Александр Махнёв
Люди и судьбы (сборник)
Книгу эту я посвящаю внукам Кириллу, Анне, Владимиру, Ивану и Марии.
© Махнев А.В., 2017
* * *
От автора
Человек, его судьба всегда были и по-прежнему остаются предметом серьёзного изучения. Что есть судьба – «…стечение обстоятельств, не зависящих от воли человека…»[1], или это вполне управляемый человеком процесс? Судьба – это предопределённость или свобода выбора? Сложный вопрос, вопрос философский, и простой ответ на него – «да» или «нет» – мы вряд ли увидим.
Обращаемся к мнению авторитетных людей.
Ивану Сергеевичу Тургеневу принадлежат слова: «Каждый делает свою судьбу, и каждого она делает». Что, разве не верно? Или вот ещё: «Стремись всегда побеждать скорее себя, чем судьбу, и менять скорее свои желания, чем порядок в мире». Это уже от Рене Декарта. С этим тоже можно согласиться. А вот мнение Николло Макиавелли: «Можно, думается мне, полагать истинным, что судьба распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной, или около того, она предоставляет нам самим».
Действительно, человек живёт в определённых жизненных условиях, их течение не всегда зависит от него, но его деятельность в рамках этих жизненных обстоятельств носит разный характер. Кто-то может согласиться: «Эх, судьба… Пусть всё идёт, как идёт», а есть люди, которые, пройдя сквозь тернии, колючки этих, казалось бы, судьбоносных обстоятельств, возрождают себя, делают свою жизнь полноценной и комфортной, сами ваяют свою судьбу. Наверное, с этим согласится каждый.
В творчестве большинства писателей в центре всегда находится человек, и обстоятельства его существования составляют как раз сюжетную линию, проще сказать, основу повествования. Я не исключение. Меня всегда интересовал конкретный человек, его жизнь и судьба.
Настоящее издание называется «Люди и судьбы». Я включил в него повести и рассказы о людях, может, не всегда героических, не всегда заметных, но чрезвычайно интересных, здесь и старшее поколение, прошедшее тяжкие испытания войной, и мои ровесники, и молодёжь. Героев моих объединяет стремление самим управлять своей судьбой, самим её строить, каковы бы ни были житейские обстоятельства.
Вот рассказ «Узник Дахау». Это не выдуманная история. Война, концентрационный лагерь, рабство по своей сути – всё это предстаёт как неизбежное для моего героя, юноши по имени Николай. Однако, пройдя все эти ужасы, вопреки «судьбе-злодейке» паренёк выжил. И не просто выжил, остался Человеком, сам выстроил свою дальнейшую судьбу, достойно жил и умер достойно, умер, защищая слабого.
В весьма сложной жизненной ситуации оказался мой герой полковник Истомин (рассказ «Бомбила»). Он был не единственным, кто попал в передрягу девяностых. Казалось бы, всё – силой обстоятельств отобран привычный армейский уклад жизни, хоть в петлю, но нет, не сломала судьба офицера, выстоял он. Сумел достойно принять удар жизни и сам, подчёркиваю, только сам, своим умом и талантом, вновь создал себя. Такими людьми стоит гордиться.
Все мои повести и рассказы в этой книге – об этих людях. Не герои они, они просто люди, со своими характерами, достоинствами и недостатками. Они просто люди, достойные уважения и понимания.
Думаю, прочитав книгу, вы поймёте меня.
С уважением
Александр Махнёв,
член Союза писателей России.
Случайная встреча
Кто бы рассказал, не поверил, что такое возможно. Представьте себе, в многомиллионном городе, в Москве, я повстречал человека с того света. Да, да, человек, которого я увидел выходящим из машины у метро «Парк культуры», – умер более пятидесяти лет назад. Во всяком случае, и я, и кто некогда его знал, были убеждены в этом. Черты лица, а главное, татуировка в виде небольшой звёздочки на правой руке говорили: мне этот человек хорошо известен. Эту звёздочку на руке я усмотрел, когда мужчина, выходя из машины, опёрся правой рукой о дверцу «мерседеса». Инстинктивно бросил взгляд на свою руку. На правой и у меня такая же татуировка, отметина юности. Сердечко ёкнуло. Не может быть, это не он. Пройдя чуть вперёд, я обернулся и глянул на незнакомца. Полста лет прошло, но черты лица человека неуловимо напомнили мне друга детства. Мужчина понял – я наблюдаю за ним – и насторожился. Молчать я уже не мог:
– Ларкин, ты?
– Позвольте, а вы кто?
Да, голос его. Глаза. Точно, это он! Я вновь обратился к мужчине:
– Володя! Ларкин, это ты?
– Да, Ларкин я, а вы кто?
Мужчина внимательно смотрел на меня, явно не признавая во мне знакомого. Ещё бы, столько лет. Я подошёл к нему ближе:
– А вы гляньте, может, что и вспомнится? – и протянул к нему внешнюю часть правой кисти руки. Чуть ниже указательного и большого пальцев красовалась небольшая татуировка в виде звёздочки. Человек бросил взгляд на свою руку.
– Да не смотри, у тебя такая же!
– Саня? Да не может быть… Мать честная, неужели это не сон! Вот это встреча!
Мы обнялись. Встреча была настолько неожиданной, что некоторое время мы не могли сказать ни слова. Молча стояли, обнявшись, и похлопывали друг друга по плечам.
– Владимир Львович, пора, мы уже опаздываем, – прервал эту паузу спутник Ларкина.
– Да, да, сейчас. Послушай, Саша, я должен ехать, но встретиться мы не просто должны, мы обязаны. В Москве буду неделю. Позвони по этому телефону, это московский номер. Я снял квартиру на Тверской, у Маяковки. Позвони сегодня, где-нибудь после девяти вечера, согласуем время встречи. Договорились?
Володька сунул мне в руку визитку, улыбнулся, пробурчал под нос: «Это же надо…» – и сел в машину. «Мерседес» умчался, а я, всё ещё ошарашенный встречей, стоял у метро.
Весь день я был под впечатлением этой встречи. Дома, порывшись в архивах, нашёл старенькие фотографии того периода. Ага, вот и мы. Стоим, рожицы корчим, улыбаемся. Вот я, вот Володька, Женька, друг наш, рядом. Вот наш военный городок, наши мордашки на фоне домов офицерского состава, где мы жили с родителями. А вот фотографии на дне рождения Женьки Александрова. Наши родители, мы, на лицах улыбки, все весёлые, довольные жизнью. Как давно это было. Не верится, что это вообще было. Пятьдесят лет, вроде как и не много, а вдумаешься – это же вечность, целая эпоха позади. Да, годы идут, просто бегут, мчатся. Уж и не достать прошлого, вот только фотки и напоминают, какими мы были.
Впервые с Володькой Ларкиным мы познакомились осенью 1963 года. Мой отец завершил службу в ГСВГ (Группе советских войск в Германии), и после пяти лет пребывания в ГДР он переводится в Союз. Батя был отменным служакой, а потому не просто по плану перемещён на родину, а получил назначение с повышением, и именно туда, где было удобно жить нашей семье, в Белоруссию. Мама моя с рождения жила здесь, их встреча с отцом также произошла на белорусской земле, и мы с сестричкой родились в Белоруссии, так что на радость всему нашему семейству это был переезд на родину.
Военный городок рядом с Гомелем. Городок маленький, уютный, тихий, весь в осенней жёлто-зелёной листве. После суеты немецкого Потсдама и трёхэтажных серых жилых глыб военного гарнизона, где мы прежде обитали, он был действительно невелик, да ещё и безлюден. Автобус привёз нас сюда поздним вечером. Разгрузились. Родители принялись обустраивать наше новое жилище, а мы с сестричкой немедля побежали на улицу: хотелось поскорее познакомиться с окрестностями. Побродив рядом с домом, мы присели в небольшой беседке у забора.
– Привет соседям, – к нам шёл невысокого роста черноволосый паренёк, – это вы новенькие, те, что из Германии приехали? Отлично, а я рядом здесь живу, Володя меня зовут.
Это он и был, Ларкин Владимир.
Ларкин. Наша клятва
Ларкин оказался компанейским парнем. Он мне был почти ровесник, на год старше, и у него, как и у меня, была сестра, только на пару лет его моложе. И отец его, как и наш, был заместителем командира части, ведал он техническими вопросами. Семья Ларкиных жила совсем рядышком, буквально в десятке метров. Сколько совпадений сразу, и это было приятно. Я сразу понял, с Вовкой мы подружимся. Уже на следующий день – а это было воскресенье – он вовсю шефствовал над нами, познакомил с городком, показал нам все его уголки, все щели и тропки вокруг него. Впрочем, как я и предполагал, много времени на это не потребовалось, городок был невелик: с десяток аккуратных жилых строений, котельная, баня и магазинчик. Это, так сказать, жилая зона, и складская, куда нам, ребятишкам, доступа не было. И самое главное, Володя познакомил нас с ровесниками, проживающими здесь постоянно. Это было несложно сделать, так как в выходные дни местная молодёжь, как сегодня говорят, тусовалась на детской площадке.
В городке детей школьного возраста набиралось что-то около двух десятков. Несколько человек учились в начальных классах. Начальная школа была в ближайшей деревне, малышей туда отводили и забирали родители, это было недалече, километра полтора. А вот дети постарше учились в городе. Ежедневно по будням по школам областного центра их развозил специальный автобус.
По совету родителей Ларкина мы с сестричкой записались в школу, где учился Володька, и, как показало время, ошибки здесь не было – школа была прекрасной. Мы быстро сдружились с ребятами, коллектив, как говорят, нас принял. Володя учился на класс старше, на год он взрослее нас был, так что в школе мы встречались лишь на переменах. Дома также встречались не часто, дело в том, что в городе у Ларкиных была квартира, здесь жила их семья всю неделю, кроме выходных. Отец же Володьки постоянно жил в городке в служебном жилье. Так что их семья встречалась в полном составе только в субботу и воскресенье.
Были у Володи две страсти, два увлечения. Он собирал марки и коллекционировал информацию об огнестрельном оружии. С марками – понятно, для любого филателиста возможности коллекционирования были вполне доступны, в городе был клуб филателистов, марки можно было обменять в клубе, либо купить на почте, или в книжных магазинах. Что же касается оружия, всё ограничивалось изучением литературы, но при этом Володя прекрасно разбирался в марках и характеристиках ружей и пистолетов, а про «вальтер» мог часами рассказывать. Именно этот пистолет ему нравился больше всего. Дома у него в папочках были аккуратно разложены газетные и журнальные вырезки об оружии. Когда он мне их показывал, а главное, рассказывал об оружии, глаза у него прямо-таки светились, видно было – этот интерес у него надолго. К занятию филателией он привлёк и меня. Родители поощряли моё новое увлечение и вскоре подарили пару кляссеров и несколько подарочных наборов с марками. Это был мой начальный капитал. Общее увлечение ещё больше сблизило нас. И, конечно, не могло нас не роднить стремление стать офицерами. И я, и Володя всю свою ещё очень юную жизнь жили в военных городках, видели и ощущали военный уклад жизни. В те годы человек в погонах был в почёте, а потому о другой судьбе, кроме профессиональной военной службы, мы и не мечтали. В этом солидарен был с нами и сын командира части, Женька Александров. Он, как и Володя, был старожилом городка. По возрасту Женя на два года был старше меня, учился в машиностроительном техникуме, жил в общежитии студентов в городе и лишь на выходные приезжал к родителям.
Наши родители частенько встречались семьями, а уж в праздничные дни они обязательно собирались то в доме командира, то у нас или у Ларкиных. Это была добрая, хорошая традиция. На встречах всегда царила дружеская атмосфера, шутки, воспоминания прошлых лет, песни. Обязательным было чаепитие, может, и рюмочка к какому-либо событию, и, конечно, домашние разносолы наших мам. И мы здесь обязательно присутствовали, нам накрывался отдельный стол с тортом, компотом, минералкой и чаем. Всё это сближало нас и роднило. Особенно сдружились мы уже накануне окончания своих учебных заведений. В тот 1966 год выпуск десятых и одиннадцатых классов в связи с реорганизацией системы среднего образования был проведён одновременно, то есть мы с Володей вместе выпускались из школы, у Жени этот год также был выпускным.
А вот и фотография нашей последней перед убытием в военные училища встречи. Это был День Победы. Родители собрались вместе у Александровых. Девятое мая в наших семьях был особо почитаемый день. И Женин отец, и Володин прошли всю войну. Александров был дважды ранен, мой отец хоть и не воевал, моложе был, но участвовал в Параде Победы в июне 1945 года. Естественно, все любили и уважали этот праздник. За столом было шумно, весело, отцы вспоминали суровое военное время, матерям, которые также прошли серьёзные испытания в сороковые годы, также было о чём поговорить. Посидев с часок за столом, мы вышли на улицу. Было у нас своё излюбленное местечко, старая заброшенная казарма, вход в неё вроде как на замке, но замок этот был просто накинут на петли и легко снимался. Говорить нам было о чём, мы были уверены, что станем офицерами, и перебирали учебные заведения, где будем учиться, а выбор училищ в те годы был весьма велик. Отец Женьки и мой батя предлагали нам поступать в Рижское командно-инженерное артиллерийское училище. Резон, безусловно, в этом предложении был: во-первых, военная подготовка там давалась хорошая, да и специальность военного инженера не такое уж и плохое подспорье в жизни. Военный инженер, не просто лейтенант, а это уже многое значило. В общем, на эту тему и не спорили, а больше говорили, как будем жить после окончания училища. Мы понимали – ещё пара месяцев, и разбежимся в разные стороны по стране Советской, по частям и гарнизонам. Начнётся своя жизнь, жизнь уже самостоятельная, наверняка интересная и непростая. Мы это хорошо понимали. И вот, помнится, именно в том разговоре возникли две темы. Первая – о наших родителях. Может, под впечатлением застольной праздничной майской встречи, воспоминаний отцов и мам о войне, договорились мы никогда не забывать о стариках, так называли мы тогда родителей, но в этот термин мы вкладывали нашу искреннюю любовь и нежность к ним. Много мы тогда говорили, говорили без шуток, говорили очень серьёзно, как взрослые, о самом сокровенном: о верности, о чести, о необходимости сохранить память нашего товарищества. И вот тут Володя, да, именно он, предложил закрепить этот разговор. Закрепить нашу договорённость о дружбе той самой отметиной, которую я сегодня, да и Володька тоже, рассматривал у метро. Эта незамысловатая татуировка, звёздочка, и сейчас жгла мне руку и осветляла память.
Что было дальше
Дальше всё шло, как мы и планировали. В июне наши с Женей документы были рассмотрены в военкомате, мы готовились к поступлению, читали, зубрили, одним словом, всё делали, что и положено абитуриентам. У Володьки дело шло сложнее. Почему-то его документы в наше училище завернули, тогда никто не мог объяснить почему. Лишь спустя годы мы узнали, что завернули Вовкины бумаги только потому, что он еврей, а с такой анкетой в училище ракетных войск стратегического назначения дороги не было. Кто же мог тогда знать об этом? Отец Вовки, переживая за сына, понимая его искреннее стремление стать офицером, всё же добился предоставления возможности сыну поступать в среднее артиллерийское училище в городе Сумы. Вовка был счастлив.
За неделю до убытия мы вновь встретились в нашем потаённом месте, как взрослые, распили бутылку рислинга, вновь говорили о наших мечтах и устремлениях. Расставание прошло буднично, я к поезду прибыл, считай, с выпускного вечера. Женьку на вокзал привёз отец. Вовка о нашем отъезде узнал только на следующий день – в сё было как-то скоро и незаметно. А дальше была переписка с другом Володькой по почте и практически ежедневные встречи с Женькой. Учились мы на одном факультете, но в разных учебных группах. Напряжение учебных занятий было чрезвычайное, а потому вскоре мы стали ограничиваться лишь просьбой передать приветы другу, когда писали письма родителям. И с Женькой встречаться было уже проблематично.
Прошло три года, многое изменилось к этому времени. Мы повзрослели, возмужали. Женька женился. Володя стал лейтенантом. Судьба его сильно побила. Умер отец. Отца Володя очень любил, он его боготворил и не понимал, как жить без родного ему человека. Эта потеря дорого обошлась и семье Ларкиных. Мама Володи уже давно помышляла о выезде в Израиль, только служба мужа была препятствием в достижении этой цели. И вот, похоронив супруга, Софья Марковна с дочерью выхлопотала разрешение уехать на историческую родину, и спустя ровно год после похорон мужа и отца они уехали. Володя к этому времени служил в военной части рядом с Гомелем. Тяжело он пережил тот год. Говорили, запил, по службе пошли нелады, одним словом, сломался мужик. Всего этого мы не знали, а родители нас не информировали, наверное, щадили нашу психику, всё же речь шла о нашем товарище. Володька тем временем писать практически перестал.
И вот через моих школьных друзей дошла весточка – повесился наш товарищ, и родители подтвердили: не стало нашего друга Володи Ларкина. Естественно, новость эта нас с Женькой просто ошарашила. Мы не могли поверить, что такое могло произойти с нашим другом.
А сегодня вот эта встреча…
Перебирая фотографии, я всматривался в наши счастливые, безмятежные лица, вспоминал былое и всё же не верил, что я сегодня встретил того, кого уже несколько десятилетий считал погибшим.
Встреча. Рассказ Ларкина
Я позвонил Ларкину, и мы договорились о встрече. Его рабочий график был настолько плотным, что встретиться мы могли только поздно вечером следующего дня, а дальше он улетал в Израиль. И вот я на Тверской. Дом найти не было проблем, но пробиться сквозь толщу охран, домофонов и прочего мне уже было не под силу. Володя вышел встретить, и вот мы – в уютной трёшке старинной московской пятиэтажки.
– Хороши хоромы? Это наш банк снимает, командировок много, по гостиницам надоело носиться, и я принял решение квартиру снять. Уютно здесь, по-домашнему, для отдыха обстановка вполне комфортная. Да ладно, садись, рассказывай, столько лет не виделись.
– Нет уж, дорогой, это ты рассказывай. Столько лет не объявлялся, а ведь и найти мог, позвонить, объяснить, что к чему.
Володя нервно вышагивал по комнате. Закурил. Видно было, тяжело ему начинать разговор. Конечно, выскочил, как чёрт из табакерки, из своего «мерседеса», а тут я, и если бы не звёздочка на руке да не мои причитания: «Ларкин ты ли это?» – вряд ли бы мы встретились.
– Ты меня не торопи, давай лучше по маленькой, за встречу.
Прошли в столовую, здесь был накрыт стол. Скромненько накрыт, однако по-мужски изящно и со вкусом: коньяк, лимон, маслины и прочее.
– Видишь, как старался, даже лимон купил. Ну что, за встречу!
Мы выпили, помолчали. Володя вновь стал маятником вышагивать вдоль стола, благо место было. Видимо, легче ему так было. Я молчал.
– Знаешь, тяжело всё вспоминать, сложно возвращаться к пережитому. Я ведь и вас не искал только потому, что памятью своей не хотел возвращаться в прошлое. Страшно, горько и обидно всё вспоминать. Так уж получилось, понимаешь, дважды я умирал. Да, да, именно так, дважды. Казню теперь себя, слаб был, стыдно, спустя годы хорошо понимаю, стыдно, а прошлого уже и не вернёшь…
В тот год как-то всё навалилось, и всё сразу. Сначала кончина отца. Я ведь все последние дни был с ним. На моих глазах умирал. Мне тогда был двадцать один год. Да, может, чуть больше. Сколько он мне рассказал за эти дни – за все предшествующие годы я столько не слышал от него. Ты же помнишь, молчуном он был. А тут как прорвало. Ладно. Умер батя, похоронили, а тут мать заладила: не могу жить здесь, надо уехать. Оно, может, и надо было бы, ведь в Союзе никого из нашей родни не осталось, в Израиле тётки да дядьки. Звонили, письма писали, официальные запросы направляли. А мне что делать? Ведь лейтенант я, кто меня за рубеж пустит? И вот через год после смерти отца мама и сестрёнка уехали. Одинёшенек я остался. Службе весь отдался, дневал и ночевал в части. Хвалили, обещали даже досрочно старлея присвоить, в должности повысить. Оно вроде всё как и неплохо, но без родных тоска зелёная. Подруги в тот период у меня не было, друзей как-то тоже не заимел, да и не очень-то мои коллеги стремились с еврейчиком корешковать, я это чувствовал. Вы с Женькой уже реже писали. Понимаю, учёба, накануне выпуска не до писем. И вот решил я попробовать к родным перебраться. Сходил к отцу на могилку, попросил его согласия. Понимал, что зря всё это, всё одно отец молчит, но душу, безусловно, облегчил. Написал рапорт по команде, долго над ним корпел, пытался пояснить всё на бумаге. Дурак… Не понимал, что тем самым приговор своей офицерской службе написал, а не рапорт. Комбат в шоке, отматерил, выгнал из кабинета и к командиру полка за советом. Ответ был уже вечером. Рапорт порван, матюгов при этом я наслушался – мама не горюй. Позднее особист начал воспитывать: всё адреса, пароли и явки выпытывал. Понял я, врага народа из меня делают. На следующий день парторг моё заявление о приёме в партию завернул, при этом также не преминул мораль прочесть. Вечером комсомол разобрался, что-то там в идеологии мне приписали и из ВЛКСМ турнули. Вот так за пару дней всё и случилось. Никто не вспомнил, что батарея моя в отличных числится, что в дисциплине нет нам равных, техника в прекрасном состоянии, а вот врагом народа, и лишь по причине просьбы об увольнении, стал мгновенно. Неделю на службе чувствовал себя как под микроскопом. Вроде как прожектор влупили на меня в полную мощь и всё разглядывают, разглядывают. Замполит полка выслушать было попробовал, да и тот в конце беседы воспитывать принялся. Всё, думаю, вышвырнут на улицу, да ещё с волчьим билетом. Пришёл домой, а там пусто. И такая тоска, такая безнадёга напала, мочи нет. Полбутылки водки саданул, музыку в приёмнике погромче сделал – и в петлю.
Очнулся в больнице, лежу в белой палате, на белой кровати, ну всё, думаю, в раю: в аду, наверное, не так чисто и бело. Нет, голоса слышу. Жив! Оказалось, сосед зашёл попросить музыку тише сделать, двери я только на ночь приучен был закрывать. Ты же помнишь, наш дом – это как большая коммуна, всё настежь. Так вот, увидел сосед меня на верёвке, не запаниковал, вынул из петли и скорую вызвал. Очнулся я уже в больнице. Плохо мне, тошнит, мозги расплавлены, не понимаю, что произошло, что случилось…
Через день выписали, прихожу домой, а соседи на меня смотрят как на инопланетянина. Удивляются, мол, ты что здесь делаешь? Ты же вроде как умер. Наверняка и ваши друзья узнали о моей кончине именно в те дни. Из части посыльный прибежал, мол, вызывают вас, товарищ лейтенант, на мандатную комиссию. Всё, думаю, приехали: мандатная комиссия – значит увольнение по статье. Это всё.
Какого хрена, думаю, сосед вытащил из петли, лучше бы я сдох. Слёзы из глаз. Разрыдался. Нет, думаю, надо с этой жизнью кончать, не смогу я больше жить, не смогу. Саша, ты же помнишь, оружием я некогда бредил, разбирался в нём, вырезки собирал. Так вот, у меня кроме вырезок ещё и настоящий немецкий «вальтер» был, и патроны к нему, от отца достался. Батя с войны у себя держал, а перед своей смертью мне передал. Ясно, для благих дел, как память, как талисман передал. Этот пистолет ему на фронте жизнь спасал, и не раз. И вот тут я вторично решился свести счёты с жизнью. В сердце шарахнул, уверен был, что не промахнусь. И вновь загремел в больницу, теперь, правда, надолго. Где-то месяца два в коме лежал. Девчонка, сиделка, меня выхаживала, да так выхаживала, что и втюрилась.
Дело к выписке. Я опять в тоске. Опять в эту проклятую жизнь надо возвращаться. Не хочу, ой как не хочу. А девчонка, санитарочка эта, вроде учуяла моё настроение и предложила к ней в деревню переехать, под Гомелем она жила, километрах в десяти. А у меня абсолютная апатия к жизни, безразличие и полная опустошённость в душе. Будь что будет, переехал. Домой разок съездил, а там опять от меня шарахаются, как от чумного. Что делать? И тут вспомнил я о товарище отца. Василий Захарович известным в городе был человеком, решить мог любой вопрос. А для меня он ещё был и другом отца, меня малышом знал, к матери неравнодушен был. Он, кстати, и помог маме с сестрёнкой в Израиль выехать. Позвонил я дяде Васе, всё рассказал, как было. Василий Захарович взял паузу и через пару недель вызывает на беседу. Предложил решить все вопросы, и с армией, и с переездом. Сначала в Германию, ну а уж затем как получится. Условие только одно было – с квартирой я прощаюсь. Дядя Вася говорит: «Не себе хату беру, дело твоё денег стоит, причём солидных денег». Я, не думая, согласился, заначка у меня была небольшая. Василий Захарович ещё обещал маленько подкинуть, так что на первое время хватило бы, и я дал согласие. В итоге что вышло: в части получили документ, что я умер, на руки мне был выдан новый паспорт и прочие документы, в том числе приглашение посетить ФРГ и виза. Времени оставалось мало, надо было спешить. Теперь меня с родными пенатами ничто не связывало, разве что появившаяся привязанность к санитарке. Всё же в трудную минуту подняла она меня и к жизни вернула, а такое невозможно забыть. Звали девушку Светлана, симпатичная, беленькая такая, умница девчонка. Тяжёлый у меня с ней был разговор, поклялся, что через год выдерну её отсюда, и поверила она мне.
Дальше был перелёт в Бонн, скитания по чужбине. Рассказывать не хочется, слишком всё тоскливо было. Светлане я писал, писал, чуть ли не еженедельно, и ответы получал сначала так же часто, затем всё реже и реже, и примерно спустя полгода Света попросила больше не писать. Влюбилась она и готовилась выйти замуж. Что же, жаль, но что поделаешь, жизнь есть жизнь. Я её, безусловно, понимал, с грустью вспоминал и в душе благодарил за всё доброе, что она мне сделала. После Германии был Израиль. К моменту переезда в Израиль сестрёнка моя вышла замуж за янки и переехала к мужу. Конечно, мама была с ними, так что родных своих я в этот раз не увидел. Жить я устроился в небольшом городке близь Тель-Авива, Бат Ям называется. Здесь, как оказалось, проживало много нашего брата. Были неплохие возможности трудоустройства, и вообще это один из самых приятных городков Израиля, по крайней мере, мне так казалось тогда.
Иврит я немного знал, ещё дома родители обучали. Здоровье было армейское, желания трудиться хоть отбавляй, так что всё сложилось нормально. Обзавёлся семьёй, две девочки у меня, а сейчас уже и четверо внуков. С работой также всё сложилось: сначала грузчиком и экспедитором, бомбил на машине, поднакопив деньжат, создал туристическую компанию. Пахал, как папа Карло, работал и учился, снова работал. Одним словом, своим горбом получил своё нынешнее положение, сейчас вице-президентом банка тружусь. Вот так, если коротко.
Я, честно говоря, такого откровения от друга своего не ожидал. Всё, что Володька сказал сейчас, требовало ещё хорошего осмысления. Да, судьбинушка погоняла его, понятно, а вот по виду не скажешь. Симпатичный седовласый бизнесмен средней руки, так бы и оценил его, встретив внезапно. И барства в нём ни капли, и говорит – сразу чувствуешь, искренне. Более полусотни лет не виделись, а ведь вспомнил, дружище, всё вспомнил, а потому и поделился рассказом о жизни своей.
