Александр Константинович Белов (Селидор)
Вторжение
Часть I
Техновидец
Самолёты будут падать, а мы – ковыряться в их останках…
Гилберт Ковальски
Глава 1
Форт-Полк, штат Луизиана, учебный центр войск стратегического развёртывания армии США.
Январь 1995 года.
Болотным пятном растянулись по бетонке рейнджеры. Жёлто-зелёные тела на белом рукаве взлётной полосы. Шёл четвёртый час ожидания погрузки в самолёт, ничего не происходило, и лишь из включённых станций радиосвязи время от времени прорывалась перекличка авиаторов. Обрывистые голоса «флайбоев» возникали и тут же пропадали в трескотне радиопомех. Рейнджеры отупели от бесполезного сидения на бетонке.
Мучить солдата можно по-разному. Например, ожиданием. Под боком у застывшего самолёта, один вид которого передаёт вам душевный зуд и отчаянную готовность к прыжку в неизвестное. Но «Сто тридцатый», замерев на стояночных тормозах, равнодушно наблюдал за людьми в болотных костюмах. Большой и неуклюжий С-130, похожий на посиневший обрубок баварской колбасы.
И вдруг всё преобразилось. Разом. Пятно вздрогнуло, зашевелилось, пошло нестройной волной. Кто-то ещё не разобрал команды, прослушал, но чутьё уже втолкнулось в сонные мозги с мыслью: «Приказ получен, погрузка»!
«Геркулес»[1] вырулил на взлётную, пошёл на разгон, оторвался от полосы, тяжело потянул вверх тупую морду и… вдруг, провалившись на этом рывке, рухнул на землю, снося проволочные заграждения аэродрома.
«Почему именно я?» – думал Петер Зигель после сегодняшнего посещения нью-йоркской штаб-квартиры РУМО[2]. Он захлопнул тяжёлую дверцу «Бьюика», дёрнул ключом зажигания, и машина зашелестела колёсами по пепельной тёрке асфальта. Был второй час пополудни. Громыхая алюминиевыми жалюзи, на Гарлем-ривер просыпались ночные бары. Негры-рэперы с малиновыми и оранжевыми волосами страдали от безделья под тупую музыку магнитофонов.
Зигель ещё раз «прокрутил» в памяти разговор с полковником из нового отдела. Полковник был похож на боксёра, настоящего «профи», такого как Джек Демпси по прозвищу «Тигр». С плоским, мясистым носом и низким лбом. Полковник говорил, а Зигель не мог отогнать от себя глупую мысль, что этот человек сейчас сорвётся в уклоны, раскачиваясь корпусом, прижав скулы к плечам и выбирая, куда можно поставить свой чугунный левый хук.
– Это третий «Геркулес» за неделю, – говорил полковник, посматривая на лейтенанта недружелюбно и с подозрением. – Результаты расследования ещё не оглашали, но по первым двум с большой долей уверенности можно сказать – техника здесь ни при чём. А что тогда? Человеческий фактор? Сразу по трём машинам? Лётный состав этих машин никак не связан между собой… Таких совпадений не бывает. Во всяком случае – для разведки. Я хочу знать, что за этим стоит.
Полковник тяжёлым взглядом прижал Зигеля к стене.
– Сэр, похоже на то, что мне предстоит отправиться на боевое патрулирование, не так ли? – по-армейски отбарабанил Зигель. – Разрешите приступать, сэр?
Солдат угадывался в нём не только по тупому и бесстрастному взгляду, направленному куда-то мимо вас, но и по привычке задирать подбородок выше носа собеседника. Строевая армейщина въелась в Зигеля намертво.
– Через сорок восемь часов у меня на столе должна лежать оперативная разработка по двум-трём персонам. Это всё, – сказал полковник и грохнул тяжёлой ладонью по столу.
Точно такие же задания полковник дал сегодня большинству своих сотрудников. Через сорок восемь часов он собирался увидеть, кто из этих разрабатываемых персон пересечётся по отчётам сотрудников его службы.
Когда Зигель ушёл, полковник ещё раз заглянул в его досье.
Зигель – немец по происхождению, родился в России в 1954 году. В сибирской деревне Кулунда. Отец – военнопленный, репатриирован в Германию в мае 1955 года. Семья осталась в России. В 74-ом Зигель попадает в Москву, в университет. Оформляет фиктивный брак с западной немкой и в 76-ом перебирается на Запад. Разыскивает в Германии отца. Через год вступает во второй брак. Его женой становится американка Урсула Томачек. В том же году вместе с Томачек переезжает в Штаты. В 82-ом году получает гражданство благодаря помощи родственника жены, сенатора Паркса. Сразу же, получив гражданство, Зигель пытается начать карьеру военного и попадает в парашютную школу в Форт-Беннинге. Через год заканчивает школу, получает красный берет[3] и направление в первый батальон второй бригады 82-ой (“All American”) воздушно-десантной дивизии со специальностью «снайпер». Через год участвует в операции «Эрджент фьюри» в составе основного десанта…
Полковник отодвинул папку и нервно потёр ладонью лоб. Он тоже был там. Он помнил тот проклятый день 25 октября 1983 года, аэропорт Пойнт-Селайнз, розовые сумерки, пахнущие дымом утренних сигар и ромом. А ещё – беспорядочный огонь кубинцев, трассеры, рвущие небо…
Люди полковника О’Брайна летели вниз, чтобы тихо передавить спящую охрану аэродрома. Потом, за рейнджерами, должна была прыгать 82-я дивизия, основные силы вторжения. И этот сосунок Зигель, затерявшийся среди других парней с нашивками «АА», фирменным знаком 82-й дивизии. Но всё вышло иначе. Вместо спящей охраны его рейнджеров встретили огнём сумасшедшие кубинцы. Рядом на лямках парашюта висел и тихо плыл к земле труп какого-то сержанта из «Дельты». О’Брайн чуть не перехлестнулся с ним стропами.
Полковник вздохнул и продолжил чтение досье.
… Во время боёв в Гренаде на снайперском счету Зигеля было пять подтверждённых поражений противника. После тридцати шести месяцев службы рядовой первого класса Зигель подаёт рапорт о переводе в силы специальных операций. В качестве предполагаемого места рассматривается 10-я группа, специализирующаяся на Восточно-Европейской зоне. Получает отказ, увольняется из армии, но остаётся на должности инструктора по стрельбе в распоряжении Центра специальной войны имени Джи-фи Кеннеди в Форт-Брегге. Здесь в 1985 году им заинтересовалась военная разведка, Зигель переводится в «девяносто шестую группу».[4] В том же году поступает на спецфакультет Военного института иностранных языков (Форд-Холобед). В 1990 году заканчивает институт[5], получая специальность оперативного офицера агентурной разведки и звание первого лейтенанта. Направлен в Директорат разведывательных операций РУМО, в отдел агентурной разведки…
Полковник взял маркер и против графы «код» на личном деле Зигеля вывел жирными буквами: «Culunda». Сибирская деревня захватила его воображение.
«Почему именно я?» – думал Зигель, мягко поворачивая на сто двадцать пятую улицу. Вероятно, досье иногда знает о человеке больше, чем он сам может рассказать о себе.
Ему предстояло ехать из Бронкса в Ист-Виллидж, через весь город, предстояло торчать в «пробках» и думать о новой работе.
Зигель остановился недалеко от кабачка «Старый Дом Пива Мак-Сорлея», на углу седьмой улицы и второй авеню, вышел из машины, осмотрелся и закурил. В это предвечернее время народа здесь бывало немного, и каждый прохожий пропечатывался в памяти. Зигель неторопливо пошёл к пятнадцатому дому, где под зелёной вывеской ютилась одна из самых старых пивнушек Нью-Йорка. Её скрипучие дверные створки были распахнуты настежь.
В пивной пахло старым деревом и пыльными драпировками. Зигель уселся за тяжёлый стол из потемневшей корабельной доски, бросил в пепельницу смятую пустую пачку сигарет и придавил рядом окурок. Официант принёс ему пинту голландского пива в мутном бокале и поменял пепельницу. Зигель пил неторопливо и сосредоточенно. Его взгляд не отрывался от стола, но он точно знал, что именно сейчас содержимое этой пустой пачки изучается за стойкой бара самым тщательным образом. Через связника – официанта пивной – Зигель всегда назначал встречу своим информаторам. Сегодня он вызывал Гукстейбла, или Маленького Гука, в девять вечера.
Полковник О’Брайн, несмотря на свою грозную внешность, имел одну существенную слабость – он был сентиментален. Непростительно сентиментален. Будто юноша из благополучной семьи. Патрик любил забраться с ногами в кресло, как это обычно делают женщины, и, потягивая скотч, смотреть немигающим взглядом на горящую свечу. Он любил чувствовать себя одиноким, но не любил быть им. Он любил зелёные пабы, маринованный лук и горькое ирландское пиво. Патрик питал варварскую страсть к своему шерстяному ирландскому пледу, в который вечерами кутался с головой и который возил с собой во все поездки. В остальном полковник О’Брайн оставался «крепким американским парнем» ирландского происхождения.
А ещё полковник любил ясность. Он любил наличие врага, но врага выявленного и понятного. То, с чем ему пришлось столкнуться, вызывало у ирландца чувство брезгливой ненависти. Нечто подобное женской реакции на скорпиона, ползающего в спальне по занавеске.
Нервозная оторопь полковника О’Брайна объяснялась ещё и тем, что он ненавидел русских, а Зигель был для него русским, и теперь уже его подчинённым.
Не прошло и суток с тех пор, как генерал Бейтс благословил Клаппера,[6] и тот, принимая во внимание успехи «нетрадиционно-го дознания», отдал приказ о формировании при РУМО новой группы оперативного контроля и привлечении её к расследованию типовых технических катастроф. Группа не имела собственного бюджета, и в её состав должны были войти сотрудники, откомандированные до особого распоряжения. Группа получила наименование «Отдел предварительной информации» («DPI» – Department of the preliminary information)[7], а полковник О’Брайн становился её руководителем.
Сотрудники DPI подбирались из числа тех, кто участвовал в оперативных разработках по делам Объединённого комитета начальников штабов, Таможенного бюро и Береговой охраны. В основном дела эти входили в компетенцию дисциплинарной комиссии, но РУМО вкапывалось в них на предмет выявления своей правовой применимости. Военную разведку интересует всё. Даже неуставные взаимоотношения солдат интендантской роты.
Поскольку особого оперативного напряжения по делам о превышении должностных полномочий не наблюдалось, то разведчики от нечего делать немного помудрили с методами дознания. Этому активно способствовала неожиданно возникшая в числе директивных документов инструкция «Чувствительность как форма получения информации». По ней выходило, что информация как область оперативного контроля – понятие вовсе не юридическое. А если быть точнее, то к оперативному применению понятия «информация» относятся не только признательные показания, вещественные доказательства, результаты наблюдения и прослушивания и тому подобная чепуха, но и «все способы проявления объекта в системе физических законов природы, если дешифровка этих способов позволяет причислить объект к факту совершения преступления»[8].
Зигель, или «Кулунда», как его теперь обозначил полковник О’Брайн, был из числа тех самых сотрудников, кто работал по новой директиве. Но главное состояло в том, что в досье Зигеля имелась весьма любопытная характеристика: «Во время тренировочной стрельбы Зигель предсказал восемнадцать попаданий из двадцати, а также предсказал со стопроцентной точностью результаты стрельбы ещё пяти снайперов». Речь шла о невозможном. Снайперы выбивали серии, и каждый из них ошибся на третьем выстреле. Психологическое воздействие здесь полностью исключалось, поскольку никто из них не знал результатов стрельбы своих товарищей. Не знал никто, кроме рядового первого класса Петера Зигеля. Причём результаты эти были ему известны ещё до выхода стрелков на огневой рубеж. Так Зигель попал в DPI.
В Оперативном Директорате Зигель специализировался на работе с бывшими эмигрантами из СССР. После развала Союза в Америку потоком хлынули новые «граждане мира», из числа тех, кто славно устроился и не перетруждался и при коммунистическом режиме. Зигеля интересовало прошлое этих людей, причастность к «оборонке», связи на прежней родине. Лучшим результатом оказалась разработка племянника бывшей работницы оборонного предприятия «Вымпел» со Старопетровско-Разумовского проезда Москвы. Правда, как позже оказалось, «Вымпел» этот шил парашюты, шинели и солдатские подштанники.
Племянник долго водил Зигеля за нос, намекая на свою компетентность. В итоге Зигель наорал на него, используя русские нецензурные выражения. Новоиспечённого разведчика совсем не интересовало, где в Москве шьют «секретные» кальсоны.
Между тем бывший десантник шёл на встречу со своим информатором. Всего у Зигеля их было пятеро: араб Салех, работавший под псевдонимом «Аль-хубара»,[9] пара эмигрантов из СССР, сотрудник одной из финансовых компаний с Ганновер-сквер и стареющий юппи[10] Маленький Гук. Правило требовало называть его именно так. Но как казалось Зигелю, для Маленького Гука больше подходило его же собственное имя Эдвард. Он был настоящим Эдвардом: высоким, сухим и нескладным. А ещё Маленький Гук был подслеповат, отчего всё время щурился.
Он и араб имели статус «доверительного лица». Это означало, что любые оперативные действия по информации, полученной от них, требовалось согласовывать с начальством.
Финансист с Ганновер-сквер разрабатывался в качестве конфиденциального источника и потому ценился выше. Но, по правде говоря, Эдд Гукстейбл приносил больше пользы, чем все источники РУМО. Он не слезал с компьютера, утопив мозги в Интернете, обладал феноменальной памятью, а главное – умел безошибочно отсеивать требуемые сведения от всякой шелухи, с виду очень похожей на правду. То есть «отделять плевелы от пшеницы». В сутки через него проходило столько информации, сколько пропускает через себя техническое бюро за неделю.
Ещё издали Зигель приметил долговязого парня в тёплой клетчатой рубахе навыпуск. Их встреча проходила в парке Вашингтон-сквера под сенью триумфальной арки. В девять вечера здесь было полно народа и не составляло особого труда затеряться среди гуляющих пар или снующих повсюду роллеров.
Наблюдая Маленького Гука, Зигель подумал, что лучшей ростовой мишени пожелать было бы трудно. Бывший снайпер почувствовал, как кровь приливает к его пальцам, как рука ищет согласованности с ритмом дыхания и как чутьё подсказывает: «Вот сейчас!», выбирая момент для выстрела. Ему почему-то захотелось завалить эту мишень! На уровне совершенно не объяснимых животных ощущений. От нахлынувших чувств Зигелю даже стало как-то не по себе.
А Маленький Гук спокойно стоял в двух шагах от шумной компании и ничего такого не подозревал.
Они коротко поздоровались и пошли вдоль скамеек. Зигель давно приучил информатора к порядку. А это значило – никаких собственных соображений, только исходные данные, «исходник», говоря на профессиональном жаргоне. Вообще Зигель вполне мог бы послушать собственные соображения Маленького Гука, но предпочёл оставить это на потом. Он сформулировал задачу, коротко объяснив, что катастрофы самолётов могли быть результатом умышленного волевого акта. Зигель так и сказал: «Волевого акта». По дороге сюда он долго думал, как обозвать существо проблемы, поскольку подходящей терминологии в DPI ещё не было. Слова отказывались сотрудничать с мозгами, но подойдя к Маленькому Гуку, Зигель запросто выговорил это словосочетание. Теперь Зигеля интересовало, кто откликнется на «положительный результат», если таковой действительно был связан с умышленным волевым актом.
Они жили в открытом обществе, и потому где-нибудь, кто-нибудь, когда-нибудь обязательно бы проявился в связи с «положительным результатом». Спрятать реакцию этой воли в полном молчании было практически невозможно.
Маленький Гук выслушал всё с живейшим интересом. Он не задумываясь, и не напрягая память, поведал разведчику, что не далее как сегодня утром некто Лерой готов был продать новейшую вне аппаратную технологию. Специализируется этот Лерой по машинам. Во время стендовых испытаний какой-то новой модели он снимал информацию, которую позже подтвердили датчики по работе подвески автомобиля.
– Ну и что? – разочарованно спросил Зигель.
– Лерой готов продать способ блокировки того или иного механического узла без вмешательства рук.
Зигель вздохнул:
– Странно, что ты обратил на это внимание. Сейчас подобные услуги может предложить любой экстрасенс.
– Нет, там было что-то ещё. Одна-две фразы, но бьющие в самую точку.
– Найдёшь?
– Постараюсь.
– Сразу свяжись с официантом, не дожидайся вызова. Я жду эту информацию, – сказал Зигель, кивнул Маленькому Гуку и зашагал в сторону Пятой авеню, туда, где оставил машину.
Гукстейбл доплёлся до станции подземки на восьмой улице, обшарил карманы в поисках полутора долларового жетона и, пройдя через турникет, втолкался в грязный вагон на жёлтой линии, который должен был увезти его в Куинс.
По дороге домой Маленький Гук подошёл к фаст-фуду, наречённому здесь «цыплячьей смертью»[11], выпил пинту пива и закусил порцией чёрных бобов с картонной тарелки. Под рваными плакатами пляжей Саут Пойн Парка со смеющимися детьми. Потом Эдвард вышел на проспект и поплёлся в сторону Гранд авеню. Уже при подходе к дому его мысли вспугнул звонок по мобильнику. Гукстейбл настойчиво требовал ответа, но звонивший молчал, и Маленький Гук сердито нажал на кнопку прерывания разговора. В этот момент он заметил, что в тени лиственницы кто-то стоит. Гукстейбл скорее даже почувствовал на себе чей-то взгляд. Он прищурился и попытался разглядеть прячущегося человека.
– Что же ты так долго, Эдди? – вдруг спросил неизвестный.
– Кто вы? – испугался Гукстейбл.
Человек под лиственницей поднял руку – и пистолет с трубой глушителя стукнул затворной рамой. Звука выстрела почти не было слышно, и если бы не этот «клац», на вопрос Маленького Гука ответила бы только тишина.
Кстати
Весной 1983 года я впервые познакомился с программой управления ситуацией, близкой к той, о которой здесь идёт речь. Возглавлял группу Михаил Александрович Ч. Просуществовала группа недолго: через год, 9 февраля 1984 года, умер Юрий Владимирович Андропов, до своего прихода на пост главы государства возглавлявший Комитет Государственной Безопасности СССР; наши программы оказались свёрнутыми. Возможно, прекращение работы группы было связано с какими-то другими обстоятельствами; я могу судить об этом только по одной случайной фразе, произнесённой Ч., и стыкующей нашу работу с организаторской деятельностью Андропова на посту председателя КГБ.
Впечатление, которое на меня произвели возможности Михаила, было столь сильно, что и после контакта с ним я продолжал заниматься изучением вопроса дистанционного влияния, а двадцать лет спустя уже создал собственный метод. В те годы Ч. мог не только повторить многое из того, о чём дальше пойдёт речь, но и выполнять, например, передачу испытуемому на расстоянии симптомов различных болезней, в том числе и таких состояний, которые делали объект совершенно неработоспособным. Могу это утверждать с полной ответственностью, поскольку в 83-84-м годах на некоторых экспериментах испытуемым был я сам.
Глава 2
Ровно в десять вечера Зигель снова почувствовал прилив крови к пальцам и горячее желание кого-нибудь подстрелить. Он ещё не знал, что именно в это время Маленький Гук у себя в Куинсе получил пару пуль в грудную клетку.
Утром, по дороге в Отдел, Зигеля завернул дежурный. На имя Зигеля была получена оперативная справка из полицейского компьютера. В ней значилось, что вчера вечером возле дверей своего дома был убит Эдвард Гукстейбл, проходивший по базе данных РУМО.
Петер плюхнулся на стул и тупо уставился в казённый бланк. Он соображал, что нужны данные полицейского дознания, что хорошо бы заглянуть в протокол, а до этого не стоит пороть горячку. И всё-таки ему очень хотелось, чтобы случившееся оказалось тем, что на полицейском жаргоне называют «хит»,[12] и чтобы случившееся непременно совпадало с фактом оперативного контакта с информатором. Значит, дельце что надо, не «тухлое». Происшествие неприятно щекотало Зигелю нервы.
Полицейский протокол не содержал никакой привязки происшествия к деятельности DPI. Тело обнаружила патрульная машина минут через 10–15 после убийства. Две гильзы, которые сейчас «простукивали» на предмет идентификации оружия, следы ног, угол ведения огня – ничего привлекательного. Зигель забрался в куртку, обстучал карманы в поисках ключей от машины и поспешил вниз.
Он отправился на Гранд авеню, чтобы самому всё обстоятельно осмотреть.
Первые же выводы, которые сделал Зигель, потоптавшись под лиственницей и наблюдая прохожих глазами «убийцы», говорили в пользу того, что вчера работал здесь стрелок удивительный и даже уникальный. Выстрелы были произведены из пятачка тени, полностью скрывающей убийцу, как от случайных прохожих, так и от глаз жильцов дома. Пятна света пересекались в двух шагах от дерева. Скрытность заставляла стрелка вести огонь с дистанции примерно в пятнадцать шагов, а без предварительного выцеливания так попасть через глушитель трудно. Одна пуля пробила Гукстейблу лёгкое, вторая – левый желудочек сердца. Всё чисто. Далее следовало, что стрелок был либо левшой от рождения, либо прекрасно стрелял с двух рук, поскольку, стреляя с правой руки, он бы упёрся спиной в сухую и острую ветку, да и не мог уже рассчитывать на скрытность. Вообще, место, которое он выбрал для засады, не давало никаких гарантий на поражение цели.
Таким же замечательным был и отход стрелка. Только в одном варианте из пяти он мог остаться незамеченным. Для этого убийце пришлось проскользнуть вдоль низкой чугунной ограды под окнами первого этажа, пробежать двадцать пять ярдов, согнувшись в три погибели по бордюрному камню, и нигде не оступиться на рыхлую землю! Петер спокойно мог повторить такой отход, потому что он проделывал сотни раз подобные штуки в Джорджии, в Форт-Бенинге[13].
Уже через минуту Зигель знал, что ему делать, но был вынужден потерять полтора часа на дорогу, поскольку согласно инструкции связываться с технической службой по обычному телефону не имел права.
Приехав в Бюро, Зигель послал срочный запрос по линии специального контроля. По мнению Зигеля, в своём дознании он столкнулся с военным стрелком. На это указывал стиль стрельбы. Например, то обстоятельство, что с дистанции в двенадцать ярдов, не выцеливая мишень, мог стрелять практик с армейской школой. Здесь дело было даже не в дистанции. Только военный добивает в грудь. Для того чтобы добить человека в голову, к нему надо подойти, а армейский стрелок в ходе боестолкновения на средних дистанциях обычно не имеет такой возможности.
В Америке стрелять может каждый. По данным NRA[14] у граждан США на руках находится 230 миллионов единиц огнестрельного оружия, из них 75–80 миллионов – пистолетов и револьверов. Всякий, кто хочет иметь карманный «Глок» или «Кольт», обязательно проходит стрелковые курсы, организованные для гражданских, как правило, бывшими полицейскими. Тренировочный настрел – 500 выстрелов, и лицензия вам обеспечена.
«Полицейская» школа стрельбы хорошо сочетается с гражданской оборонительной стрельбой. Это стрельба до победного конца или до исчезновения угрозы. У военных она чаще называется «беспорядочной». Кроме того, полицейские стреляют из положения приседа, направив ствол вверх, или стоя, направив ствол вниз. Это делается для того, чтобы избежать случайного поражения прохожих. В случае с Маленьким Гуком ничто не мешало убийце выпустить в парня целую обойму, но он этого не сделал. Только «пиф-паф», как при работе по мишени. Привычка. Практическая привычка.
Полицейские приучены стрелять хватом Уивера, держа пистолет в двух руках. Так сейчас стреляет весь мир. Этот хват пришёл от американской полицейской пистолетной школы. Он объясняется не только необходимостью создать при стрельбе устойчивость пистолета, но ещё и тем, что у «копов» пистолет – основное оружие, в то время как у военных – дополнительное и только для «дистанций рукопожатия». А если возникает необходимость плотного огня, стрелок должен мгновенно заменить чахлый ствол армейского «Кольта» на штурмовую винтовку, которая висит у него на плече. Потому хват Уивера не для армии. То есть, полицейский может использовать две руки одновременно, удерживая основное оружие, а военный – нет. Но чтобы стрелять так эффективно, как стрелял убийца Маленького Гука, практиковать нужно ежедневно.
Зигель знал две «военные» пистолетные школы. И всё-таки он был почти уверен, что работать по двум школам ему не придётся: внимание разведчика привлекла специальная группа «Парашютисты – спасатели»[15]. Это было связано с тем, что её стрелки практиковали особые методы пистолетного боя, оперативную, специальную стрельбу, выживание и прочее. Кроме того, они, по роду своей деятельности, свободно стреляли с глушителями, что в обычных клубах было запрещено, а секретность этой группы делала её недосягаемой для ФБР и полиции.
Скоро оказалось, что запрос по «спасателям» следует согласовать с начальством. Зигель выругался про себя и пошёл к полковнику, имея по делу о самолётах труп своего информатора и ни одного намёка на «умышленный волевой акт». Зигель вдруг представил себе, что будет если полиция не сегодня-завтра прихватит убийцу, а им окажется какой-нибудь темнокожий безработный, просто удачливый в стрельбе по прохожим.
О’Брайн считал себя строевым разведчиком, поэтому версия Кулунды ему понравилась. Она опиралась на простую и надёжную истину – хорошо стреляет тот, кто умеет это делать. А умеют это делать немногие. Полковник направил запрос по «спасателям», но каждый шаг Кулунды теперь был на виду начальника DPI.
О’Брайну и в голову не пришло затронуть тему мотива этого убийства специалистом из «Айр форс». На первом месте у полковника всегда стояла «физическая» доказательность, а уже потом всякая там психология. И в этом он был стопроцентным американцем, впитавшим с молоком матери постулат: «Хорошо только то, что практически ценно. Всё остальное бесполезно, а значит, и нехорошо».
Полковник подключил к дознанию Кулунды лейтенанта Дика Симонса из группы, зависшей на проблемах дистанционного видения.
Симонс принёс кофе в бумажных стаканчиках, и, усевшись прямо на стол, разведчики заспорили об особенностях ночных прицелов. Дик тоже кое в чём разбирался. Он когда-то брал уроки стрельбы у Бретта Мак-Куина из «Калифорния пистолкрафт». Для американских спецов по стрельбе это имя кое-что значит.
Менее чем через час разведчики знали, что среди воздушных спасателей оказалось только двое левшей. Куда сложнее было определить, находятся ли они сейчас на дежурстве в Форт-Брегге или слоняются по штату.
Зигель, не особенно полагаясь на успех, подключил к запросу и баллистический аспект. Пули, извлечённые из трупа, соответствовали стандарту 11,43 миллиметра, то есть сорок пятому калибру. Стрелять могли из чего угодно. Например, из «Кольта-Дифендера», двадцать первого «Глока» или ещё из чего-нибудь популярного. Но так бы думал любой полицейский служака, а Зигель знал, что сорок пятым патроном этот парень мог стрелять только из специального пистолета МК 23 МОD «Хеклер и Кох» с глушителем фирмы «Сандертрэп».
Пули, извлечённые из трупа полицейскими, не экспертировались, но, по описанию в акте вскрытия, расширяющиеся пулевые каналы подсказывали Зигелю, что это «Блэк Талон»[16]. Точно, «Блэк Талон».
Для того чтобы найти убийцу по двум стандартным пулям, требовалось чудо, счастливый случай, как это обычно бывает в кино, чем и дискредитируется вся система дознания. Никаких счастливых случаев, только процессуальные действия! И тут Зигеля осенило: кой чёрт ему нужна была стандартная процедура, он забыл, где работает!
Однако Симонс перехватил его вдохновение простым и банальным вопросом:
– Тебе не кажется странным, что он не сбросил оружие где-нибудь поблизости?
– Нет, не кажется. У это парня – специальный пистолет, и по его регистрации мы сразу бы вышли на стрелка. Это тебе не какой-нибудь «палёный» «Кольт» за сто баксов.
– Или он использовал табельное оружие, которое обязан вернуть в ящик.
Зигель сразу оживился. Такой вывод означал, что убийца у них в кармане. Достаточно было только получить санкцию на проведение негласной баллистической экспертизы по всем «хеклерам и кохам» воздушных спасателей.
– Да, но на это уйдёт уйма времени, – говорил О’Брайн, расхаживая по кабинету, – а мы не приблизились к разгадке самолётов ни на шаг. Линию твоего информатора стоит вести только в том случае, если окажется, что и Лероя прибили. Того, о ком упоминал информатор. Тогда уже будем делать выводы. Например, о том, что ваш разговор «на контакте» кем-то прослушивался.
Лерой по полицейским сводкам не проходил. Но куда большее разочарование ждало Зигеля, когда он прочитал на экране компьютерного монитора данные по баллистическому запросу. У спасателей… не было таких пистолетов. Они пользовались специальными «Беретами», «девятками» – 92 SBS «Special» под девяти- миллиметровый патрон.
Весь вечер Зигель просидел в баре на сорок седьмой улице, напротив сверкающих витрин «алмазного рынка». Он заказал себе огромный обрубок пирога с ореховым кремом и теперь ковырял его ложкой. На улице было холодно, шёл мокрый снег, отчего стальные панели и столики бара добавляли душе оцепенения.
Урсула уехала к матери в Мервиль, оставив Петера на неделю одного. У них не складывались отношения. Зигель стал заправским американцем, с престижной работой и особым положением в обществе. Толстая и близорукая Урсула, забывавшая по вечерам чистить зубы, а по утрам смотреть на себя в зеркало, начала раздражать Петера. Она это не замечала. Она жила миром университетской науки и не замечала того, что творится вокруг. Петер прирастал к дорогим костюмам из магазинов на Парк-авеню, а она осталась девушкой в стиле «садовых комбинезонов». Петер засматривался на чёрный лакированный «Порш» в витрине «Плаза-стиля», а она предпочитала велосипедные прогулки. Урсула жила в другом мире. Она сохраняла себя, оставаясь «вечной студенткой», поскольку в роли светской дамы была бы просто смешна.
Его мысли прервал внезапно появившийся Дик Симонс. Дик набросил плащ на стальные пальцы вешалки и заказал себе кофе с бразильским ромом. По его физиономии Зигель сделал вывод, что в дознании открылись новые обстоятельства. Обсуждать подобные вещи в баре инструкция запрещала. Симонс допил кофе, и они пошли к его машине.
– Я был в полицейском управлении Куинса, – сказал Симонс, усевшись за руль. – Представь себе: свежий труп, под деревом следы кроссовок, предположительно – средний рост, оружия нигде нет, значит, с собой унёс; у полицейских должно быть горячее желание пошарить по округе на предмет подозрительных персон. И что же? Получив наводку, одна из патрульных машин догоняет такого парня. В кроссовках, идёт нервно, слишком быстро для бездельника. Его останавливают, и он предъявляет карточку специального агента ЦРУ Тимоти Рой Беркли. Полицейские не имеют права его досматривать.