Александр Косенков
Далеко от неба
© Косенков А.Ф., 2020
© ООО «Издательство «Вече», 2020
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021
Сайт издательства www.veche.ru
Часть I
Треть небольшого храма, где в этот час шла утренняя служба, занимали леса: в Серафимовском пределе художник подновлял настенную роспись. Лик архистратига Михаила, освещенный дымным солнечным лучом, проглядывал сквозь перекрестье досок нахмуренно и устало. Словно был недоволен слабыми старческими голосами добровольных певчих, темной сутулой группой сбившихся на клиросе.
Отец Андрей оглянулся на замешкавшегося дьякона, и тот, выступив вперед, стал читать Символ веры. Немногие присутствующие на службе прихожане вразнобой подхватили: – Верую во единого Бога Отца…
В это время в храм вошли четверо. Не перекрестившись, стали оглядываться по сторонам. Лик архистратига Михаила погас.
Отцу Андрею показалось, что он узнает плотную фигуру низко опустившего голову человека, стоявшего чуть впереди вошедших. Но в это время служка отворил врата, и отец Андрей, подняв для благословения крест, поклонился и, повернувшись, ушел в алтарь.
Служба закончилась. Быстро переодевшись, отец Андрей перекинул через плечо сумку и пошел к выходу. Четверо по-прежнему стояли посреди храма. Тот, который показался ему знакомым, сложив как положено руки, сделал шаг навстречу и тихо сказал: – Благословите, отец Андрей.
Это был Сергей Проценко, с которым они когда-то вместе сдавали кандидатский минимум.
– Давно веруешь? – подойдя вплотную, но не поднимая для благословения руки, спросил священник.
– Осознал, крестился, верую, – улыбаясь, сказал Проценко.
Глаза их встретились, и отец Андрей угадал в чуть прищуренном взгляде бывшего завлаба института полупроводников затаенную иронию, с которой тот воспринимал и свою просьбу, и заметное нежелание священника сказать привычные слова благословения.
– У меня к тебе еще одна просьба, – торопливо перекрестившись, сказал Проценко, придержав Андрея за плечо.
– Извини, очень спешу, – сказал тот, делая шаг в сторону.
– Подвезу. Тебе куда?
– Спасибо, мне рядом.
– Изложу все до ворот…
Они вышли из церкви и пошли по направлению к воротам. Трое шли следом.
– Открываю филиал. Возле Дворца спорта. Бывшее ПТУ.
– Поздравляю.
– Спасибо. По православному обычаю требуется освятить.
– Мне?
– Тебе.
– Почему?
– Хотя бы потому, что бывшие коллеги должны помогать друг другу. С начальством твоим я договорился. Назвал тебя – никаких возражений. На мой взгляд, Владыка к тебе прекрасно относится. Ты всегда был на хорошем счету – и в институте, и в этом своем новом качестве. Честно говоря, для всех, кроме меня, это была полная неожиданность.
Андрей остановился.
– Я все понял. Если тебе интересно – у меня нет ни малейшего желания освящать твой филиал.
– Догадывался. Поэтому принял соответствующие меры.
Отец Андрей оглянулся на стоявших чуть в стороне «провожатых».
– За кого ты меня принимаешь? – Проценко снова растянул в улыбке толстые губы. – В шестнадцать ноль-ноль машина будет ждать у твоего дома. Серый БМВ. Вон тот. Прихватывай соответствующую атрибутику. После банкета привезем в целости и сохранности.
Помнишь нашу столовку в институте? Кто тебе всегда одалживал «рваный» до зарплаты? А зарплата все откладывалась и откладывалась. Там, кажется, и сейчас дела не лучше. Так что, старик, мы оба поступили весьма мудро, сменив стезю на более отвечающую нашим способностям и возможностям. Как там у вас? – «Не суди и не судим будешь»? А если насчет прессы, слухов и всего прочего – не бери в голову. Обычная суета вокруг того, кто вырывается вперед. Одни завидуют, другие придерживают, третьи стараются столкнуть в кювет. В нашей прежней научной среде разве не так было?
– Нелегко, значит, даются филиалы? – не выдержал отец Андрей.
– Заметно?
– Постарел. Много лишних слов говоришь.
– Все мы не без греха. Значит, жду?
– Постараюсь отказаться. Но если не примут во внимание – буду.
– Я уже всем нашим сообщил. Плюс пресса, телевидение. Не стоит упускать возможность засветиться. Даже тебе.
Андрей еще раз пристально посмотрел в глаза собеседнику, но, не разглядев в них ничего, кроме почти не скрываемой иронии, отвернулся и быстрым шагом пересек свободную в тот момент от движения транспорта улицу.
* * *
Отец Павел – протоиерей главного городского храма и духовный наставник Андрея – сидел, низко опустив голову. Он не смотрел на отца Андрея, слышал только его голос.
– Я уже не говорю о том, каким путем достался ему этот капитал и все эти его «заведения». Не буду говорить о том, что он за человек – я-то его хорошо знаю. Он ведь нисколечко не верит ни во что. Просто пыль в глаза пустить хочет. Модно это сейчас в их кругу.
Отец Павел поднял голову и сумрачно посмотрел на стоявшего перед ним отца Андрея.
– Не пойму, что в тебе говорит? Раздражение? Или, хуже того, – зависть? Вы, кажется, друзьями были?
– Не были мы друзьями. И быть не могли.
– Почему?
– Не могли. Разные слишком.
– О своей душе ты подумал, спасаться стал. А о его?
– Нельзя спасти того, кто не хочет спасаться.
– Уверен в этом? Досконально уверен? Ведь он к тебе пришел. Не к пастору, не к раввину, не к шаману какому-нибудь. К тебе!
– Он за мной пришел, а не ко мне и не в церковь. Доказать хочет.
– А ты пользуйся! И другим покажи, что ты наш, а не их.
– Не должен я там быть. Нельзя грех освящать. Одно название «культурный центр». Рулетка, ресторан, компьютерные игры, еще там что-то…
– А ты крест туда! Крести и молитву! И слово Господне! В миру не спасаются, а спасают. В этом служение. Отстраниться – куда как легче. В самое пекло шагнуть, как Господь, – вот сила. Хоть одну душу спасти, пример подать. Обличать легче, обличителей сейчас сколько угодно. Спасти, указать, руку протянуть, защитить…
* * *
Перед высоким, разукрашенным разноцветными шарами и флагами крыльцом «филиала» толпился народ. В толпе сновали журналисты желтых газетенок. Камеры телеоператоров медленно панорамировали по лицам гостей и заканчивали панораму на крупных буквах, сверкающих мозаикой разноцветных огней. Арка из букв составляла слово «ВАВИЛОН». Хозяин и самые именитые из приглашенных стояли на крыльце, на котором был установлен микрофон. Некоторые уже нетерпеливо поглядывали на часы. Наконец Проценко разглядел пробирающегося сквозь толпу отца Андрея, сделал кому-то знак – музыка стихла. Щелкнул по микрофону, улыбнулся оглушительному звуку удара и, не отрывая глаз от поднимающегося на крыльцо отца Андрея, заговорил: – Дамы и господа, уважаемые товарищи, братья и сестры! Позвольте приступить к долгожданной процедуре, к которой мы готовились без малого два года. Чуть позже вы оцените дела рук наших и нашего, не побоюсь похвалиться, творчества. А сейчас, по старому российскому обычаю – освящать всякое новое дело, предоставляю слово священнику – отцу Андрею. Кстати говоря, моему старому доброму другу, с которым мы в свое время съели не один пуд соли на поприще бывшей советской науки, ныне, как все вы прекрасно знаете, почивающей в бозе. Но, как говорится, нет худа без добра. Не сядь наша наука на голодный паек, не было бы вот этого замечательного культурного центра, не было бы благословения моего друга, который теперь напрямую общается не с завлабами и академиками, а с самим Отцом Небесным.
Тихо добавил остановившемуся рядом отцу Андрею:
– Начинай, Андрей, заждались.
Микрофон усилил шепот до самых задних рядов собравшихся. Кое-кто с пониманием улыбнулся, остальные с любопытством смотрели на происходящее. В визире одной из телекамер в резком наезде укрупнилось и застыло лицо отца Андрея. Он стоял, опустив голову, и ничего не говорил. Стоявшие на крыльце недоуменно переглядывались. По толпе побежал шепоток.
Медленно, словно размышляя, священник заговорил. Мощный микрофон явственно доносил до собравшихся каждое его слово.
– Что такое освящение? Дух Святой призвать на помощь благому делу, благословения попросить, чтобы не было от этого дела ни заблуждения, ни зла, ни погибели ближним. – Поднял голову, повернулся к стоявшим рядом на крыльце. – Бога обмануть хотите? Да если бы у вас хоть капля веры была, знали бы – не обманете! Вы его, как эти шарики, использовать решили, в рекламных целях. А потом забудете, как и не было. Потому что и быть его не может, и не будет никогда в этом месте. Очень точное название выбрали. Молиться буду, чтобы та же судьба постигла. Не будет ни вам, ни тем, кто придет сюда, ни света, ни веры, ни надежды. Заблудились во тьме и грязи, там и оставайтесь, пока конец не настигнет.
Отец Андрей спустился по лестнице и пошел сквозь расступающуюся молчаливую толпу.
Проценко, уцепившись за стойку микрофона обеими руками, с ненавистью смотрел ему вслед.
– Еще одно подтверждение того, что Бог и его служители – это не одно и то же. Где, спрашивается, прощение, милосердие, доброта? А мы, между прочим, бесплатный игровой зал для подростков, чтобы они по улицам не шатались. Раз в неделю бесплатный сеанс для инвалидов и участников войны, дискотека… А вы? Вы что?
Грянула музыка. Толпа хлынула ко входу. И только несколько человек в раздумье остались на месте, да двое-трое повернулись и пошли прочь.
* * *
– Ты подумал обо мне? О дочери? О том, что будет с нами со всеми? – тихо спросила Марина.
Отец Андрей, сидя за кухонным столом, бесцельно водил ложкой в тарелке с супом. Марина стояла у окна, смотрела ему в спину.
Молчание становилось невыносимым.
– Я никуда не поеду, – наконец сказала она.
Он по-прежнему молчал, глядя в тарелку.
– Не понимаю! – со слезами в голосе продолжала Марина. – Не по-ни-маю! Собираешься спасать неизвестно кого. Неизвестно, хотят ли они спасаться. И можно ли их спасти. Ради этого готов погубить себя, меня, ребенка. Это по-божески, да, по-божески?
– Я никого не собираюсь спасать, и никого не собираюсь губить, – наконец выдавил из себя отец Андрей.
– Да? – уже не могла остановиться Марина. – Скажи, я возражала, когда ты выбрал этот свой путь? Бросил все, начал с нуля. Я беременной голодная сидела, работала до последнего, в роддом сама пешком ушла, потому что у тебя служба.
– Я не знал, – совсем тихо сказал отец Андрей.
– Звонила, умоляла…
– Как только служба кончилась, мне передали. Я сразу побежал.
– А если бы я умерла? Свалилась на улице?
– Бог помог…
– Бог? Бог… Я сама себе привыкла помогать. Все эти годы – сама, сама, сама.
– Я тебе бесконечно благодарен за все. Если бы не ты…
– Благодарен? Не смеши. Только-только свет увидели – не выдержал, снова нас подставляешь. Куда мы поедем? Что мы там делать будем? Катька еще после болезни не отошла, ветром качает. Светится насквозь. А ты ее в дыру эту неведомую, на погибель. Я отцу Павлу звонила, говорю: побойтесь Бога! Пожалейте! Знаешь, что он мне ответил? «Мы ему прекрасный приход предложили, рядом, в соседнем городке. Час езды. Никого слушать не стал». Там даже церкви ещё нет.
– Есть.
– И жить негде.
– Я сначала один. Все устрою, потом вы приедете. Если захотите.
– Не захотим, не надейся даже. На себя я уже рукой махнула, а ребенка не дам погубить.
– Там чудесный воздух, тайга, тишина…
– Ничего ты не понял, отец Андрей, – безнадежно сказала Марина. – Ей не тишина нужна. Ей нужны хорошие врачи, хорошее питание, хорошие учителя, книги, общение. Она должна жить нормальной жизнью. Я все узнала. Там всего три тысячи населения, и все поголовно алкаши. И самый высокий процент сумасшедших и самоубийств на душу населения в области. Андрей, ещё есть время, одумайся.
Отец Андрей закрыл глаза, и хотя его губы не шевелились, видно было, что он читает молитву.
Марина отвернулась к окну, плакала.
* * *
Разбитая таежная дорога тянулась вдоль берега, послушно повторяя его повороты. Свернуть было некуда. Слева, почти вплотную, река, справа – сплошной неровной стеной скалы. Лишь изредка, когда скалы непроходимо упирались в стремительную темную воду, дорога, вильнув, начинала круто подниматься вверх. Но река не исчезала из виду, только шире и просторнее распахивалась заречная таежная даль, замкнутая по горизонту синей цепью острых гольцов.
Лесовоз, надсадно взвывая перегретым мотором, медленно полз в гору. Позади непроглядно висела долго не оседающая красноватая пыль.
– Думаешь в дождь лучше? – весело спросил Михаил Тельминов, повернув к отцу Андрею запыленное лицо, на котором струйки пота проложили грязные борозды. – Тоже загребень. В дождь на этом подъемчике неделю прокукарекаешь.
В кабине лесовоза кроме молчаливого хмурого шофера их было еще двое. Михаил сидел у дверки, отец Андрей расслабленно и устало покачивался в середине. Ему уже начинало казаться, что дороге никогда не будет конца.
– Если интересуетесь, гражданин священник, могу изложить некоторые интересные статистические данные насчет нашего отдаленного места существования. Чтобы вам было легче ориентироваться в предстоящей обстановке. Желаете или как?
– Излагайте, – согласился отец Андрей и закрыл глаза.
– Тогда докладаю… По секретным данным последней переписи населения, которыми по знакомству поинтересовался в районной прессе… Раньше она называлась «Путь к коммунизму», теперь просто «Путь»… население нашего района на сегодняшний день составляет 4 211 человек. Семьдесят процентов мужского населения – потомственные и неизлечимые алкоголики. В районе числится 372 руководителя районного и местного управления и самоуправления. Получается, на каждых одиннадцать и три десятых члена простого народонаселения приходится по одному руководителю. Ничего, живем. Хреново, конечно, а где сейчас лучше? У нас хоть воздух свежий.
Тельминов сплюнул в открытое окно черную от пыли слюну.
– Рыба, правда, тоже неизвестно куда подевалась, но воздух свежий… Когда ветер…
Последние слова Михаил произнес, сильно высунувшись из окна. Подъем заканчивался. Впереди на краю дороги стоял человек.
– Тормози! – закричал Михаил и, снова чуть ли не по пояс высунувшись из окна, восторженно взвыл на всю окрестную тайгу: – Здорово!
Человек заскочил на подножку и сунул для пожатия руку счастливо улыбающемуся Михаилу. Отец Андрей открыл глаза и внимательно посмотрел на нового пассажира, уверенно устроившегося на подножке.
Тельминов захлебывался словами: – Заезжал в твое заведение повидаться, а они мне: «Отбыл в неизвестном направлении». По секрету добавили: «в тундру подался». Соображаю – на хрена Василию Михайловичу Боковикову тундра, когда здесь волчары в беспредел обнаглели? На ходу глотку рвут, хоть вовсе с проживанием завязывай. Попом у нас будет, – объяснил он, поймав взгляд Василия на отца Андрея. – Арсений, как обещал, церкву построил, все путем. Слыхал, что у него дочка пропала? Сначала пропала, потом отыскалась. А что толку? Не говорит, не помнит ни фига. Он вот не верит, что у нас такие происшествия случаются. У нас тут такое происходит… Как вас все-таки по батюшке? Гражданин, или товарищ, или еще как?
– Просто «отец Андрей».
– Так вот, Андрей батькович, у нас тут случается – «Войну и мир» писать можно. На кладбище каждая вторая могилка – «трагически погиб». На позапрошлой неделе Венька Синцов сначала бабу свою из карабина, потом Петровича в ногу достал – маленько тот за баньку не успел схорониться. Потом топиться побежал. Так разве по пьянке утонешь? Леспромхозовские его с моторки словили, набуцкали как следует. Не помню, кричит, гад, ни хрена.
– Мать у Витальки? – не поворачивая головы, спросил Василий.
– Была у него, – посерьезнел Михаил. – Сейчас все больше у Арсения. За дочкой его приглядывает.
– Ивана где схоронили?
– С отцом рядом, где еще.
Василий неожиданно свободной рукой сгреб Тельминова за ворот и рывком подтянул к себе. – А вы, суки, что?! В штаны наложили?
– Что я?! Что я?! – тоже закричал Михаил. – Я даже рядом не находился. В психушке сидел!
Василий отпустил Михаила: – Ботало.
– Не веришь, да? На полном серьезе. Достал гад!
– Кто?
– Артист, кто еще! Сначала выговор залепил ни за что, потом дрова заготовлять. Я ему охотник или бич – дрова пластать? Сам, говорю, заготовляй. Снова достает: – Какой ты охотник – план ни разу не выдал. Сам, падла, который год самый худший участок выделяет. На Сухой. Там же гарь одна. Ну, я ему доказал.
– Как? – неожиданно для себя спросил отец Андрей.
– Так. Беру мелкашку – и к нему. Спрашиваю: значит, хреновый я охотник? Он по первости пересрал, потом видит, что свидетелей полная контора, лыбится: мол, безо всяких сомнений. Завязывай, говорю, глаза. Он в ржачку – ты, говорит, из своей пукалки в столб через дорогу не попадешь. Завязывай, говорю, на звук стрелять буду. По этой самой… по интуиции. Промажу, на год дровишек заготовлю, попаду – отдаешь мой старый участок. Помнишь?
Василий кивнул.
– Цель, спрашивает, я выбираю? Выбирай, говорю. Мужик он заводной, когда выгода корячится. Показывает на Шуркиного кота, гад. Он у нее завсегда в это время на верее сидит дурак. Никак отучить не могут. Метров с полста от нас. Завязывай, говорю. Поскольку у меня тоже расчет на его психологию и на этого кота был. Он на этого кота давно бочку катил.
– За что? – не выдержав, улыбнулся отец Андрей.
– Дорогу перед его иномаркой перебежал, после чего он в поворот перед базой не вписался. Пьяный в жопу был, а кот виноват. Я так и рассчитал, что он кота приговорит. Мол, одному из двух все равно пропадать. Или мне, или коту.
– Не жалко кота было?
– При чем тут кот? За котом в следующем дворе его красотка стояла, которой он неимоверно гордится, употребляет только в целях собственного выпендрежа.
– Кто такая? – не выдержал уже и Василий.
– Вольва. Зад у неё не хуже, чем у Катьки моей, с закрытыми глазами не промахнешься.
– Не промахнулся? – хмуро спросил Василий.
– С двух выстрелов без обозрения оставил.
– Как это? – все больше заинтересовывался отец Андрей.
– Зеркала с двух сторон кокнул, – неожиданно вмешался в разговор шофер, и его грязное лицо тут же осветилось доброй детской улыбкой.
– Дурак! – коротко прокомментировал Василий.
– За это в психушку? – не поверил Андрей.
– Кот, понятное дело, как сидел, так и сидит. Артист сперва ржал полчаса, аж на карачках ползал, а как дошло, в чем дело, давай в милицию звонить. Хотели оформить как вооруженное нападение. Хорошо свидетели были. Я теперь на всю оставшуюся жизнь усек – без свидетелей и без справки я с этими волчарами больше не играю. Окрестная обстановка не позволяет. Медицину привлекать стали в своих целях.
– Каким образом? – все больше заинтересовывался отец Андрей.
– Сделали справку, что у меня шизофрения на почве алкоголизма. Под это дело все оружие, вплоть до капканов, конфисковали. Главное дело, сам алкаш беспробудный, который справку выдавал. Терапевт наш. Какой он певт, когда пьет, как лось. За водяру мужику аборт сделает. В прошлом году бабу свою заместо антенны на крышу загнал. В полном голом виде. Она у него хоть и дура набитая, все-таки учительница младших классов. Ученики видят…
– Веселая у вас жизнь, – сказал отец Андрей.
– Обхохочешься, – согласился Михаил. – Не знаем только, когда смеяться, когда плакать. Моя крик подняла. Езжай, говорит, в город, доставай другую справку, что не алкаш и не шизофреник.
– Достал? – без интереса, не глядя на Михаила, спросил Василий.
– Целый этот собрал… Как его? Консилиум. По всем статьям оправдали. Терапевту теперь такую клизму зам…чат. Он выводы насчет меня права не имел делать. Специальность у него совсем в другом направлении…
Вдали показался поселок. Вдоль дороги тянулась свалка. За ней засинело пирамидками обширное кладбище.
– Тормозни! – приказал Василий и, не дождавшись остановки, на ходу спрыгнул. Пыль скрыла его высокую сухощавую фигуру, а когда пыль осела, стало видно, что он уже подходит к кладбищу, широко шагая через зацветающие стебли кипрея.
– Кто там у него? – спросил отец Андрей.
Тельминов глянул на него, словно впервые видел, ничего не ответив, выпрыгнул из кабины и, чуть не упав, побежал вслед за скрывшимся за кладбищенскими соснами Василием.
Отец Андрей перекрестился.
* * *
Лесовоз остановился у магазина в центре поселка. Неподалеку была столовая. Правее – «Промтоварный». Наискось через пыльную узкую улицу скособочилось высокое крыльцо почты. Двухэтажное деревянное здание гостиницы тоже рядом. За гостиницей, за углом, отделенное от прочих строений небольшой площадью, в центре которой, полускрытый чахлыми топольками, уродливо серебрился недавно выкрашенный памятник Ленину, неуютно возвышалось кирпичное здание местной администрации.
Несмотря на самый разгар рабочего дня, у местных торговых точек толпился народ. Бабы у «хлебного» ждали, когда из пекарни привезут последнюю выпечку. Мужики сидели в тени на завалинке «Культтоваров» – месте, с давних пор облюбованном для делового и полуделового общения, дележки местными новостями, но чаще всего для совместного уничтожения периодически то одним, то другим участником посиделок приобретаемых спиртных напитков. В иные дни тут собиралось до двух-трех десятков увильнувших от повседневных обязанностей мужиков, и тогда, прислушиваясь и приглядываясь, без особого труда можно было получить вполне достаточное представление о подробностях и особенностях поселковой жизни.
Остановившийся и напыливший на полпоселка лесовоз привлек всеобщее пристальное внимание.
– Что, Леха, не подфартило? – крикнул кто-то из толпы мужиков устало спрыгнувшему на землю шоферу. – Без пассажиров нынче?
– Как там городские? Воюют? – подойдя к шоферу и снисходительно протягивая руку, спросил Степка Добрецов.
В поселке Степку побаивались. Из-под густых волос, почти закрывавших низкий лоб, с сумасшедшей похмельной веселостью щурились выцветшие, почти белые глаза с черными точками судорожно вздрагивающих зрачков. Долго смотреть в эти зрачки было невозможно – становилось неуютно и жутковато. Казалось, вот-вот Степка выкинет что-нибудь неожиданное и страшное. Степка видел, что его боятся, и ему это нравилось.
Шофер нехотя пожал протянутую руку и громко сообщил: – Василий прибыл. Боковиков. У кладбища сошел. К Ивану, говорит, пойду.
На улице сразу стало необычно тихо. Даже женщины перестали переговариваться и все, как одна, повернулись к лесовозу. Кое-кто из мужиков даже приподнялся с насиженных мест.
– Не трепись! – сказал сразу расставшийся со своей нагловатой улыбкой Степка Добрецов. – Ему еще два года кантоваться.
– Пересмотр был, – вдохновенно сымпровизировал возбужденный всеобщим вниманием шофер. – Свидетели отыскались.
– Если свидетели, по новой бы суд был, – авторитетно заявил неплохо разбирающийся в законах Шубин. – А никаких таких сведений не поступало.
После этих слов Шевчук, который уже начал было осторожно уходить в сторону, чтобы побыстрее смотаться с этой вестью к тому, кто был в ней кровно заинтересован, тормознул. Не хватало еще притащить явную лажу.
– Мишка Тельминов тоже с ним, – спокойно продолжал шофер. – Справку привез, что не псих и не алкаш. Лучшие профессора обследовали.
Мужики ворохнулись, поглядев друг на друга, а Шевчук крепко пожалел, что задержался, увидев, что кое-кто уже двинулся, как говорится, «на выход». А Басинская теща так та по наглянке рванула к конторе. Чешет, не оглядывается. Толпа у магазинов на глазах редела. Тогда Шевчук, оттолкнув кого-то, побежал через дорогу на почту, надеясь на служебный телефон для предупредительного звонка пока еще ничего не подозревающему хозяину.
– А еще поп приехал. У мостков вышел.
Степка сплюнул, подумал несколько секунд и тоже куда-то побежал.
* * *
Василий сидел на корточках внутри тесной могильной оградки, низко опустив голову. Тельминов, наблюдавший за ним из-за сосны, переминался с ноги на ногу, собираясь с силами, чтобы подойти…
Внутри ограды стояли две пирамидки. Пооблезлей, со звездой и выцветшей любительской фотографией – отца, поновее, с крестом и новой цветной фотографией – брата. Иван весело улыбался. Чуть раскосые глаза его смотрели насмешливо и прямо.
Михаил все-таки решился, подошел и, кашлянув, положил сорванный по дороге букетик кипрея к пирамидке Ивана. Василий, чуть приподняв голову, посмотрел на цветы.
– Мы с Егором Рудых свое расследование провели, – глядя в сторону, сказал Тельминов.
Василий еще немного приподнял голову.
– Соображаю, за это дело меня в психи и определили. Бзднул кто-то, что концы отыщем.
– Отыскали?
– Не отыскали, а кое-чего сообразили. По кругу он шел.
– Ну?
– Спрашивается: почему? Два раза прошел. Где лежал, следы, конечно, никакие, стоптали. А дальше – нормально.
– Ну?!
– Я и говорю. Не был он пьяный. Положить на их стебаную экспертизу. Ослеп он! Поэтому по кругу шел. Шаг короткий – туда-сюда. На деревья натыкался. Пьяный так не пойдет – свалится и заснет. А он всю ночь ходил. Зимовье – вот оно, рукой достать. Хоть в драбадан будешь – видно. Значит что? Не видел! Два раза прошел – и не видал! Ослеп!
– С хрена ослеп-то?! – закричал, вскакивая, Василий.
– Отравили, – просто и тихо сказал Михаил. – Яд такой, говорят, имеется. Сперва ослепнешь, а потом – концы.
Василий долго молчал. Михаил, не отрываясь, смотрел на него, ожидая главного вопроса. Но Василий вопросов больше не задавал. Он потянулся за сумкой, висевшей на оградке, достал бутылку и, сковырнув ногтем пробку, тихо сказал: – Помянем.
Михаилу налил в стакан, стоявший за пирамидкой, а сам, запрокинув голову, выпил, не отрываясь, оставшуюся в бутылке водку.
* * *
Разбежавшись, отец Андрей с головой ушел в воду…
Быстрое течение довольно далеко снесло его от места, где на пустынном берегу у полузатопленной лодки он оставил свою сумку и одежду. Противоположный крутой таежный берег нависал, казалось, над самой головой. На этом берегу за поворотом реки начинался поселок, но здесь было тихо и пустынно. Солнце серебрило холодную воду, высокая нетронутая трава от несильного ветра волнами текла под ноги. Одинокий куличок торопливо бежал по свею, оставляя на мокром песке сразу исчезающие крестики шагов.
Отец Андрей хорошенько обтерся полотенцем, достал и надел чистую майку, легкие темные брюки, потом осторожно расправил и надел рясу, перекрестившись, надел крест. Расчесывая густые длинные волосы, почувствовал чей-то взгляд, повернулся и увидел стоявшую поодаль и с удивлением смотрящую на него белобрысую девочку лет пяти-шести. Отец Андрей улыбнулся и поманил её рукой. Девочка попятилась и чуть не упала.
– А я знаю, как тебя зовут, – серьезно сказал отец Андрей. – Света.
– Не знаешь.
– А как же тогда?
– Анжелика.
– Думал, такая светленькая, значит, Света.
– Светка бояка. Её бабка на речку не пускает. Говорит, там Лохмак живет. Ты не Лохмак?
– Кто такой Лохмак?
– Не знаю. А ты зачем платье надел?
– Разве это платье?
– Не знаю. Так дяденьки не одеваются.
– Понятно. Знаешь, где у вас церковь построили?
– Не.
– Пойдем со мной, будем её искать. Пойдешь?
– Пойду.
Отец Андрей накинул на плечо ремень тяжелой сумки, взял девочку за руку, и они стали подниматься на взлобье небольшого холма, у которого река поворачивала к поселку. Сверху поселок открылся, как на ладони, и отец Андрей сразу увидел на противоположном его конце деревянный шатер небольшой церкви, над которым ярко сверкал на солнце крест.
Идти пришлось почти через весь поселок. Люди останавливались и долго смотрели им вслед. Лишь одна старушка поклонилась и, перекрестившись, закрыла рот рукой.
Церковь стояла в глубине обширного, заросшего травой двора. Дверь её была распахнута настежь и изнутри доносилось громкое пение буддийских лам.
– Я туда не пойду, мне страшно, – сказала девочка.
– Беги домой, – согласился отец Андрей. – Придешь в следующий раз, я тебе все расскажу и покажу.
Девочка убежала. Отец Андрей хотел перекреститься, раздумал и решительно вошел в храм.
После яркого вечернего солнца глаза не сразу привыкли к полутьме. Оштукатуренные белые стены, чисто вымытые окна, небольшой иконостас. По недавно выкрашенному полу проложена дорожка из газет к большой грубо сколоченной стремянке, на которой сидел худой, заросший человек в перепачканной краской джинсовой куртке и по набросанному углем рисунку раскрашивал изображение Пресвятой Богородицы, державшей на вытянутых руках плат Покрова. Рядом с художником стоял магнитофон, и внутри пустой церкви низкое горловое пение тибетских монахов казалось не только неуместным и чуждым, но и, действительно, страшноватым.
Приглядевшись, отец Андрей понял, что его сразу неприятно резануло при первом взгляде на раскрашиваемую фигуру Богородицы. Неканонический рисунок и локальная, не иконная яркость первых наложенных на штукатурку красок подсказали ему первоисточник, который явно послужил примером для художника. Оставив сумку у порога, он подошел к стремянке, на которой ничего не замечающий вокруг художник торопливо накладывал большой кистью мазки. Отец Андрей выключил магнитофон. Художник вздрогнул и испуганно оглянулся. На заросшем густой бородой лице глаза у него были такие большие, светлые и по-детски растерянные, что отец Андрей, уже заготовивший гневную тираду, растерянно замолчал. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.
– Я подумал, если церковь Покрова, то надо Богородицу с Покровом… Арсений Павлович согласился. А вы, наверное, отец Андрей, да? Арсений Павлович поехал вас встречать, а у Маши опять припадок. Пришлось вернуться. Он там, а я сюда. Хотелось к вашему приходу… Я вижу, вам не нравится. Что именно?
– Всё!
– Всё, всё?
– Всё, что вы тут намалевали.
– Написал.
– Намалевали. Рерихом увлекаетесь?
– Он был православным человеком.
– Вот именно – был. Слезайте оттуда. Слезайте, слезайте.
Художник неловко спрыгнул на пол.
– Как прикажете вас величать?
– Олегом. Олег Викторович. Просто Олег.
– Крещеный?
– Хочу.
– Веруешь?
– Конечно.
– В кого?
– Честно говоря… До сих пор сомнения. Но во все чистое, светлое и хорошее хочу верить. Ей-богу!
– Все чистое, светлое и хорошее и есть Бог. Художник?
– Окончил художественное. Потом медицинский три курса. В милиции год. Потом сюда.
– Почему в милиции? Сидел?
– Участковым работал. Самый тяжелый участок в городе достался. Думал, ещё год поработаю – вообще ни в кого верить не буду. Хорошо Роман Викентьевич подвернулся. Только здесь тоже…
– Что?
– Далеко от неба.
– Думаешь, в Тибете до него ближе?
– Если бы знать. Вы, наверное, устали, не ели ещё ничего. Идемте к Роману. Идемте, идемте, он ждет.
– Хорошо, пойдем. А это все придется убрать. – И он показал на рисунок.
– Все?
– Все.
– А мне нравится. Роман Викентьевич тоже не возражал.
– Что он за человек?
– Кто?
– Этот… Роман.
– Роман Викентьевич? Так вот сразу не скажешь. Другой.
Отвечая, Олег переодевался и сейчас замер в задумчивости, так и не засунув одну ногу в штанину.
