтобы отогнать комаров.
В нескольких шагах от нурмана горел костер, а у костра на корточках сидел Зван. Выглядел он значительно лучше, чем сутки тому назад. Обработанные мазью укусы не воспалились, а силы молодой организм восстанавливал быстро. Чуть поодаль расположился Йонах. Молодой хузарин поглядывал на рыжего едва ли не с сочувствием. Не так давно он перебил стрелой кость нурмана и без малейших угрызений совести перерезал бы ему горло. Но пытать Йонах не любил. Хотя, как всякий опоясанный гридень, – умел.
– А что будет? – насмешливо спросил нурман.
Нурман носил гордое имя Хругнир и держался молодцом. Боль в раненой ноге терпел мужественно. К предстоящей процедуре относился с истинно скандинавским спокойствием. Когда-то его батюшка устроил для своих пленников соревнование: кто больше раз обойдет вокруг столба. А чтобы добавить в соревнование азарта, участникам надрезали животы, вытаскивали кишку и прибивали ее к столбу железным гвоздем. Победителем считался тот, кто намотает на столб больше витков. Маленький Хругнир «болел» вместе с остальными зрителями и искренне огорчился, когда выбранный им «спортсмен» свалился на третьем «витке».
– Что будет? Сейчас узнаешь, – ответил Зван, осматривая наконечник.
– Надо еще подогреть, – со знанием дела посоветовал нурман. – В мясе он быстро остынет.
– Это верно, – согласился Зван. – Но если перегреть – закалка пропадет.
– Не пропадет, – подал голос Йонах. – Если сразу воткнуть – еще лучше будет.
– Ишь ты! Молодой, а дело знаешь! – похвалил рыжий.
– А ты старый, а дурак, – сказал Йонах по-нурмански. – Сдохнешь сейчас бесчестно, как грязный трэль. А мог бы в Валхалле с Одином пировать.
– Тем, кто своих предаст, в Валхаллу путь заказан, – тоже по-нурмански ответил рыжий.
– Рассказывай! – фыркнул Йонах. – Ваш Один и есть самый главный предатель. Зря, что ли, его отцом лжи зовут.
– Что ты, хузарский лис, об Одине знать можешь! – презрительно бросил рыжий.
– Знаю кое-что. Третья жена отца моего – из ваших.
– Ври больше!
– Элда, дочь Эйвинда. Эйвинда Белоголового.
– Ха! – воскликнул рыжий удивленно. – Покойник Эйвинд – старший брат жены моего младшего брата. Выходит, мы с тобой – родичи?
Йонах дипломатично промолчал. Пытать родичей – дурной тон.
– Значит, это Элда научила тебя болтать по-нашему? – не унимался Хругнир.
– О чем вы говорите? – спросил Зван, который не знал языка нурманов.
– Мы с ним, оказывается, родственники, – сообщил Йонах.
– Шутишь? – Зван обеспокоился. Родича Йонах жечь не станет. И другому не даст.
– Точно. Он дальний родич моей мачехи.
– Это не в счет, – успокоился Зван. – Ну, с чего начнем? Я предлагаю – с левого глаза.
– Родич, не родич… Это как посмотреть, – возразил Йонах. – Слышь, родич, тебя как зовут?
– Хругнир, – сказал нурман.
Зван удивленно приподнял бровь. До сих пор рыжий отказывался называть свое имя.
– Я думаю, Хругниру ни к чему лишнее сходство с Одином, – сказал Йонах. – Пусть поживет пока с двумя глазами.
– Пусть, – согласился Зван. – Можно ему для начала пятки прижечь.
– Я думаю, – произнес Йонах, – пытками мы всё равно ничего не узнаем от такого храброго воина.
За что удостоился одобрительного взгляда рыжего.
– Еще как узнаем! – возразил Зван, извлекая копье из костра.
– А я думаю – не узнаем! И еще я думаю: не случайно мы с ним родственниками оказались. Это знак свыше. Потому я предлагаю договориться.
– О чем это? – насторожился Хругнир.
– О том, что вот он, – Йонах кивнул на Звана, – берет тебя на службу.
– Это еще зачем? – удивился Зван.
– Что ты болтаешь, гридь? – воскликнул нурман.
– Объясняю, – сказал Йонах. – Наш князь отдал Звану дочку Шишки.
– Вы ее сначала найдите, – проворчал нурман.
– А вместе с дочкой – все, что у Шишки есть: добро, челядь, словом, всех, кто Шишке служил. И тебя, Хругнир, тоже. Надо же Шишкино добро от всяких татей охранять.
– Не смеши меня, гридь, – сказал нурман. – Какой из меня теперь охранник! Ты ж меня искалечил!
– Я тебя искалечил – я тебя и вылечу, – заявил Йонах. – Мы, хузары, кое-какие лекарские тайны от парсов узнали. После моего лечения нога у тебя будет – сильнее прежней.
– Эй, что ты такое говоришь! – по-печенежски произнес Зван. – Как ты ему ногу вылечишь? С каких это пор ты лекарем заделался?
– Лекарь не лекарь, а кое-что знаю. Вылечу – хорошо. Нет – значит нет. Главное: чтоб он нам сказал, куда твою Любушку увезли.
– Хитер, – одобрил Зван. – Слышь, нурман, – продолжал он на языке руссов, – поклянешься Одином своим, что будешь мне служить?
– Лучше – Тором, – вставил Йонах. – Одином они клянутся, когда соврать хотят.
– Тором так Тором. Клянешься?
– А ты, варяг, поклянись Перуном своим, – заявил нурман. – Я вижу, крест у тебя на шее, так что ты еще и этим богом поклянись, что на службу нас принимаешь.
– Кого это – нас?
– Меня и земляков моих, которые Шишке служили…
– Ну ты наглый, нурман! – воскликнул Зван. – Нет, я тебе все-таки глаз выжгу!
– …А ты, хузарин, – невозмутимо продолжал нурман, – поклянись своим богом, что вылечишь ногу мою. Иначе делайте со мной, что хотите, – ни слова от меня больше не услышите, Одином клянусь! – Подумал немного и добавил: – И Тором тоже.
Глава четырнадцатая
Суровый шум деревлянского леса
Три всадника ехали по дубраве. Двое бородатых нурманов со свирепыми рожами и юная девушка с заплаканным лицом. Неосведомленный наблюдатель мог бы подумать, что это нехорошие северяне обидели девушку. И был бы не прав. Нурманы ни за что не стали бы обижать Любушку. Торгейр и Игги были доверенными людьми боярина Шишки. Настолько доверенными, что он без всякой опаски поручил им сопровождение своей симпатичной дочери. Хотя, если бы речь шла не о девушке, а о мешке с золотом, Шишка не был бы столь доверчив. И оказался бы прав.
Но Любушка всё равно была на них обижена и очень расстроена. Она бы еще больше расстроилась, если б знала, как отец вознамерился обойтись со Званом. А уж известие о том, что она осиротела, причинило бы Любушке настоящее горе. К счастью, Любушка об этом не ведала. Еще большее счастье, что о смерти Шишки не знали и нурманы, потому что их преданность боярину (а, следовательно, его дочери) зиждилась на щедрости Шишки живого. На щедрость же мертвеца рассчитывать глупо. Впрочем, невинности Любушки даже в этом случае ничего не угрожало. Невинная девушка «из хорошей семьи» стоит втрое дороже, чем та же девушка, которая уже не девушка.
Игги ехал впереди и негромко напевал. Но не следовало думать, что нурман был беспечен. Он оставался начеку. Он всегда был начеку, когда приходилось ехать по деревлянской земле. Подлое племя. Слишком гордое. По мысли Игги, смерды-славяне должны были пахать землю, бить зверя, собирать мед и воск, а потом отдавать выращенное и добытое тем, кто знает толк в жизни. То есть – нурманам. Или боярам, чтобы те, в свою очередь, отдавали полученное нурманам, свеям, варягам… Тем, кто не ковыряется в земле, а едет по ней с мечом у пояса.
Но Игги понимал, почему Шишка обустроил свой тайный двор на деревлянской земле. Боярин был одним из тех, кто по приказу княгини Ольги давил из деревлян сок. И лишь часть выдавленного увозилась в Вышгород. Остальное доставалось лично Шишке. Все, до кого мог дотянуться боярин, обдирались им, как липка. Протестовать никто не смел. На этой земле очень хорошо помнили, как великая княгиня тысячами жгла и резала деревлян после убийства своего мужа. Жаловаться и бороться бесполезно. Возникнут, как из-под земли, беспощадные гридни княгини или князь-воеводы Свенельда – и начнется страшное. От них не спрятаться в самых дремучих лесах. Отыщут проводников из самих же деревлян, замучают пытками, но всё равно заставят выдать своих. Игги знал об этом не понаслышке. Сам, бывало, жег и резал.
Но есть совсем безмозглые смерды, которые могут забыть о почтении к властям и напасть даже на таких грозных воинов, как нурманы. Исподтишка, конечно, и при соотношении десять на одного, но – могут.
Так что Игги, который ехал впереди, был настороже. И Торгейр, который ехал последним, тоже.
Но они были бы намного осторожнее, если б знали, что деревлянские старейшины уже разослали по дальним и ближним поселениями и хуторам радостную для каждого деревлянина весть: великая княгиня Ольга умерла.
Богослав поднес ладонь к навозной куче и ощутил тепло.
– Догоняем, – обрадованно сообщил он сестре, вспрыгивая в седло. – Полпоприща – самое большее.
– Здорово! – воскликнула Данка. – Ты молодец, Слава! Настоящий следопыт. А это точно они?
– А кто же еще? – удивился Богослав. – Мы же с самых выселок за ними едем. Вперед!
Некоторое время ехали молча. Конские копыта сминали мягкую, усыпанную узорчатыми листьями землю.
– Слышь, Слав, а что будем делать, когда догоним? – спросила Данка. – Ты точно уверен, что справишься? Это ж нурманы.
– Справлюсь, не беспокойся. Я ж их не на честный бой вызывать буду. Подберусь тихонько и сниму из лука. Думаешь, нурманов скрадывать труднее, чем кабанов? Я знаешь какой охотник!
– Ну расхвастался! – засмеялась Данка. Потом добавила серьезнее: – А все-таки надо было Артёму сказать. Мамка волноваться будет.
– Ему скажешь! – буркнул Славка. – Как его полутысячником сделали, он знаешь какой стал! Будто не Святослав – князь, а он. Да ну его! Сказал – справлюсь, значит, справлюсь! – Он повернулся в седле, лицом к сестре. – Мое слово…
Тут палые листья перед его конем пришли в движение. Что-то длинное, гибкое метнулось к копытам.
– Змея! – закричала Данка.
Славкин конь заржал испуганно, осел назад, Славка стиснул его коленями, удерживаясь в седле:
– Тише ты! Где змея?
Только это была не змея, а спрятанный в листьях волосяной аркан.
Рывок – подсеченный конь повалился набок. Славка успел вывернуться из-под него, но тут на него сверху сиганул кто-то здоровенный, оглушил и приплюснул к земле.
Еще двое бросились к Данке. Один сразу ухватил за узду, второй схватил Данку за ногу… И тонко взвизгнул, получив хлыстом поперек физиономии.
Данкина кобыла, норовистая зверюга, взятая из конюшни княжьего Детинца, терпеть не могла чужих, потому прижала уши и злобно хватанула за руку первого. Тот заорал и выпустил узду. Данка мгновенно развернула лошадь, ударила каблучками. Лошадь рванула с места в галоп… И тут Данка наткнулась грудью на что-то упругое, седло выскользнуло из-под нее, и девушка кубарем покатилась по земле…
Артём вошел в Детинец, когда Духарев с Асмудом уже ополовинили корчагу.
– Здравствуй, бать, что случилось?
– Случилось, – сказал Духарев. – Ты Славку куда посылал?
– Я? Никуда. Мне, бать, сейчас, знаешь, не до него. Сам же видишь, что в городе творится. Буянит народ.
– А он десятнику своему сказал: ты его послал.
– Интересно, куда? – сердито произнес Артём.
– Вот и мне интересно! Соврал?
– Соврал, – кивнул Артём. – Надо наказать.
– Это непременно, – согласился Сергей. – Только сначала, сынок, его надо найти. Его и Данку.
– А сестренка при чем?
– При том, Тоха, что ушли они вместе. Вернее, уехали. Взяли коней в вашей конюшне и отбыли. Мои выяснили, что их видели у северных ворот.
Всё это Духареву сообщили, пока он общался со старым Асмудом. Но Сергей решил все-таки дождаться Артёма.
Теперь Духарев знал наверняка, что Славка с Даной затеяли какую-то авантюру.
– Да ладно, бать, что ты в самом деле! Славка – княжий отрок. Данка – твоя дочь. Кто их тронет, сам подумай? Ну хочешь, я за ними сейчас пару гридней отправлю?
– Нет уж! – Духарев поднялся. – Не «пару гридней», а сам поеду.
– Как знаешь, – Артём повернулся и вышел во двор. Через минуту его в Детинце уже не было.
«Может, парень прав? – подумал Духарев. – Что я дергаюсь, в самом деле? Чай, не Дикое Поле – киевские земли. Лихие люди, конечно, и здесь есть. Но вряд ли кто-то рискнет напасть на княжьего отрока…»
– Ну-ка погоди, – Зван поднял руку, и Хругнир с Йонахом тоже остановились. Собственно, остановился Йонах. И остановил лошадь нурмана, потому что тот, вконец обессилев, мешком лежал у нее на шее. У Йонаха в сумке имелось немного арабского снадобья, которое могло на время вернуть Хругниру силы, но, по мнению Йонаха, это время еще не наступило. Да и жалко было дорогого снадобья.
– Чего там? – спросил хузарин.
– Здесь проехали пятеро. Сначала трое, потом еще двое. Причем у одного конь – точно из княжьей конюшни.
– Откуда знаешь?
– А вот смотри, вот след подковы отпечатался. А в углу – три шишечки…
– Ну и какой вывод?
– Да никакого! – Зван прыгнул в седло. – Поехали. Догоним – узнаем.
Щелкнула тетива.
Зван мгновенно обернулся… Ничего опасного. Йонах тетерку подстрелил.
– Темнеет, – заметил Игги. – Надо бы на ночлег вставать.
– Поехали, – сказал Торгейр. – Там, впереди, полянка будет. И ручеек. Там и заночуем.
– Ну давай, – согласился Игги.
Говорили они по-нурмански.
Дальше ехали молча. До поляны с ручейком добрались, когда уже начало смеркаться. Расположились под знатным, охватов в пять, дубом. Расседлались, развели костерок, достали снедь, собрали грибы, которые росли на полянке, нанизали на палочки, расположили над костром. Дома у себя нурманы грибы не ели. Грибы считались нехорошей пищей. Но здесь, на юге, пристрастились.
Любушка сидела, нахохлившись. Еду не брала.
– Ты, девка, ешь, – сказал ей Игги. – И не бойся. Мы тебе худого не сделаем. И никто тебя не обидит. А приедем на заимку, вообще делай, что хочешь. Хорошая у тебя жизнь, девка. Завидую я тебе…
– Ну-ка тихо! – оборвал его по-нурмански Торгейр.
Игги мгновенно умолк.
Какое-то время оба напряженно вслушивались в ночь. Но ничего необычного не услышали.
– Что не так? – спросил Игги.
– Показалось – смотрел на меня кто-то. Вон оттуда. Пойду-ка я гляну.
Торгейр поднялся, вытянул из ножен меч. Во вторую руку взял топорик.
Игги вынул пару треугольных метательных ножей, положил на траву. Выразительно посмотрел на Любушку и приложил палец к губам.
Глаза девушки округлились.
Игги черпнул шлемом воду из ручья и выплеснул на костер. Огонь зашипел и погас.
Игги коснулся плеча Любушки.
– Ложись, – шепнул он.
– Зачем? – испуганным шепотом спросила она.
– Надо.
Там, куда ушел Торгейр, было тихо. Это хорошо. Значит, там никого…
И тут раздался треск, какой бывает, когда кабан проваливается в ловчую яму. И – яростный рев Торгейра.
Игги вскочил – и кожаная удавка захлестнула ему шею. Нурман попытался прижать подбородок, но не успел. Зато успел просунуть под ремень большой палец правой руки.
Напавший уперся ногой в спину Игги, тянул изо всех сил и наверняка пересилил бы нурмана, но Игги левой рукой, обратным хватом выдернул меч и послал клинок назад – будто лыжной палкой толкнулся.
Клинок вошел легко: на нападавшем не было ни доспеха, ни даже куртки из твердой кожи.
Удавка ослабла.
И тут пронзительно вскрикнула Любушка. Игги отвлекся буквально на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы получить по макушке дубиной.
Череп у нурмана был крепкий. Выдержал. А будь на Игги шлем… Но шлем валялся у погашенного костра. И его хозяин свалился рядом.
Любушка бежала, не разбирая дороги.
Несколько раз что-то вцеплялось ей в одежду. Может, чужие руки, но скорее всего – просто ветки. Любушка бежала, не чуя под собой ног. Она могла споткнуться, упасть в овраг, налететь на острый сук… Но не споткнулась и не убилась. Верно, благоволили ей лесные боги. Иначе не объяснить, почему юная девушка убежала, а битые, умелые, страшные в бою нурманы попались.
– Лучше бы тебе, деревлянин, нас отпустить, – сказал Славка. – Знаешь, кто наш отец?
– Не-а, – совершенно равнодушно ответил по глаза заросший бородой лесной человек. – Но всё равно твоей сестре повезло. Красивая. Понравилась нашему волоху. Возьмет ее младшей жонкой. Прольет чуток крови – да и всё. А тебе не повезло, парень. Жить те осталось дней несколько. Покуда охотники наши ваших осьмнадцать голов нахватят. Тады уж будем вас – того.
– Вот придет мой отец с гриднями, будет вам – того! – сердито бросил Славка.
– Не-а, – беспечно отозвался лесовик. – Теперича ничё нам не будет. Это ране, когда старейшие наши клялись, что не станут с княгиней воевать, тогда у богов наших силы не было. А теперича померла ваша Ольга. Значит, кончилась клятва. И боги наши снова в силе. А коли кровушкой их напоить, так и вовсе всех, кто на деревлянскую землю сунется, – угнобят.
– Сейчас, размечтался! Мой батька, между прочим, тоже ведун. А пестун мой, так он и вовсе одной ногой за Кромкой стоит. Слово скажет – и ты сдохнешь!
Лесовик нахмурился.
– Ты это, зря не болтай, – сказал он. – А то рот заткну. Понял?
– Понял, – буркнул Славка.
Эх, развязали бы ему руки, он бы показал этому лешему!
Ну ничего. Батька – не за морем. Он здесь, в Киеве. Так что непременно их найдет. И лесовикам этим дурным – мало не покажется. Славке, ясное дело, тоже перепадет – за самовольство. И пусть. В первый, что ли, раз?
Главное, чтобы Данку не успели обидеть.
В собственную смерть Славка не верил. В четырнадцать лет даже княжьему отроку в нее трудно поверить.
* * *
– Хороший лес, – заметил Велим. – Чистый. Сухой. Дубы вокруг – как в Перуновой роще.
