Александр «Котобус» Горбов
Пси
Часть 1. Цветы полыни
«Блудный пасынок», часть 1. Сейчас
За грязным стеклом тамбура летели пригороды: домики, бетонные заборы в цветных кляксах граффити, серые корпуса с пустыми окнами. На промелькнувшей платформе душный июльский ветер гнал пыль. Поверх пейзажа плыло отражение: изможденное лицо, в тридцать лет выглядящее на все сорок. Сигаретный дым колыхался вокруг головы нимбом. Еретическая икона «Возвращение блудного пасынка», стекло, пепел.
Андрей приоткрыл дверь между вагонами и кинул окурок на мелькающие в просвете шпалы: бесконечная лестница, и не ясно, спускаешься ты или идешь вверх. Сплюнул и пошел обратно в вагон. У туалета старушка в домашнем халате препиралась с толстой теткой в форменном кителе. Разморенная жарой проводница крутила на пальце ключи и запрещала справлять нужду в страшной «санитарной зоне».
Натужно улыбнувшись обеим, Андрей боком двинулся между женщинами. Проводница качнулась к нему необъятным бюстом и шаловливо подмигнула. Ресницы у нее были слипшиеся от туши, а вокруг витал крепкий дух вчерашнего алкоголя и мятной жвачки. Отвечать на взгляд не хотелось.
– А мне надо! Срочно! – в очередной раз взвизгнула старушка.
– Женщина, я же сказала…
Не желая ни слушать спор, ни заводить близкое знакомство, он прошел дальше.
Плацкартный вагон ударил в нос запахами пота, несвежей еды и грязных носков. Стараясь не задевать торчащие в проходе ноги с желтыми пятками, Андрей добрался до своего места. Проснувшиеся соседи завтракали, оккупировав столик между нижними полками. Мятые пластиковые бутылки с чем-то мутным, воняющий кислым пакет с солеными огурцами, разложенные на газете вареные яйца, похожие на вынутые глаза. Ободранный остов курицы, стыдливо прикрытый салфеткой. И косые взгляды попутчиков.
Не обращая на них внимания, Андрей полез на свое верхнее место. Улегся на полосатый матрас без простыни. Отвернулся к стенке. Запахи одновременно вызывали голод и тошноту. Глаза закрылись сами, толкая в привычное оцепенение.
В темноте под веками царила беспросветная тоска и мучительное чувство отрубленной третьей руки. Много хуже, чем голод, брезгливое отношение окружающих и откровенная ненависть.
Он не ощущал эфир. Совершенно. По венам раскаленным металлом перекатывался блокатор. Отупляя, вытравливая надежду, убивая чувства. Лоб над переносицей привычно отзывался молчащей пустотой и болью. Только шумел не настроенным радиоприемником нижний «спектр».
К этой глухоте Андрей уже притерпелся. ЛИМБ заставит смириться любого. А тех, кто не захотел и воспротивился, давно спалила двойная доза блокатора и приняли разверстые рты казенных могил под табличками с номерами.
Поезд тяжело прогрохотал сцепками, дернулся последний раз и остановился. Вагон наполнился шумом и гомоном. Люди собирались, вытаскивали чемоданы с багажных полок, толкаясь и матерясь пробирались к выходу.
В спину Андрея больно ткнулся тупой угол чемодана. Он даже не пошевелился. Лежал и уговаривал сам себя встать.
Безвременье дороги закончилось. Он вернулся. Как будто не было этих двух лет ужаса и ломающей изоляции. Только идти больше было некуда и незачем. За чертой Постановления № 2217 остались друзья, еще живые родители, знакомые. В той, прошлой жизни, когда все начиналось, Андрей и такие, как он, радовались и смеялись над «глухими». Но судьба любит наказывать самонадеянных – им пришлось поменяться местами.
Вагон опустел, и он сполз со своего места. Достал стоптанные туфли, закинутые соседями в дальний угол под нижней полкой. Злости на попутчиков не было, главное не лезли с вопросами и разговорами.
Он взялся за рюкзак, собираясь закинуть тощий мешок на плечо и замер. На мгновение показалось, что ткань под пальцами течет расплавленной обжигающей пластмассой. Всего на секунду, но этого хватило испортить настроение окончательно. Он точно знал, что будет дальше – стальная коробочка на предплечье зажужжит, по-садистски медленно вколет толстую иглу и липкий холод потечет в руку.
Пронесло. Механизм контроллера не проснулся, невидимый поводок не натянулся, позволяя рабу погулять еще чуть-чуть. Андрей медленно выдохнул, чувствуя как ноет лоб над переносицей – пси-масса рассерженно дернула прутья клетки и успокоилась. Подхватив рюкзак, он поспешил к выходу.
Перрон уже опустел. Только вдалеке муравьями тянулись к вокзалу пассажиры. Мимо прогрохотал тележкой носильщик с испитым лицом, так и не нашедший клиентов. Вопросительно глянул на одиноко стоящего мужчину и, не получив ответа, покатил дальше.
Андрей глубоко вдохнул прохладный, чуть горький воздух. И чуть не задохнулся от накатившего ощущения свободы. Призрак ЛИМБа, стоявший за спиной всю дорогу, похлопал по плечу и растаял в розовом утреннем свете. Чудилось, что ничего не было: ни «Времени чудес», ни страшного «Падения» в самую преисподнюю. Он просто вернулся из отпуска, или командировки. Уставший, но счастливый и полный сил. Даже пыль и городская копоть упоительно пахли домом и простым человеческим счастьем. Так остро, что хотелось заорать во все горло. Упасть на колени, поцеловать асфальт и обнять этот грязный перрон, как самого близкого друга.
Дрожащие пальцы только с третьей попытки чиркнули колесиком зажигалки. Андрей закурил, прикрывая ладонью пламя. Нужно было успокоиться, взять себя в руки, не дать сорваться. Или будет нарушение режима, четвертый параграф, вонючие нары, изоляторы и снова ЛИМБ. Он уже видел таких, слетевших с катушек и загремевших на второй круг.
Сигарета дотлела, обожгла пальцы и полетела на рельсы. Он поправил рюкзак и пошел к вокзалу.
– Добрый день.
Двое в одинаковой форме подкараулили его в конце перрона. У правого на лице застыла смертельная скука, а левый все время «подмигивал» нервно дергающимся веком.
– Ваши документы, пожалуйста.
Рука, не слушаясь, нырнула во внутренний карман.
– Вот.
Справка об освобождении, напечатанная на серой бумаге, перекочевала в руки левого. Пока он вчитывался в закорючки, правый пялился на Андрея. В глазах полицейского стояла плохо прикрытая злость.
– Психот? – Левый, наконец, оторвал взгляд от бумажки.
– Что? – Андрей не сразу сообразил. – А, да. Так точно.
Правый дернул рукой, словно собирался достать пистолет из кобуры на боку. Андрею вдруг стало легко и свободно. Захотелось броситься на него и зубами рвать этого «глухого». Пусть стреляет. Пусть! Лучше сдохнуть, но показать этим сволочам…
– Пройдемте, гражданин Вереск.
– Зачем?
– Пробьем вас по компьютеру. На справке печать смазана.
Веко левого перестало дергаться. Во взгляде сквозила холодная казенщина и скука.
– Хорошо, если надо… – Запал Андрея стух так же быстро, как и появился. Главное, не дать себя спровоцировать. Не для того он ехал сюда, чтобы пропасть на первом же посту.
Вокзал повернулся боком, открывая входы в нутро служебных помещений. Узкий темный коридор за дверью с табличкой «Опорный пункт. Полиция» почудился кишкой.
«Прямой кишкой, – уточнил сам для себя Андрей. – Это очередная задница, дружок, – и добавил, – перманентная».
На затылок рухнул тяжелый удар, и бетонный пол милостиво принял Андрея в пыльные объятья. Град пинков и тумаков посыпался на жертву. Ботинок, дубинка, дубинка, снова ботинок. Он сжался, подтянул ноги к животу и закрыл голову руками. Краем глаза успел заметить – бьет его правый, а второй, с ненавистью во взгляде, стоит и смотрит. Скучно смотрит, как на льва-людоеда, оказавшегося на проверку полевой мышью.
Андрею показалось, что из далекой глубины на него смотрит Захаров. Качает головой и шепчет о том, как глупо сдохнуть сразу после выхода на свободу.
– Хватит.
Сухой голос оборвал мучения.
– Погуляйте пока.
Топот уходящих ног звучал, как пение райского хора. Но внутри, под раскаленной лавой блокатора, ворочалась потревоженная пси-масса. Рычала запертым зверем, изгибалась волнами, рвалась наружу. И Андрей был впервые благодарен инъекции блокатора.
– Давай, тащись сюда, доходяга.
Пришлось волей-неволей подниматься. В комнате, до которой оставалось полтора шага, за массивным столом сидел человек с бесцветными глазами. Мятая форма на нем топорщилась углами, в унисон с темными морщинами на лице хозяина. Одинокие майорские звездочки презрительно блеснули медью на Андрея.
– Документы.
Справку майор читать не стал. Поднял ее двумя пальцами и придирчиво осмотрел на свет.
– Регистрационную карточку.
Пластиковый квадратик с красной полоской лег на стол.
– Контроллер?
Андрей расстегнул пуговицу на рукаве и задрал ткань, показывая край металлической коробочки, намертво пристегнутой к предплечью.
– Местный?
Андрей кивнул.
– Женат?
– В разводе.
– Родные есть?
В ответ Андрей только скривился. Отчего шрам, рассекающий нижнюю губу, вздулся белым червяком.
– Понятно… В общем, смотри сюда, Вереск. Становишься на учет сегодня же. Лучше прямо сейчас туда иди. Вот адрес. Там тебе все правила объяснят. Сразу ищи работу и жилье, или поедешь обратно как антисоциал. Понял?
– Угу.
– Все, вали. И без тебя дел полно.
У двери Андрей обернулся.
– Спасибо, майор.
– Исчезни уже. И пацанам моим не попадайся, покалечат.
Майор дождался, пока психот выйдет, и устало потер глаза. Будто в надежде получить молчаливое одобрение, искоса посмотрел на фотографию в рамке на краю стола. На ней весело улыбалась женщина с тонким профилем и яркими зелеными глазами. Андрей, наверное, не смог бы ее вспомнить. Она сгорела от первых версий блокатора два года назад.
«Пацаны» майора были заняты – с брезгливыми выражениями на лицах выпроваживали из обшарпанного зала ожидания бомжа. Андрей проскользнул за их спинами и вышел на привокзальную площадь.
Город, родной и знакомый с детства, остался прежним. И в тоже время разительно изменился. Вместо чебуречной, где в чадном жару седой дядька Вагиз жарил вкуснейшие пирожки на свете, теперь стоял магазин телефонов. Темные экранчики, как глаза насекомых, холодно пялились из витрины. Словно здоровенная муха, проглотившая кусочек прошлой жизни. Там где раньше был сквер, с десятком чахлых березок и тремя скамейками, теперь высилось уродливое офисное здание, отражающее стеклами грязный тротуар. И тут же, рядом, непоколебимым столпом, удерживающим само мироздание, стояла древняя афишная тумба. Как и годы назад залепленная яркой рекламой.
Смешение знакомого до боли и совершенно нового, чужого, вызывало приступ головокружения и тошноты. А память-шутница издевалась, подсовывая уже несуществующее, обманывая мороком ложного узнавания, от чего становилось обидно и тоскливо. Как будто вернулся после долгой отлучки, а родительский дом продан, и в нем орудуют чужие люди.
Андрею мучительно захотелось напиться. Вдрызг. До пьяных слез и невнятного мычания. Сорвать контроллер, растоптать ненавистные ампулы, вымыть заразу блокатора из крови. Гигантскими крыльями развернуться в спектре эфира. И черным ветром выплескивать накопившуюся озверевшую пси-массу. Чтобы они поняли, каково это – держать в себе на привязи ураган.
Пальцы автоматически сложились в щепоть и больно ущипнули за бедро. Привычка, которую вбил в него Иван в первые месяцы в ЛИМБе. Сразу стало легче. Андрей мысленно обругал себя за срыв: какой смысл сгореть так глупо? Можно было красиво уйти гораздо раньше, например, при задержании. Или во время страшного «черного бунта». А теперь поздно и бессмысленно. Надо жить дальше, а не изводить себя сожалениями.
Город вспомнил потерянного пасынка и перестал морочить, водя по кругу. Теперь, даже не подглядывая в бумажку, выданную майором, Андрей знал, куда идти. Серое здание, где разместился Комитет Ментальной Чистоты, прозванный в народе ЧиКа, нашлось без подсказки. Здесь, в прошлой жизни, был ЗАГС, где он сначала расписался, а позже развелся со Светой.
Львы на ручках тяжелых дверей скалили на посетителей печальные морды. Когда-то отполированные тысячей рук до блеска, теперь звери покрылись темной патиной. Дверь устало скрипнула и распахнулась с тяжелым вздохом. Охранник, скучающий над сканвордом около турникета, выдал пластиковый одноразовый пропуск. И опять нырнул в лабиринт клеточек с буквами. Андрей мельком заглянул туда – слова большей частью были написаны с ошибками, но по странной прихоти случая подходили друг к другу.
– Второй этаж, восьмой кабинет.
Охранник ткнул пальцем в сторону лестницы, ревниво пряча журнал с головоломкой.
Возле нужной двери, по-над стенкой выстроилась короткая очередь. Небритый мужичонка с затравленными больным глазами. Надменная грузная дама в безвкусной шляпке. И бледный субтильный очкарик, мнущий в руках цветастый пакет.
Андрею не нужно было заглядывать в спектры эфира, чтобы понять, кто перед ним. «Незамазавшиеся». «Иуды». «Холодные». Те, кто почувствовав наступление первого «заворота» побежали в ЧиКа вставать на учет и надевать контроллер. Давным-давно он жалел их, до хрипоты спорил, доказывая необходимость вернуть этих заблудших овец, показать им всю прелесть эфира. Пока он не узнал: «холодные» каким-то звериным чутьем чуяли полноценных психотов. И что обиднее всего, сотрудничали с ЧиКа, добровольно принимая участие в рейдах. Он возненавидел их с той же страстью, с которой защищал.
Все трое повернулись на звук его шагов. Очкарик поперхнулся, закашлялся и стал из белого красным. А женщина, словно поддерживая равновесие, побледнела. Липкий, как растаявшая карамелька, страх лился из них, наполняя воем куцый нижний спектр. И только боль в глазах небритого стала явственной и безнадежной. Андрей отвернулся, оперся о стену и прикрыл веки.
Чтобы успокоиться, Андрей стал крутить в уме «четки». Верхний спектр – кудель – ледяная арфа – фиолетовый – ветер – средний спектр – многорукий Шива – ангельские крылья – желтый – вода – нижний спектр – яма змей – пылающее железо – красный – индиго – глина – горячий карбункул. И снова по кругу, завивая пси-массу в кольца. Кто придумал странное упражнение? Как догадался, что этот набор образов приводит пси-массу в стабильное состояние? Уж точно не официальные врачи.
Дверь в очередной раз хлопнула. Он открыл глаза – на лестнице мелькнула клетчатая рубашка очкарика. В коридоре больше никого не было. Помедлив немного, Андрей коротко постучал и распахнул дверь, как прыгнул в ледяную прорубь.
Кабинет оказался больше похожим на женский будуар, чем на место работы инспектора ЧиКа. Десятки зеркал смотрели на посетителя со всех сторон. Маленьких и больших, ровных как водная гладь и выпуклых, как глаза уродцев, круглые, овальные, квадратные. Они сбивали с толку, приводили в растерянность, разваливали выставленную слабую защиту.
– Проходите, мужчина.
В глубине комнаты за монументальным столом восседала худая женщина в форменном черном кителе. Узкое лицо с острыми, как бритва чертами, тонкие губы. Очки в хромированной оправе казались занесенным для удара скальпелем.
– Присаживайтесь.
Стул с неудобной жесткой спинкой был намертво привинчен к полу. Присев на него, посетитель оказывался в новом фокусе зеркал. Стоило пошевелиться, как тени в них начинали метаться, многократно отражаясь и сплетаясь друг с другом.
Андрей сначала подумал, что это такой хитрый психологический ход: устроить человеку некомфортную среду, заставить сидеть не двигаясь, чтобы лишний раз не будить вокруг себя мельтешение, вызывающее тошноту. Но почти сразу вспомнил старый, еще времен до блокатора, предрассудок. Считалось, что зеркала мешают работать психоту. Он вряд ли забудет: после ареста, избитого до полусмерти, его притащили на допрос в подвале Синего дома. Вокруг, точно так же, как и сейчас, стояли зеркала. Отражая синее, в темных разводах лицо. Тогда, сломанный, разбитый, он не решился бы даже слушать эфир, и зеркала были совершенно ни при чем. А сейчас просто не мог: ему не нужна была борьба и месть, пусть все они оставят его в покое и дадут просто жить.
– Документики давайте.
Сбоку, верхом на кресле, появился коротконогий толстяк. Отталкиваясь носками туфель, он подъехал к Андрею и забрал справку и конверт с бумагами из ЛИМБа.
Перебирая короткими ногами, пухлый чикист запустил кресло вместе с собой в сторону стола. Как заправский гонщик, ловко затормозил с разворотом. Плюхнул бумаги перед дамой и что-то зашептал ей на ухо. Та прыснула в кулачок. Стрельнула взглядом на Андрея и напустила на себя серьезный вид.
– Так, так… – Женщина за столом вскрыла конверт и принялась читать.
А мужчина, крутя на жирном пальце обручальное кольцо, вперился в посетителя. Маленькие крысиные глаза буравили посетителя с брезгливым интересом.
– Вереск Андрей Николаевич. Психот. «Горячий», уровень пять. Два года в Лагере Изоляции Ментальной Безопасности № 1 на принудительном лечении. Поведение примерное, предупреждений не имеет.
Дама искоса бросила взгляд на толстяка. Тот, не поворачиваясь, еле заметно кивнул.
– Поздравляем вас, гражданин Вереск, с возвращением к нормальной жизни. Весьма надеемся, что вы проявите благоразумие и гражданскую ответственность. В ближайший год вам предстоит находиться под усиленным режимом наблюдения. Своевременное посещение комитета будет являться залогом вашей лояльности.
Андрею захотелось сплюнуть. От казенных слов, не имевших ничего общего с реальностью, во рту стоял вкус горького металла.
– Должна предупредить, – продолжала чикистка, – несоблюдение дисциплины заканчивается плачевными последствиями. Нарушение предписанного режима автоматически подводит вас под действие третьего параграфа. Он вам известен, не так ли?
Отвечать не требовалось, она прекрасно знала – каждая строка вызубрена и выжжена каленым железом.
– Надеюсь, вы будете благоразумны.
Женщина улыбнулась, как голодная безобразная рыба.
– Валерий Григорьевич, прошу вас.
Толстяк снова подкатился на кресле к посетителю.
– Руку.
Непослушными вспотевшими пальцами Вереск закатал рукав клетчатой рубашки. На предплечье, уцепившись, как паразит, впился стальными браслетами в кожу контроллер. В узком смотровом окошке паучьими яйцами виднелись ампулы. Адская смесь блокатора оставалась только в половине.
Чикист крепко обхватил пальцами его запястье над чертовой машинкой, притянул к себе и вперился в контроллер взглядом.
– Так-с, посмотрим.
В руке толстяка возникла помесь отвертки и ключа с маленьким экранчиком и светящимися зеленым клавишами. Металл прибора противно царапнул по корпусу контроллера и фигурная головка провалилась в узкую щель.
Пшыыык!
Больно не было. Андрей с удивлением смотрел на руку, избавленную от оков. Мелкие точки от игл, делающих инъекции, по воле шутника инженера, складывались в грустную рожицу. Он сжал пальцы и снова распустил их, наслаждаясь чувством свободы.
– А-а-а-а-гх-х.
Андрей с трудом выдохнул, хрипя пересохшим горлом. Толстяк, отъехавший на своем кресле к стене и прятавший снятый контроллер в сейф, обернулся и снисходительно ухмыльнулся.
– Приятное чувство, не правда ли?
– Валерий Григорьевич, выдайте ему эриннию. – Дама гаденько улыбнулась.
Снова подкатившись на кресле к Андрею, чикист защелкнул на его запястье стальной браслет с тяжелой бляхой.
– Маяк, – пояснил он, подмигнув, – чтобы мы всегда знали, где вас найти. После года примерного поведения можете подать заявление на режим надзора без него.
– Вот ваш график инъекций.
Толстяк протянул сложенный вдвое листок. На белой хорошей бумаге раздавленными червями ползли строчки плохой ксерокопии, с серой полосой посреди листа. Вереск пробежал взглядом даты.
– Раз в неделю?
– Да, конечно. Для блокации дозы хватает на семь-восемь дней. Что вас удивляет?
– Но ведь там… – Голос Андрея сорвался на булькающий шепот. – Нам… Каждый день! Контроллер!
Словно смутившись, дама отвернулась, пожав губы. А толстяк скривился и похлопал его по плечу.
– Это необходимая мера для строгорежимных. Тяжело, да, но воспитательный эффект позволяет вернуться к нормальной жизни.
Резким движением чикист приблизился к Андрею почти вплотную, обдав запахом одеколона и коньяка.
– Вы ведь хотите вернуться в общество? Хотите?
– Д-да. – Он выдавил из себя ответ через силу, скорее по привычке, так же, как старался не конфликтовать в ЛИМБе.
– Вот и отлично. Ждем вас через неделю. Постарайтесь не опаздывать. Три нарушения, и вы рискуете попасть под действие третьего параграфа.
Толстяк окинул посетителя взглядом, остался доволен результатом и махнул рукой.
– Можете идти.
На ватных ногах Андрей вышел в коридор и уперся лбом в стену. В горле застыл комок со вкусом желчи. Раз в неделю, значит. Воспитательные меры. Перед ним стояли десятки лиц. Тех, кто сгорел, не выдержав ежедневных инъекций. Мертвые дети жестокой педагогики.
Улица встретила его шумом и поднявшимся ветром. Не в силах успокоиться, Андрей закурил, прикрываясь полой куртки. Вкус дешевых сигарет показался спасительным убежищем. Затяжка, еще одна, выдохнуть вонючий дым через ноздри. Нужно всего лишь пережить этот момент. Так же, как делал последние два года, изо дня в день.
– Вы, я видел вас там. Вы же «горячий», да?
Голос очкарика из очереди перед дверью заставил вздрогнуть. Молодое лицо «холодного» кривилось в болезненной гримасе. Каждое слово выходило скрипучее, с обгрызенными окончаниями. Словно юноша перенес инсульт и не оправился до конца.
– Что?
– Вы ходили туда? Видели ее? Она страшная женщина. Так смотрит, кажется, сейчас вытащит нож и полоснет по горлу. Да? Каждый месяц вызывает. Говорит, что я тварь неблагодарная. И смотрит, смотрит. Как будто я виноват.
Шлепая губами на каждом слове, очкарик брызгал слюной. Андрей отступил, вытирая рукой щеку.
– Что тебе надо?
Не слыша вопроса, юноша схватил его за рукав. Пересохшие колодцы глаз очкарика пугали безумием.
– Я давно хотел поговорить с «горячим». Расскажите. Я хочу знать. Это больно? Мне говорили, что заворот открывает человека, как консервную банку. Правда? Я тоже хотел, думал спрятаться, не ходить к ним. Даже сумку собрал на дачу поехать. Тут рядом, никого нет. Меня бы никто не нашел.
Речь сумасшедшего становилась все не разборчивее, превращаясь в шепелявое бормотание. Пальцы цеплялись за одежду Андрея, как за спасительный круг.
– Родители не дали. Сказали – надо быть, как все. Это же хорошо? Да? Я поверил, сходил.
Резко дернув руку, Андрей освободился от неприятных, навязчивых прикосновений.
– Я спешу, некогда разговаривать.
Спятивший очкарик не отставал. Наоборот стал подходить еще ближе, заглядывать в глаза, старался прикоснуться. Можно было подумать, что несчастный воспылал однополой страстью, но в его действиях не было и капли эротики или желания.
– Дай мне ее! Поделись!
– Кого?
– Тебе она не нужна! У тебя она под блокатором, она страдает. Дай! Хоть кусочек, мне!
Не размахиваясь, Вереск ударил раскрытой ладонью очкарика в лицо. Сумасшедший дернулся и упал навзничь. Не дожидаясь, пока он поднимется, Андрей развернулся и почти побежал прочь. Вслед неслась ругань вперемешку с жалостливыми возгласами.
Старый дребезжащий троллейбус неспешно тащился через город. Андрей, совершенно выбитый из равновесия, пялился в окно, радуясь каждой узнаваемой детали, запоминая появившиеся здания, свыкаясь с новым обличием старого знакомца.
– Остановка «Университет», – каркнул хрипатый динамик.
За деревьями уродливыми валунами поднимались обшарпанные корпуса, где прошли самые беспечные годы жизни.
«Вереск, расскажите мне теорему Больцано-Коши. Только не мямлите, как в прошлый раз, давайте четкий ответ». – Голос старенького профессора щелкнул бичом укротителя будто в живую. Да, было время! И ведь до сих пор он мог без запинки рассказать эту чертову теорему. «Пусть дана непрерывная функция…»
Андрей улыбнулся и оттаял. ЧиКа? Ерунда! Он будет дисциплинированно ходить каждую неделю. Самое главное – он свободен. Свободен! Пусть его держит поводок, он может делать, что хочет, идти, куда пожелает, есть, что выбрал сам, улыбаться девушкам на улицах, напиться, лежать, когда вздумается, не спать ночами, читать по собственному выбору, писать в интернете.
– Мужчина, вы будете выходить?
Раздраженная кондукторша нависла над Вереском.
– Заснул, что ли? Конечная.
Не вступая в диалог, Андрей подхватил рюкзак и вышел из троллейбуса.
Здесь, в отличие от остального города, ничего не изменилось. Та же остановка из металлических труб, окрашенная зеленой краской в десяток слоев. Тот же круглосуточный ларек, куда он тысячу лет назад бегал за паленой дешевой водкой. Здание поликлиники пялилось в пустоту слепыми окошками. Окурки, разбросанные вокруг монументальной урны, кажется, тоже были те же самые. Время застыло в этом медвежьем углу, не собираясь меняться в ближайшую вечность.
Петляя среди угрюмых девятиэтажек, можно было найти следы всех промелькнувших эпох. Как ил оседает на дно омута, так осколки десятилетий впаивались в местную реальность. Черные от старости пустые голубятни, чьи хозяева давно канули в лету. Машины из прошлого века, прогнившие, источенные ржавчиной, медленно врастающие в землю. Новенькие иномарки, еще не знающие, что их ждет та же судьба. Лавочки у подъездов, где днем несут вахту старухи без возраста, а ночами бдит молодой караул с бутылками пива и осыпающий пространство шелухой от семечек. Скрипучие качели с оторванными сиденьями. Кусты сирени – весенние жертвенные агнцы. Песочницы без песка. Асфальт, расчерченный мелом для игры в классики. Можно было представить, что последние несколько лет просто растворились без следа. И попробовать жить заново.
Электронный замок, железный сторожевой пес, неприветливо мигал красным глазом. Андрей нажал «три», «пять», «восемь», «девять», надеясь, что комбинация осталась прежней. Страж пискнул и моргнул зеленым.
Темный подъезд, где лампочка не работала от создания мира, пах застоявшимся табачным дымом и сгнившими яблоками. Почти родная дверь с неизменной пластиковой единицей на облезлом дерматине. Как всегда, не работающий звонок, висящий на проводе.
Открыли не сразу. Где-то далеко внутри шаркали шаги. Что-то бубнили голоса. И на Андрея веяло давно забытым чувством дома и сладостного ожидания. Вот сейчас откроют, и можно сказать – «Ага, не ждали! Ну-ка, где тут у вас пиво? Дайте-ка освежить горло».
Дверь распахнулась. За порогом стояла рано постаревшая женщина с темными кругами под глазами. Худая и осунувшаяся.
– Андрюшка… – Она отступила, зажав рот ладонями.
– Это я, Хельга. Я вернулся.
