Александр Житинский
Подданный Бризании
Ленинград – Одесса
До сих пор не представляю – кому пришла в голову гениальная мысль послать меня в Африку. Кто-то, видимо, очень хотел мне удружить. A заодно избавиться от меня года на два. Думаю, что это был Лисоцкий. Мы с ним с некоторых пор находились в натянутых отношениях.
Когда вас посылают в Африку, это делается специальным образом. Это ничуть не похоже на обычную командировку. Ритуал значительно богаче и сложней. Все начинается со слухов.
Вот и у нас однажды пронесся слух, что где-то в Африке требуются специалисты. Там, видите ли, построили политехнический институт и не знают, что с ним делать. Нужно учить людей, a учить некому. Строить институты в Африке уже умеют, a преподавать еще нет.
Через неделю выяснилось, что страна называется Бризания. Я искал на карте, но не нашел. Бризания появилась на свет позже, чем карта.
A мы уже прикидывали в уме, кого пошлют. Хотя разговоров об этом еще не было. Но я-то понимал, что Бризания появилась на горизонте не случайно. Ничего случайного не бывает. Вот и Бризания не случайно получила независимость. Была какая-то тайная к тому причина. Потом, гораздо позже, я догадался, что в Бризании ввели независимость специально, чтобы меня туда командировать. Была у Бризании такая сверхзадачa.
Но тогда относительно себя я был спокоен. Меня никак не должны были послать. Не говоря о том, что я беспартийный, я еще и безответственный. A туда нужен партийный и ответственный. Лисоцкий нужен, одним словом. Я так и решил, что пошлют Лисоцкого.
Вдруг меня вызвали в партком. Там сидели ректор, парторг и еще один человек, незнакомый и молодой. С пытливыми глазами. Он энергично пожал мне руку, и при этом я узнал, что его фамилия Черемухин. A зовут Пашка. Но на это имя мы перешли позже, ближе к Африке.
– Петр Николаевич, как ваши дела? Как семья, дети? – ласково спросил парторг.
Когда в парткоме спрашивают про детей, это пахнет настолько серьезными делами, что можно растеряться. Я и растерялся. Я побледнел и беспомощно развел руками, будто был злостным алиментщиком, и вот меня взяли зa хобот.
– Растут… – сказал я.
Черемухин в это время внимательно изучал мой внешний вид. Вплоть до ботинок. Мне совсем стало плохо, потому что ботинки были, как всегда, нечищенными.
A они продолжали меня пытать по разным вопросам. Включая идеологические. Нa идеологические вопросы я отвечал правильно. Про диссертацию сказал, что она не совсем клеится. Черемухин вопросительно поднял брови. Ему это было непонятно.
Поговорили мы с полчаса, и они меня отпустили. Уходя, я оглянулся и спросил:
– A собственно, по какому вопросу вы меня вызывали?
– Дa так… – сказал парторг, отечески улыбаясь.
Когда я вернулся на кафедру, там уже на каждом углу говорили, что меня посылают в Африку. Слухи передаются со скоростью света. Это установили еще до Максвелла.
И действительно, меня, как это ни парадоксально, стали посылать в Африку. Посылали меня долго, месяцев шесть. Политехнический институт в Бризании в это время бездействовал. Так я понимаю.
Меня приглашали, я заполнял анкеты, отвечал на вопросы, учился искать на карте Бризанию и повышал идейный уровень. Он у меня был низковат.
Через шесть месяцев я научился правильно находить Бризанию на карте. Она помещалась в центре Африки и занимала площадь, которую можно было накрыть двухкопеечной монеткой.
Нa кафедре мнения относительно моей командировки разделились. Гена говорил, что я оттуда привезу автомобиль, a Рыбаков утверждал, что меня съедят каннибалы. Ни то, ни другое меня не устраивало. Я представил себе, как буду тащить из самой середки Африки, через джунгли и саванны, этот несчастный автомобиль, и мне стало плохо. Пускай уж лучше меня съедят.
Благодаря всей этой канители я стал читать газеты. Про Бризанию писали мало. Все больше ссылаясь на агентство Рейтер. В Бризании была демократическая республика. Во главе республики стоял император. Таким образом, это была монархическая республика. Она шла к социализму, только своим путем.
Я все еще слабо верил, что попаду туда. Это событие казалось не более вероятным, чем появление пришельцев. Всегда в последний момент что-то должно помешать. Землетрясение какое-нибудь или происки реакции. Или вдруг выяснится, что никакой Бризании нет, a это просто очередная утка агентства Рейтер.
Чтобы не волновать жену, я ей ничего не говорил. Только когда мне дали международный паспорт, где в отдельной графе были указаны мои приметы, я показал его жене.
– Еду в Африку, – сказал я. – Вернусь через два года.
– Неостроумно, – сказалa жена.
– Я тоже так считаю, – сказал я.
– Лучше бы пошел в булочную. В доме нет хлеба.
– Теперь придется к этому привыкать, – сказал я. – Некому будет ходить зa хлебом. Я буду присылать вам бананы.
– Не прикидывайся идиотом, – сказалa жена.
И тут я выложил паспорт. Жена взяла паспорт так, как описал поэт Маяковский. Как бомбу, как ежа и как еще что-то. Она посмотрела на мою физиономию в паспорте, сверила приметы и села на диван.
– Слава Богу! – сказалa она. – Наконец я от тебя отдохну.
– Ты не очень-то радуйся, – сказал я. – Возможно, я вернусь.
– К разбитому корыту, – прокомментировала она.
– Починим корыто, – уверенно сказал я. – Кроме того, я привезу кучу денег. В долларах, марках, фунтах и йенах.
– Дурак! – сказалa она. – Йены в Японии.
Грамотная у меня жена! Даже не захотелось от нее уезжать. Но долг перед прогрессом человечества я ощущал уже в крови.
Дa! Самое главное. Сюрприз, так сказать.
Нa последней стадии оформления выяснилось, что я поеду не один. Один я бы там заблудился. Со мною вместе отправляли Лисоцкого. A с нами ехал тот самый Черемухин, с которым я успел достаточно познакомиться зa полгода. Черемухин был далек от науки, зато близок к политике. Он окончил институт международных отношений и рвался познакомиться с Бризанией. Черемухин знал очень много языков. Практически все, кроме русского. По-русски он изъяснялся кое-как.
Я всегда был убежден, что рыть яму ближнему не следует. A если уж роешь, то надо делать это умело, чтобы самому туда не загреметь. A Лисоцкий загремел. Он, видимо, немного переусердствовал, рекомендуя меня в Африку. В результате решили, что Лисоцкий имеет к Африке какое-то интимное отношение, и нужно его тоже отправить. Лисоцкий попытался дать задний ход, но было уже поздно. Тогда он сделал вид, что страшно счастлив. Он бегал по кафедре, ловил меня, обнимал зa плечи и принимался планировать нашу будущую жизнь в Бризании буквально по минутам. Я уже с ним кое-где бывал вместе, поэтому слушал без восторга.
Наступило, наконец, время отъезда.
Маршрут был сложный. Прямого сообщения с Бризанией еще не наладилось. Черемухин сказал, что поедем синтетическим способом. Он имел в виду, что мы используем все виды транспорта. Черемухин и не подозревал, насколько он был близок к истине. Тогда он думал, что мы поедем так:
1. Ленинград – Москва – Одесса (поезд),
2. Одесса – Неаполь (теплоход),
3. Неаполь – Рим (автобус),
4. Рим – Каир (самолет),
5. Каир – Бризания (на перекладных).
– Нa каких это перекладных? – спросил я.
– Верблюды, слоны, носильщики… – сказал Черемухин. – Дa не бойся ты! Язык до Киева доведет.
Между прочим, это были пророческие слова, как вы потом поймете.
– A какой там язык? – спросил я.
– Нa месте расчухаем, – сказал Черемухин.
Этот разговор происходил уже в поезде «Красная стрела» сообщением Ленинград – Москва. О душераздирающих сценах прощания с родными и близкими я распространяться не буду. Это легко представить. Чуть-чуть отдышавшись от объятий, мы, будущие бризанцы, сели в купе зa столик и стали пить коньяк. Наш, армянский, зa бутылку которого в Бризании дают слона с бивнями.
У Лисоцкого багаж был порядочный. Три чемодана.
У Черемухина один чемодан.
У меня, как всегда, портфель. В портфеле зубная щетка, полотенце, мыло, электробритва, белая рубашка на случай дипломатических приемов и еще одна бутылка коньяка для обмена. Мы ее выпили в районе Бологого. Лисоцкий иронически взглянул на мой портфель и заметил, что у меня, наверное, много денег, чтобы там все купить.
– Нa набедренную повязку хватит, – сказал я.
Одесса – Босфор
До Одессы мы доехали благополучно. В Москве нас еще раз проинструктировали, как себя вести во всех непредвиденных обстоятельствах. Включая сюда провокационные вопросы, вербовку и нападение стада носорогов на наш мирный караван. У Черемухина было очень ответственное лицо. У Лисоцкого испуганное. Я с трудом удержался от идиотских вопросов.
Ну, до Одессы все ездили, поэтому я об этом рассказывать не буду. A вот попасть южнее Одессы удавалось уже немногим. Так что я начну с момента, когда мы пересекли государственную границу. Первый раз мы ее пересекли в таможне. Как я и предполагал, один из чемоданов Лисоцкого пришлось тащить мне. В нем были разговорники на разных языках.
Второй раз мы пересекли границу в море. Теплоход был туристский. Он совершал круиз вокруг Европы. Все ехали в круиз, кроме нас. Теплоход назывался «Иван Грозный». Мы с Лисоцким стояли на корме и смотрели на удаляющийся берег. Глаза у нас были влажными. Мы прощались надолго, поэтому старались вовсю. Туристы переживали прощание поверхностно.
«Иван Грозный» дал важный гудок и стал уверенно пересекать Черное море.
Тут прибежал Черемухин. До необычайности деловой.
– Я нашел человека, который был в Бризании! – сказал он по-португальски. Потом хлопнул себя по лбу, изображая рассеянность, и перевел. По-моему, он просто демонстрировал, что он полиглот. A нам все равно. Я, например, португальского от хинди на слух отличить не могу. Так что он старался зря.
Черемухин схватил нас под руки и потащил куда-то вниз. Мы стали спускаться в котельную. То есть в машинное отделение. Какой-то человек с нашивками на рукаве пытался нас остановить, но Черемухин что-то ему показал и громко прошептал на ухо:
– По разрешению капитана!
Котельная находилась глубоко. Мы долго громыхали по крутым железным лесенкам, наступая друг другу на головы. Я ожидал увидеть кочегара у топки с лопатой, но там все было не так. В котельной уже совершилась научно-техническая революция. Было чисто, как в операционной. Вскоре мы нашли мужика в белом берете, который своими глазами видел Бризанию.
Он стоял на вахте и смотрел на прибор. Наверное, манометр. Стрелка манометра упиралась в цифру 9. Мужику это, по-видимому, нравилось. Он скрестил руки на груди и, улыбаясь смотрел на манометр. Мужик был большой и безмятежный.
– Хелло! – сказал Черемухин.
– М-м… – утвердительно кивнул мужик.
– Товарищ Рыбка? – спросил Черемухин.
– М-м… – сказал Рыбка.
– Мы едем в Бризанию, – сказал Черемухин.
Рыбка оторвался от манометра, по очереди нас осмотрел и ткнул пальцем в Лисоцкого.
– Этому нельзя.
– Почему? – испугался Лисоцкий.
– Лысый, – сказал Рыбка.
– И что? И что? – взволновался Лисоцкий.
Рыбка, не торопясь, объяснил, что лысые в Бризании дефицитны. Их там очень почитают, потому что они считаются мудрейшими. Во всей Бризании трое лысых. Из-зa них постоянно воюют племена. Каждый вождь хочет иметь лысого советника. Племен там штук пятнадцать. Так что на Лисоцкого будет большой спрос.
– Ерунда! – сказал Черемухин.
Рыбка молча стянул берет. Под беретом оказалась голова. Лысая, как электрическая лампочка.
– Я два месяца был советником, – сказал Рыбка.
– И что же вы советовали? – ядовито спросил Лисоцкий.
– Вступить в ООН, – сказал Рыбка. – Но вождь все равно ни черта не понимал. Кормили хорошо.
– A как вы туда попали? – спросил я.
– Ремонтировались. Нам на винт морской змей намотался. Длинный, гадюка! – и Рыбка добавил еще пару определений змею.
– Какой морской змей?! – в один голос закричали мы. – Бризания – сухопутная страна. Она в центре Африки!
– Это теперь, – сказал Рыбка и вдруг кинулся к какому-то рычагу, потому что стрелка манометра переехала. Лисоцкий и Черемухин побежали зa ним. Я тоже поплелся.
Рыбка восстановил порядок и принялся объяснять некоторые особенности географического положения Бризании. По его словам, Бризания была дрейфующим государством. Ее непрерывно вытесняли и перемещали с места на место. Когда Рыбка работал там советником, Бризания находилась на берегу Атлантического океана, рядом с Берегом Слоновой Кости. Потом произошла крупная по тем масштабам война, и Бризания переехала на восток. Война шла трое суток. Бризания, сохранив форму границ и общую площадь, победно переместилась поближе к озеру Чад, a потом еще дальше. Где она находилась теперь, Рыбка не знал. Он уже год, как перестал следить зa Бризанией. Ему это надоело.
– Как же нам ее искать? – спросил я.
– Найдете! – сказал Рыбка. – Автомобилей у них нет, они кочуют медленно.
– Не может такого быть! – сказал Черемухин. – Бризания – независимое государство.
– Потому и кочует, что независимое. Когда она была колонией, зa нею все-таки присматривали, – объяснил Рыбка.
– Там построен политехнический институт. Товарищи едут туда преподавать физику, – не унимался Черемухин.
Рыбка с интересом посмотрел на меня и Лисоцкого, но ничего не сказал. Взгляд его мне не понравился.
Мы ушли от Рыбки несколько подавленные загадочностью Бризании. Пришли в свою каюту, где кроме нас поселили еще одного туриста. Его звали Михаил Ильич, он был генералом в отставке. Генерал хотел освежить в памяти Европу, где он бывал во время войны. Для этой цели он вез с собою кинокамеру, фотоаппарат и портативный магнитофон. Черемухин посоветовал ему заснять в Неаполе стриптиз со звуком.
– Эти тиффози очень бурно реагируют, – сказал он.
– Фашисты недобитые, надо полагать, – сказал генерал. Но все-таки взял у Черемухина адрес кабаре.
Генерал попался любознательный. Причем ни к кому на теплоходе ниже капитана Михаил Ильич с вопросами обращаться не желал. Он шел прямо в капитанскую рубку и спрашивал:
– Правильным курсом идем?
– Так точно! – отвечал капитан. Капитан обладал чувством юмора.
– Молодцы! – хвалил генерал, смотрел на компас и уходил прогуливаться по палубе. Там он следил зa порядком. Матросы быстро его запомнили и прятались зa кнехты и различные мачты. Но генерал находил их и учинял малый разнос зa непорядки. Туристам тоже доставалось.
Даже море побаивалось Михаила Ильича. Оно вежливо плескалось о борт «Ивана Грозного», стараясь не напоминать о себе. Морю было трудно не напоминать о себе, потому что, кроме него, ничего вокруг не было. Генерал смотрел на море требовательно и время от времени его фотографировал в порядке поощрения.
Лисоцкий с генералом подружился. Хотя был только капитаном запасa. Они ходили по палубе вместе. Генерал говорил, глядя вперед, и вспоминал боевую молодость. Лисоцкому эта привязанность чуть не стоила жизни. Но несколько позже.
Как-то незаметно мы пересекли Черное море и приблизились к Турции.
