Александр Матвеев
Горлица, птица благонравная…
Дочь из прошлого
Разбросала жизнь бывших сельчан кого куда. И в далёкой Америке есть земляки, и в Казахстане, и в России…
Что это за желание бросать родимый дом и ехать в чужие края?! Все друзья Антона Кулаковского уехали из села после окончания школы. Дальний родственник, Анатолий Каширин, моложе его лет на двадцать, тоже не задержался в колхозе. На телевизионного мастера выучился и в городе живёт. А он, Антон, в своё время очень хотел жить в селе. Но жизнь по-другому распорядилась: поступил чёрт знает как далеко в институт – в Днепропетровске. В селе Зариччя мать с тёткой остались бедовать без мужских рук. Какие там доходы от колхоза при вожде Никите?! Как молока от непокрытой коровы. Еле-еле ему денег на билет наскребли да торбу с немудрёными харчами собрали. А харчи-то?! Пшено, хлеб, сухари и самая главная ценность – кусок сала, который мать у соседей одолжила. Ох и выручило его это сало! И кулеш варили с ребятами в общежитии, и с хлебом ели вечерами, запивая чаем на травах.
Мысли о бедной юности промелькнули в голове Антона, пока он слушал путаный подход Анатолия (тот звонил!) к существу дела.
– Антон Станиславович, вы только не волнуйтесь, будь ласка! С вами дочь хочет поговорить. Ваша дочь, из Саратова приехала.
– Какая дочь? Какой Саратов? Что ты мелешь? – сорвалось у него с языка, но его тут же пронзила мысль-догадка: «Это от Лии, её дочь!»
Он услышал женские всхлипы в трубке и затем тихое:
– Папа, мама умерла.
– Ты кто? Как тебя зовут?
– Я – Мария. Лилии Ахметовны дочь.
– Господи, Лия умерла! Я ничего не знал о ней почти сорок лет. Но как же? Как же так? Дочь?!
– Папа, я хочу с тобой встретиться, посмотреть на тебя. Больше мне ничего не надо.
– Встретиться? Может быть, на хуторе Красиловка, до Зариччя рукой подать? Нет, дома с Тамарой тебя примем! – усовестился Антон.
Иссяк телефонный звонок, словно ливень в летнюю жару, однако раскаты его грома громыхали в голове, а в душе сверкали молнии. Сердце бухало, в ушах стоял плач неизвестной женщины, назвавшейся дочерью, и вихри воспоминаний хлестали по щекам.
Он тяжело опустился на табуретку, обхватил голову руками. Хорошо, что Тамары нет дома. Как она отнесётся к этакому известию? И правда ли это?.. А что, если – правда? Ведь дочь, его дочь… У них с Тамарой свои дети: и дочь, и сын, и внуки почти взрослые. Один сын погиб… И вот тебе… Новая, словно вчера родившаяся дочь…
На его крупном и ещё по-мужски красивом лице появилась мечтательность. Вспомнилось, как на третье лето он нагрянул неожиданно в село на каникулы. Директор школы сразу предложил ставку учителя русской литературы в старших классах, а учиться – заочно. Это был шанс! Во-первых, в институте начались неприятности: его небольшую поэму «Казачья вольница» напечатали в институтской газете. Некто написал донос, усмотрев в поэме намёки на призыв к возрождению украинской вольницы. Чуть не исключили из института. Слава Богу, ректор оказался мудрым человеком: разобрался и защитил.
Кроме того, тяжко без поддержки из дому. И впроголодь приходилось жить, и подрабатывал на разгрузке вагонов. Во имя чего? Чтоб стать учителем в сельской школе среди своих земляков!
Сентябрь настал, и он вошёл в класс. Лия, Лия… Лет на пять старше его, умная, влекущая.
Помнится, директор заметил:
– Антон Станиславович, у вас с Лилией Ахметовной всё серьёзно или как? Судачат в селе…
– Дружим, а там посмотрим.
– Смотрите, чтобы не было поздно смотреть.
На том воспитательная работа закончилась. А через год Лии дали путёвку на курорт, а он поехал в институт на экзамены.
Лето пролетело как один миг. После курорта Лия гостила у своих родных, а он в селе матери помогал. Как-то на речке приметил Тамару среди подруг. «Ну и фигура! – подумал. – Как же в школе не замечал её? Вся литая из меди. И красивая, и улыбчивая».
На танцах в клубе Тамара сама к нему подошла:
– Антон Станиславович, а я поступила в медучилище. Почему не поздравляете? С вашей оценкой, как-никак!
– Поздравляю.
– А вы на танец пригласили бы. Лучше всякого поздравления. Обзавидуются подружки.
Весь вечер протанцевал со вчерашней ученицей. Потом провожал до калитки, слова и чувства таяли, как время, надвигавшееся из облаков.
В середине августа вернулась Лия, у них с Тамарой к тому времени дальше невинных поцелуев украдкой дело не закрутилось, и всё-таки близость с Лией осыпалась, подобно осенним листьям после заморозков. На берегу речки Лия неловко намекнула ему, что ждёт ребёнка.
– Мы так не договаривались, – сказал он.
– А как? – спросила она.
…Снова телефонный звонок. Словно ветер сдул коллажи из той жизни: директор дал знать, что завтра силами персонала начнут ремонт школы. Замечательно! Занят на работе! У Тамары отгул, целый день вдвоём, и не сказать ничего о дочери из Саратова он не мог. Тем паче что жена всю эту историю досконально знает. Тогда ни он, ни Тамара не поверили Лии, а потом у Лии родилась дочь – восьми месяцев, что и думать?! «Не бывает такого, чтоб восьмимесячный ребёнок выжил. Семимесячный выживает, а восьмимесячный – нет…» – отрезал сельский лекарь Бурдейный.
Родился ребёнок, и все его сомнения, подкреплённые расчётами, оправдались. Он сам тогда, на берегу реки, сказал, что сомневается в своём отцовстве.
Лия обиделась и молча ушла.
…Воспоминания растревожили, он стал не рад завтрашним декорациям, отговоркам, отсылкам, да и оставаться один больше не мог. Хотел поехать к Тамаре на работу – передумал. Что он ей скажет? Не готов он пока к разговору с ней. Не готов! И как Тамара воспримет?
Сложно начиналась их совместная жизнь. Всё было против их брака: беременная Лия, родители Тамары, любопытные, а то и осуждающие взгляды сельчан. Расписались тайно, вдалеке от райцентра. А потом ему удалось устроиться в Остроге, где они и зацепились на всю жизнь…
…Стоял посреди двора, погружённый в воспоминания. Сколько всего было! И хорошего, и плохого, если поковыряться. Только зачем?
Посмотрел в небо, на крест знаменитого на всю Украину храма. Солнечные лучи играли с раннего утра, отражаясь от золотого купола и креста… Красота-то какая!.. Ещё князья Острожские строили, а храм до сих пор стоит и радует людей. Господи, столько лет храму! Род князей Острожских растаял, исчез во времени, а память о них осталась. Нет, значит, не исчез род, память материализовалась в этой крепости и храме. Вот и он, немолодой уже Антон Станиславович, посмотрел на эту красоту и помянул мысленно князей. Слышат его там, на небесах? Подумалось: а что он сделал в земной жизни?.. Передал свою любовь к русской литературе и свои знания детям, лишённым судьбой слуха. Издал несколько книжек со стихами, увлёкся театром, много лет играл в народном театре Острога. Его заметили, даже приглашали на сцену в область. Тамара воспротивилась.
«Не ходи, Тоник, – попросила, – не будет у нас жизни с твоими гастролями».
Послушался Тамару – любил её. И наверно, она была права. Засматривались на него девчата. Может, и не остерёгся бы. И как тогда? А так прошла жизнь в любви и семейном согласии, правда, не без потрясений. Вспомнилось давнее, но не забытое горе: сын, – смахнул слезу с глаз. «Какой парень был!.. Красавец. Только из армии вернулся. Нелюди! Убили исподтишка и живут как ни в чём не бывало. Сгубили невинную душу. А сколько он мог сделать в этом мире?!» – думал о погибшем сыне, тяжело ступая к пасеке в углу двора.
Пчёлы – Божьи создания: они и от тяжёлых мыслей отвлекают, и радостью душу питают.
«Милые мои, водички вам надо. Налью, налью сейчас», – прошептал Антон, умилённо рассматривая пчёл, хлопочущих на лотках ульев.
Одни улетают, другие прилетают с нектаром, здесь же охрана начеку… Пчёлы устраивают свою жизнь разумней, чем кое-кто из людей. Всё делается ради общего блага.
Он долго возился на пасеке, отгоняя от себя мысли о разговоре с Марией, но мысли, словно пчёлы, роились: то улетали, то опять возвращались. Что из того, что без мёда?!
В тот же вечер он не удержался и рассказал о новости жене. Тамара на удивление восприняла известие спокойно, лишь печально промолвила:
– Знать бы, что этот ребёнок твой. А так что скажешь… Непонятно, как детям и внукам будем объяснять. Они-то ничего не знают о той истории. Она замужем? Дети есть?
– Не знаю ничего, Тамара… Если встретимся, порасспрошу.
– Не встречаться нельзя, Антон.
В пятницу работал на благо школы, красил, малярничал, с коллегами разговаривал и даже пытался шутить, но как-то с неохотой, через натугу.
– Антон Станиславович, вы будто бы в другом месте сейчас. Стихи пописываете? – удивился коллега Владимир Квасюк.
– Написал одно лет сорок назад, а сейчас думаю о последствиях.
– Ну, Станиславович, даёшь! – заметил Квасюк. – Извини, но ты словно с ума сошёл. Ходишь, работаешь, сам с собою разговариваешь.
– Не сошёл, а спрыгнул.
В субботу Антон Станиславович весь день топтался без дела во дворе, ожидая автобуса со вновь обретённой дочерью.
Прикатил автобус, проскрипела калитка… Всматриваясь в её черты, желая и не желая, чтоб всё подтвердилось, чтоб чужая женщина оказалась его дочерью, он недоумевал, как накануне не мог или не умел выйти из зажимов не своей роли. У неё своя семья: муж, две дочери, еще не замужние, а он видел перед собой Лию, улыбчивую и сдержанную, умную и непосредственную, но ни капли крови, хоть отдалённо напоминавшей сходство с ним, не обнаружил. Ну ни кровиночки.
– Я тебя увидела и счастлива, – сказала Мария на прощанье. – Мне больше ничего не надо. До замужества была на маминой фамилии, а отчество твоё – Антоновна. Мама никогда не отвечала на вопрос, кто мой отец. Она говорила, что он умный и хороший человек. И ничего более. Только в последний момент прошептала, чтоб я с тобой встретилась.
– Я не знаю, что в таких случаях нужно говорить. Не знаю, не знаю, – расписался в бессилии Антон Станиславович.
Мария уехала в Саратов, а он остался с раздумьями и сомнениями. Так продолжалось долго. Прежней, тихой пенсионной жизни как не бывало. Занимался пасекой, домашним хозяйством, собакой – свирепой кавказской овчаркой. А мысли были там, в далёком прошлом.
Минуло медовое лето, мёда собралось сколь надо, если не сверх того. И себе хватило, и детям, и друзей одарил, и знакомым перепало.
«Жила бы Мария рядом, и ей досталось бы мёда», – подумал с устатку вечером.
К осени ветки от яблок ломились, пришлось подпорки поставить. И опять пожалел, что Мария далеко и яблок ей не достанется.
Зима, бесснежная и тёплая, не радовала. В феврале так потеплело, что пчёлы из ульев появились, сонно ползая по лоткам. А он, не обращая внимания на причуды природы, ходил хмурый: мучился, переживал. Нелегко в этом жестоком современном мире совестливому человеку жить. Ой, нелегко!.. Ночью вскакивал и шёл на кухню, чтоб не будить Тамару. А та тоже не спала, лежала в темноте с открытыми глазами, неслышно охая и вздыхая. Так в беспокойстве прошла зима, и весна минула.
Худо ли, бедно ли, но уже год с тех пор, как приезжала Мария, отмотался. Иногда звонил, говорил по телефону. Но что можно сказать в трубку, не видя человека?.. Как-то сорвалось у него:
– Мария, может, нам заказать экспертизу? Генетическую.
После долгого молчания услышал:
– Надо ли? И зачем?
Однажды, в тихий летний день, присел во дворе и задремал. И увидел в полудрёме себя, молодого, стоящего у калитки с Тамарой. А над деревьями пылало ярко-красное зарево: то ли солнце закатное, то ли пожар где-то разгорался. А потом увидел идущую мимо них Лию с маленькой девочкой и голос её услышал:
«Не пугайся, Антон. Красное солнце к вечеру – на добро…»
А девочка вдруг заплакала, тоненько так и жалостливо. И от этого плача он очнулся. Рядом тёрся о ногу приблудный котёнок и жалобно мяукал.
«Откуда он? Надо же… Потерялся? Или кто подбросил? Не дай Бог за загородку к овчарке попадёт… Вмиг разорвёт», – подумал и протянул руку, подобрал несмышлёныша. А тот, не будь хил, неловко, но резво отскочил от него и, поднырнув под загородку, спустя мгновенье оказался перед пастью овчарки.
«Всё. Пропал дурашка маленький», – ёкнуло внутри. К его удивлению и радости, злая овчарка принялась облизывать котёнка.
Назавтра, с утра, Антон пошёл на кладбище к сыну. Долго стоял перед обелиском с портретом улыбчивого парня с кудрявой головой. Положил пучок белых ромашек на чёрный мрамор с выбитым на нём «Memento Mori».
Вечером он долго не мог заснуть, вздыхал, по привычке ворочался с боку на бок.
– Толик, не могу больше молчать. Будь что будет. Письмо тебе приходило от Лилии. А я тебе его не отдала, – прошептала Тамара и заплакала.
– Тамара, ты читала его? Что там было?
– Нет. Не распечатывала. Прочитай сам, если хочешь.
А в письме было всего несколько фраз: «Антон, Мария не твоя дочь. А могла быть твоей. Я тебя любила. Мне недолго уже осталось. Не хочу уходить с грехом. Прости, если сможешь. Лилия».
На следующий день утром Антон Кулаковский отправил Марии телеграмму: «Доченька! Буду в Саратове через два дня. Целую. Папа».
Такая беспощадная любовь
Было далеко за полночь. Уже затихли в чёрной тьме голоса электричек. Тишь небесная полнилась звёздами. Мягкий свет ночника освещал красивую женщину с книгой в руках. Зачиталась. Всё про любовь из жизни позапрошлого века! Муж посапывает себе. И пусть! Она, Саша, – в другом мире, где чистая любовь, тихая, умная, лиричная. Простые слова и море чувств! Да что там море – океан после шторма, когда безбрежье волн полно сил, никак не успокоится… Какой страстный монолог о любимой женщине, покинувшей скабрёзную землю!
Шёпотом Саша повторила до дрожи в сердце поразившие её строки:
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Она отвела глаза от книги и задумалась. Густой каштан волнистых волос разметался, а глаза, полные зелёного блеска, мерцали. Невесть откуда взялась одна-единственная слезинка, выкатилась на атлас подушки, стремясь далеко в поля и леса осенней ночи.
Раздался глухой телефонный звонок. Саша сняла трубку, машинально глянув в угол на часы.
– Саша, прости за поздний звонок. Я не могу. Мне нужно поговорить с тобой, – раздалось знакомое заклинание, словно перепев ночных призраков.
– Лёня, посмотри на время. Видишь, как поздно?
– Не могу. Я просто не могу. Поговори со мной. Я вспомнил Женю и залился слезами.
– Ладно. Позвони мне через десять минут. Я перейду к телефону на кухне. А то Алексея разбудим.
Но муж уже не спал:
– Сашунь, опять Лёня? Да? С ума сошёл. Женю при жизни не оставлял в покое. Теперь тебя по ночам будит.
«Господи, – думала Саша, – мистика какая-то! Я читаю Тютчева, вспоминаю Женечку со слезами. И то же самое происходит на другом конце города с Лёней. Может, тётя там, на небесах, думает о нас, и поэтому нам не спится».
Припомнилась первая встреча с Лёней: заглянула к тёте Жене, а у неё – высокий, с копной тёмных вьющихся волос мужчина. После института работал в союзном министерстве по финансам. Тётя была сто лет как замужем, её дружба с Лёней, который тоже был женат, показалась Саше, зелёной девчонке, странноватой. Потом они с Лёней время от времени пересекались у тёти. На всех семейных праздниках он присутствовал, но почему-то один, без своей супруги. Сашу всегда удивляло, что Валерий терпел дружбу своей жены с Лёней.
Даже как-то не удержалась, спросила немножко дурашливо:
– Валер, а ты не боишься, что Лёня уведёт от тебя Женю? Почему ты так легко переносишь их дружбу?
– Нет, не боюсь, она дорожит дружбой с Лёней. Как я могу ей запретить? Хочется – пусть. Ей хорошо!
В дружбе Жени и Лёни настоялся аромат духов, должно быть, от «Шанель». Смотреть на них без восхищения и улыбки мог разве греховодник. Неважно, сколько в комнате людей и что за люди. Женя и Лёня никого не видели, кроме друг друга. Когда они встречались, близким казалось, что интерьер становится прозрачным, искромётным и необычайно счастливым, и сами они сияли от счастья. И это в присутствии Валерия! «Блаженный какой-то… Разве он не видит, что Лёня влюблён в тётю и тётя любит Лёню. А Валера – ноль внимания», – никак не могла понять Саша. Но ничего страшного! Люба, Лёнина жена, в годы так называемого развитого социализма делала карьеру в буфете гостиницы «Москва». Валера промышлял антиквариатом и мог иногда позволить себе передать через Лёню аляповатую золотую безделушку для Любы. Правда, никогда семьями эти две пары не встречались.
Так продолжалось очень долго. Позже Саша поняла, что Валерий, как умел, старался отвадить Лёню от их дома, но делал это с деликатностью посла в какой-нибудь Америке. И Лёня никаких намёков не понимал и не принимал. Как ходил, так и продолжал регулярно ходить к Вишневским будто в гости, а на самом деле всё было похоже на возвращение из долгой командировки. Звонок в дверь менял порядок вещей, и неважно, чем бы Валерий ни занимался, Лёня усаживался на кухне, пил чай и любовался своей невинной подружкой Женей. Знал ли Валерий об их совместных поездках в отпуск? Путаный лабиринт отношений. Но скандалов никогда не было. В период горбачёвской перестройки Вишневские эмигрировали в Америку. Следом за ними спустя год-два укатил и Лёня. Супружница Люба осталась ждать в Москве, пока он устроится в Америке по ихним, «американосовым» меркам.
Сашины воспоминания прервал звонок.
– Саша, ты уже на кухне? Можешь говорить?
– Могу. Что случилось? Что на тебя нашло вдруг среди ночи?
– Я вспомнил, как Женя умирала во Флориде, а я в то время был в Москве, и мне не дали даже попрощаться с ней. Я бы немедленно прилетел. Я был бы около неё в больнице. Мне ничего не сообщили. И похоронили тайно от меня. Зачем так со мной поступили?
– Ты же знал: так хотел Валера!.. Чего непонятного? Он не хотел тебя видеть, знать. И почему ты опять это вспоминаешь? Ведь прошло уже время. Мы с тобой не раз говорили. Зачем ты себя мучишь, Лёня?
– Саша, ты помнишь, как он, собака, прогнал меня из их квартиры во Флориде? Я не могу вспоминать, захожусь в обиде.
– Вот-вот, «захожусь», – позволила Саша улыбнуться чужому ей словечку.
Саша всё помнила. Помнила, что тётя упросила бабушку Марию сделать Лёне вызов в Штаты как племяннику. И та пошла на подлог и подписала необходимые документы. Чтоб уговорить бабушку Марию, пуганную культом личности, оттого не терпящую никакой лжи, подписаться под неправдой?! Страх Божий, но Женя уговорила. Лёня получил въездную визу в Штаты и стал жить в семье тёти Жени. Валерий с утра бежал на работу, а Женя с Лёней садились чаёвничать, не отводя влюблённых глаз друг от дружки. А потом они отправлялись гулять. Вечером – семейный ужин. Обстановка возвышенности и торжественности. «Валера, подай Лёне солонку. Валерий, ты забыл, что Леня не пьёт кислого вина, налей ему виски». Как Валера мог терпеть? И всё же терпел, шутил вместе с ними. А через два месяца он тактично и деликатно устроил Лёню на съёмную квартиру и даже вещи перевёз лично. «Не переживай, Лёня. Утром, когда Валера уйдёт на работу, приходи, и мы будем, как обычно, пить чай», – успокоила Женя дружочка.
И вот теперь, после внезапной, нелепой и несправедливой смерти тёти, молодящейся и какой-то беззащитно-обаятельной, прошлое мгновенно предстало пред Сашей. Странная ночь: стихотворение Тютчева, написанное на годовщину смерти любимой женщины, ночной звонок Лёни и его неподдельная боль и тоска… И Саша тихо сказала:
– Лёня, никто не виноват. И потом, ведь Валера так помогал тебе! Он хотел, чтоб у тебя свой угол был. Но ты же продолжал к ним ходить. Валера тебя принимал.
– Этот подлец подсматривал за нами, когда я у них жил. Приходил с работы в обед, стоял под окнами и слушал, о чём мы говорили. Он живёт, а её нет! Мне сегодня вспомнилось, как после смерти Женечки я приехал к её дому. Заходил в парадное, смотрел на почтовый ящик. Её руки касались этого ящика. Я не выдержал и поцеловал его дверки. А потом я всю ночь просидел на скамейке, глядя в её окна, как в её глаза, когда мы пили чай ещё в Москве. Очнулся к утру, вся моя одежда была мокрая от слёз. Почему она ушла? Сколько тварей живут в этом мире, и ничего с ними не случается!.. А с ней случилось. Почему?
– Что ты так убиваешься? Что было, того не вернуть. И Валеру тоже можно понять – он был её мужем. Валера её любил, и она его любила.
– Саша, я сегодня думал о ней. А потом думал об этом мерзавце. Как он мог не дать мне проводить Женю в последний путь?! Ты знаешь, Саша, я никогда никого не бил. А тут со злостью стал думать: вот бы встретить его и ударить кулаком в морду. А когда упадёт, бить ногами. Бить и бить козлину поганую.
Всхлипы шуршали в трубке. Откуда он звонит? Из Москвы? Из Америки?
– Лёня, остановись! Я не хочу этого слышать. Прошу, остановись.
Натикало три часа ночи или утра? Для электричек – утра. Саша попыталась уснуть, но куда там! Сна не было ни в одном глазу. Всеми силами отгоняла мысли о Жене, умершей в Америке, о Валере, но всякий раз странная биохимия взаимоотношений Жени, Валеры и Лёни возвращалась к ней новым случаем, давно позабытым. Иной раз сама не поймёшь, что с тобой происходит, а как других понять? Как понять того же Валеру? Почему он так долго терпел Лёню? Как понять Лёню? Наверно, у него была настоящая любовь с Женей? Но почему, почему, не любя друг друга, Женя с Валерой жили вместе? А то, бывает, любовь есть, а вместе – нельзя! Любовь непонятна и беспощадна. Она никого и никогда не жалеет. Вот взять хотя бы Валеру… Всю жизнь работает не покладая рук, как говорится, развернулся, целиком впаялся в капитал. Квартира во весь этаж в доме немыслимой красоты, отделана полудрагоценными камнями. И что? Это счастье? Женечки нет. Богатый и одинокий. Что у него в душе?
К утру количество децибел за окном возросло. Москва гудела, шумела, бренчала и скрежетала во всю Тверскую. Саша проводила мужа, прилегла на диван. Стала листать последний журнал моды в надежде, что удастся успокоиться, немного поспать. Но вскоре – совсем ерунда! Звонок из Америки с драмой всей жизни… Сатанизм! Кому их драмкружок или драмклубок интересен? От недосыпа и невнятицы жизни Саша устала, не желая слушать никого. Валера, Валерий… В просветах грязных туч обнажился солнечный диск, сверкнул золотом осени, рассыпая лучи куда попало…
– Саша… Здравствуй! Это – Валерий! Узнала?
– О Боже! Да, Валера! Здравствуй! Сегодня – «день молитвы и печали», «память рокового дня». С ночи телефон заливается погребальным звоном.
– Саша, я – о тебе, обо мне… Нам нужно встретиться. Приезжай.
Саша оторопела:
– Что-то случилось?
– Случилось… Да. Давно случилось. Только я скрывал…
И нервирующий звонок стал обрастать всеми гранями, тенями и оттенками тех драгоценных камней, о каких мало кто мог помечтать в позапрошлом веке. К её удивлению, голос Валерия доносился словно эхо из другого мира, планеты, мимо которой она случайно прошествовала с зонтиком.
Несчастный Валера клялся, что всегда любил её и только её, Сашу, сохранял брак с тётей Женей ради неё, желая видеть её, только её в своей квартире, какими бы редкими ни были визиты к тёте Жене. Ну не изящно ли сплетённое кружево на ночной столик Алексея? Волна воспоминаний о тёте, о её кажущейся легкомысленной дружбе с любимым мужчиной и затем её внезапном уходе из жизни далее раскачивала сердце, ум, душу… И вот ещё груз – из самоцветов!
Шёл мелкий затяжной дождь, какой бывает поздней осенью только в Москве. Надев резиновые сапоги, натянув толстый свитер и без зонта, Саша вышла на улицу. Долго бродила меж параллелепипедов и кубов, погружённая в себя, не замечая ни людей, ни машин.
Потом стояла на набережной Москвы-реки и неотрывно смотрела на тёмную воду. Некоторые мужчины, проходя мимо, не могли удержаться, чтоб не полюбоваться красивой женщиной с печальным лицом. Высокий парень подошёл и протянул ей свой зонт:
– Люди беспокоятся, видя, как вы мокнете под дождём. Что-то случилось? Может, помочь?
– Нет, нет. Спасибо. А зонтик заберите, мне пора уходить.
Но парень убежал, крикнув на ходу:
– От души и с любовью.
Саша неторопливо двинулась вдоль парапета набережной. Тяжёлая вода неопределённого цвета текла, образуя кое-где еле заметные водовороты.
Прошёл выкрашенный в белое пассажирский теплоход. Стоявшие под тентом ребята махали ей руками, что-то весело крича. «Давай к нам…» – донёсся отголосок. Впрочем, неважно, что насыщало смыслом осеннюю атмосферу. Важно то, что ей захотелось на теплоход. И плыть куда-нибудь, плыть. В Индию, в Антарктиду… А если взять и прыгнуть сейчас в воду? Доплывёт ли она до прибрежного мелководья? Кинется ли кто с гранитных отвесов набережной ей на помощь? А вдруг посреди реки утонет? Будет ли кто-нибудь убиваться по ней так, как Лёня убивается по Жене? Её зеленоватые глаза мерцали изумрудным светом ночи, словно там поселилась какая-то тайна, и эта тайна изменила её походку и выражение лица, утомлённого, но прозревшего некую глубь человеческой реки.
