Александр Каневский
Кровавая Мэри
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Короткое предисловие
Я никогда не писал детективов, быть может, это первый и последний. Просто захотелось вдруг нырнуть в новый для себя жанр и по-своему его разнообразить: добавить к детективной фабуле немножко юмора, немножко печали, немножко эксцентрики и, даже, чуть-чуть фантастики – словом, решил удивить чем-то необычным. И удивил, на свою голову!
Завершив повесть, я, ещё в рукописи, дал её прочитать моим самым критически настроенным друзьям. Кто-то хвалил, кто-то делал замечания, кто-то давал советы… Но были и те, кто категорически потребовали подробного обоснования поведения моих героев и моих придумок – с научной точки зрения, юридической, технической, медицинской…
Я стал лихорадочно изучать учебники по химии, сопромату, медицине, юриспруденции, я был уже на пороге написания полновесной диссертации, но вовремя остановился, потому что понял: химиком, механиком, юристом или кардиологом мне уже никогда не быть, да, наверное, и не нужно.
Единственное, что стало ясно – это необходимость короткого предисловия.
Поэтому я его и написал. Итак:
Помимо в меру закрученного детективного сюжета, мне хотелось описать героев этой повести полновесней и поярче, дать им, кроме служебных обязанностей, и собственную личную жизнь, увлечения, привязанности, достоинства и недостатки. Не все они образцово-показательны – некоторые живут не по общепринятым правилам, шокируют окружающих своими пристрастиями и, даже в какой-то момент, нарушают законодательство. А кто-то, вообще, подвержен навязчивой маниакальной идее, которую пытается воплотить в жизнь…
Мне хотелось, чтобы прочитав эту книжку, читатели, даже спустя какое-то время, могли отчётливо вспомнить не только детективную линию сюжета, но и каждого из участников этого повествования, и положительного, и отрицательного.
А что касается упрёка в псевдонаучности, то я заведомо был готов к этому, потому что меня интересовала не технология создания нового монстра, а психология его создателя. И, кстати, уже давно общеизвестно, что мысль материализуется: то, что задумано сегодня, завтра может превратиться в реальность. Фантастика не всегда только подталкивала вперёд, она и предостерегала.
А теперь, добро пожаловать в мою повесть!
В нижнем ящике комода он нашёл мамин дневник, который она вела всю жизнь, несмотря на его постоянное подсмеивание и клички, которыми он её за это награждал: «Гимназистка», «Зубрилка», «Отличница»…
– Мне так легче корректировать свою жизнь, – оправдывалась она. – Что не нравится – вычёркиваю, что по душе – дополняю подробностями, рассуждениями, выводами…
Дневник состоял из пачки толстых общих тетрадей в клеёнчатых обложках, перетянутых резиновым шнуром.
– Я проснулся в шесть часов:
Где резинка от трусов?..
Вот она, вот она,
На дневник намотана! —
дразнил он её. перефразируя эту не очень приличную песенку, совершая ритуальный танец вокруг стола и поддерживая якобы сползающие трусы.
Она переставала писать и они оба хохотали.
Он несколько раз наблюдал, как дописав очередную тетрадь до конца, она выдёргивала последнюю страницу, рвала её на мелкие части и выбрасывала в плетённую мусорную корзинку.
На его вопрос «Зачем ты это делаешь?», пока он был мал, отшучивалась, а когда подрос, объяснила:
– Понимаешь: дойдя до конца каждой тетрадки, я подвожу итог прожитой жизни и понимаю, что наделала много глупостей, что надо было жить по-другому, совсем иначе… Но уже поздно, жизнь не перепишешь… Поэтому я вырываю страницу с итогами всех моих просчётов, в надежде, что исправлюсь, буду больше уделять внимание тебе, бабушке, самым близким друзьям, помирюсь с теми, с кем поссорилась, доделаю то, что не доделала, и, вообще, дальше буду жить очень-очень правильно, но… Когда подвожу итог следующего этапа моей жизни, там повторяются все те же ошибки… Я их снова рву и снова надеюсь…
Конечно, ему очень хотелось, прочитать, что она пишет, но она взяла с него клятвенное обещание – без её разрешения никогда не заглядывать в дневник, и он держал своё слово.
– А когда я смогу его прочитать? – приставал он к ней.
– Настанет день и прочтёшь.
– А если он не настанет?
– Обязательно настанет, обещаю.
Став старше, он понял, о каком дне она говорила, и больше никогда не заводил разговор о дневнике.
И вот теперь все эти заветные тетрадки лежат перед ним на столе, разложенные по номерам: первая, вторая, третья… Их всего двенадцать. И в каждой – последняя страница вырвана: до конца своих дней она была недовольна собой. Но она же не права, не права!.. И почему так мало тетрадок?!.. Она имела право, минимум. ещё на столько же!.. И как много вырванных страниц… Я сам допишу их!.. Они будут о тебе, только о тебе, моей самой великой маме!..
Всё ещё не решаясь заглянуть в её дневник, он встал, прошёлся по комнате, достал из внутреннего кармана пиджака свою прославленную флягу, сделанную по заказу, подогнанную под ширину кармана, но зато непропорционально высокую, почти до подбородка. В отделе её называли безразмерной: даже когда он наливал всем сотрудникам, она оставалась ещё наполовину заполненной. Сделал глоток, сел, закурил и стал перелистывать тетради.
Конечно, почти весь дневник о нём, самом лучшем, самом любимом и неповторимом: как он ел, болел, хулиганил… Как она выслушивала жалобы учителей и переводила его из школы в школу, как он, наконец, окончил десятый класс и получил аттестат… Как провожала его в армию… Как ждала его писем и звонков… Как поддерживала его во время учёбы в Академии МВД… А вот – о том, как его приняли на работу, о его первых успешно выполненных заданиях, благодарностях, премиях…
Из маминого дневника:
«… Ужасно важничает, преисполнен восхищением от самого себя – мой маленький надутый индюшонок… Это нормально, малыш. это пройдёт… А пока покейфуй, покупайся в собственных успехах… А как он был счастлив, когда ему предоставили отдельный кабинетик!»…
Стоп, когда это было?.. Сейчас вспомню… Это было лет десять назад, когда меня перевели в отдел особо тяжких преступлений. А кабинетик дали, чтобы подсластить пилюлю, потому что посылали в какую-то кошмарную командировку…. Конечно, помню!.. Особенно, вечер перед отлётом, когда появилась добрая фея с коньяком…
За окном тогда уже стемнело. Борис, у письменного стола, готовясь к отъезду, перебирал документы, нужные складывал в папку.
Вошла Флора, точнее, вошла её коса, а за ней уже она сама. Коса толстая, тугая, ниже пояса. За такими косами охотятся парикмахеры, чтобы сфотографировать и повесить фото в своей витрине.
– Борис Романович, хотите кофе?
– А!.. – Он отмахнулся, продолжая перекладывать бумаги.
– С коньяком.
– О!.. – У него тогда ещё не было заветной фляги, поэтому он заинтересовался. Взял чашку. – Спасибо! – Попробовал. – Класс!.. Только в следующий раз – коньяк лучше отдельно.
– Понятно.
Она протянула ему начатую бутылку.
– Вы – потрясающий парень! – Борис плеснул в стакан, выпил. – Как вас зовут?
– Флора.
– Классное имя!.. У вас нет сестры?
– Нет. А зачем?
– Её бы могли назвать Фауна… Флора и Фауна – красиво!.. Кстати, как вы тут очутились?
– Убираю. Я поступила в университет, родители далеко, живу в общежитии – по вечерам подрабатываю здесь уборщицей.
– И давно вы у нас?
– Уже второй месяц.
– А чего это я вас не замечал?
Она с улыбкой пожала плечами.
– Наверное, я не очень приметная.
– Не скажите! – Начинает внимательно, профессионально её осматривать. – У вас зелёные зовущие глаза, привлекательно вздёрнутый носик, стройная фигура… А про вашу косу уже давно песню поют: «Дева-краса, чудо-коса!»… И ещё: у вас же потрясающий бюст… С таким бюстом наперевес можно идти в атаку на любого мужика!.. – Видя, что её это смущает. – Ладно, больше не буду… Ой, какой же я мужлан: лакаю ваш коньяк, а вам не предлагаю!.. Хотите глоточек?
– Я не пью.
– А как же у вас в сумке оказалась эта бутылка?
Она растерялась, смутилась, потом взяла себя в руки и ответила подчёркнуто безразлично:
– Случайно.
– А туда случайно не закатилась какая-нибудь закуска?
Она поспешно вынула и протянула ему завёрнутый в целлофан бутерброд.
– Да вы просто находка для уголовного розыска!.. С утра поесть некогда!.. Меня же просто разрывают на части! – важно сообщил он и жадностью откусил. – Вкусно!.. Я ваш должник, вернусь из командировки и сразу приглашу в ресторан.
– Я их не люблю, рестораны: шум, грохот, песни дурацкие: … Я настоящую поэзию люблю, бардов.
– Договорились! Кого именно хотите послушать?
– Окуджаву. Никак на его концерт не удаётся попасть…. Как у него это всё просто и здорово! – Напевает. – «Виноградную косточку в тёплую землю зарою»…
– Замётано. Возвращаюсь и сразу поведу вас на его концерт.
– Билеты не достанете.
– С этой книжечкой?! – он хвастливо и гордо помахал своим удостоверением.
– Забудете.
– Никогда! Вот. – Вынимает из кармана платок и завязывает узел. – Всегда так делаю, чтобы не забыть.
– На ваших платках таких узлов, наверное, уже много накопилось. Лучше я на своём завяжу. – Достаёт кружевной платочек с вышитой буквой Ф. Завязывает узелок, кладёт ему на стол. – Теперь запомните.
– Конечно! – Напевает. – «Скромненький синий платочек…». – Теперь точно не забуду!
Хочет положить его в карман. Она забирает его, прячет.
– Когда вы вернётесь, он будет лежать у вас на столе. Я с вечера буду класть, и каждое утро он вам будет напоминать о вашем обещании. Когда вам надоест его видеть, вы поведёте меня на концерт.
Он улыбается уже с неподдельным восхищением:
– Вы – потрясающий парень!
– Если вы меня ещё раз так назовёте, я завяжу ещё один узелок, чтоб вы запомнили: я не парень, я – девушка!
– Ну, Флора-Фауна! Вы – самый грандиозный… девушка!
Он закрыл тетрадь и грустно улыбнулся: она, и вправду, была очень славной, но больше он её не встречал: его первая командировка затянулась, потом плавно перелилась в следующую… Когда вернулся, Флора уже не работала: перевелась из Москвы в Воронеж, ближе к родителям. «Неохваченный объект» – так называл он ускользнувших от него женщин.
Вздохнул и раскрыл другую тетрадь.
Из маминого дневника:
«… Мне так печально, что Боренька не имеет своей комнаты, куда бы мог пригласить девушку, послушать музыку, попить шампанского и целоваться в нормальных человеческих условиях, а не в тёмных антисанитарных подъездах… Не приглашать её в наше купе, где можно только стоять или лежать – сесть уже негде. Когда ко мне зачастил наш замдиректора Горский, ему пришлось сбрить усы, чтобы поместиться…»
В коммуналке, где они жили первые годы после переезда в Москву, у них была комнатушка при кухне, в которой когда-то обитали кухарки.
Это была большая квартира в старом, ещё дореволюционном доме на Чистых Прудах, давно забывшая слово «ремонт», захламленная, запущенная, пропитанная сочными скандалами и кухонными интригами… Четыре кнопки звонков на дверях, четыре лампочки в туалете…
В первой, самой большой комнате, жила шестипудовая Маруся, которая получила жилплощадь, работая дворничихой. Год назад она вызвала из своей деревни племянницу Зинку, пообещав вывести её в люди. И вывела: выдала за алкоголика Федю, который ставил туалеты на дачных участках.
Из этой комнаты часто доносился нежный девичий голос:
– По рылу его, по рылу!
Это Зинка вдохновляла Марусю, которая половой тряпкой била Федю, когда он приползал домой, отпраздновав установку очередного туалета.
– Налакался, свинья собачья!.. Жены бы постеснялся, харя небритая!.. Ребёнку бы принёс чего-нибудь витаминного!..
У Зинки и Феди год назад родился сын. Федя очень гордился этим событием и надеялся вырастить из него туалетного помощника, но произошло непредвиденное…
Первое слово, которое обычно произносит ребёнок – это «мама» или «папа». Федин сын первым произнёс «Коля» – это было имя соседа, что, естественно, вызвало огромный, незатухающий скандал.
– А хто докажет, шо это мой личный сын, а?..
Может, я ему не родной отец, а приходящий!..
– Ты можешь закрыть свой поганый рот?
И следовал прицельный удар тряпкой по физиономии.
Такие сцены повторялись почти ежедневно до тех пор, пока не раздавался стук в дверь и угроза Марфы Леонидовны:
– Я опять вызову участкового!
Марфа Леонидовна преподавала химию в соседней школе, была заседателем в суде, поэтому её все побаивались. Она была строгой и всегда недовольной, отчитывала всех, делала замечания… Вместо выражения лица у неё было постоянное возражение. Она напоминала шипящую змею, и Борис утверждал, что у неё даже язык – раздвоенный. Он называл её «Марфа Людоедовна».
Проходя мимо Марусиной двери, Людоедовна останавливалась и громко вопрошала:
– Почему ребёнок опять плачет?.. Вы не умеете с ним обращаться – я направлю к вам социального работника!
А если за дверьми было тихо, это тоже её настораживало:
– Почему ребёнок молчит? Он что, умер?..
Однажды она с ужасом узрела, что Борис повесил в туалете портрет Ленина. С ней чуть не случилась истерика:
– Как ты посмел?!. Ленина?! В туалете!?.. Немедленно сними!
– А почему Маяковскому можно, а мне нельзя?
– Причём тут Маяковский? Почему ты решил, что у него в туалете висел портрет вождя?
– Конечно!.. Иначе б он не написал: «Я себя под Лениным чищу!»
Был дикий скандал. Пришлось снять – Людоедовна угрожала написать в КГБ.
Напротив их коморки жил сосед Коля – это к нему ревновал Федя свою Зинку. Коля был одинокий и неухоженный. Если отталкиваться от определения «купаться в роскоши», то Коля купался в нищете. В комнате стоял кухонный столик с никогда не мытой посудой, три табуретки и два топчана. На одном спал Коля, на другом – кореец Ким, который снимал у него угол и готовил очень острые блюда, от которых Коля приобрёл гастрит. Кореец зарабатывал, играя в скверике на флейте, поэтому его называли «Жид со скрипкой». Комната никогда не убиралась, в ней было столько грязи, что её можно было продавать как лечебную. Кроме того, там водились клопы, которых Коля подкармливал своей любовницей, ночевавшей у него по субботам. Корейца клопы не кусали: в нём было много перца.
За стенкой, в соседней комнате, жила вдова покойного политкаторжанина, которая давно перескочила через свой столетний юбилей, но. с помощью палки, ещё сама передвигалась и даже участвовала в кухонных разборках, размахивая этой палкой. Экономя на электричестве, она не поставила собственную лампочку ни в коридоре, ни в кухне, ни в туалете, а освещала себе путь церковной свечой. Когда, закутавшись в одеяло, с горящей свечой в руке, она выходила из своей комнаты и шла по тёмному коридору к тёмному туалету, её можно было принять за ночное приведение, вышедшее из склепа.
Все соседи уже много лет стояли в очереди на «улучшение жилплощади».
Театр каждый год взывал к исполкому, чтоб ведущей актрисе их театра Людмиле Пахомовой, наконец, выделили отдельную квартиру, без которой она не может нести искусство в массы. Но ничего не продвигалось, пока не помог случай: после перестройки на их коммуналку положил глаз какой-то преуспевающий делец и забрал её, купив каждому соседу по отдельной однокомнатной квартире. Конечно, все были счастливы, но больше всех ликовал Борис: наконец-то, они избавились от неусыпного надзора Людоедовны. Кроме того, уходя в армию, он втайне надеялся, что отдельное жильё поможет матери найти мужа и наладить свою личную жизнь. Поэтому же, когда отслужил и поступил в академию, обитал в общежитии или у своих постоянно меняющихся дам. Но и в новой, отдельной квартире на Русаковской набережной, Людмила Михайловна продолжала жить одна, хотя у неё было много поклонников, переходящих в любовники, но никого долго в своей квартире и в своей жизни она не задерживала… Если б не регулярные сердечные приступы, она бы всё ещё продолжала тащить на себе весь репертуар театра. Но после того, как прямо на сцене, аристократ Эдвин вместе с санитаром «Скорой помощи» уложили её на носилки, она ушла на пенсию, отказалась от главных ролей – участвовала только в эпизодах.
Из маминого дневника.
«… Я так часто врала о своём возрасте, что уже сама забыла, сколько мне лет. Боюсь отрывать листок календаря мне кажется, будто я отрываю день своей жизни. Поэтому, недавно провела декаду борьбы за бережное отношение к себе. Призналась себе в любви и ответила себе взаимностью. Затем подошла к зеркалу, висящему на стене, и стала себя рассматривать, долго рассматривала – разозлилась и плюнула в него: я всё равно лучше!.. Подумаешь, морщинки и синяки! Если бы не я, какое б у меня было здоровье! (Кажется, до меня это сказал граф де Мирабо).
Бабий угодник Горский, недавно утешал меня: «Женщины не стареют – они набираются мудрости и опыта. Ты ещё – настоящая секс-бомба!»… Да, я ещё секс-бомба, но уже замедленного действия.
Но мудрости я, действительно, набралась: убрала зеркало со стены, чтоб не огорчало»…
Когда он заскочил к маме, чтобы, как всегда, оставить какие-то продукты, купленные в магазине, в комнате был дикий беспорядок: скатанный ковёр, сдвинутые стулья, тарелки на столе, подушки, упавшие с дивана… Людмила Михайловна, закутавшись в оренбургский платок, сидела в кресле и читала журнал. Увидев сына, счастливо улыбнулась, отбросила чтиво и поднялась ему навстречу.
– Сиди, сиди! – он вернул её в кресло, обнял, поцеловал, затем удивлённо спросил. – Что у тебя творится? К тебе нагрянул ОМОН?
– Вчера я пригласила гостей: отмечала свой день рождения…
– Ой, какая же я сволочь – ведь вчера было 19 июля!.. Я забыл!.. Прости, мама, прости…
– Не рви на себе волосы: я тебе давно всё простила, авансом… Просто была полукруглая дата – шестьдесят пять. Пришли даже мои сослуживицы из театра, и с плохо скрываемым удивлением, что я ещё жива, поздравили меня с днём рождения… Я бы не отмечала. но вчера был ещё один мой праздник, причём, самый любимый: день развода с твоим отцом.
– А чего посуда не вымыта?
– Утром дали горячую воду, но забыли её нагреть.
– Что-нибудь вкусненькое осталось?
– Только яичный ликёр – можем поджарить из него яичницу…
– Я тут тебе кое-что принёс. – Вынимает из сумки сыр, масло, колбасу, яблоки. – Это будет закуска. А выпивка всегда при мне. – Ставит на стол свою флягу – Мы сейчас вдвоём отпразднуем.
Людмила Михайловна кивнула в сторону фляги.
– Ты всё ещё таскаешь её с собой?
– Однажды, по твоему настоянию, я перестал выпивать. Появилось много свободного времени, подсчитал, сколько за все годы пития я потратил на выпивку – оказалась такая страшная сумма, что от ужаса мне пришлось снова выпить!.
– Сыночка, но ведь из-за этого пристрастия тебя не повышают в звании.
– И прекрасно! Дадут подполковника – засяду в кабинете среди бумаг, и уже не смогу любимым делом заниматься: преступничков ловить!.. Не волнуйся, мама: я не алкаш, я выпивоха, – это разные понятия! – Достаёт из серванта две рюмки, наполняет их. – Давай выпьем за моего самого красивого, самого умного, самого понимающего меня друга – за тебя, мама!
Выпивает, целует её.
– А я выпью за самого несерьёзного и самого дорогого мне мальчика, за тебя, малыш!
– Хорош малыш – в ноябре уже сорок!.. Когда об этом подумаю, становится так грустно!
– Перестань печалиться, послушай старую опытную маму: отпразднуешь день рождения, потом придешь к своей самой привлекательной любовнице, переспишь с ней ночь и поймёшь, что ничего не изменилось!..
– Не шути, не в этом дело!.. Уже сорок – а жизнь пробежала мимо. Я не посадил сад. не написал книгу и не вырастил сына…
– Мой маленький мальчик взрослеет!
– … В сорок мужчины уже стреляются… – продолжал он.
– или женятся, – вставила она.
– А что раньше: стреляются или женятся?… Я думаю, сначала женятся, тогда легче застрелиться…
– Перестань кокетничать! Ты так много сделал за свою жизнь: ловил грабителей, убийц, фальшивомонетчиков, педофилов… Ты очищал страну – это дорогого стоит!..
– Судя по тому, сколько ещё в стране дерьма, я не очень её очистил… Вот. знаешь, мама, если бы поймать Осаму бин Ладена или кого-то вроде него, тогда…
– Слушай, а почему ты мне никогда «мамочка» не сказал? За всю жизнь – ни разу!.. Всё «мама», «мама»…
– Не получается. Несколько раз пытался, но язык не поворачивался, не умеет сюсюкать. Я за тебя жизнь отдам, с радостью, не раздумывая, но без красивых слов – зачем они тебе? Ты ведь сама прекрасно знаешь, что они сейчас обесценены!
– Знаю. Давно знаю. И всё равно хочу! Всегда хотела слышать их, от мужа, от поклонников и особенно от любимого сына… И я надеюсь, что когда-нибудь ты меня назовёшь «мамочкой»…
– Обязательно: ещё немного подрасту, состарюсь, впаду в детство и назову.
– А знаешь, почему так?.. Я ведь бабушку тоже никогда мамочкой не называла: мама, мать, мамка, матушка… – вздохнула, указала пальцем в потолок. – Там всё видят и возвращают нам, как бумеранг… – Снова вздохнула. – И ещё меня мучает: уже год не была на её могиле… А на той неделе получила письмо из Владимира: её памятник потрескался, покосился – надо привести в порядок.
– Мам, обещаю: в первый же свободный день заеду за тобой и рванём во Владимир. – Увидев на подоконнике четырёх одинаковых плюшевых зайцев в целлофановых пакетах, удивился. – Что это за близнецы?
– Подарки моих бывших поклонников – они ещё помнят, что я любила игрушки.
– Но почему одинаковые подарки?
– Одинаковые вкусы – поэтому они все и выбирали меня… – Вдруг закрыла лицо руками и сама себя прервала. – Ой!.. Не могу!..
– Что с тобой, мама? – испуганно спросил Борис.
– Выколи мне глаза! Немедленно!
– Чего это вдруг?
Она патетически произнесла:
– Чтоб я больше никогда не видела на тебе таких нечищеных туфель!.. – Потом резко сменив тон, назидательно завершила. – А вот если б ты был женат, тебя бы не выпустили из дому в таком виде!
Борис с облегчением вздохнул.
– Фу-у!.. С тобой не соскучишься!.. Кстати, а чего это вдруг ты заговорила о моей женитьбе? Ты ведь меня раньше никогда к ней не подталкивала.
– Потому что раньше у тебя не было прав на вождение семьи.
– Чего, чего?..
– Когда мужчина садится за руль, он должен иметь права на вождение машины. Когда мужчина женится, он должен иметь права на вождение семьи.
Борис рассмеялся.
– Ну, ты придумаешь!.. А что должно быть записано в этих правах?
– «Не превышай скорость, не врезайся в чужой ряд, не обгоняй женщин-водителей, не доводи до крушения»… Раньше ты не имел этих прав, поэтому я не настаивала, а теперь… Ты созрел для ответственности за женщину, за детей… Не верь бабам, которые всюду провозглашают свою независимость от мужчин. Я тоже принадлежала к этой гнусной категории женщин, которые яростно добиваются полной эмансипации…. Какая же я была дура! Господи! Когда нас снова закрепостят!.. Налей мне ещё чуть-чуть и давай выпьем за это…
– Нет. Я хочу выпить за твоё здоровье.
– Пить за моё здоровье – это всё равно, что пить за мир во всём мире… Кстати, любимый тост твоего отца.
– Ты всегда уклонялась от ответа – ответь сейчас: как ты решилась уйти от него?.. Актриса райцентровского театра, с микроскопической зарплатой, с маленьким ребёнком?… Бросить обеспеченную жизнь и переехать в чужой, огромный город Москву – это же страшно!
– Страшнее было оставаться: жизнь с ним напоминала сплошное партсобрание… В нём всё меньше и меньше оставалось человеческого – он превратился в партийного зомби: с подчинёнными разговаривал сплошными лозунгами, дома – давал указания и принимал постановления. Даже в постели, занимаясь сексом, он как-будто выносил мне выговор с занесением в личное тело…
Из маминого дневника:
«… Жил только по директивам партии.
Когда ввели сухой закон, и поступила директива бороться с пьянством, он запретил в ресторанах подавать даже пиво. Лишь на поминки разрешалось шампанское, поэтому в ресторанах свадьбы оформляли как похороны, невеста, на всякий случай, приходила в белых тапочках, а гости, на всякий случай, вместо букетов, приносили венки…
Когда случайно в наш городок забрела первая иностранная делегация – он сделал из этого глобальный праздник: все предприятия прекратили работу, все сотрудники вышли на демонстрацию. Перед этим, в областном центре раздобыл красную материю. Её нарезали на флаги и транспаранты, написали на них белой масляной краской утверждённые обкомом лозунги: «Миру мир!» и «Хинди-Руси бхай-бхай!». Всё это прикрепили к палкам, и, в ожидании гостей, вынесли на улицу. Когда появилась делегация, специально назначенные заводилы, организовали крики радости и восторга, и все стали размахивать лозунгами и знамёнами, чем очень напугали иностранцев.
Когда делегация уехала, осталась гора уже никому ненужных флагов и транспарантов, и он разрешил раздать их народу. При вечном дефиците всего, красный материал был дорогим подарком – люди сшили себе нарядные одежды. Правда, белую масляную краску отстирать не удалось, поэтому на мужских рубаках остались надписи «Миру мир!», а на женских юбках – «Бхай-бхай!», что делало их ещё более нарядными…»
– … У него даже фамилия была – Правдкж! – продолжила Людмила Михайловна. – Ну, скажи, можно жить с человеком, у которого такая верноподданническая фамилия?!.. Конечно, когда развелась. я сразу вернула и себе и тебе мою девичью…
– Но он хоть алименты присылал?
– Я отказалась, чтобы он на тебя не претендовал… Да он тобой и не интересовался, до самой смерти… Партия заменяла ему и меня. и тебя… Ладно, хватит о нём. А теперь ты ответь, только честно: тебе никогда, ни разу, не захотелось иметь ребёнка?..
– Честно?.. Было. На крестинах у сослуживца… Так вдруг заныло!. Поехал к Тоне, помнишь, ты её называла «рыжая бестия»?..
– Конечно. Та ещё бестия. Но красотка!
– … Так вот, приехал и говорю: «Я подозреваю, что Димку ты родила от меня, я хочу вместе с тобой растить моего ребёнка». А она прищурила свои глазища: «Почему ты решил, что это твой?.. Ты что, присутствовал при родах?..». Отвечаю: «Я присутствовал при зачатии»… А она с насмешкой: «Ты так часто уезжал, что твоё зачатие произошло без тебя». И выставила меня за дверь. – Он подошёл к столику, на котором стоял телевизор, магнитофон, плейер. – Давай послушаем твоего любимого Элвиса Пресли. Людмила Михайловна замахала рукой.
– Нет, нет!.. Сегодня я хочу тихой и умной лирики.
Подошла и поставила диск. Зазвучал голос Окуджавы:
– Виноградную косточку в тёплую землю.
– Чего ты встрепенулся?
– Вспомнил одну девушку – ей очень нравилась эта песня.
– Значит, хорошая девушка.
– Хорошая. Я даже обещал повести её на концерт Окуджавы, но так и не повёл. Забыл.
– Поведи сейчас, на какой-нибудь другой концерт.
– Поздно, мама, опоздал. Давно это было.
– … И друзей позову – на любовь своё сердце настрою. – пел Окуджава.
– Сын! Меня пугает, что ты повторяешь мою судьбу, конечно, по-своему, по мужски: ты держишь своё сердце на цепи, а я, наоборот: его отдавала каждому, и каждый раз не тому!.. Моя жизнь – путешествие по граблям… В итоге, и ты, и я – одиноки… Может, кота тебе подарить?
– Ты же знаешь, у меня всегда в холодильнике пусто – когда-нибудь я его сварю.
– Боренька, быть одному тяжко. Пожалуйста, не иди к моему финалу!
– У меня есть ты.
– Я когда-нибудь умру.
– Ты бросишь меня одного? Не посмеешь!
– Малыш, поверь: жизнь должна быть цветной, а одиночество делает её чернобелой. Мне уже её не перекрасить, а у тебя ещё есть время!.. Найди достойную женщину, влюбись до сумасшествия, женись… Кстати, почему бы тебе не присмотреться к моей соседке – я тебя с ней знакомила. Она хорошо воспитана, образована. вкусно готовит – я у неё всегда объедаюсь.
– Мам! Она страшна, как долг в миллион долларов.
– Красивая жена – приманка для других, вечный повод для ревности… Жена должна быть милой, нежной, домашней… И, пожалуйста, запомни, что говорят французы: даже самая красивая женщина не может дать больше того, что она может.
– … Царь небесный пошлёт мне прощенья за утешал Окуджава.
Борис глянул на её рюмку.
– … Ты недопила?
Она ответила:
– Не хочется. – И добавила как бы мимоходом, невзначай – Завтра я ложусь в больницу.
– Опять сердце? – встревожился Борис.
– Не только. Хотят обследовать… Да не пугайся ты так!.. Женщины всегда болеют чаще мужчин, а живут дольше – значит, болеть полезно!
– … И заслушаюсь я и умру от любви и печали,
А иначе зачем на Земле этой вечной живу… завершил свою песню Окуджава.
Этот визит к маме состоялся ровно за неделю до начала всей этой странной истории. Чуть-свет Бориса срочно вызвал к себе полковник. Полковник был правильным, как устав, честным, как присяга, и скучным, как учебник истории КПСС…
Любил изрекать «поучительные фразы», именуя их афоризмами, вроде: «Когда плохо – это нехорошо» или: «Сегодня ты изменил жене – завтра ты изменил Родине»…
У полковника была забавная фамилия Лукоперец, что дало повод Борису за глаза называть его Рыбомясо. Шеф знал об этом, поэтому Бориса недолюбливал. Полковник не пил, не курил, был верным мужем, хорошим отцом и любящим дедушкой – на столе у него стояла фотография двух обожаемых маленьких внучек-близняшек. При взгляде на них. лицо его всегда освещалось счастливой улыбкой. Поэтому, когда начинал разнос подчинённых, фотографию внучек прятал в ящик стола, чтоб они его не расслабляли. Естественно, его раздражали и постоянные выпивки Бориса, и его любовные приключения, о которых ему докладывали. Но он вынужден был всё это терпеть: полковник Лукоперец был добросовестным служакой, но уже изрядно уставшим от своей беспокойной должности начальника отдела особо тяжких преступлений, поэтому с нетерпением ждал перевода – ему обещали хорошую «тихую» должность, при которой, наконец, он сможет больше времени посвящать семье и спокойно спать до утра, не вскакивая от ночных звонков, сообщающих об очередных убийствах. Но чтобы получить это желанное место, надо было поддерживать высокий процент раскрываемости преступлений – вот почему ему приходилось терпеть этого «выпивоху, бабника и вертихвоста»: когда дело казалось совершенно безнадёжным, он поручал его Борису, и тот, как гончий пёс, всегда выходил на след и выискивал преступника. Полковник признавал в Борисе этот талант, использовал его, но не уставал бороться с «аморальным» образом жизни своего подчинённого и, после каждого успешного дела, выносил ему вместе с очередной благодарностью и очередной выговор.
– Дело будет громким! – сообщил он Борису. – Олигарх Олег Бурцев найден в своей машине мёртвым.
