Александр Крыласов
Раскодированная Россия

Глава 4

Сева пошёл по разгромленной Москве. Отовсюду слышались гневные выкрики:

– Они думали, что самые хитрые!

– Сами будут кирять, а мы на них ишачь!? Не на тех напали. Ищите дураков в стране Буратино. Сами теперь насекомьте.

– На фонарях надо их вешать, кровопийц, на фонарях. Попили нашей кровушки, сволочи. Теперь отольются кошке мышкины слёзы.

Или уже более жизнеутверждающее:

– Юр, ты энтот пинжак поверх надевай, поверх.

– Да на мне уже четыре их, не лезет.

– Надевай, говорю. Вон, смотри на бирке что прописано: 2 тысячи евро. Ты столько и за год не приносил.

– Куда, курва, потащила. Вертай сапоги.

– Щупала убрала, зенки выцарапаю. Мои сапоги.

– Да они ж тебе малы, кобыла.

– Не твоя забота. Крути педали, пока не дали.

– Греби ушами камыши, гвоздь беременный.

– Сам лысый пряник.

Сева обратил внимание, что в его руке бутылка текилы. Он сделал внушительный глоток. Смотреть на окружающий мир стало легче.

В соседнем дворе гуляли два братка. Поперёк дороги была натянута верёвка, и кто, перелезая через неё, задевал, тут же доставлялся шестёрками под залитые очи двух бригадиров.

– Куда идёшь, служивый? – спрашивал один из них с перебитым носом у паренька лет пятнадцати.

– Домой, – робко тянул юноша.

– Неправильный ответ, – вступал другой брателло, рыхлый с отвисшим пузом, пьяный в зюзю.

– Почему на тебе штаны камуфляжные? – наседал первый гангстер.

– Модно, – пищал паренёк.

– Неправильный ответ, – подал голос второй.

– Эти штаны может носить только военный. Усвоил, доходяга?

– Усвоил.

– Неправильный ответ, – у второго братка видно что-то заело.

– Ладно, присаживайся, угощайся, – щедро повёл рукой первый бандит, – зови меня братом. И я буду звать тебя братом. Как зовут тебя, брат?

– Петей.

– Петрухой, значит. А меня Емелей. А его, – он толкнул задремавшего соседа, – Кочаном.

Кочан, потеряв равновесие, опрокинулся на спину прямо в большую снежную лужу и сразу же захрапел. Теперь компания напоминала три весёлых гуся: Емеля любил весь свет и лез обниматься с Петрухой, Петяша ненавязчиво пытался избежать бурных ласк, а Кочан дрых, закинув ноги к бесприютным небесам. Андреич опять приложился к бутылке. Рядом в скверике носились неуёмные футболисты. О степени их опьянения говорило то, что одна команда бегала в майках и семейных трусах, а другая и вовсе без маек. Команды нетрезво месили снежную грязь и были заляпаны от головы до пят. Вместо ворот лежали кучи верхней одежды, второпях сброшенные нетерпеливыми спортсменами. На одной из куч тяжёлым пьяным сном ворочался вратарь. Его собрат пока держался, но видно было, что из последних сил. Игроки, казалось, нимало не огорчались выбывшим бойцам, ведь каждый забитый гол тут же отмечался двумя командами. Одна чокалась коньяком с радости, другая глушила водку с горя. Судя по нетрезвым финтам и пасам, второй тайм не предполагался. Сева отпил кактусовой водки и отсалютовал бутылкой членистоногим футболистам. На следующем повороте толпа пыталась перевернуть трамвай. Вагоновожатая бегала вокруг и верещала так, что закладывало уши. То ли устав от её криков, то ли не справившись с таким весом, погромщики решили выместить зло на автомобилях. Парочку перевернули, парочку подожгли, остальным просто выбили стёкла и нацарапали нецензурные выражения в адрес автомобилистов. Под вой сирен, и вопли разгневанных авто владельцев пошли стенка на стенку. Ясное дело, мужиков, предпочитающих общественный транспорт, было больше, и бывшие владельцы железных коней откатились к разгромленному супермаркету зализывать раны. Ну, и помянуть свои машины. Разгорячённые победой пешеходы также навестили магазин, эти уже с целью отметить свою викторию. Вспыхнувшая снова драка быстро угасла, когда выяснилось, что спиртное всё растащили. Мгновенно было принято решение остановить автобус и ехать в ближайший гастроном за бухлом. Сдружившиеся противники перегородили дорогу своими помятыми в драке телами, остановили автобус и, наваляв по ушам водиле, тронулись за «горючим». Сева махнул ещё. Город напоминал разворошённый улей, взятие Рима варварами и завод дегустационных вин одновременно. Из супермаркетов и универсамов тащили всё, что можно было съесть и выпить. Из бутиков и магазинов одежды – всё, что можно одеть. Из магазинов электроники волокли просто всё, вырывая с мясом со стоек и витрин демонстрационные образцы. Вчерашние каменщики и уборщицы, пекари и крановщицы, все кто обеспечивает жизнь большого города, но не виден, потому что горбатит от темна до темна, вылезли на свет божий. И заявили свои права на «имушшество». Неожиданно выяснилось, что у них бульдожья хватка, зычный голос и стальные мускулы. Именно они громили магазины и занимали особняки, свирепо отбиваясь от других любителей делить чужое добро. Менее решительная часть мародёров просто упивалась дармовой выпивкой. Севе всё чаще попадались спящие прямо в грязи и снегу люди. Случались участки земли, сплошь усеянные телами в причудливых позах, как будто зелёный Змей Горыныч пронёсся смерчем над городом, положив тысячи людей. Всюду раздавались крики ограбленных и избитых. «А ведь это всё я натворил», – гнусным припевом крутилось в Севиной голове. Крылов шёл напролом, среди дерущихся и пьяных, задевая плечами прохожих, ожидая, что кто-нибудь на него кинется, и свет навсегда погаснет для Иуды нарколога. Странно, но исходящая от него обречённость отталкивала самых агрессивных отморозков. Бутылка потихоньку мелела, а смерти всё не было. Всеволод вышел по Никольской улице на Красную площадь. И первое, что он увидел – это двух гоблинов, отливающих друг на друга. Они пьяно гоготали и пытались увернуться от журчащих струй. Это было дно. Ниже которого просто невозможно опуститься. Мочиться на Красной площади – куда уж дальше.

«Всё, пора уруливать», – устало подумал Сева, – «валить и как можно скорее. Пока ещё есть возможность. Пока неугомонные товарищи Серые не замастырили железный занавес и не ввели декретом ночные расстрелы. Пока страну не превратили в один большой концлагерь и сосед не начал стучать на соседа, чтобы оттяпать лишние шесть аршин. Никогда ничего хорошего в этой стране не будет. Сева столько раз слышал эту фразу от других людей, а сейчас и сам подумал слово в слово. Говорили так, правда, люди бесполезные, в своей-то стране не умеющие устроиться, не говоря о том, чтобы двигать за кордон. Говорили, чтобы придать себе веса и загадочности. Мол, здесь я на черновик живу, а там буду сразу на чистовик. Никуда они, конечно, не уезжали, только портили воздух. Тот, кто уезжал, не разглагольствовал, а учил язык и готовился к лишениям. А, в самом деле, что мне здесь делать? Гиблый климат, озлобленный народ, зажравшиеся куркули – богатеи. Всякая шантрапа, едва разбогатев, мигом теряет всё человеческое и начинает изображать из себя небожителей в девятом поколении. Как будто они не ходили вместе со всеми в школу и учились по совершенно другим букварям. Стоит им чуть подняться, как их работники мигом превращаются в бессловесное стадо, которым не надо платить деньги, а нужно всячески доказывать, что они чумазое быдло и их место у параши. И работнички тоже хороши, стоит власти чуть пошатнуться, как из всех щелей лезут затюканные чмо, желающие пустить кровавую юшку своим работодателям. Природная славянская анархия начинает гулять по венам, требуя крови, разбоя и грабежа. Если капитализм, то со звериным оскалом; если коммунизм, то с вурдалачьим мурлом. Беспорядочное воровство сменяется красным террором, а тот, в свою очередь – неприкрытым грабежом. И всё это под беспробудное пьянство, и дрянь, бесконечно летящую с серого, низкого неба. И сыплется ведь не снег и не дождь, а именно, что осадки. И нет солнца. Бесконечно долго нет солнца. Говорят, Александр 1 сказал своему итальянскому коллеге, мол, везёт вам, батенька, легко править народом, когда в стране 330 дней в году светит солнце. А попробуйте в России порулить? То-то. Не хрен тут больше делать. Ноги в руки и гуд бай. Земля большая…»

Размышления прервал какой-то пьяненький дедок, пристально рассматривающий Севины ботинки.

– Сынок, а иде ты такие чоботы надыбал?

– Иде, иде? Купил.

– А иде?

– В Караганде.

– Вот народ колготной пошёл. Его спрашиваешь как человека, а он кобенится, гонор показывает. Надысь такому же неслуху в нюх насовали и обувку сняли, а не груби старшим.

– Дедушка, делить шкуру не убитого медведя лучше не при нём. Безопасней.

Дедок завис, пытаясь прикинуть, что к чему.

– Милок, не понял, а причём здесь ведмедь?

– А ни при чём. Просто к слову пришлось. А вот ещё прибаутка: ходил мужик на медведя с голыми руками, а вернулся без.

Старче восхищённо покрутил головой и пошёл себе дальше. А Севины мысли приняли противоположное направление: «Где, в какой стране мира он сможет так легко и изящно отшить собеседника? Нигде. Где, в каком краю он будет понимать малейшие нюансы языка: сленг и ругательства, падежи и ударения? Нигде. Он будет, кашляя и переминаясь с ноги на ногу, потея и смущаясь перебирать в уме артикли и спряжения, существительные и глаголы, чтобы в муках родить куцую фразу на неродном языке. И, даже выучив язык, он всегда там будет только гостем и чужаком. И всегда на него будут смотреть искоса или исподлобья, а он будет натянуто улыбаться, пытаясь прикинуться своим. Тьфу ты. Тьфу, три раза. И чем старше он станет, тем сильнее его потянет на Родину, может и дурную, зато свою». И на ходу родился стих:

 
Я орденами не отмечен,
Ладью, дружина, мне, ладью.
Был знаменит, но не замечен —
На мыло вашего судью.
 
 
Прощай, уйду без поцелуя,
На водку слабый мой народ,
А ты, резвяся и балуя,
Швырнёшь мне камень в огород.
 
 
Проколупавшийся в грязи я,
Пытаюсь вздёрнуться с колен.
Прощай, помытая Россия
В кровавой бане перемен.
 
 
Я отскочу, горох от стенки
Поближе к морю и любви,
А вы мочите люд в застенках
И стройте Храмы на Крови.
 
 
Интеллигенция – по норам!
И воронки шуршат в ночи,
Когда на смену добрым ворам
Приходят злые палачи.
 
 
Но вот растаял свист секиры
И можно вылезть из норы,
Когда на смену конвоирам
Приходят новые воры.
 
 
Как ваша жадность суетлива
И как бессмысленна она
И как приветливость соплива
Пока достаточно вина.
 
 
Вокруг опять тоска и слякоть,
Да вонь от перекисших щей,
А я пойду вгрызаться в мякоть
Заморских фруктов, овощей.
 
 
А вы глядите глазом мутным,
Глядите, открывая рот,
Как я свалю под звуки лютни
Из этих северных широт.
 
 
Уйду вихляющей походкой,
В карманах кукиши держа.
А вы тут хоть залейтесь водкой
И ждите смерти от ножа.
 
 
Своим заплатанным кафтаном
Я раздражаю ваш устав.
Из горла хлынет кровь фонтаном,
По жилам прятаться устав.
 
 
И я скажу всей этой сборной,
И мне не нужно слов искать,
Что ваше место не в уборной —
Вас и туда нельзя впускать.
 
 
Я буду, счастлив, отвечаю,
Пока во всём не разберусь.
Потом, конечно, заскучаю
И обязательно вернусь.
 
 
В страну, где предки на погосте,
В страну родного языка.
Где мы кровинки, а не гости,
Во всяком случае, пока.
 

Глава 5

Быстро темнело. Андреич шёл, бормоча себе под нос рифмы по какой-то незнакомой улице. Интересно, куда же он забрёл?

– А ну стоять, терпила.

Сева сделал вид, что эти слова относятся не к нему. Почему-то не подействовало.

– Быстро подошёл, падла. Кому говорю?

Андреич закрутил головой, как бы ища, к кому относится данная просьба. Никого не нашёл и осторожно сделал шажок назад. Хмель безнадёжно выветрился из его головы и Сева утратил храбрость вместе с невероятной широтой взглядов, зато получил реальный шанс выжить. Даже неизвестно, что лучше.

– Да не бойся, друг, – приторным голосом заверил другой гопник, – дай закурить.

– Лучший друг – это книга, – наставительно заметил Всеволод, – денег не просит, сигареты не стреляет.

Говоря эти слова, он лихорадочно искал направление, куда ломануться, когда урелы от слов перейдут к делу.

– Что ты сказал, козлина, – загоношился самый меркантильный хулиган, – куртку снимай и ботинки, быстро.

– Может тебе ещё и завтрак в постель подать? – вежливо поинтересовался Сева, – хотя, хочешь завтрак в постель – спи на кухне, опоссум.

Выдав подобно древнему римлянину бессмертную фразу, он также решительно принялся улепётывать по переулку. Шпана, крутя ремнями над головой, устремилась за ним. Впрочем, грубияны быстро отстали, видимо по причине прокуренных лёгких и нерегулярного употребления витаминов группы Б. Однако Сева не спешил радоваться, он не знал этого района, а гопники знали. И дивный переулок мог в любой момент обернуться глухим тупиком и тогда ему предстоял неравный бой с отребьем, использующим ремни не по назначению. Обесточенный город освещала только кривая Луна, да зарево далёких пожарищ. Дома теснились с двух сторон, не спрятаться, не скрыться. И вдруг впереди показалось ярко освещённое здание – луч света в тёмном царстве беспредела и неограниченных возможностей. Поистине уникальных для всякого криминала. Сева нырнул в освещённое здание как в прорубь. У дверей, как ни странно, дежурил охранник.

– Пропуск, – грозно нахмурился он.

– Пропуск? – удивился Андреич, – а что, в Москве ещё есть места, где требуется пропуск?

– Без пропуска не пущу, – стоял на своём вахтёр.

– Да не больно-то и хотелось, – сменил тактику Сева, – сейчас позвоню корешку, сам спустится.

Сева достал давно молчащий мобильник и сделал вид, что набирает номер.

– Здорово, боярин, как сам? Что же ты не сказал, что в вашу контору пропуск нужен? Сам тогда спускайся. Что? Минут через двадцать? Хорошо. Я подожду.

Охранник кивнул, мол, всё в порядке, жди здесь, и уткнулся в газету. Казалось, его не удивил ни Севин звонок по телефону, ни третий час ночи на офисных часах. Наружная дверь приоткрылась и три уголовные рожи сунулись в проём. Странный охранник не спеша, отложил газету, снял очки и выудил из-под стола помповое ружьё. Рожи исчезли. Охранник вернулся к чтению, предварительно вернув очки и ружьё на свои законные места. На Андреича он вообще не обращал внимания. А Крылов, решив, что он лучше дождётся утра здесь, опять талдычил в глухонемую трубку:

– Боярин, ну ты скоро? Сколько можно? Что мне тут всю ночь торчать?

Сева уже начал задрёмывать на подоконнике, когда по лестнице спустился парень в серебристом дорогом костюме и с папкой в руке.

– Сисадмин?

– Ну, – не стал спорить Сева.

– Где вы шлындали, бездельник?

– Сисадминил, – попытался сострить Андреич. Насколько он знал, сисадмин – это мастер по наладке компьютеров.

– Сисадмин, вы умом не блещете, вы им рябите, – наехал парень в костюме.

– Зато у вас хороший склад ума, жаль пустой, – не остался в долгу Сева.

– Сисадмин, ваше дело не сверкать интеллектом, а быстро и качественно чинить зависшие компьютеры.

– В кривых руках и калькулятор зависает, – не мог успокоиться Крылов, следуя за борзым парнем.

Они вошли в огромное помещение, поделённое прозрачными перегородками на множество загончиков. В каждом отсеке сидел молодой человек или девушка, и судорожно стучали по клавиатуре. Глаза их не отрывались от мониторов и поэтому были красными и воспалёнными.

– Сисадмина привёл, – оповестил всех борзый начальник.

Никто не откликнулся, все продолжали работать.

– Что за фигня? – обалдел Сева, – вы, наверное, не в курсе, что на улицах творится?

– Ничего там особенного не творится. Системного сбоя не произошло. Остальное – всего лишь мелкие сетевые помехи. Небольшая перезагрузка общества.

– Небольшая!? – вне себя заорал Сева

Старший менеджер ловко толкнул доктора и тот влетел в его загончик. Парень плотно закрыл дверь и опустил жалюзи, организовав тем самым пятачок приватного пространства.

– Что ты орёшь? Что ты панику разводишь?

– Да как не орать? На улицах варвары грабят третий Рим. Вандалы в городе, урелы наступают, а ты мне рот затыкаешь. Эти твои подчинённые, они, что не в курсах?

– Незачем.

– Что незачем?

– Незачем им знать, что творится на улицах. Я им сказал: получено срочное задание. Мы должны разработать схему логистики по очень важной проблеме. Кто откажется – может ковылять домой без выходного пособия. Кто согласится – получит тройное жалование плюс бонус. Все остались. Работаем день и ночь.

– И что же вы делаете? Если вся страна встала и празднует трёхсотлетие гранёного стакана.

– Я даю им задание, они выполняют. Я даю другое и так далее.

– И долго ты намерен так продержаться?

– Не знаю, – хлюпнул носом старший менеджер, – они наверняка уже обо всём догадались.

– Так распусти всех по домам.

– Нет, – утёр слезу парень, – я буду делать вид, что ничего не произошло. Мы, офисные работники подобно зверушкам в зоопарке. Стоит нас выпустить на волю, и мы тут же погибнем. Поэтому нам предстоит держаться за свой зоопарк до последнего. А ты иди, свободный человек, утро уже наступило.

Они вышли в общее пространство. Сотни глаз устремились на них.

– Дармоеды! – закричал старший менеджер, – всех уволю! Рыгалов, ты график построил!? Сисина, ты ВВП подсчитала!? Нет? Так что же вы на нас вылупились? Быстро по рабочим местам! Писюк, охламон, ну-ка пойдём ко мне в кабинет. Я те дам рабочее время разбазаривать.

Все дрыстнули по своим стойлам, а Писюк с поникшей головой побрёл в загончик начальника. Дверь захлопнулась, но и сквозь неё доносились распекающие крики.

– Начальник принимает у себя в кабинете, подчиненные, где нальют, – пошутил себе под нос Сева и отправился к выходу. Он не знал смеяться над этими людьми, жалеть их или уважать.

Глава 6

Из-за угла выскочил совершенно счастливый Ушанкин. Одной рукой он бережно прижимал к груди бутылку дорогого вина, другой поддерживал постоянно сползающие брюки. Модное кашемировое пальто волочилось по грязи, длинные рукава, казалось, навсегда утопят руки, и Витюша напоминал школьника в одежде, купленной на вырост.

– Сева, – осклабился бывший сосед, – как тебе мой прикид?

– А он тебе не великоват?

– Да, сука, банкир был переростком, одёжей все шкафы забиты, но всё велико. Ничего, Нюська укоротит. Пойдем, посмотришь, в каких хоромах я теперь живу.

– Надо вооружаться, не знаешь где можно рогатку и шокер надыбать? Некогда на твои хоромы смотреть.

– Да пойдём. Там потолки аж пять метров, джакузя и телек во всю стену. У Серафима-то поплоше будет. Одно слово для прислуги.

– Как же он тебе такое богатство уступил? На него не похоже.

– А мы на пальцах кидались. Всё по-честному. Завидно?

– Не-а.

– Врёшь, Сева, завидно.

– Витюша, такие хоромы не могут достаться пролетариату. Не могут по определению. Придёт какой-нибудь товарищ Серый и попрёт тебя оттуда поганой метлой. Так что ты за свою хрущёвку держись обеими руками, мало ли что.

– Не учи учёного. Хрущёвку я сдавать буду, а в особняке сам колобродить.

Они подошли к парадному входу особняка. Лестница напоминала гимназистку, учившуюся в закрытом заведении, а потом отданную в солдатский бордель. На мраморных ступенях виднелись следы рвоты. Половина медных шишечек была отвинчена, а ковровая дорожка валялась скомканная у входных дверей, залитая то ли кровью, то ли вином. Ушанкин важно открыл дверь замысловатым ключом. Почему-то откашлялся и робко шагнул внутрь, видно ещё не привык к свалившемуся богатству. Коридор был огромен и светел. Несколько бра выгодно оттеняли наборный паркет. Ниши в стенах украшали причудливые вазы.

– Виндал-миндал. Снимай ботинки. Я тут даже в тапках не хожу, боюсь паркет поцарапать, только в носках.

Носки у Витюхи остались от прежней жизни, были в дырках и плохо гармонировали с его дорогим костюмом.

– А теперь пойдём в залу.

В «зале» размещался стеклянный шкаф, набитый всякими диковинками, музыкальный центр с колонками, огромная плазменная панель на стене и белый кожаный диван посередине. А больше в комнате ничего не было и от этого свободного пространства на душе делалось легко и приятно. Витек, не сдержав нахлынувших чувств, пошёл вприсядку.

– Вот, блин, жалко кассетника здесь нет. А то бы я сейчас «барыню» грянул. У меня кассет до фига, а здесь всё под диски заточено.

– Витюша, весь цивилизованный мир давно уже перешёл на цифру. Найди пару дисков и отплясывай.

Тут в комнату как мелкий бес ворвался внук Витюхи и с криком: «Смотри, деда, как я умею»! с разбега прыгнул на диван ногами. Пока внучек скакал на диване, Сева думал, что дедушку, хватит удар. Тот побагровел и беззвучно шевелил губами, вероятно отсчитывая меру своего терпения. Мера оказалась недолгой, и Витёк завопил голосом недорезанного буржуя: «слезай, засранец, сейчас же, не тобой куплено»! Сорванец в слезах убежал, а Витюша заскорузлой ладонью стал вытирать следы малолетнего преступника с кожаной обивки.

– Только всё портют, только свои грабли повсюду суют, – горько сетовал он на бестолковую родню.

– Я, пожалуй, пойду, – стал прощаться Сева, как всегда, удивляясь человеческим метаморфозам.

– А я думал, бутылочку разопьём, – не очень уверенно начал хозяин.

– Нет, я уж воздержусь.

– А что так?

– В такое опасное время лучше не расслабляться.

– Ну, и я не буду. Мне и так всё зашибись, а бормота, она жизнь укорачивает.

– Вообще то, Витёк, это не бормота. Это одно из лучших испанских вин «Рьоха».

– Всё равно апельсиновый сок полезней, – отрезал борец за здоровый образ жизни.

– Да кто бы спорил, – согласился Сева.

Только Андреич наладился выходить из особняка – глядь, навстречу Серафим в кожаной шляпе с широкими полями.

– Сева, пойдем, покажу как я тут обустроился.

Троекуров оккупировал мансарду. Развалясь в кресле-качалке и листая Playboy, предложил Севе сигару.

– Я уже 12 лет как бросил.

Серафим затянулся, закашлялся и со слезами на глазах спросил:

– С помощью своего метода бросил?

– Ну да.

– А я, как думаешь, брошу?

– Конечно. Чем лучше человек живёт, тем дольше хочет прожить. И, наоборот, чем хуже жизнь, тем скорее включаются механизм саморазрушения. Кто из богатых будет пить палёную водку и одеколон? Только в России в годы революций, войн и переходных периодов принято говорить на похоронах: «отмучился, раб Божий. Слава Богу, отмучился». Не плохо, что умер, а хорошо, что ласты склеил. А если хорошо живёшь, зачем себе жизнь укорачивать?

Серафим сразу затушил сигару и предложил свежевыжатого апельсинового сока. Сева делал маленькие глотки из хрустального фужера и потихоньку ждал развязки. Он загадал: разобьёт Серафим бокал после сока или нет? Троекуров допил сок и осторожно поставил фужер на стол, впервые на Севиной памяти.

– А что же ты посуду не бьёшь как раньше? – поинтересовался гость, – так не интересно, братец, теряешь аристократизм.

– Чтобы жизнь была полной чашей, нужно пореже чокаться и уж точно не бить посуду, – сформулировал своё новое кредо ещё один буржуй, – а знаешь, Сева, за что я тебя особенно уважаю?

– ?

– За то, что ты вытащил меня из гнусной конторы, где я убивался за копейки и лез к богатству на четвереньках, да только всё понапрасну. Вся прибыль достаётся хозяину, а мы как ступеньки для его победоносного восшествия наверх. Сидишь в этом долбаном офисе по двенадцать часов, чего-то корпишь, корпишь. Становишься мелочным, завистливым, выгадываешь копеечные интересы и вымаливаешь тобой же заработанные деньги. Смотришь на солнце сквозь щель в жалюзи и чувствуешь себя последней шестерёнкой в страшном молохе наживы. А хозяин ещё кочевряжится, а все прихвостни его поддакивают, твари. А ты смотришь, смотришь на это, и в тебе закипает праведный гнев. Хочешь, стихи почитаю?

– Давай.

 
Я больше не винтик,
Сломалась резьба.
Меня не удержишь
Похлёбкой раба.
 
 
Я скользок и вёрток,
Я прыток и смел,
Но сотни отвёрток
Опять не у дел.
 
 
Они стерегут
Весь мой жизненный путь
И каждой неймётся
Меня завернуть.
 
 
Дать тощую пайку,
Отправить в забой,
Закручивать гайку
Железной рукой.
 
 
Закручивай резче
И ставь на поток,
Ведь есть ещё клещи
И есть молоток.
 
 
Я больше не винтик,
Сломалась резьба.
Я выбрал свободу.
И это судьба.
 

– Или вот ещё. Он больше всего ребятам нравится:

 
Я приду с калашом на работу,
Прихвачу ещё сменный рожок
И устрою на гадов охоту.
Ты не гад? А, любезный дружок?
 
 
Я стрелять буду влёт и с колена,
Искривив свои губы смешком
И мой босс упадёт как полено,
Заместитель осядет мешком.
 
 
Старший менеджер будет пытаться
Безуспешно укрыться в шкафу,
Секретарша предложит отдаться,
Чтоб не ставил ей крестик в графу.
 
 
Но сегодня я что-то не в духе
И хочу довести до конца
Отделение котлеты от мухи
И пособника от подлеца.
 
 
Ну, что, с-с-суки, зажали зарплату
И опять провели как лоха,
Ну, тогда получайте расплату —
Пулю в глотку. А кто без греха?
 
 
Передёрну устало затвором
И скажу в гробовой тишине:
«И так с каждым начальником – вором
Может стать наяву и во сне»!
 
 
Мне, конечно, всё это приснилось.
Я по жизни святой херувим.
Только гильза под стол закатилась,
Да и руки по локоть в крови.
 

– Но потом ты вспоминаешь, что тебе нужно платить проценты по кредиту или делать ремонт в квартире. А в другом месте, может, ещё хуже? И ты дальше тупо тянешь лямку, пока не сдохнешь, или тебя не выкинут на помойку за ненадобностью. И при этом денег хватает только впритык, и работу ненавидишь как школьник младших классов предстоящий диктант. И деться некуда: надо как ослик вечно бежать за морковкой. И вдруг, о, чудо! В один миг из офисного мышонка превращаешься в наследника банкира, из младшего менеджера в козырные тузы. Мне нравится.

– Ну, я рад за тебя, Серафим. И за Витюшу тоже. Приятно в наше нелёгкое время встретить успешных людей.

– Сева, а хочешь, я тебе галстук подарю? Новый, ненадёванный.

– Спасибо, Серафим, подари лучше валенки. В годы революций зимы, почему-то самые лютые.