Александр Кутузов
В чем суть вопроса
20 декабря 1904 года капитулировал гарнизон Порт-Артура, что стало очередным потрясением для русского общества. Тогда Гапон решил – пришло его время. Его влияние среди рабочих было так велико, что когда 6 января он объявил о начале всеобщей забастовки, уже 7 января все без исключения фабрики и заводы Санкт-Петербурга встали. Для властей такой поворот событий был неожиданным. На 9 января Гапон назначил манифестацию к Зимнему дворцу. Власть была предупреждена, что демонстрация будет мирной с портретами царя и церковными знаменами. В те дни Гапон чувствовал себя кем-то вроде мессии, призванного вывести страждущий народ «из могилы бесправия, невежества и нищеты». Такое же мнение распространилось о нем в народе. В своей петиции от 9 января, написанной в стиле церковного красноречия, и в личных письмах к царю Гапон, подобно библейским пророкам, обращался к нему на «ты» и угрожал, что если царь не выйдет к рабочим, то между ним и народом порвется нравственная связь.
Затеянную им манифестацию Гапон считал беспроигрышным политическим ходом. На встрече с представителями революционной партии он так объяснил свои намерения. Если царь выйдет к народу и примет петицию, Гапон возьмет с него клятву немедленно подписать указ о созыве всенародного Земского собора. После чего он выйдет к народу и махнет белым платком, и начнется всенародный праздник. А если царь откажется принять петицию и не подпишет указ, Гапон выйдет к народу и махнет красным платком, и тогда вспыхнет народное восстание. В первом случае Гапон будет человеком, давшим России свободу, а во втором он возглавит революционный переворот.
Но к Петербургу стали стягивать войска, и у священника закрались сомнения. Выступая перед рабочими 8 января, он уже высказал мысль, что царь может не выйти к народу, и даже не даст им дойти до Дворцовой площади. «И тогда, – сказал он рабочим, – у нас больше нет царя!». 9 января Гапон уже был убежден, что демонстрацию расстреляют, но остановить движение было нельзя, поскольку оно приняло стихийный характер. Основная колонна собрала 50 тысяч человек. Перед началом движения Гапон еще раз сказал собравшимся: «Если царь не исполнит нашу просьбу, значит, у нас нет царя!».
Войска перегородили колоннам демонстрантов путь в нескольких местах. Первые залпы раздались у Нарвских ворот, а затем огонь был открыт на Дворцовой площади, куда подошла основная масса демонстрантов. Площадь покрылась телами убитых и раненых, на снегу валялись церковные знамена, брошенные иконы и царский портрет. Расстрел происходил в начале Невского проспекта, у Казанского собора, на Морской и Гороховой улицах, за заставами Нарвской, Невской и на Выборгской стороне. Толпы людей то рассыпались, то собирались вновь. Слышались проклятья, в солдат летели камни. Сколько человек было убито, точно определить невозможно. Официальная цифра – 130 убитых и втрое больше раненых. Но общего восстания, как надеялся Гапон, не произошло, и ему пришлось бежать за границу.
Оказавшись после «Кровавого воскресенья» в Лондоне, Гапон получил от английского издательства заказ на издание своей автобиографии. Книгу под его диктовку написал английский журналист, и она вышла большим тиражом под названием «История моей жизни». В ней теперь уже бывший священник писал: «По всему этому я могу с уверенностью сказать, что борьба идет быстро к концу, что Николай II готовит себе судьбу одного из английских королей или французского короля недавних времен, что те из его династии, которые избегут ужасов революции, в недалеком будущем будут искать себе убежище на Западе» (Г.А.Гапон. История моей жизни. – М.: «Книга», 1990. Стр. 47–48).
Гапон вступил на короткое время в партию эсеров и стал претендовать на главенствующую в ней роль. По его утверждению, вокруг него должны были сплотиться все революционеры. Но непомерные амбиции этого человека и его притязания на первую роль в революционном движении быстро оттолкнули от него эсеров. Поэтому Гапон вышел из партии. А когда 17 октября 1905 года император Николай издал Высочайший Манифест о даровании свобод российским гражданам, вернулся на родину. Последней его финансовой операцией была сделка о получении 100 000 рублей от Департамента полиции на возобновление работы «Союза рабочих» под мирными лозунгами, и за информацию о террористических замыслах партии эсеров. Но когда по своим каналам руководителям этой партии стало известно о предательстве Гапона, они заманили его в ловушку на одну из дач под Петербургом и там повесили. 30 апреля 1906 года полиция обнаружила его труп.
Тем временем война на Дальнем Востоке шла своим ходом. Чтобы овладеть господством на Тихом океане, из Балтики послали вторую эскадру под командованием адмирала Рождественского. За семь месяцев изнурительного плавания она прошла 18 000 морских миль (33 000 километров). Эскадра обогнула Африку, прошла Индийский океан и вошла в Цусимский пролив, где была встречена японским флотом и потоплена.
Адмирал Рождественский был образцом бездарности, которая отличала всю правящую верхушку царской России. Чтобы эскадра в бою слаженно маневрировала, необходимо было наладить хорошее взаимопонимание командиров кораблей. Что должен был сделать адмирал. Он должен был провести с капитанами военные игры, обсудить с ними все возможные варианты, чтобы они точно знали, как действовать при любых обстоятельствах. Но ничего подобного Рождественский не предпринял. В Индийском океане к его эскадре присоединилась другая под командованием адмирала Небогатова. Она не огибала Африку, как основная эскадра, а прошла через Суэцкий канал. На судебном разбирательстве, выяснявшем причину поражения, Небогатов свидетельствовал, что виделся с Рождественским всего один раз. Это было в день встречи двух эскадр, и их беседа свелась к обсуждению общих знакомых в Петербурге. Небогатов полагал, что основной разговор состоится позже, но до самого дня сражения командующий флотом его больше не вызвал.
Японские канониры обладали хорошей артиллерийской подготовкой, что было достигнуто частыми тренировкам. Когда на суде Рождественского спросили, почему во время похода он не проводил учебных стрельб, адмирал ответил, что не имел предназначенных для этой цели практических снарядов. Он действительно их не имел, поскольку забыл дать приказ погрузить снаряды на корабли. Флот ушел на Дальний Восток, а они остались лежать на складе в Кронштадте.
Инженер Костенко в своих мемуарах рассказал об опыте, проведенном адмиралом за день до сражения. Рождественский решил произвести эскадренную проверку дальномерных установок, и сделал это в первый раз за все время плавания. По его распоряжению на горизонт отправили крейсер «Светлану» и по поданному адмиралом сигналу все корабли одновременно показали замеренное до крейсера расстояние. Разброс данных составил от 60 до 100 кабельтовых. Этот результат поразил эскадру, поскольку показал всю ее неподготовленность к бою. Адмирал Рождественский должен был проделать этот опыт в начале плавания, а затем в течение семи месяцев похода тренировать артиллеристов каждый день и довести их умение до совершенства. А Рождественский это сделал только тогда, когда ничего исправить уже было невозможно.
В японской и русской эскадрах кораблей основных классов было одинаковое количество – двенадцать. Но если вся японская эскадра с ее новыми кораблями обладала высоким ходом, то в русской эскадре часть броненосцев была старой постройки, и не имела этого ценного качества. Ударной частью эскадры Рождественского были четыре броненосца новейшей постройки типа «Бородино» с высокой скоростью и мощной артиллерией. Стоило адмиралу выделить их в отдельный отряд, и дать им действовать относительно самостоятельно, они могли бы, быстро маневрируя на поле боя, занимать удобную позицию, и, сосредоточивая огонь то на одном японском корабле, то на другом, выводить их из строя. Но Рождественский и этого не сделал.
Все его руководство боем свелось к тому, что он отдал сигнал открыть огонь по головному кораблю противника, и больше от него никаких распоряжений не поступало. Он тупо привязал скорость эскадры к ходу самого медленного из своих транспортов, чем парализовал боевые качества лучших сил. Благодаря этому японцы получили двойную, по сравнению с русской эскадрой, скорость, и это позволило им заходить всем флотом в голову русской колонны и, концентрируя свой огонь, уничтожить по очереди передовые русские корабли.
В бою японцы использовали в основном фугасные снаряды, не пробивавшие броню. Но они устраивали многочисленные пожары, а их приходилось тушить. В конечном счете, от большого количества воды корабли теряли остойчивость, переворачивались и тонули. Русская эскадра стреляла более эффективными бронебойными снарядами. Она бы утопила японский флот задолго до того, как сама понесла потери, если бы артиллеристы не послали все свои снаряды в воду. Но они были лишены всякой практики и не умели должным образом пользоваться дальномерными приборами.
В мировой истории морских сражений это был редкий случай полного уничтожения одной из эскадр. Из 38 участвовавших в бою русских кораблей и транспортных судов, 21 были потоплены или взорваны своими экипажами, семь были захвачены или сдались в плен, а шесть ушли в нейтральные порты и были интернированы до окончания войны. Когда на следующий день после сражения несколько окруженных русских кораблей капитулировали, и матросы вышли на палубу, увиденное их потрясло. Перед ними стоял совершенно целый японский флот без каких-либо видимых повреждений. Погибли только два небольших японских миноносца во время торпедных атак, да еще один утонул, столкнувшись с другим японским кораблем. Соотношение потерь ярко свидетельствовало о ходе сражения: погибло 5045 русских моряков, и только 116 японских. Костенко пишет, какая великая злость овладела моряками против своего командования и царской власти, которые не подготовили эскадру к бою.
Гибель флота настолько удручающе подействовала на Николая, что он согласился начать переговоры о мире с японцами. Мирный договор был подписан в августе 1905 года в американском городе Портсмуте. Согласно соглашению, Россия ушла с Ляодунского полуострова и из Маньчжурии, отдала Японии южную ветку Транссибирской магистрали и половину русского острова Сахалин, уже оккупированную японскими войсками.
Николай подписал договор в то время, когда, несмотря на разгром русской эскадры в Цусимском бою, война с Японией была, по сути, уже выиграна. Россия в военном и экономическом отношении была намного сильнее Японии. К тому времени, когда были поставлены подписи, русская армия впервые с начала войны превзошла в численности японскую. В те годы было принято, что в действующих армиях находились наблюдатели из разных нейтральных стран. Их было много в японской армии и в русской. И их мнение о русской армии было единодушным: она сражались героически. Ни одного противоположного мнения высказано не было. Военное командование уже накопило опыт, и русская армия, имея превосходство в силах, могла перейти в наступление.
В то время как Япония продолжать войну не могла, поскольку исчерпала ресурсы. По рассекреченным недавно в Токио документам теперь нам известно, что японской делегации на мирных переговорах было дано указание требовать как можно больше, но если Россия не пойдет на уступки, заключить с ней мир на любых условиях, даже ценой отказа от всех завоеваний.
К началу переговоров потери Японии на фронте превосходили русские, но главное, она была финансовым банкротом. Япония уже потратила на войну 2 миллиарда иен, и ее государственный долг вырос с 600 миллионов до 2,4 миллиарда. 40 % средств, необходимых для содержания армии и флота, она получала за счет иностранных займов. Четыре займа ею были получены в Великобритании и в США, но они легли тяжелым бременем на японский бюджет. Только по процентам японскому правительству предстояло выплачивать 110 миллионов ежегодно. Так долго продолжаться не могло, и в Токио понимали, что продолжать войну они не в состоянии. Поэтому именно японское, а не русское правительство сразу после Цусимского боя довело до сведения американского президента Теодора Рузвельта о своем желании заключить мир. Оно попросило его выступить посредником.
Заключенный с Японией мир был даже большей глупостью со стороны Николая, чем спровоцированная им война. Он должен был понимать, что позорное соглашение приведет к еще большему падению престижа царской власти внутри страны, и к падению престижа России на мировой арене. А это должно обернуться тяжелыми последствиями. Ближайшим следствием заключенного мира была Первая русская революция.
Сам Николай объяснял мир с Японией тем, что войска ему нужны для подавления революционного движения. Но вышло все прямо наоборот. Когда поступают неутешительные известия с фронта, это порождает презрение к власти и тогда на первый план выходят социальные противоречия. А подписанный царем мир еще более ожесточил общество против правительства, ничтожество которого теперь всем была очевидной. Сразу после заключения договора осенью 1905 года число бастовавших рабочих в России превысило миллион человек из трех миллионов от общего их числа. Количество бунтовавших крестьян было еще выше, они разгромили и сожгли тогда более двух тысяч помещичьих имений. В октябре образовался Петербургский совет рабочих депутатов, призвавший рабочих к вооруженному восстанию, и в декабре в Москве начались баррикадные бои.
С Дальнего Востока возвращались воинские части, но оказалось, что рассчитывать на них невозможно. Домой возвращалась взбудораженная позором поражения армия, в ее полках отмечались бунты. В правительстве стали поговаривать, что такую армию в европейскую часть России нельзя пускать. В то же время офицеры, что вели воинские эшелоны с востока на запад, не были уверены, найдут ли они в России старый порядок. По слухам царская семья бежала за границу, что было недалеко от истины. В те дни к пристани Петергофа причалил германский эсминец «110», посланный кайзером Вильгельмом, чтобы увезти Николая с семьей. Чемоданы царской четы были уже упакованы, и она приготовилась к бегству. Тогда же обсуждался вопрос о выделении германского экспедиционного корпуса для участия в усмирительных рейдах в России. Царь сумел удержаться на троне только опираясь на гвардию и на оставшиеся ему верными воинские части.
Но главным следствием Портмутского мира было то обстоятельство, что Николай II, по сути, спровоцировал им Первую мировую войну. В то время главным возмутителем спокойствия на планете была Германия. Во время Наполеоновских войн немецкие земли сильно пострадали, поскольку иностранные армии их пересекали по всем направлениям, а французы в побежденной ими Пруссии распоряжались как в своей вотчине. Тогда немцы осознали, в какой мере их раздробленность делает их беспомощными. Уязвленная национальная гордость привела к возникновению на территории Германии патриотических обществ с задачей объединить умы и сердца немцев, чтобы создать единое и сильное государство. На роль центра немецких земель претендовали два конкурента – Пруссия и Австрия. Чтобы объединить Германию под своими знаменами, Пруссии необходимо было вначале покончить с влиянием австрийцев. А петербургскому правительству нужно было проявить большую глупость, чтобы в начавшейся между ними войне поддержать Пруссию, и в итоге получить на своей западной границе могучую и опасную силу. Петербург занял сторону Пруссии, когда она в 1866 году разбила Австрию и вытеснила ее из Германии. И что совсем непостижимо, Александр II не позволил Австрии, жаждавшей реванша, придти на помощь Франции во время Франко-Прусской войны. Он создал угрозу австрийским тылам, чем позволил пруссакам одержать победу. В результате возникла Германская империя, возглавляемая Пруссией.
Объединение Германии произвело в немецком обществе колоссальный эффект. Об этом А.А.Брусилов, лучший русский генерал Первой мировой войны, в своих мемуарах пишет: «В то время, т. е. в 1871 году, я был 15-летним юношей и отлично помню, как решительно все немцы, не исключая русско-подданных, от патриотического восторга с ума посходили и ничего не могли соображать, кроме победоносных гимнов и песен в честь и славу Германии. С тех пор, т. е. в течение почти половины столетия, немецкий патриотизм укреплялся и расширялся. Он впитывался в каждого немца с молоком матери и затем на школьной скамье развивался при помощи учителей и сверстников и далее на всем жизненном поприще каждого немца на службе, в портерной, в театре, на улице и т. д. Случалось беседовать с людьми, рекомендовавшимися социал-демократами и твердо исповедовавшими свои социалистические убеждения. Но как только затрагивались вопросы о мировом значении Германии, эти с.д. сразу превращались в тигров, яростно требовавших для Германии всемирного владычества. Не знаю, как теперь, но до 1914 года включительно, по мнению немцев всех сословий, возрастов и положений (со спартаковцами мне не приходилось сталкиваться), Германия страна исключительная, предназначенная самим Богом к всемирной гегемонии, а все остальные народы, в особенности славяне, пригодны лишь унавоживать собой ниву, на которой немцы будут возделывать германскую культуру… Немцы презирали и побежденную ими Францию, и особенно Россию, варварски осмелившуюся отказаться со времени царствования Александра III таскать для них каштаны из огня, и всем сердцем непримиримо ненавидели Англию, захватившую массу лучших земель на всем Земном шаре и устроившую себе богатейшие колонии и торговые рынки в то время, когда новой Германской империи не существовало, этого немцы англичанам простить не могли».
Готовясь к переделу мира, Германия начала усиленную гонку вооружений, что заставляло ее соседей последовать ее примеру. «Эти вооружения, – пишет Брусилов, – делались с полного одобрения всей нации, идеалы которой неудержимо стремились к германскому всемирному владычеству. На кайзера, в немецком значении этого слова, возлагалась подготовка и ответственность за выполнение этого национального идеала. Обвинять Вильгельма II за эту войну – в высшей степени несправедливо, ибо он продукт своего народа и своего времени и исполнял лишь свое назначение. Если же винить кого-либо, то следует считать виновными всех немцев, весь германский народ, а не одиночных людей, как бы высоко они ни были поставлены. Кто видел, как я, Вильгельма II после ежегодного весеннего смотра войск в Берлине, окруженного знаменами с музыкой впереди, тот не может сказать, что виноват в войне один Вильгельм. В 1898 году я был одним из приглашенных на парад и ехал верхом сразу за императорским кортежем. И безумный восторг несметной толпы при виде кайзера со знаменами, ехавшего верхом от Темпельговского поля до самого дворца, подделать было нельзя. Народ явно приветствовал того вождя и регалии тех народных полчищ, на которых возлагалось выполнение народных идеалов и вожделений. То же самое впечатление я вынес на больших императорских маневрах, на которых я присутствовал в качестве гостя в 1907 году: народ, увидев кайзера, прорвал и опрокинул конную стражу, охранявшую императора, окружил его и стал целовать его ноги, сапоги, седло, лошадь… И война подготовлялась для всемирного порабощения народов и в первую голову – для поражения России и Франции, а затем, во вторую очередь, Англии».
Брусилов пишет, что «такой сильный, умный, практичный и работящий народ, как немцы, соединившись воедино в 1871–1876 гг., нарушил существовавшее до того европейское равновесие». Германии не хватало места для приложения своей энергии и все возрастающего количества населения, и она стала поглядывать на земли соседей. Но ее удерживала от агрессии угроза войны на два фронта, об опасности которой не раз предупреждал немцев Отто фон Бисмарк. Он называл союз Франции и России «кошмаром коалиций». Это угроза сдерживала правящие круги Германии до тех пор, пока Николай II не признал подписанным им миром с Японией своего поражения. Вот тогда в Берлине сочли, что с таким слабым противником, как Россия, им не страшна война даже на два фронта.
Резкую активизацию работы немецкой разведки в России заметили в 1906 году. А это означает, что именно в это время кайзер принял принципиальное решение начать войну. Но вначале к ней следовало подготовиться. Поскольку речь шла о переделке всего мира, а не только о покорении России, столкновение Германии с Англией было неизбежным. И у Германии тогда, как казалось, появился шанс уравнять силы на море. В 1906 году англичане спустили на воду революционный по своей концепции линкор «Дредноут». В результате улучшения прицельных приборов стало возможным вести бой на дальних дистанциях, что могли делать только орудия большого калибра. Поэтому орудия среднего калибра превратились в ненужный балласт. Их у «Дредноута» не было вовсе. Один этот корабль, обладавший большим количеством орудий главного калибра, по огневой мощи был равен целой эскадре.
Но появление «Дредноута» сразу обесценило весь многочисленный британский флот. Все его корабли в один момент устарели. Поэтому у Берлина появилась возможность начать гонку морских вооружений «с нуля», и попытаться обогнать англичан, чтобы успешно вести с ними борьбу в океане. Развернулась невиданная в истории гонка морских вооружений, когда с немецких стапелей один за другим начали сходить новейшие линкоры.
В то время офицеры из разных стран постоянно встречались на маневрах, которые проходили то в одной стране, то в другой, и многие из них были между собой знакомы. В частных беседах немецкие офицеры даже не скрывали, какой им видится будущая война. По их словам, Германии вначале следует обрушиться всеми силами на одного из своих противников – на Францию или Россию, а затем, после быстрого его разгрома, можно будет использовать развитую немецких сеть железных дорог, чтобы перебросить войска на другой фронт и покончить с другим противником. По их предположениям война не должна будет продлиться более 6–8 месяцев.
В Британии отлично поняли исходящую от Германии угрозу, и пытались с ней договориться о приостановке гонки морских вооружений. Последней такой попыткой была миссия в Берлин сэра Холдейна незадолго до начала войны. Финальный вывод Холдейн был однозначным: «Познакомившись с германским Генеральным штабом, я понял, что, как только немецкая военная партия прочно сядет в седло, война будет вестись не просто за захват Франции или России, а за достижение мирового господства».
В Германии началась интенсивная идеологическая подготовка населения к предстоящему вооруженному конфликту. Об этом там заботилось немецкая власть. Случайным свидетелем этой подготовки стал Брусилов, когда летом 1914 года он вместе с супругой проходил курс лечения в немецком курорте Киссингене. «Перед самым отъездом, – пишет Брусилов в своих мемуарах, – мы как-то собрались присутствовать в парке на большом празднике, о котором публику извещали громадные афиши уже несколько дней подряд. Праздник этот живо характеризует настроение немецкого общества того времени, а главное – поразительное умение правительства даже в мелочах ставить во главе всякого дела таких организаторов, которые учитывали необходимость подготовки общественного мнения к дальнейшим событиям, которые вскоре нам предстояло пережить.
Ничего подобного в России не было, и наш народ жил в полном неведении о том, какая грозовая туча на него надвигается и кто его ближайший лютый враг.
В тот памятный вечер весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими московский Кремль, его церкви, стены и башни. На первом плане возвышался Василий Блаженный. Нас это очень удивило и заинтересовало. Но когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже, царя храни» и «Коль славен», мы окончательно поразились. Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, рассыпаясь со всех гор на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «12-й год». Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не стало пределов, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот апофеоза фейерверка, загремела немецкий национальный гимн. «Так вот в чем дело! Вот чего им хочется!» – воскликнула моя жена. Впечатление было сильное».
Инсценировку гибели Кремля Брусилов видел в мирное время, когда между Германией и Россией войны еще не было. В своих мемуарах он пишет, что подготовка всех слоев германского общества к предстоящему столкновению не только не была забыта немецкой властью, но выдвинута им на первый план: «Народу, столь же упорно, как и успешно, всеми мерами внушалось, что Германия должна завоевать себе достойное место под солнцем, иначе она зачахнет и пропадет, и что великий германский народ при помощи своего доброго немецкого бога как избранное племя должен разбить Францию и Англию, а низшую расу славян с Россией во главе обратить в удобрение для развития и величия высшей германской расы».
В России подобного рода пропаганда, направленная против немцев, была бы невозможной. Уже потому, что начиная с Екатерины II, все русские цари по крови были немцами из-за постоянных браков русских императоров с немецкими принцессами. От Романовых в царской крови осталось не больше капли. Царь Николай и кайзер Вильгельм были двоюродными братьями, которых объединяли не только фамильные, но и приятельские отношения. Они вместе катались на шарабанах и автомобилях, ездили верхом, охотились в Спале, Шварцвальде или в Беловежской пуще. С любительского фотоснимка оба смотрят в объектив, весело смеясь, обнявшись и поменявшись фуражками.
В России немцы всегда пользовались уважением. Их знали как искусных мастеров, инженеров, врачей, управляющих. В государственном аппарате России было много людей с немецкими фамилиями, и их было немало в армии. Примечательно, что кроме Самсонова, всеми остальными русскими армиями, стоявшими на границе с Германией, командовали генералы с немецкими фамилиями. Брусилов пишет, что «если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснять своим подчиненным, что наш главный враг – немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если не предан суду. Еще в меньшей степени школьный учитель мог бы проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край».
Хотя направленная против немцев расовая пропаганда в России была невозможной, но информировать свое население о возникшей угрозе и психологически подготовить его к защите, было прямой обязанностью власти. Но она этого не сделала не только до войны, но и после ее начала. «Даже после объявления войны, – пишет Брусилов, – прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову – как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы, не знал почти никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно за что, т. е. по капризу царя. Что сказать про такое пренебрежение к русскому народу!..
Можно ли было при такой нравственной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах? Чем был виноват наш солдат, что он не только ничего не слыхал о замыслах Германии, но и совсем не знал, что такая страна существует, зная лишь, что есть немцы, которые обезьяну выдумали, и что зачастую сам губернатор – из этих умных и хитрых людей. Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке-России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом его знакомство со своим отечеством заканчивалось. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине! Не само ли самодержавное правительство, сознательно державшее народ в темноте, могущественно подготовляло не только успех революции и уничтожение того строя, который хотело поддержать, невзирая на то что он уже отжил свой век, но и также исчезновение самой России, ввергнув ее народы в неизмеримые бедствия войны, разорения и внутренних раздоров, которым трудно было предвидеть конец?
Первый акт революции (1905–1906 гг.) правительство ничему не научил, и оно начало войну вслепую, само бессознательно подготовляя второй акт народного бунта. Войска были обучены, дисциплинированны и послушно пошли в бой, но подъема духа не было никакого, и понятие о том, что представляла собой эта война, отсутствовало полностью».
Согласно разработанному в Берлине плану, Российская империя после своего поражения должна была отдать Германии прибалтийские провинции, отвоеванные Петром I у Швеции и открывшие ей доступ с севера в страны Европы, а на юге она лишалась своих черноморских владений до Крыма включительно. Эти земли по плану немецкой власти предназначались для германской колонизации. После окончательного установления их владычества в союзе с Австро-Венгрией на Босфоре и на Балканах, Россия со всех сторон отрезалась от моря.
Германия начала войну на год раньше, чем планировала, не дожидаясь окончания перевооружения своей армии. К началу 1914 года в Берлине пришли к выводу, что обогнать Великобританию на море им не удастся. Напуганные немецкой судостроительной программой, англичане стали спускать на воду больше дредноутов, чем это могли позволить себе немцы. У них для этого не хватало производственных мощностей в судостроении. В то же время в начале 1914 года в России была принята программа перевооружения армии, намеченная к завершению в 1917 году. Пока Германия обладала значительным материально-технический перевесом над соседями, особенно над Россией, в Берлине решили воспользоваться убийством австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево как предлогом для развязывания мировой войны. Почему им следовало воспользоваться сараевским инцидентом для выступления, объяснил в своем письме к немецкому послу в Лондоне статс-секретарь по иностранным делам Германии фон Ягов. Этот письмо было написано в июле 1914 года, то есть перед самой войной. «Россия, – писал статс-секретарь, – в настоящий момент к войне не готова, а Франция и Англия также не захотят сейчас войны». Но неравенство в соотношении сил, писал он, временное, и оно неизбежно изменится. Отсюда фон Ягов делал вывод: следует нанести нокаутирующий удар плохо или мало подготовленному противнику. («История дипломатии», т. 2, М., 1963. C. 776–777).