Александр Красницкий
Гроза Византии (сборник)
20. Начало борьбы
Ирина эту ужасную сцену, так неожиданно разыгравшуюся перед ее глазами и участницей которой она стала сама, сперва не приняла даже за действительность. Ей казалось, что она видит какой-то ужасный сон, что стоит ей только сделать усилие и проснуться – все это мигом развеется, как дым от дуновенья ветра, и снова, но уже наяву, возвратятся сладкие мечты и грезы.
Но, увы, страшная действительность скоро дала себя почувствовать. Веревки резали ее тело, грубые толчки императорских гвардейцев помимо ее собственной воли заставляли ее передвигать ноги и идти вперед, а этот противный начальник солдат, лишивших ее самого дорогого на свете существа, шел рядом и шептал ей на ухо слова, смысл которых заставлял ее краснеть даже в такую минуту.
Впрочем, она плохо понимала, что говорит ей этот человек. Отдельные фразы доходили до ее слуха, поражали ее, заставляли краснеть невольно, но общий смысл все-таки ускользал. Пониманию этого ребенка-полудикаря мало была доступна витиеватая, полная фигурных оборотов речь византийца.
Она так была поражена постигшим несчастьем, что вся еще пребывала душой в страшной сцене, разыгравшейся на берегу Босфора, в том мирном уголке, где она провела всю свою жизнь.
«Как прав был Лука! – говорила сама себе Ирина. – Еще вчера он говорил мне, что в счастье скрыто горе. Явилось счастье и тотчас же затмилось горем! Неужели все так бывает на свете?»
Машинально она стала прислушиваться к тому, что говорил шедший рядом с ней византиец.
– Ты была, – шептал он ей, – среди всех цветов парка нашего императора самым роскошнейшим, самым пышным, но это было в лесной глуши, вдали от всего живого, только птицы да солнце любовались твоей красотой, но теперь, о, радуйся же, радуйся, теперь все изменится, все пойдет по-другому! Мой дом полон золота, серебра и багряниц; сотни рабов будут стремиться выполнить каждое твое желание, каждую твою прихоть; все, что на земле есть великолепного, роскошного, все будет к твоим услугам, и в моем доме ты, распустишься еще пышней, станешь еще прекраснее… И все это будет тебе за один только твой ласковый взгляд, за твою улыбку, нежное слово.
– Что тебе нужно от меня? – невольно вырвалось у расслышавшей эти слова Ирины. Она вся дрожала.
– Любви, твоей любви… – услышала она.
– К тебе? Убийце?
– Какой же я убийца? Что ты!
– А Лука…
– Так это вовсе не я… виноват вон тот гвардеец, а я тут ни при чем. Да что тебе в этом старике? Он достаточно пожил, на что ему была жизнь? Пожил на свете и умер – такой уж вечный закон природы, а как умереть – от болезни ли, от меча – не все ли равно.
– Отпусти меня!
– Конечно! Разве ты могла в этом сомневаться? Ты будешь свободна! В этом мое слово…
– Когда?
– Когда навестишь мой дом. Ты побудешь у меня немного. Поглядишь, как живут у нас в Византии, а потом, если угодно, если тебе у меня не понравится, иди… я не осмелюсь задерживать тебя.
– Тогда прикажи развязать веревки.
– Нет, прости… когда птица попадает в клетку, дверцы всегда остаются закрытыми.
– Презренный! Теперь я вижу, что ты все лжешь.
Византиец расхохотался.
– Как ты прекрасна в своем гневе! – воскликнул он. – Я поспешил бы отдать дань твоей красоте и расцеловать тебя, если бы не эти приближающиеся сюда люди, среди которых я вижу великолепную матрону Зою, моего милого Марциана и еще кого-то. Увы, эта встреча несколько мешает моим намерениям, но мой поцелуй за мной не пропадет… Я, как только мы будем дома, с излишком наверстаю все, теперь мною потерянное. Мы будем счастливы, мой цветочек! Но что это значит? Великолепная Зоя направляется в нашу сторону. О, я предчувствую, что она перехватит у меня радостную весть о поимке варвара и прежде меня принесет ее очаровательной Склирене!
Носилки Зои, действительно, остановились по ее знаку. Матрона с любопытством и изумлением глядела на связанных юношу и девушку.
– Привет тебе, несравненная Зоя, – подошел к ней начальствующий над гвардейцами патриций, – привет тебе, Марциан, и тебе…
Он низко поклонился, придав своему лицу возможно более подобострастное выражение.
Зоя внимательно посмотрела на него.
– И тебе мой привет, благородный Никифор, – ответила она, – я вижу, что сегодняшний день был для тебя удачным. Где нашел ты такую прекрасную добычу?
– Ты говоришь про девушку или про этого варвара?
– Про обоих.
– Я могу тебе сказать только про варвара. Ты видишь, он смотрит как будто во все глаза, между тем он слеп, как, впрочем, слепы все они…
– Перестань говорить загадками, я плохо понимаю тебя! Что ты хочешь сказать этими словами?
– Никифор намекает, – вмешался Марциан, – что этот варвар слеп потому, что его глаза не оценили всех прелестей венероподобной Склирены…
– Вот как! А эта девушка? Что она могла сделать? Или она осмелилась вступить в соперничество с моей несравненной Склиреной?
– О нет! Эта дикарка вместе с каким-то стариком укрыла у себя моего дикого зверя, но, благодаря мне, он был все-таки найден. Старик зачем-то нашел нужным умереть.
– Какой старик, о ком ты говоришь, Никифор? – с заметным волнением и тревогою воскликнула Зоя, даже приподнявшись на носилках.
Василий внимательно посмотрел на матрону и сразу заметил это ее волнение. «Что это может значить? – подумал он. – Зоя интересуется каким-то варваром! Не понимаю!»
– О каком старике говоришь ты? – повторила свой вопрос Зоя.
– Ах, почем я знаю! Какой-то варвар, живший в чаще парка, у самой воды. Его, кажется, я видел во дворце. Его называли Лукой.
– Он умер, ты говоришь
– Я в этом уверен, и рассуди сама, несравненная Зоя, мог ли я оставить этот цветок, – он указал на Ирину, – одиноким! Нет, тогда я считал бы сам себя самым грубым из варваров.
Он хотел еще что-то прибавить, но громкий крик перебил его. Это Изок, долго всматривающийся в Зою, вмешался и начал кричать, привлекая к себе общее внимание.
– Слушай ты, женщина! – гремел он. – Я знаю, я видел тебя и слышал, что в твоих жилах течет славянская кровь. Ведь ты сама с Днепра, это говорили мне верные люди, ты должна знать полянского старейшину Улеба.
– Улеба! – воскликнула Зоя, и смертельная бледность выступила даже сквозь покрывавшие ее щеки румяна. – Что с ним?
– Он убит… убит по приказанию вот этого человека, который говорит с тобой, как друг, а его внуков, детей его сына Всеслава – они перед тобой, – ведут на смерть, на муки, на позор. Радуйся, отступница, и да поразит тебя великий Перун своими громами!
Зоя совсем встала на носилках. Она с широко раскрытыми глазами слушала Изока. Теперь она вся бледная, с высоко вздымающейся грудью, соскочила с носилок и кинулась к юноше.
– Улеб! Ты сказал: Улеб, Всеслав? – повторяла она.
– Да… Да… Я – Изок, а это – сестра моя, Ирина, мы – дети Всеслава.
– О боги! Что же это… Никифор! Благородный Никифор!
– Что прикажешь, несравненная?
– Умоляю тебя, отдай мне твоих пленников!
– Ты просишь меня об этом? Но нет, я не могу исполнить такого желания!
– Отчего?
– Этот варвар – преступник, он должен быть возвращен в темницу Демонодоры, а эта девушка… Ну, ты, конечно, поймешь меня, если я скажу, что отпустить ее мне мешает мое сердце.
– Ты их отдашь мне! Я этого требую!
– Нет! Но прости, мне уже пора! Вперед!
По приказанию Никифора гвардейцы со своими пленниками тронулись в путь.
– Но что же мне делать? – прошептала Зоя. – Ведь я так или иначе должна спасти их…
Марциан в ответ только пожал плечами, как бы желая дать понять, что в этом случае на его помощь нечего рассчитывать.
– Прости и прощай, несравненная Зоя, – произнес Никифор, – не гневайся на меня, что я не могу исполнить твоей просьбы.
После иронически-вежливого поклона он хотел идти за солдатами, но выступивший вперед македонянин величавым жестом руки остановил его.
21. Перстень императора
– Постой, благородный Никифор, – заговорил он спокойным, но вместе с тем властным голосом, – остановись сам и прикажи остановиться твоим гвардейцам!
Никифор был изумлен этим дерзким, как ему казалось, обращением совершенно незнакомого ему человека.
– Кто ты, незнакомец? – воскликнул он. – Скажи мне сперва свое имя, чтобы я мог знать, с кем я имею дело!
– Сейчас ты это узнаешь: меня зовут Василий, а родина моя – Македония.
– А моя – Константинополь. Но довольно, дай мне дорогу, я должен спешить.
– Успеешь.
В голосе македонянина звучала уверенность. Когда он услыхал спор Зои с Никифором, приметил волнение женщины, он сразу же понял: перед его глазами происходит что-то не совсем обыкновенное. Ему очень не понравился вызывающий тон Никифора, о котором он и раньше слышал много дурного. Он тотчас принял сторону Зои и решил встать на ее защиту против этого видного, как он знал, вождя дворцовой партии Зеленых. При этом ему захотелось испытать, так ли он, на самом деле, могущественен, как показывало обращение с ним придворных, Марциана и даже самой Зои. Сверх всего ему очень хотелось сделать угодное этой важной матроне, ставшей подругой дорогой ему Ингерины. Она могла ему оказать много услуг, например, передавая вести от Ингерины к нему и обратно. Он решил действовать и смело преградил дорогу Никифору.
– Успеешь, – повторил он, спокойно глядя на него, – теперь я тебя прошу: исполни желание Зои!
Никифор даже покраснел от гнева. Он так и впился глазами в своего соперника и уже не видел тех знаков, которые ему делал Марциан. Зоя тоже с удивлением смотрела на своего неожиданного защитника. Гвардейцы, заинтересовавшиеся этой сценой, остановились и с любопытством ждали, чем все это кончится.
– Меня удивляет твоя настойчивость, – заговорил Никифор, – явился из какой-то Македонии, никому не известен, а смеешь вступать в разговоры с гражданами великой Византии! Это – дерзость, которая заслуживает того, чтобы за нее поучили! Эй, ко мне!
– Постой, – снова остановил его македонянин, – я вижу, ты очень горяч, но это я приписываю твоей молодости и ничему другому. Добро на тебя не действует, и я буду разговаривать с тобой теперь иначе.
– Благородный Василий, молю тебя, – возразила Зоя, почувствовавшая, что Василий имеет полные основания говорить так с одним из предводителей императорских телохранителей. – Умоляю тебя, прикажи ему отдать мне этих людей.
– Не беспокойся, прекрасная Зоя, – отвечал Василий, – все будет, как ты желаешь.
– Никогда! – неистово закричал Никифор.
– Ты не отпустишь этих людей?
– Нет!
– Если даже я приказываю тебе именем императора Порфирогенета?
Никифор на миг смутился.
– Чем ты можешь доказать это? – растерянно произнес он.
– Гляди! – Василий поднял в уровень с его глазами левую руку, на указательном пальце которой сверкал данный ему Михаилом именной перстень.
– Преклоняюсь перед волей несравненного и великолепного повелителя Византии, – весь как-то съежившись, проговорил Никифор. – Эй, отпустите их!
Это приказание было исполнено моментально.
– Ты довольна, прекрасная Зоя? – обратился к матроне, едва пришедшей в себя от изумления, Василий.
– Я не знаю, как и благодарить тебя, благородный македонянин!
– Не надо благодарностей… но услуга за услугу. Когда останешься с глазу на глаз с великолепной Ингериной, передай ей…
– Понимаю, что Василий по-прежнему люб…
– Тсс! Но кто отведет к тебе этих людей?
– Они пойдут сами. Дети Всеслава и внуки Улеба, обещаете ли вы без всякого сопротивления, не делая никаких попыток к бегству, последовать за мной в мой дом, где вы найдете прием, достойный вас?
– Обещаем! – в один голос отвечали Изок и Ирина.
– Тогда пойдемте! Следуйте за моими носилками. Василий, прошу тебя, проводи нас немного.
– Ты мне доставляешь только удовольствие этим своим приказанием, Зоя, – поклонился Василий. – До свиданья, Марциан… Наши пути расходятся отсюда в разные стороны.
По знаку Зои носильщики подняли ее и тронулись вперед. Изок и Ирина покорно последовали за матроной, рядом с носилками пошел Василий. Никифор проводил их злобным взглядом, Марциан же, как только носильщики отошли подальше, разразился взрывом веселого смеха.
– Кто это? – скрежеща зубами, спросил у него Никифор.
– Я сам не много знаю. Известно только, что несравненная Ингерина раньше принадлежала ему, а потом он уступил ее нашему Порфирогенету.
– Долой этого пьяницу! Я подниму на него всю гвардию. Но откуда у этого выскочки перстень императора?
– Он беседовал с ним с глазу на глаз.
– Вот как! Но как бы то ни было, я должен ему отомстить!
– Будь осторожней!
– Все равно…
– Тогда, если ты только решился, у тебя есть очень верное средство для мести.
– Какое?
– Ты не догадываешься? А Склирена? Ведь это Зоя увела Изока, и, если суметь направить в нужную сторону ревнивое чувство женщины, можно горами ворочать.
– Ты прав! Склирена сломит и Зою.
– Это было бы хорошо. Не следует забывать, что Зоя принадлежит к Голубым.
– Да, да! Пойдем же к Склирене…
– Нет, ты уж иди один. Я в этом деле нисколько не заинтересован, да притом мне нужно зайти на ипподром.
Приятели расстались.
Почти в то же время и Василий стал прощаться с Зоей.
– Еще раз благодарю тебя за услугу. Но вот еще просьба… Ты знаешь Анастаса, эпарха, он главный начальник Голубых, к которым принадлежу и я? – заговорила Зоя.
– Мне приходилось слышать о нем. Что же я должен сделать?
– Пойди к нему и расскажи о том, что я сделала. Никифор не простит мне, и я должна ждать неприятностей. Вардас болен; если бы он был здоров, я ничего не боялась бы… Исполнишь ты это?
– Я все сделаю для тебя, прекрасная Зоя, но теперь позволь мне тебя оставить. Ведь этот Никифор не простит и мне, и я должен упредить его.
– Иди, иди! И да благословит тебя Бог!
Василий, в самом деле, поспешил во дворец. Слова Зои о том, что Никифор не простит обиды, явились для него предостережением. Он понял, что в лице этого патриция нажил смертельного врага, но эта предстоящая борьба нисколько не пугала македонянина; в ней он решил испытать свои силы. В случае победы он мог быть уверенным, что счастье обернулось к нему лицом.
В покои Михаила он был допущен немедленно. Император был в состоянии полудремоты, когда вошел к нему македонянин. Порфирогенет сейчас же узнал Василия и даже обрадовался его появлению.
– А-а, это ты! – закричал он. – С вестями, какими?
Василий начал было обычное приветствие.
– Не надо… скорее! Что говорят?
– Весь народ восхваляет тебя и твою мудрость, несравненный!
– Знаю, все знаю – ты говоришь правду… А что о предстоящих ристалищах?
– В Константинополе очень много мореходов, как я это теперь узнал, и народ на стороне Голубых. Раздражать его опасно!
– Знаю. Пусть Зеленые держатся как можно скромнее! Но мною все довольны?
– Скучают по тебе, великолепный, и все с восторгом встретят твое появление на ипподроме. Но я прошу у тебя одной милости.
– Уже? Как это скучно…
– Я прошу милостиво выслушать меня.
– А-а, говори!
Василий поспешил рассказать, что произошло между Зоей и Никифором.
– Чтобы не раздражать Голубых, я счел нужным для виду принять сторону Зои и приказал Никифору отдать ей этих пленных. Потом их можно будет снова взять, но пока не кончились ристалища, Голубые не должны иметь повода к возмущению народа.
– Так, так, ты поступил хорошо. Я хвалю тебя, – с улыбкой сказал Михаил. – Можешь оставить у себя мой перстень! Я вижу – он в хороших руках.
Сердце македонянина радостно забилось: счастье было в его руках!
22. За миг от признания
Зоя, Изок и Ирина за всю дорогу не вымолвили ни одного слова. Только вступая уже под портик своих палат, матрона, обращаясь к юноше и девушке, произнесла:
– Добро пожаловать! Вы оба входите сюда не как рабы, а как дорогие гости. Здесь, под этим кровом, вы находитесь в полной безопасности, а что будет потом, это мы увидим.
Эти слова удивили Изока и Ирину как нельзя более. Что могло это значить? Ведь еще так недавно они были жалкими рабами в руках грубых солдат, а теперь эта роскошно одетая, знатная матрона вдруг и в самом деле обращается с ними, как с дорогими гостями, не обращая даже внимания на то, что они были презираемыми в Византии варварами.
К их услугам явились рабы; как Ирине, так и Изоку было отведено по особому покою, им подали лучшие яства и пития.
Только сама хозяйка не выходила к ним.
Утолив первый голод, Изок снова почувствовал, что усталость последних дней берет свое. Оставшись один, он не мог преодолеть дремоты и быстро заснул крепким, молодым сном, заставляющим забывать все на свете.
Ирина, напротив того, несмотря на все перенесенные волнения и усталость, и не думала спать. Теперь, очутившись одна, она снова пережила все случившееся, и чем больше она думала над событиями этого дня, тем все более и более разгоралась в ней ненависть ко всей Византии, и вместе с тем зарождалось желание отмщения тому грубому патрицию, которого она считала главной причиной своего плена и смерти старого деда.
Ни вмешательству знатной матроны, ни ее обращению с ними она не удивлялась. По своей наивной простоте она принимала все это как должное. Она считала себя во всем безусловно правой и думала, что вместе с ней в ее правоте должен быть уверен весь мир и всякий должен ей помочь, раз с ней случилась какая-нибудь беда.
Так прошел весь день, наступил другой, за ним третий, а Зоя все еще не показывалась своим гостям. Изок и Ирина начинали скучать.
Зоя же с умыслом не выходила к молодым славянам. Она желала дать им время оглядеться, освоиться со своим положением и вместе с тем подыскивала способы не только к их освобождению, но и к тому, чтобы дать им обоим возможность вернуться в родную страну, на Днепр.
За это время ее несколько раз навестил вождь Голубых, эпарх Анастас, пользовавшийся, за болезнью Вардаса, расположением матроны. Он сообщил ей, что македонянин Василий быстро возвышается, что его положение фаворита императора становится все прочнее и прочнее уже по одному тому, что Михаил почти не может обходиться без его совета.
О Никифоре ничего не было слышно. Зоя мало-помалу начинала успокаиваться.
Теперь она могла явиться к сиротам, которым дала приют в своем роскошном доме.
Изок и Ирина встретили ее появление громким криком радости. Наконец-то они увидели ту, которая была так добра к ним все это время. Ирина с восторгом протянула к ней руки, Изок благодарно смотрел на нее.
Зоя была растрогана этой встречей.
– Дети, вижу я, что вы благодарны мне, – говорила она, прижимая к своему сердцу Ирину и протягивая руку Изоку, – вижу это и чувствую себя счастливой. Видно, не совсем я покинута судьбой, пославшей мне вас. Счастливы ли вы?
– Благородная госпожа, – ответил за себя и за сестру Изок, – мы всем довольны здесь, в твоем доме, и, родись мы в Византии, счастливее нас не было бы в целом мире! Но подумай сама, можно ли быть счастливым вдали от родины, в позорном плену?
– Ты прав, Изок, я понимаю тебя. Но что ты скажешь, если я нашла средства доставить вам и это счастье?
– Неужели? О, благородная госпожа! Перун вознаградит тебя за эту доброту! А мы?.. Чем мы, бедные сироты, можем отплатить тебе за это?
– Вы вспомните обо мне, когда будете у себя. Поклонитесь величавому Днепру и передайте его приволью вздох моей груди. Знаете, на этих днях в Константинополе на ипподроме должно будет происходить ристалище. Когда весь народ и приближенные к императору будут на ипподроме, мои рабы выведут вас отсюда и проводят на трирему, которая и отвезет вас на родину.
– А сама ты?
– Я! Что вам до меня?
– Но ты – такая же славянка, как и мы…
– Для меня все кончено. Я должна кончить жизнь здесь. Так, верно, суждено мне при рождении. Но не будем говорить об этом… Итак, вы видите, что все благоприятствует тому, чтобы вы, дети, вернулись на родину.
– Не знаем, как и благодарить тебя, добрая госпожа!
– Расскажите мне о своей жизни… о Днепре… о вашем отце…
Завязалась мирная беседа. Изок повел речь обо всем, что делалось на родине. С нескрываемым восторгом рассказал он, как явились на Днепр норманнские витязи Аскольд и Дир, как они помогли полянам освободиться от козар и, наконец, стали сами править полянами, защищая их от набегов буйных соседей за очень умеренную дань. Большое место в этом рассказе Изока заняли и похождения его отца, Всеслава, ставшего одним из наиболее приближенных к Аскольду витязей.
– А о сестре своей не вспоминает ваш отец? – тихо спросила Зоя, перебивая рассказчика.
– Он часто мне говорил о ней.
Изок хотел еще что-то прибавить, но заменявшая дверь занавесь в это время с шумом распахнулась. Зоя даже вскрикнула от неожиданности, но тотчас же успокоилась: в стремительно вошедшем мужчине она узнала эпарха Анастаса. Он был бледен, тяжело дышал и, едва войдя в покой, тотчас же упал на сиденье.
– Зоя, Зоя! – прошептал он. – Грозит беда!
– Что с тобой, Анастас? Какая беда? Кому?
– Прежде всего им, – указала он на Изока и Ирину, – а потом, может быть, и тебе.
– Что же случилось?
– Михаил отдал приказ схватить их.
– Не может быть!
– Я знаю это из дворца… Пусть они бегут. Но поздно!.. Слышишь?
У входа раздавался топот ног, бряцанье оружия.
– Именем императора! – послышался хорошо знакомый Зое насмешливый голос Никифора.
