Александр Леонидович Миронов
Ультрафен. Книга 1
Над Бахашкиным алел слабый нимб. Он чем-то напоминал нимб, который был над Бердюгиным, но слабее. Это насторожило Феоктистова.
Анатолий перевёл прибор на Галимханова и… позабыл про Бахашкина. Над головой Галима алел оранжевый шар и, что самое удивительное, в нём были видны глаза. Казалось, они излучали пучки света негодования и возмущения, направленные в затылок Галимханова. Анатолий заволновался, на лбу выступила испарина. Он оторвался от прибора и с шумом выдохнул, словно отпыхиваясь.
Бердюгин глянул на него и поднес ладонь ко рту: спокойно!.. И тут же проделал пальцами движение, напоминающее вытирание уголков рта. Феоктистов понял его предупреждение и повторил выдох уже с безобидно-задумчивым видом. Отвернулся к окну.
– Вы верите в Бога? – спрашивал Бердюгин милиционеров.
– Ха! Чё в него верить? Эти сказки нам ещё в школе разъяснили. Нет Бога, – парировал Галимханов.
– А Аллах?
– И Аллаха нет.
– А вы? – обратился Бердюгин к Бахашкину.
Тот пожал плечами неуверенно и растерянно. Он чутьём потомственного охотника угадывал опасность.
– А жаль. В Бога надо верить. Но если даже не верить, то хотя бы носить в себе извечные Христовы истины: не убий, не укради, возлюби ближнего, как самого себя… Вам эти истины известны, ведомы?
Бахашкин было закивал головой, Галимханов вдруг вскипел.
– Доктор! Вы зачем нас сюда выдернули? А? Аллилуйя нам читать?..
Феоктистов, после знака Бердюгина, через некоторое время вновь припал к прибору. При более продолжительном просмотре увидел не только глаза над головой Галимханова. Когда тот в раздражении повернулся к доктору, и голова его стала в профиль, то за ней отчетливо проявился профиль головы обваренного!
И это уже была голова с очертаниями лица пострадавшего, со шлейфом оранжевых волос, с постепенным низведением их в пустоту. А лучи, исходившие из глазниц, как две узкие яркие струи света, били ему прямо в затылок. Создавалось такое впечатление, что они пытаются прожечь его, но лишь искрами рассеивались от чёрной оболочки головы Галима, как от каски. Похоже, эта броня была не прожигаемой.
“Неужели такое может быть?!. – Прошептал пораженный Анатолий. – Чу-де-са!.. Убийца! Вот он, убийца! И с железобетонным черепом”.
Феоктистов оторвался от прибора и повернулся к окну, чтобы успокоить волнение. Потом пришёл на помощь Бердюгину, незаметно сделав тому знак: подойти к прибору…
– Так говоришь, для тебя Бога нет, и Аллах тебе не авторитет?.. – не спеша, проходя по периметру кабинета, спросил Анатолий.
Галимханов уставился на него с подозрительностью.
– А жаль. Кому-кому, а тебе, Галим, надо было бы перед кем-то из них покаяться.
– С чего это вдруг?
– Грехов за собой не чувствуешь, что ли?
– Хм. Может док или ты попы, а нам перед вами исповедоваться?
Доктор, прохаживаясь по кабинету, проговорил:
– Я, молодой человек, в священники не гожусь. На моей душе грехи есть. Хирургу, похоже, невозможно без них. А вот вам, как говáривал незабвенный Феликс Эдмундович, нужно обладать холодной головой, чистыми руками, и горячим сердцем. Вы уж извините меня, что я вам напоминаю прописные истины…
– А что тут извиняться? – прервал доктора Анатолий. – Всё правильно… – обратился к Бахашкину. – Шалыч, прежде чем Игорь Васильевич вас впустит в анатомку, давай поговорим по душам. Ты же не первый десяток в органах, и понимаешь, что бывает с теми, кто превышает свои права, полномочия, – узкие щёлочки глаз бурята дрогнули в тревоге. – Поэтому давай на прямоту. Прежде, чем задержанного определить в душевую кабинку, ваш док осматривал его?
Наступило молчание. Глазки бурята забегали, то на Галимханова, то на Феоктистова. Он заводил руками по икрам; на казанках пальцев потемневшие от йода ссадины. Заметив на них взгляд Анатолия, Шалыч смутился и спрятал кисти рук меж ног.
– Да нет, кажись… – ответил он неуверенно.
– Ты чо мелешь?! – воскликнул Галимханов. – Осматривал!
– Хм. И какую же он определил степень опьянения?
Друзья переглянулись.
– Мы не знам… Он знат… – заговорил Шалыч.
– Шалыч…
– Да чо ты к нему пристал? Мáлина получила от нас все необходимые показания. Ей заниматься должностными нарушениями, а не тебе.
“Ага, Галим нервничает, пытается сбить разговор”. Феоктистов продолжительно посмотрел на Галимханова, с насмешливым прищуром, с ехидцей.
– Што смотришь, как Ленин на буржуазию? – спросил Галимханов с раздражением.
Анатолий усмехнулся.
– Слушай, Саша, в вашем деле нарушением и не пахнет.
– А чем же?
– Преступлением. Уголовщиной. Удивляюсь я твоей наглости. Здорово же ты в ней поднаторел в своем вытряхвителе.
– Неушта? – хмыкнул Галимханов.
– Почему "неушта". Очень даже ушта. Шесть лет назад ты был совсем другим. Веселым, простодушным, порядочным, можно сказать, парнем. А сейчас?.. Озлобленность, наглость, дерзость и, что самое отвратительное, безответственность. От безобидной шалости, таких, как обирание пьяных, до убийства…
– Какое обирание? Какое убийство? Ты, граф, говори, да не заговаривайся!
– То, что вы, кроме должностного оклада, ещё прирабатываете тем, что изымаете у своих пациентов грóши, мне тут не надо и доказывать. У вас это обыденное дело. Вас в вытряхвитель это и притягивает. По крайней мере – тебя. К вам ведь туда целая очередь на работу. И людей-то подбирают послушных да покладистых. На чём наживаются, а! Крохоборы.
– Граф, слушай, я ведь не посмотрю, что ты следак. Могу съездить и по морде вашей светлости.
– По морде?!. Но ты! Ты сейчас имеешь дело не со своим подопечным. Я-то тебе живо руки пообломаю по самые лопатки, и штанишки поддержать нечем будет.
Феоктистов покраснел от ярости. Галимханов отвел от него глаза и потупился. Но, ещё не сдаваясь, пробубнил:
– А чо оскорбляешься?.. Ишь, начальник большой стал. Счас начальник, а как надо кого из знакомых выручать из вытрезвлюхи, так сразу ко мне: “Саша, надо… Саша, без записей, – передразнивал Феоктистова. – А то у мужика на работе неприятности будут. Саш, будь другом…” А счаза вот как на друга наезжает.
– Так вы ж, идиоты, без разбора гребете. Вон, как этого, что сейчас в секционной лежит. Угробили ни в чём неповинного человека. Хоть бы пьяный был…
– Как?!. – воскликнул Бахашкин, подскочив, как будто его ошпарили или подрезали из-под низу, и медленно вновь осел на стул. – Пошто: хоть бы пьяный был? Он и был пьяный!
– А ты его обнюхивал? Или ваш доктор?.. Сейчас получили анализ крови – алкоголь отсутствует. А при вскрытии установлен – инфаркт.
Бахашкин и Галимханов вытаращили на него глаза.
– Так что, Шурик, перефразируя известных авторов: пилите гири, то есть – ищите алиби. Да такие, чтобы они были весомее самой смерти человека.
Бердюгин отошёл от прибора взволнованным. Феоктистов глянул на него и незаметно показал кулак с оттопыренным вверх большим пальцем: класс!..
К их обоюдной радости ни Шалыч, ни Галимханов не заинтересовались прибором. Им стало не до него. Хотя поначалу у Галима возникало желание, если не посмотреть в эту штуковину, то спросить о ней. Забыл. Всеё из башки выскочило к чертям!
– Так это… Инфаркт может случиться и сам по себе? – проговорил Саша изменившимся голосом. В горле у него пересохло.
– Да, – ответил Бердюгин, – может. Но в данном случае ему предшествовали нервные стрессы, и самые, видимо, серьезные – это физические страдания, которым он подвергся.
– Вы так думаете или у вас есть доказательства?
– Почему же думаю? Я знаю. Об этом вам скажет любой хирург, терапевт.
– А… а… – зазаикался Саша, – судебно-медицинская экспертиза? Как она?..
–Уважаемый, вы не извольте беспокоиться на этот счёт. Заключения медэкспертизы скоро будут готовы. Собственно, они уже почти готовы, и Анатолий Максимович скоро будет иметь один из этих экземпляров.
– Ты удовлетворен ответом? – жёстко спросил Феоктистов.
Галимханов неуверенно дернул плечом. Он и Бахашкин были сбиты с толку и подавлены.
– Ну, раз так, мы вас больше не задерживаем. Можете быть свободными. Пока свободными, – многозначительно сказал Феоктистов. – А на счет татуировки – я пошутил. Идите.
Шалыч и Галимханов тяжело поднялись и направились к выходу. У входа Бахашкин отчуждённым, растерянным взглядом обвёл прибор на штативе и вышел, как оглушенный.
– Удивительно! – воскликнул Бердюгин, как только милиционеры вышли и закрыли за собой двери.
– Потрясающе, Игорь Васильевич! Я чуть было не закричал от увиденного. Игорь Васильевич, какой вы умница! Примите мои поздравления. Это же переворот в криминалистике. Это ведь почище всяких детекторов лжи!
– Да, Толя, признаться, я это и хотел увидеть.
Феоктистов схватил руку доктора и с жаром потряс её.
– Я просто не нахожу слов, Игорь Васильевич. Одним словом – гениально!
– Спасибо, друг мой! И всё-таки не шибко… зазнаюсь.
Оба рассмеялись.
– Толя, вы всё поняли? Кто есть кто?
– Да! Шалыч косвенно причастен, надо полагать. Нимб над его тыквой слабый. А вот Галим!.. Ему душа убиенного жжет макушку. Он убийца!
– Ну, вот теперь, Анатолий Максимович, дело за вами: удастся ли вам установить виновность Галимханова? Тем самым – подтвердить наш эксперимент судебным решением.
– На это, думаю, много времени не потребуется.
– Только, Толя, пожалуйста, без горячки. Тут, понимает, нужна скрупулезная обработка дела, деталей. Ведь ваша работа потом ляжет в основу научного доказательства. А если наше с вами доказательство будет слабым, то вся работа будет низведена на нет. Это, – показал на прибор, – останется лишь забавной игрушкой. Если ещё останется? Понимаете?
– Игорь Васильевич, дорогой, я всё прекрасно понимаю и разделяю ваше беспокойство. Но факт преступления очевиден, и я все детали следствия уже вижу. – Бердюгин утвердительно кивнул. – Сейчас мне нужен Вася Мизинцев. Он как, в состоянии будет со мной встретиться?
– Думаю, что да. Но говорить он вряд ли с вами сможет. Больше мычать да шипеть.
– А писать?
– Писать, пожалуй. Руки ему не отбили.
– И с медбратом тоже надо повстречаться.
– Ну, с этим проще. Его, наверное, отпустили.
– Вот это плохо. Его надо срочно перехватить!
– Я сейчас позвоню в приёмную и узнаю… – оживился Бердюгин и поспешил к телефону. Набрал номер. – Кто?.. Маичка, где Глотко?.. Уехал вместе с милиционерами. Ну что же, спасибо, Мая. – Положил трубку и повернулся к Феоктистову.
– Жаль, – проговорил Анатолий. – Тогда я пошёл к Мизинцеву.
– Я вас к нему провожу. Только уберу прибор. Кстати, подумайте, как нам назвать его?
– Как! А у вас разве нет названия? – Феоктистов подошёл к доктору и стал помогать ему.
– Есть. Но думал, может вы, что-нибудь свое подскажете.
– Я даже не знаю… Скажите, какое вы ему дали название?
– Ультрафен.
– А что?!. Красиво. Вон, какие прически наводит!
Оба засмеялись.
10
В подземном переходе им встречались люди, в основном женщины в белых халатах. Бердюгин здоровался с ними, слегка кивая головой. Не заходя в “приемный покой”, вышли к лестничному маршу. Поднялись на второй этаж. Войдя в двухстворчатую дверь, попали в холл.
– Игорь Васильевич, нельзя ли пару-тройку листиков бумаги и ручку в ординаторской прихватить? – попросил Анатолий.
– Сейчас, подождите, – Бердюгин повернул налево и по мягкой дорожке прошёл в ординаторскую.
Полы в холле были застелены ковровыми дорожками, паласами, у окна – ящики с цветами. В левом углу стоял телевизор на чёрной тумбочке. У окна, под высоким цветком, журнальный столик с медицинскими журналами, газетами, брошюрами. Справа – кожаный диван и несколько стульев. Обстановка мягкая, располагающая к отдыху. По периметру зала стояли и сидели несколько больных: у кого на руках, у кого на ногах аппараты Илизарова. Больные теплыми взглядами встречали Бердюгина.
Феоктистов с интересом осматривал больничную обстановку, в которой два года назад привелось быть в качестве пациента. В интерьер холла добавилось несколько цветов, их стало больше. На окнах зеленоватые портьеры.
Из ординаторской вышел Бердюгин, держа в руке листочки писчей бумаги и шариковую ручку.
Палата была четырехместная. В ней кроме Мизинцева никого не было. Он лежал у окна, и солнце, заливая ярким светом палату, согревало своими лучами больного сквозь простыню, под которой тот лежал. Мизинцев смотрел на вошедших, но бледное лицо в тёмных кровоподтеках под глазами и в ссадинах, не проявляло к ним никакого интереса.
Они подошли к кровати. Бердюгин пояснил:
– Он после уколов, местной анестезии. Пожалуйста, недолго, – и оценивающе оглядел больного.
Феоктистов понимающе кивнул и, когда врач ушёл, положил на тумбочку принесенные с собой листы пищей бумаги и ручку.
– Привет, Васёк! – сказал он и присел к нему на край кровати. – Ну, как ты?
Мизинцев что-то хрюкнул в нос и вздохнул.
– Да-а, – сочувствующее покачал головой Феоктистов, оглядывая его. – Здорово тебя отделали. Кто так постарался? Только не говори, что это у тебя наследственное.
На глазах парня заблестели слезы.
– Ну вот, значит, я правильно понял: тебе больно об этом вспоминать. Но ещё больнее будет, если ты не расскажешь, как всё произошло? Это раз. И второе – кто делал тебе столь впечатляющий макияж?
Мизинцев повернул в сторону голову, и с его глаз скатилась на подушку слеза.
– Василёк, ты не подумай, что я издеваюсь, но если ты и в самом деле будешь утверждать, что ты в пару играл с собственной головой в футбол, катал её по кафельному полу, то… – развёл в стороны руки, – извини, кроме насмешки ты ничего не заслужишь. Поэтому, давай говорить серьёзно. Договорились?
Мизинцев тупо смотрел в окно.
– Договорились, – подытожил Анатолий, принимая его молчание, как согласие. – Так вот, Василёк, дело твоё хоть и омрачено пребыванием в больнице, однако, это не так ещё страшно. Это временное явление. А вот то, что твои друзья-приятели на тебя вешают сваренного, это, браток, посложнее.
Василий повернул голову и посмотрел на следователя выжидающе. Кажется, у этого мальчика светлеет в мозгу.
– Мне кажется, что ты мне ещё не веришь? Ну что же…
Он достал из кармана рубашки два листочка из амбарной книги в полоску, развернул их и подал: читай…
Мизинцев взял показания Бахашкина и Галимханова.
Феоктистов не мешал ему, наблюдал за ним. На его лице проступило искреннее сочувствие к парню. "За что же он его так? Мясник", – подумал Анатолий о Бахашкине.
Мизинцев прочитал показания и подал листы обратно. Вновь отвернулся и тяжело вздохнул, сдерживая подступающее рыдание.
– Ну и это ещё не всё. Дело в том, что пациент ваш был трезв. Брали кровь на анализ: алкоголь отсутствует. И умер он от инфаркта. Болен он был ишемией. И то, что вы с ним проделали, привело его к смерти. Убит он вами. Кем конкретно, мне бы и хотелось установить. Если ты после этого… – показал листки, сложенные в четвертинки, – и того, что я к этому только что добавил, возьмёшь вину на себя – твоё дело. Вешай себе на шею ярмо. Бери грех на душу…
Мизинцев замотал головой из стороны в сторону, выражая, как видно, протест, хотел было что-то сказать, но зафиксированные челюсти не позволили. Получился стон.
– Тихо-тихо, Василий, лежи и не напрягайся. Я так понимаю, что ты готов обо всём рассказать?.. – Василий простонал. – В таком случае, давай так сделаем. Вот тебе бумага, ручка, и ты подробнейшим образом всё изложишь. Договорились? – Парень стёр с лица слезы. – Подняться к тумбочке сможешь?.. Ну, тогда давай помаленьку. Я тебе помогу.
Анатолий осторожно, за руку, приподнял больного, посадил и подложил под спину подушку.
– Пиши, не торопись. И поточнее, каждая деталь важна. Тебя кто, Галимка отделал?.. Нет, Шалыч? Вот шайтан! Как же ты ему поддался, Василий? Вроде парень не из выболевших?..
Изо рта Мизинцева послышался шипящий звук, похожий на “жж…”
– Неожиданно?
Тот кивнул. Феоктистов усмехнулся.
– Ну, как же, начальник. Положено. Вы ж у него крепостные. Ударил по правой щеке, подставь левую. Уважить надо, а то как же. Я заметил на его казанках сбитые места. Бил насмерть.
Мизинцев непроизвольно издал стонущий звук.
– Хорошо-хорошо, не буду. Пиши. Я пока пойду, покурю. Кстати, у тебя есть курево?.. Я тебе оставлю.
Достал пачку “радопи”, одну сигаретку выдернул себе, пачку бросил на тумбочку.
– Вот. На сегодня хватит, а там, поди, друзья-сотоварищи позаботятся.
По телу Василия прошла холодная дрожь, он поёжился.
– Ну, пиши, не буду мешать.
Анатолий ушёл. Мизинцев нехотя взял ручку.
11
В подземном переходе им встречались люди, в основном женщины в белых халатах. Бердюгин здоровался с ними, слегка кивая головой. Не заходя в “приемный покой”, вышли к лестничному маршу. Поднялись на второй этаж. Войдя в двухстворчатую дверь, попали в холл.
– Игорь Васильевич, нельзя ли пару-тройку листиков бумаги и ручку в ординаторской прихватить? – попросил Анатолий.
– Сейчас, подождите, – Бердюгин повернул налево и по мягкой дорожке прошёл в ординаторскую.
Полы в холле были застелены ковровыми дорожками, паласами, у окна – ящики с цветами. В левом углу стоял телевизор на чёрной тумбочке. У окна, под высоким цветком, журнальный столик с медицинскими журналами, газетами, брошюрами. Справа – кожаный диван и несколько стульев. Обстановка мягкая, располагающая к отдыху. По периметру зала стояли и сидели несколько больных: у кого на руках, у кого на ногах аппараты Илизарова. Больные теплыми взглядами встречали Бердюгина.
Феоктистов с интересом осматривал больничную обстановку, в которой два года назад привелось быть в качестве пациента. В интерьер холла добавилось несколько цветов, их стало больше. На окнах зеленоватые портьеры.
Из ординаторской вышел Бердюгин, держа в руке листочки писчей бумаги и шариковую ручку.
Палата была четырехместная. В ней кроме Мизинцева никого не было. Он лежал у окна, и солнце, заливая ярким светом палату, согревало своими лучами больного сквозь простыню, под которой тот лежал. Мизинцев смотрел на вошедших, но бледное лицо в тёмных кровоподтеках под глазами и в ссадинах, не проявляло к ним никакого интереса.
Они подошли к кровати. Бердюгин пояснил:
– Он после уколов, местной анестезии. Пожалуйста, недолго, – и оценивающе оглядел больного.
Феоктистов понимающе кивнул и, когда врач ушёл, положил на тумбочку принесенные с собой листы пищей бумаги и ручку.
– Привет, Васёк! – сказал он и присел к нему на край кровати. – Ну, как ты?
Мизинцев что-то хрюкнул в нос и вздохнул.
– Да-а, – сочувствующее покачал головой Феоктистов, оглядывая его. – Здорово тебя отделали. Кто так постарался? Только не говори, что это у тебя наследственное.
На глазах парня заблестели слезы.
– Ну вот, значит, я правильно понял: тебе больно об этом вспоминать. Но ещё больнее будет, если ты не расскажешь, как всё произошло? Это раз. И второе – кто делал тебе столь впечатляющий макияж?
Мизинцев повернул в сторону голову, и с его глаз скатилась на подушку слеза.
– Василёк, ты не подумай, что я издеваюсь, но если ты и в самом деле будешь утверждать, что ты в пару играл с собственной головой в футбол, катал её по кафельному полу, то… – развёл в стороны руки, – извини, кроме насмешки ты ничего не заслужишь. Поэтому, давай говорить серьёзно. Договорились?
Мизинцев тупо смотрел в окно.
– Договорились, – подытожил Анатолий, принимая его молчание, как согласие. – Так вот, Василёк, дело твоё хоть и омрачено пребыванием в больнице, однако, это не так ещё страшно. Это временное явление. А вот то, что твои друзья-приятели на тебя вешают сваренного, это, браток, посложнее.
Василий повернул голову и посмотрел на следователя выжидающе. Кажется, у этого мальчика светлеет в мозгу.
– Мне кажется, что ты мне ещё не веришь? Ну что же…
Он достал из кармана рубашки два листочка из амбарной книги в полоску, развернул их и подал: читай…
Мизинцев взял показания Бахашкина и Галимханова.
Феоктистов не мешал ему, наблюдал за ним. На его лице проступило искреннее сочувствие к парню. "За что же он его так? Мясник", – подумал Анатолий о Бахашкине.
Мизинцев прочитал показания и подал листы обратно. Вновь отвернулся и тяжело вздохнул, сдерживая подступающее рыдание.
– Ну и это ещё не всё. Дело в том, что пациент ваш был трезв. Брали кровь на анализ: алкоголь отсутствует. И умер он от инфаркта. Болен он был ишемией. И то, что вы с ним проделали, привело его к смерти. Убит он вами. Кем конкретно, мне бы и хотелось установить. Если ты после этого… – показал листки, сложенные в четвертинки, – и того, что я к этому только что добавил, возьмёшь вину на себя – твоё дело. Вешай себе на шею ярмо. Бери грех на душу…
Мизинцев замотал головой из стороны в сторону, выражая, как видно, протест, хотел было что-то сказать, но зафиксированные челюсти не позволили. Получился стон.
– Тихо-тихо, Василий, лежи и не напрягайся. Я так понимаю, что ты готов обо всём рассказать?.. – Василий простонал. – В таком случае, давай так сделаем. Вот тебе бумага, ручка, и ты подробнейшим образом всё изложишь. Договорились? – Парень стёр с лица слезы. – Подняться к тумбочке сможешь?.. Ну, тогда давай помаленьку. Я тебе помогу.
Анатолий осторожно, за руку, приподнял больного, посадил и подложил под спину подушку.
– Пиши, не торопись. И поточнее, каждая деталь важна. Тебя кто, Галимка отделал?.. Нет, Шалыч? Вот шайтан! Как же ты ему поддался, Василий? Вроде парень не из выболевших?..
Изо рта Мизинцева послышался шипящий звук, похожий на “жж…”
– Неожиданно?
Тот кивнул. Феоктистов усмехнулся.
– Ну, как же, начальник. Положено. Вы ж у него крепостные. Ударил по правой щеке, подставь левую. Уважить надо, а то как же. Я заметил на его казанках сбитые места. Бил насмерть.
Мизинцев непроизвольно издал стонущий звук.
– Хорошо-хорошо, не буду. Пиши. Я пока пойду, покурю. Кстати, у тебя есть курево?.. Я тебе оставлю.
Достал пачку “радопи”, одну сигаретку выдернул себе, пачку бросил на тумбочку.
– Вот. На сегодня хватит, а там, поди, друзья-сотоварищи позаботятся.
По телу Василия прошла холодная дрожь, он поёжился.
– Ну, пиши, не буду мешать.
Анатолий ушёл. Мизинцев нехотя взял ручку.
12
Феоктистов заглянул в ординаторскую, спросил:
– Я могу видеть Игоря Васильевича?
Ему ответил молодой доктор.
– Он у завотделения Пежемского.
Анатолий прошёл дальше по коридору. Открыл следующую дверь с дощечкой под стеклом “Заведующий отделением”.
В кабинете находились двое: заведующий, почтенного возраста человек с пышной курчавой шевелюрой, приплюснутой сверху плешиной, и Бердюгин. Игорь Васильевич, завидев Анатолия, поднялся и пошёл ему навстречу.
– Что у вас? – спросил он, прикрывая за собой дверь.
– Пишет, – ответил Феоктистов, кивнув на палату. – У меня к вам просьба, Игорь Васильевич. Поскольку у меня появилось время, не могли бы вы организовать мне телефончик? Но так, чтобы я мог поговорить без свидетелей.
– Понимаю. Пойдёмте к старшей медсестре. Она человек с понятием, я думаю, разрешит.
По мягким дорожкам прошли вглубь коридора к окну. Бердюгин постучал в дверь, на которой была прикреплена дощечка “Старшая медсестра”.
– Да, войдите, – послышался женский голос за дверью.
Мужчины вошли. В кабинете за столом, повернувшись к вошедшим, сидела женщина средних лет. На голове ее возвышался высокий русый шиньон. Он делал её старше, серьёзнее, как заметил Анатолий, – монументальной женщиной. Наверное, гроза всего медперсонала.
– Клавдия Сергеевна, познакомьтесь. Следователь уголовного розыска, Феоктистов Анатолий Максимович.
Женщина кивнула и продолжила смотреть на доктора.
– Клавдия Сергеевна, пожалуйста, не в обиду…
– Нужен телефон? – перебила женщина. – Пожалуйста.
Она поднялась, кивнула следователю на телефон и, взяв Игоря Васильевича под руку, вместе с ним вышла из кабинета.
Феоктистов достал записную книжку и, подойдя к столу, снял трубку телефона. Набрал номер.
– Аллё, это ЛОУТ?.. Пожалуйста, Шпарёву Юлию Петровну… Ах, это вы. С вами говорит старший следователь уголовного розыска, капитан Феоктистов Анатолий Максимович, – он присел на стул.
– Очень приятно. То есть слушаю, – послышался в трубке торопливый голос.
– Я звоню вам по поводу вашего заявления. С того времени, как вы подали его и до сего дня, у вас что-нибудь изменилось?
– Нет.
– Значит, заявление остаётся в силе?
– Да-да, пожалуйста! Я прошу вас, – Шпарёва, похоже, прикрыла трубку рукой, голос стал звонче, вибрирующий, готовый сорваться на рыдание.
– Юлия Петровна, спокойнее…
– Хорошо-хорошо.
– Юлия Петровна, мне необходимо встретиться с вами.
– Когда угодно… Но желательно не на работе.
Феоктистов посмотрел на часы на руке.
– Сейчас шестнадцать двадцать. Вы, до какого часа работает?
– До шести.
– Если не возражаете, то давайте в часу, скажем, седьмом, и… – и, сам того не ожидая, предложил: – у вас дома, удобно?..
– Да, вполне. Я в половине седьмого постараюсь быть, и буду вас поджидать. Подходите.
– Договорились. Я с вами не прощаюсь.
Феоктистов положил трубку и болезненно поморщился: зачем?.. Перед глазами вновь возникла славненькая девчушка в коротенькой юбочке, с загорелыми ножками, по которым… Он тряхнул головой, но наваждение не проходило. Виноватые влажные глаза, доверчивая, мягкая улыбка… Он глубоко вздохнул. "Совсем девчонку засмущаю. Может притвориться, сделать вид, что впервые вижу?" – спросил он себя и забарабанил пальцами по столу. И хоть испытывал смущение за свое неожиданное решение – появится у девочки дома – подсознательно же его влекло к ней, и этому импульсу он не смог противостоять. Какое-то наваждение…
13
В палату вошёл Бахашкин. Он был в белом халате, накинутом на плечи. Вошёл тихо, словно подкрадывался или изображал из себя виноватого и покорного зверя.
Мизинцев обернулся на слабый стук двери и испуганно засуетился, хотел было спрятать листы в тумбочку, и это ему почти удалось. Однако Бахашкин заметил его суетливость, насторожился.
– Прифет, Васса!
Вася достал из-под себя подушку, положил её в изголовье и прилёг. На приветствие Шалыча не ответил.
Шалыч с кошачьей осторожностью подошёл к кровати, посмотрел оценивающе на Василия. На смуглом лице посетителя не промелькнуло и тени сочувствия. Однако он заботливо спросил:
– Ну, как ты, Васса?.. Вот пришёл тебя попрафедать. Принёс тебе тут коя-чо. – Показал сетку. В ней находилась литровая банка томатного сока, две бутылки "нектара" с мякотью, две плитки детского шоколада и несколько пачек дешевых сигарет "дымок".
– Тебе куды это все положить, а?..
Шалыч наклонился к тумбочке. Вася резко приподнялся на локоть, намериваясь рукой придержать верхний ящичек. Однако рука Бахашкина преодолела её сопротивление и открыла ящик. Он увидел исписанные листы. Запустил руку вовнутрь, сгреб их в горсть, и отшагнул к окну. На подоконнике аккуратно кулаком разгладил, поднял к глазам писанину и начал читать. Он загородил собой солнечный свет, и на Мизинцева ложилась его тяжёлая тень.
Василий со страхом следил за Шалычем. Глаза его тревожно бегали по палате, ища защиты, натыкались на дверь, поджидая Феоктистова. Наконец он сбросил с ног простыню и, перекатившись через соседнюю кровать, попытался выскочить из палаты.
– Стой, сабака! – послышался сзади резкий голос Шалыча, и стук сапог.
Бахашкин настиг Мизинцева у двери и, схватив за пижаму за шиворот, рывком дёрнул назад. Вася, едва не падая, провыл что-то, пытаясь звать на помощь. Шалыч зло ткнул ему в спину кулаком, и тот, пробежав по палате, спрятался за свою кровать. От страха он потерял над собой контроль и ещё немного полез бы под кровать. Бахашкин вновь поймал его за шиворот.
– Васка, ты пошто такой дурак, а?.. Большой, а соображая нету.
Он ещё раз ткнул его, но уже в грудь, и Василий упал на постель. У Бахашкина, и без того плоское смуглое лицо потемнело ещё больше, и казалось, округлилось, в щелочках глаз засверкал дикий блеск. Мизинцев с ужасом смотрел на него.
– Васса, мы с тобой как дагаваривались, а?.. Я тебя об чём просил, а?.. Ты меня што, живьём закопать хош, да, гнида?.. – шипел Бахашкин. Он медленно присел на кровать и обеими руками, как коршун, нацелился на горло Мизинцева.
– Нет! Нет!.. – сипел стянутыми челюстями Вася, пытаясь выползти из-под Шалыча.
Короткие толстые пальцы на мгновение замерли над лежачим, потом собрались в кулаки. Один из них опустился на голову парня.
Палата встряхнулась, и потолок навалился на больного…
Мизинцев пришёл в себя от боли в челюсти, от шлепка по щеке. Шалыч приводил его в чувства.
– Ва-аска, извини, не хотел я. Прасти, дарагой. Совсем нерва ни к черту… Совсем больным сделался… – бормотал Бахашкин чуть не плача. – Вот работа, пропадай она в пропасть. Васка, прасти, а? Я ж тебя люблю, сабаку такую. Ты вспомни, как я тебя любил, а? Тебя больше, чем Сашку. Тебе и карманных старался больше давать. Так, да?.. Я себе того не отстегивал, што тебе отдавал. Вот честна слово! – приложил руку к груди… – Любил я тебя, ага. Ну, побил маленько, так это не со зла, однаха, нерва. Ох-хо! – вздохнул тяжело. – Пойми меня, однаха. Не хотел я. Получилось так… Дома папа, быват, тоже побьёт детей, так и што? На каждый поджопник внимания обращать, да?.. Злиться, да?.. Заживёт, Васка, и мы опять будем вместе работать. И я опять тебя любить буду. И получать ты теперь больше будешь, чем раньше получал. А? Васса?.. Зачем на меня пишешь рапорт, а? Неужто у тебя совсем совесь пропала, а?.. Вспомни, как ты ко мне просился, а? Я ить тебя принял. А мог бы и другова, аха. Вас вона сколь желающих на рупь дармовой. Худо ли по окладу, а то и боле ишо прирабатывать, а?.. Пьяных-то вона сколя в городе. За месяц сотни-полторы, и по десятке с каждого хотя б, а? Однаха, неплоха, а?.. Васка! Будь и ты шеловеком, а?.. Не пиши, не надо. Давай я это порву, а ты больше не пиши, аха? – Бахашкин скомкал листочки, сломал ручку и все это засунул себе в карман бридж. – Так она лучше будет, аха?.. Но-о, Васса, если ты будешь сукой, я тебя… как паута: на шею петлю надену, а в жопу соломку вставлю. Ох, и высоко ты у меня запорхаш.
Бахашкин закрутил пальцем и повёл рукой снизу вверх, изображая полёт насекомого. На грубом лице бурята промелькнула шальная усмешка. Мизинцев закрыл глаза.
–Так ты, Васса, понял об чём я прошу, а?
Мизинцев согласно затряс головой.
– Смотри, паря, если што, я тебя везде найду… Говори всем, што падал. Лицом об кушетку, об пол убился. Темно было, туман был, плохо видел. Аха, а?
Мизинцев тряс головой. Но глаза его постоянно косились на дверь. Он ожидал появления Феоктистова, того же, как назло, не было. Вот так всегда!..
Василий боялся. Очень боялся. Но даже ни самого бурята, а боли. Ту, которую он пережил, ему хватит до гроба. А Вася до жути не хотел её повторения. Ему нужна передышка, и он готов её заполучить любыми способами: унижением, слезами, согласием на любые сделки. Но уж потом… Потом будет праздник и на его улице. И уж какой праздник!
