Александр Карасёв
Чеченские рассказы
Закончив диктовать, Виноградов выдохнул перегар, обошёл клумбу с семенами, окантованную белоснежным булыжником, повис на турнике и подтянулся раз двадцать, несмотря на тридцать семь лет, пузо и модную разгрузку с восьмью магазинами.
Во время физкультурных упражнений командира полка Лихолат умудрился всё-таки ознакомиться с новыми сооружениями третьего ВОПа; всегда страдающий похмельем Сосновников пошёл к уазику; а Козак закурил, предложил сигарету Шурупову и сказал ему: «На тебя медаль лежит за Дагестан в штабе. Приедешь – заберёшь»… Шурупов, в общем-то, нравился Козаку – «Драть и драть его ещё, конечно, но командирская струнка присутствует».
Когда Виноградов с Козаком спускались на дорогу, к Шурупову подошёл Лихолат с новенькими золотистыми звёздочками в погонах (он недавно получил капитана и пренебрегал ради этого долгожданного события маскировкой): – Ну что, выставил секрет?
– Конечно. – Шурупов произнёс – конеЧно, с нажимом на «е», а не конеШно.
– Молодец… Я думал, ты не выставишь… – сказал Лихолат, – а то Козак залупил: выстави секреты по ходу следования командира и доложи координаты, а у меня откуда карта?.. Ну я ему первые попавшиеся цифры с фонаря…
Шурупов ничего на это не ответил (не говорить же Лихолату, что он мудак), и Лихолат устремился вслед за начальством. Он был пьян заметнее всех, а когда Лихолат выпивал, он становился добрым и разговорчивым.
Все погрузились, и в сопровождении БМП уазик помчался на следующий второй ВОП. Проводив колонну глазами, Шурупов зевнул и пошёл прилечь в землянку. По пути он надел на радиста Михалочкина кепку, в которой встречал командира полка, со словами: «Кепку постирай, воин! Как ты будешь в ней с чехами воевать?»
Ферзь
– Кол-лесников!
– Я, тащ капитан.
– Строй взвод.
– Есть.
Пятнадцать бойцов тянутся и выстраиваются в центре ВОПа под длинной буковой тычкой с флагом. На правом фланге становится смена в бронежилетах и касках, с автоматами; остальные – только с автоматами. Обычно Фрязин не строит дежурную смену, но сейчас приказал – всех в строй!
– Паживее строимся, – цедит Фрязин, – Колесников!.. Долго они у тебя будут вошкаться?
– Гуленко! Бегом! – орёт Колесников.
– Ста-навись, рав-няйсь… смирна, – Колесников поворачивается к Фрязину с рукой у виска: – Товарищ капитан, взвод на развод построен, заместитель командира взвода старший серж…
– Вольно! – Фрязин бросает руку к ноге.
– Вольно! – дублирует сержант.
Фрязин выбрит, затянут портупеей. Его берцы блестят, как будто он не вылез час назад из землянки, а такой плакатный свалился с неба на их голову:
– Товарищи солдаты! Если кто-то ещё раз уснёт на посту или не выполнит приказ сержанта Колесникова! или какая-то сволочь будет отлынивать от работ – расстреляю… Расстреляю! и спишу на гниль… Мне нахер не надо, чтобы из-за одного мудака мне вырезали ВОП… Ва-просы?!..
Бойцы уныло молчат, уставившись в землю и в лакированные берцы капитана Фрязина. Трудно сказать, верят ли они в расстрел.
Фрязин ставит задачу. И новый, похожий на все остальные день начинается визгом пил, треском топоров, скрежетом кирок и лопат о высохший каменистый грунт. Взвод врывается в землю на высотке с координатами 63/87/8.
Заканчивали окопы с тремя ячейками на каждого стрелка (одной основной и двумя запасными). Курбанов и Шакиров обкладывали бруствера квадратиками дёрна. Начали соединять окопы в траншею. Пока нет ходов сообщения, но это позже… Строились на приёмы пищи, ели быстро – и опять за работу. Солнце сжигало мокрые спины. Часовые в бронежилетах обливались потом на постах. К вечеру под рёв Фрязина и пинки Колесникова успели закончить дзот с тремя бойницами на поляну. Команда контрактника Евсюкова закрывала завалами лес по боковинам ВОПа. Когда уже смеркалось, Фрязин с Евсюковым ставил растяжки в лесу.
– Лопаты сложить, строиться!
– Пилы, топоры сложить, строиться!
– Па-живей! Смена!..
Первая смена расходится по постам. Люди в чёрных бронежилетах сливаются с сумраком остывшего дня. Бряцает оружие. «У кого сигареты остались, парни?» – слышится голос Новикова.
Вьётся триколор в лунном свете. Бородатые чудища лезут на ВОП. Фрязин бьёт из автомата. Но чудища ползут, ими кишат окопы, заполняется землянка. Обтянутый кожей череп скалится. Узловатые пальцы вцепились в горло. Трудно дышать. Фрязин рвёт с себя пальцы… В окошко пылится синеватый свет. Фрязин всматривается в пустой мрак землянки, правая рука до боли в пальцах сжимает гранату.
Поёживаясь, капитан идёт по гребню высотки. Флаг на месте – не сняли чудища. Из-за горы, где РОП седьмой роты, раздаётся очередь. Весёлый автоматчик выщёлкивает: «Спар-так-чем-пи-он». Фрязин матерится и спускается на пост Евсюкова.
Контрактник сверху окопа на бронежилете. Чёрный лес гнёт перед ним человекоподобные деревья. В шелесте листвы жутко рушится сухая ветка. Евсюков вздрагивает.
– Не спишь?
– Никак нет! тащ капитан.
– Чё орёшь? Всё тихо?
– Тихо, тарищ капитан.
Евсюков смотрит, как погружается за пригорок штормовка Фрязина… «Два», – кричит с поста Бурнин (Надо ж, не спит). «Один», – отвечает Фрязин. (Сегодня пароль – тройка) … «Где эта смена уже…»
Всё в этой жизни заканчивается. Меняются смены. Солнце всходит над зеленью гор. Клочковатый туман ложится в речку Хул-Хулау. Играя мускулами, голый по пояс Фрязин несёт пулемёт на дзот.
Воронин сидит на бруствере и жалуется Кобозеву, демонстрируя грудь с гематомой и кровоподтёком.
– Всю ночь не спал. Под утро только вырубился. И тут эта шакалюга, сука… берцем в грудак… Пулемёт забрал…
Кобозев куняет и слушает невнимательно.
– Тихо!.. Ферзь.
Фрязин подошёл к бойцам, но смотрит поверх, вдаль. Вдруг он прыгает в окоп, передёргивает затвор и даёт длинную очередь:
– Кольцо! В окоп! Живо.
Воронин и Кобозев, не соображая, катятся в окоп. В ответ пулемёту хлестнули пули. По поляне движутся фигурки, падают, стреляют и снова бегут.
тудуф-тудуф-тудудуф-туф-туф… фить-фить…
Фонтанчики земли вздыбились на бруствере, цепь противника, сбитая огнём пулемёта, залегла и ведёт огонь. Фрязин переместился к амбразуре дзота, ткнул оцепеневшего Кобозева.
– Коробку, Воронин, живо!
Потерявший лицо от страха Воронин шарит руками в ворохе бушлатов. Атака захлебнулась. На поляне лежат чеченцы и ведут огонь по дзоту, сзади ухнуло.
– Кобозев, к пулемёту!.. Так, Лёша, пристреляйся. Главное – не давай им поднять голову. И по зелёнке лупи – там у них РПГ. Воронин! С автоматом к этой бойнице… Вот короб… Сейчас ещё патроны будут… – И Фрязин, пригибаясь, бежит к землянке.
Пуля цвынькнула о валун и рикошетом обожгла щёку. За спиной бьёт пулемёт Кобозева.
тудудудуф-тудуф-тудф тудф…
Бойцы рассасываются по позициям, впервые охотно надевая каски и бронежилеты. Триколор падает к мачте и снова взвивается. Выстрел РПГ прошёл над дзотом левее, и, когда Фрязин добежал до землянки, воронка ещё клубилась пылью.
Кибер у рации.
– Давай, Женя, на «Бром»: атакован крупными силами, веду бой, прошу помощь. Ламзуркин!.. Быстро на дзот 7,62 и обратно… Где Колесников?.. – Фрязин бежит к АГСу на правом фланге. От палатки на позиции несутся бойцы. «Живее!» – капитан прыгает в окоп… фить… «Снайпер, сука…» Не добежавшего до своих ячеек Гуленко нагнала пуля, его ноги заплелись, он пошатнулся, словно пьяный, и свалился на спину. Снайпер в зелёнке за дорогой цокнул языком и стал выбирать другую цель.
Пулемёт смолк. На флангах цепи поднялись две фигурки и, пригибаясь, побежали вперёд. Обречённая, казалось, атака продолжалась. Чеченцы вели огонь, поднимались, пробегали извилисто несколько шагов, падали и откатывались в сторону. Евсюков не может поймать в прицеле автомата мельтешащие силуэты, жмёт на спусковой крючок, понимает, что промахивается. «Аллах акбар… лах… бар» – в треске очередей. Евсюкова обуял ужас. Чеченцы подбираются всё ближе. Ошалевший контрактник поливает поляну длинными очередями. «Гранаты, чёрт, где гранаты… Почему молчит пулемёт?!..» Вздымаются фонтанчики на бруствере. Рядом Шакиров с РПГ. Волна от выстрела закладывает уши. Шакиров бросает гранатомёт и хватается руками за голову: «А-а-а-а-а…»
Фрязин, как заговорённый, носится под пулями в разгрузке на голое тело: «Редреев! отставить огонь… Снаряжай магазины и передавай Бурнину»… «Юра, прицельней»… «Евсюков, к агээсу!.. Каштанов ранен, давай, Серёжа… перебежками»…
Когда по поляне застучал АГС, не добежавшие до русских окопов чеченцы дрогнули. Отошедшие от шока бойцы бьют короткими очередями. Кобозев справился с перекосом ленты и снова ведёт огонь, но берёт выше. С позиций над дорогой к месту боя Фрязин перевёл Данилова с пэкаэмом и Яхина с РПК, стрелков стянул с флангов («Если бы ещё их кто-то стрелять учил!..»). «Ниже бери!…» В пулемётно-автоматной трескотне лопаются серии вогов: АГС кое-как пристрелялся, и поляну накрыла пелена разрывов. За ней чеченцы добегали последние метры до спасительного леса, падали замертво, ползли ранеными, выли в бессилии. Из второго агээса Курбанов работает в тыл по зелёнке за дорогой (откуда бил снайпер).
– Прекратить огонь… Пополнить боекомплект… плект… – катится по позициям.
Свалившийся от усталости на дно окопа Редреев заметался с ящиками патронов вместо раненого Ламзуркина. Бойцы нервно снаряжают магазины. Радист Кибер доложил в полк, что атака отбита своими силами, что на ВОПе два двухсотых и четыре трёхсотых.
Во взводной палатке Фрязин и Евсюков возятся с ранеными. Капитан вкалывает промедол, контрактник бинтует, накладывает жгут на ногу Ламзуркину: «Всё нормально будет, Саша, держись…»
Новикову пуля пробила мякоть левой руки. Рядом хрипит Колесников. После двух тюбиков промедола его перестали выворачивать стоны, пуля вошла в бронник, – не доставало пластин в броннике, облегчённый вариант, дембельский – вот и дембель… Шакиров затих на кровати с забинтованной головой, на повязке бурым пятном кровь – отвоевался башкир… Новиков хочет проникнуться состраданием… Весёлый башкир, песенку пел: «В день седьмого ноября завалили хусая…»… Убиты Каштанов и Гуленко… Но он жив!.. Только слегка задело… Новиков гасит улыбку, но улыбка тянет обветренные губы помимо воли.
Семь трупов стащили к брустверу окопа. Крайний в голубом камуфляже скрючился калачиком, откинул когтем кисть руки. Седоватому бородачу пуля 7,62 попала в голову, другому, рыжеволосому в спорткостюме, граната Шакирова вывалила на землю кишки.
Раненым чеченцам оказали помощь – четверо, все тяжёлые. Пятого, исходившего молодого парня, посечённого осколками вогов и с перебитыми ногами, Фрязин пристрелил на поляне. Сейчас это крайний справа труп.
Собрали трофеи – два пулемёта ПКМ, автоматы, разгрузки с зелёно-бело-красными нашивками. Фрязин стоит в тени взводной палатки и наблюдает в бинокль, как бойцы снимают с убитых чеченцев натовские берцы – «Воронин первый… тут как тут… Шпана хренова, очухался уже…»
Гуленко и Каштанова положили у флага. Если бы не кровь, прилепившая камуфляжи к телу, можно было подумать, что бойцы прилегли отдохнуть под знаменем, наплевав наконец на вездесущего капитана. Фрязин нагнулся и закрыл солдатам глаза.
Трёхцветное полотнище переваливается в мареве августовского полдня. Девять бойцов с оружием, в стальных шлемах и бронежилетах выстроены перед флагштоком. Затянутый портупеей Фрязин вскинул ладонь к козырьку кепи, сделал три строевых шага навстречу сухопарому комдиву:
– Таарищ полковник! Первый взвод четвёртой рроты второго БОН отбил атаку противника силами до роты. Противник оставил семь убитых, четыре раненых. Наши потери: два убитых, четыре раненых. Командир четвёртого ВОП капитан Фрязин, – небрежно прочеканив слова, Фрязин пожал протянутую руку полковника.
Полковник Емельянов ткнул труп в голубом камуфляже носком ботинка, поморщился, повернулся к свите и обратился к начштаба полка Козаку:
– Этих в полк… Наградные чтобы сегодня были на Фрязина… Бойцов отличившихся всех наградить… Фрязин, подашь список.
– Есть.
– Раненых увезли?
– Так точно, таарищ полковник!
Маленький замкомбата Лихолат высунулся из-за подполковников в надежде на медаль за оперативный вывоз раненых.
Емельянов ещё походил по позициям, бросил свите: «А неплохо Фрязин здесь укрепился». Подполковники заулыбались и одобрительно закивали. Емельянов подумал о чём-то своём и, не обращая внимания на шеренгу солдат, пошёл к спуску на дорогу. За ним засеменили подполковники.
В три следующих дня над высоткой с координатами 63/87/8 барражировали «крокодилы», заливались трелью серебристые штурмовики. Угу-угу… Бухало. Рвалось в горах. Десантников Тульской дивизии бросили на перехват дерзкого отряда НВФ. Артиллерия молотила по квадратам. Рыскали по окрестным аулам группы спецов. Всё сильнее чувствовалось дыхание осени. Измотанные переходами десантники оседлали ключевые высоты, коченели по ночам и добивали сухпай.
После нападения на опорный пункт капитана Фрязина командование решило снять четвёртый ВОП. Когда уходили, расстреляли дзот из пулемёта, обрушили крышу землянки, местами завалили бруствера. В это время Фрязин был над землей, в транспортном вертолёте Ми-26Т. «Корову» с дембелями и заменившимися офицерами трясло над развалинами Грозного. Под клокот винтов Фрязин спал, положив голову на рюкзак. Бородатые чудища больше не тревожили его.
Лихолат
1
– …Заберёшь раненого, и там… действуй по обстановке, – запинался Лихолат в рацию без зашифрованных слов. – Понял?!
– Понял, – ответил Борисенко.
Борисенко вслушивался в выстрелы и взрывы, лез в землянку, сильно сгибая длинную спину, и, ссутулившийся, выходил наружу. Потом он надел бронежилет, напихал броню бойцами, пулемётами, гранатомётами. Последним втиснулся Климыч со снайперской винтовкой на плече – здоровенный контрактник, похожий на байкера.
Климыч носил чёрную косынку, перчатки с обрезанными пальцами, небрежно морщился от солнца, но был сосредоточен: он ехал на войну, он знал, как выглядит человек, который реально едет на войну.
Ехать было километров восемь. Борисенко сначала прикрикнул на бойцов, чтобы не высовывались, а потом приказал закрыть люки.
За поворотом чехи добивали из зелёнки колонну. От грузовых машин тянулись тёмные дымы, тыкаясь в сторону Борисенко, как большие змеи. Бойцы, укрывшись в кювете, и из-за покинутых машин вели суматошный огонь по зелёным выступам гор. В ярком и тягучем воздухе стояла трескотня, хлопали подствольники, что-то рвалось, разламывалось и кричало. Крытый брезентом ЗИЛ пытался объехать осевший впереди «Урал», сунулся на встречную полосу и получил пулю. Борисенко казалось, что он смотрит замедленный фильм; опомнившись, он приказал выжать полный, проскочил разбитую колонну, едва не задев ЗИЛ.
Борисенко знал, что на развилке стоят омоновцы. На прошлой неделе он проезжал этот блокпост.
2
На развилке стояли пэпээсники. Они заменили на блокпосту других пэпээсников, а раньше, когда-то, здесь действительно стояли омоновцы.
Майор милиции Блинов, как только началась пальба за зелёнкой, а попросту – за лесом, скрывавшим участок дороги за поворотом, вышел на связь. Он предлагал разведку отделением (то есть десятью бойцами, которых сам и надеялся возглавить). Предлагал вызвать вертолёты – которые и должен был вызвать, но в случае нападения на его блокпост. Или вызвать артиллерию – какую-то артиллерию, может, «Град», – она где-то стояла и могла работать в его интересах. Но получил приказ: «Полная боеготовность. Ждать указаний».
Блинов был молод и моложав по-мальчишески. Романтика в нём, особенно в военной её части, ещё не до конца уступила место цинизму. Имея связи и быстро проходя служебные ступени, Блинов ещё всерьёз относился к некоторым вещам. Нельзя сказать, что он верил в то, например, что милиция предназначена для правопорядка, но всё же во что-то хорошее он верил. Главное, что в душе Блинов был больше военным, чем ментом.
Поднимая пыль, бронетранспортёр нёсся на блокпост так, что милиционеры в бронежилетах и сферах, выставив вооружение из-за бетонных плит, могли подумать, что чехи захватили этот бэтэр в колонне и теперь это – теракт. Больше всех так мог подумать Блинов. Но он подумал просто: «Бэтээр с боем прорвался из засады».
«Омоновцы» забросали Борисенко вопросами, но Борисенко нечего им не мог пояснить внятно.
– Отдохни капитан. Водки хочешь? – спросил его Блинов уважительно.
– Да… нет… давай, – промямлил Борисенко, садясь на патронный ящик в «курилке».
Борисенко вообще не пил водку (если сравнить Борисенко с Блиновым – они были одного возраста, – то Борисенко как раз в душе был больше ментом, чем военным); но сейчас Борисенко выпил полный пластиковый стаканчик водки, не опьянел. Он вряд ли заметил, что выпил водку. Для пэпээсников он был вырвавшимся из «ада» офицером. Борисенко прочёл это в их глазах и уже тогда выработал свою линию поведения. «Главное – не оправдываться, – думал Борисенко. – Они сами все там мудаки, по-любому…»
Трескотня стала слабеть, дав несколько всплесков, запоздалый выстрел, другой выстрел, хлопок подствольника и разрыв после него.
Блинов провожал бэтээр Борисенко завистливым взглядом, наивно проклиная свою ментовскую судьбу.
3
Бойцы вылезли из кювета, ошалело отряхивали линялую форму, курили. Слышны были уже их гомон и смех. Лихолат бил носком ботинка по заднему колесу «Урала», как вылетевший из седла кавалерист бьёт лошадь, не желающую вставать. Потом Лихолат, без кепки, с растрёпанными волосами, стал искать офицеров, налетать на солдат, гнал их к разбитым машинам и за носилками.
Застигнутый в колонне лейтенант Кудинов повёз раненых в полк на уцелевшем ЗИЛе. Борисенко подъехал, когда из кабин и бортов вытаскивали и соскребали трупы. Багровый Лихолат тяжёлым движением грузноватого человека шёл на Борисенко, как в драку. Но Борисенко, опережая комбата, впал в истерику: – По обстановке?!.. А ты видел обстановку?!! – Он едва не хватал Лихолата за грудки.
– Сука!.. Я тебе покажу обстановку!.. Ты… – Лихолат плюнул в горячую пыль и пошёл прочь. Он плюнул от бессилия. И, в сущности, ему было плевать на Борисенко. Он видел разгром на дороге, но знал где-то внутри, что разгром – вовсе не разгром. Он не знал пока ещё – что это. Он внимательно всматривался в пробоины в кабинах машин, будто силился что-то понять.
Лихолат не мог ничего понять, но он не первый день служил в армии и ему помогал опыт. Опыт говорил Лихолату, что Борисенко («какое бы ни было это чмо») не нужен в рапорте. «Огнём батальона… действуя слаженно… противник рассеян… – вот, что такое рапорт!.. А Борисенко в бою не было, оставался на месте, для обороны, сука!»
До сумерек разгребались на дороге. Машины нужно было волочь в полк. Волочь было, как водится, нечем. Но, как водится, справились. Заодно организовали оборону, пополнили боекомплект. Распоряжался Борисенко: он был распорядительным командиром на хорошем счету и даже готовился поступить в академию. «Снова вывернулся», – подумал Лихолат о Борисенко. И ещё подумал с тоской: «Главное, прикрыть задницу».
4
– Какие нахер слаженные действия!! – орал Виноградов. – Просрал колонну!!!
Перед командиром полка лежали цифры потерь. Эти цифры не спасали слаженность действий, огонь батальона и рассеянный противник – которого никто не сосчитал!
Нужны были бронесилы полка. Нужен был огонь вышестоящего начальника. Чехов – человек сорок. А главное – нужен был героизм. Виноградов так и сказал – «г е р о и з м». А потом сказал Лихолату: «Перепиши!»
Виноградов тоже не первый день служил в армии. Но он, в отличие от Лихолата, умел не только «прикрыть задницу», но и рисковать. Ещё он имел немножко воображения. Это был молодой и перспективный подполковник. До того молодой, что почти ровесник Лихолата – капитана. Виноградов смотрел на Лихолата из-за стола снизу вверх, но свысока, как на подчинённого и неудачника.
Во втором рапорте Лихолата героизм был значительно усилен. Теперь присутствовал Борисенко. (Лихолат включил его отчасти из иронии, в отместку Виноградову, который высоко взлетел с героизмом и высоко взлетал по службе.) Выходило, что командир пятой мотострелковой роты капитан Борисенко прикрыл колонну пулемётным огнём и остановил омоновцев, собиравшихся обстрелять подходившие бронесилы полка по ошибке. Вместе с омоновцами Борисенко с брони громил чехов и корректировал огонь.
5
Чеченская ночь густо поглотила палатку командира полка. Врытые вокруг палатки БМП можно было разглядеть, если упереться в них лбом. Ещё хорошо было видно БМП, когда в чёрном небе спускались на невидимых парашютах осветительные мины. Бойцы перекрикивались на постах, изредка постреливали парами одиночных выстрелов и ходили друг к другу в гости за затяжкой сигареты. В палатке Лихолат едва держался от усталости. Виноградов взял у него исписанный лист бумаги и вычеркнул ошибку омоновцев: «Тебя контузило, что ли, Лихолат?..»
Потом Виноградов прошагал от стола палатку по диагонали, бросая скачущую тень и щёлкая пальцами (как щёлкают, призывая официанта). Сел за стол и вычеркнул совсем омоновцев, частично заменив их подразделением седьмой роты (действительно выдвинувшимся к месту боя, но не успевшим из-за отсутствия соляры). Борисенко Виноградов не вычеркнул (он знал о его поездке к «омоновцам» всё). Героический Борисенко чётко вписывался в нужную Виноградову и обретающую очертания реальность.
Ещё дважды Лихолат переписывал рапорт. Он запарился до того, что чуть не снял с себя китель в палатке командира полка, но вовремя спохватился. В конце концов Виноградов выгнал Лихолата и занялся с помощью начальника штаба составлением собственного рапорта. (Начальник штаба Козак тоже всё время присутствовал в тускло освещённой палатке вместе с майором Чахальянц, отвечавшим за тыл; но оба молчали в тени.)
Лихолат выскочил наружу и, налетев на БМП, выматерился накопившимися за день словами. В его (впрочем, негромкой) речи попадались и не матерные слова: «…сука… понаставил бэх у палатки, а колонны без прикрытия ездят… крыса… ногу сломишь…» Когда Лихолат закончил материться, выстрелил миномёт и в небе повисла осветительная мина.
