Александр Александрович Интелл
Пиксельный
Город, окруженный холмами, под светом утреннего солнца так прекрасен. Под светом раннего, только показавшегося светила, когда лазурь еще виднеется: она так редко навещает небо, что, кажется, цепляется за всякий момент своего появления.
Солнце не палящее, но дружелюбное: мягко и приветливо окутывает живые существа, населяющие этот мир.
Вблизи города лишь низкая сухая трава стелется да громадная пустота молчит – степь, где нет леса и не видно птиц, не встретят тут пением начало славного дня.
Подобного не скажешь о городских жителях, с раннего утра полно зевак. До ближайшего города примерно час езды верхом, а кроме купцов практически никто из жителей туда не отправляется. Своих лошадей местные не держат – дорого. Если понадобятся, возьмешь в городских конюшнях под залог.
В окрестностях делать нечего, многие остаются за стенами.
Сам город – это центральная каменная башня, величественная и славная, с пристройками у основания. Башня, словно нездешняя, примостилась каким-то образом в глухой степи, будто искусственно воткнули неведомые силы, и она поросла домиками с жителями.
Город имеет северные и южные ворота. У северных ворот расположилась конюшня. Западнее от башни, если смотреть по направлению к северным воротам, находятся дома горожан. Они занимают почти всю западную часть города, если не считать гостиницы и местной забегаловки. В домах живут преимущественно купцы.
Между входом в центральную башню и южными воротами, расположилась центральная площадь и по совместительству рынок. Удобно, если ты путешественник, заблудший странник, монах-отшельник, или еще кто: при входе в город одновременно оказываешься на центральной площади и рынке. Если на лошади, пустят через северные ворота – отправят прямиком в конюшни: передвигаться на лошадях в городе запрещено.
Вдобавок, центральная башня служит отличным ориентиром для первого знакомства с городом. Так что если заблудишься, по ней местные жители легко объяснят дорогу.
Восточнее от башни и ближе к северным воротам находится кузница. Ниже от кузницы, все по той же восточной стороне, расположены резиденция мэра и дома знатных горожан. Почти все торгуют и делом занимаются на дому. Товар дороже, чем на рынке, но качественнее.
Довершают панораму высокие кирпичные стены, огораживающие город неровным кольцом, которое увенчано небольшими башенками в четырех местах по периметру.
Этот город граничит с землями орков. Его построили после первой войны на захваченной территории по приказу самого короля: город имеет прямое стратегическое значение. Кроме него, поблизости есть (как раз тот самый, что в часе езды на лошади) небольшой городок и прилегающие к нему частные дворы, снабжающие продуктами половину региона.
Перед северными воротами вдали показывается телега, дозорный стражник дает сигнал обоим постовым. Телега приближается все ближе, так, что дозорный уже в силах распознать знакомого извозчика.
– Ооо-ткры-вааай! – протяжным, военным голосищем командует дозорный.
Привычными движениями постовые отодвигают засов и открывают две толстенные деревянные двери, внутрь въезжает скрипучая телега с бессильной лошадью. Постовой, что справа, подходит к извозчику и запрашивает бумаги.
– Все верно, спасибо, – докладывает стражник, отдавая бумаги, спешит к воротам.
– Ну, слезай, – сухо говорит пожилой извозчик и поворачивается к пассажиру.
– Благодарю, всего доброго, – молодой человек в доспехах выбирается из телеги и грациозно кланяется, добродушно улыбаясь.
Жест многое говорит о манерах юноши. Легко заметить ответную улыбку на лице извозчика. Тот в почтенном возрасте, точно разбирает: воспитанный перед ним человек али невежа.
После взаимного обмена любезностями, молодец с уверенной походкой, будто бывал здесь и раньше, шагает по направлению к центральной башне. Идет к парадному входу огромной пристройки.
Подступив, на входе молодец встречает пару стражей. Они одеты в полные латы, начищенные до блеска, отчего искрятся на солнце как хрусталь, переливаясь золотыми лучами.
Юноша решил – столь замечательные доспехи выдают исключительно по долгу почтенной службы именно в башне. Эдакая военная элита города.
Тут я замечаю, что батарейка безнадежно села, и продолжать игру не имеет смысла. Все равно минут через пять-десять отключится. Всегда забываю зарядить.
Направляясь к стойке бара, я снова наблюдаю странные взгляды маленьких сучек и педиков. Чего им надо, а? Может со мной чего не так? На голове что-то торчит?
Уже сидя за барной стойкой, я поворачиваюсь к ним, потягивая третий бокал виски, которые хорошенько растеклись по телу, и разглядеть, кто есть кто, в этом переездном зоопарке выходит с трудом. Я вглядываюсь, картинка вырисовывает черно-розовых клоунов на жердочке, пугливых и шушукающихся, и среди этих черно-розовых клоунов… среди них Лена! Как это я сразу не заметил?!
Изрядно пригубив, с бокалом в руках я несусь к переездному зоопарку. Все братия тут же устремляет взгляды в мою сторону.
– Лена! Что ты тут делаешь? – громко спрашиваю я, пытаясь заглушить музыку.
Лена, восседающая посреди клоунов, – по сути, ничем от них не отличающаяся – деланно раздражается и открыто демонстрирует брезгливость, высокомерие ко мне. По всей гримасе можно усмотреть лишь дурные эмоции, злобу и даже отвращение.
Клоуны, в составе которых недомальчики с прикольненькими длиннекькими челочками, берутся пялиться на меня с большей силой, пытаясь изобразить полноценных юношей.
– Хахая тыбе разззницаа!? – ведьмочка удолбалась в хлам. Но на столе нет ни пива, ни других популярных напитков молодых дебилов. Не знаю, что ведьмочка приняла, но назвать глаза пьяными язык не поворачивается. Она, что называется – stoned.
– Ты офанарела что ли? Твоя мать знает, где ты? Она тебя случайно не потеряла?
– Шево тыбе нада? Отыбись, я атрываусь! Ни выдишь? – глаза у Лены словно провалились, она даже стала похожа на китаянку. Ее бледность пугает, а развязную речь я едва понимаю.
– Так, встала и пошла со мной! Я тебя домой отвезу!
– Пашел ты!
Я подхожу к этой дуре, чтобы взять силой, но на меня наваливается толпа недодевочек и недомальчиков. Они закрывают Лену как свою Королеву.
Стакан падает из рук и разбивается где-то под ногами. Я бью по роже первому попавшемуся додику, отталкиваю супостатов с вагиной между ног, пытаюсь пробраться к Лене – сучка пинается и орет. Я снова и снова бью гермофрадитов по лицу, те понемногу рассыпаются. Это они во всем виноваты, они отняли ее у меня!
– «НА ПОМААААЩЬ!!!! ПАМАГИТЕЕЕ!!! – У Лены скривило лицо.
Почти пробравшись к Королеве крашеных оленей, я представляю, как подхвачу ее, положу на плечо и заберу отсюда.
В последний момент, когда рука уже касается ее одежды, сзади оттягивает другая: здоровенна, чужая, непрошенная лапа! Я поддаюсь сдуру, и, обернувшись, получаю глухой удар в район правого глаза.
Господи, как же больно…
«Из глаз летели искры…» или как там? Боль такая, что голова натурально трещит и немного слышится звон, но не в ушах, а где-то внутри мозга.
Я подкашиваюсь, размышляя над тем, что бил скорее профессионал, и меня, у которого через правый глаз видны только звездочки, а голова от алкоголя и сотрясения уже не соображает вовсе, берут за руки и оттаскивают от ложи Королевы.
По дороге заламывают руки, а я тем временем соображаю, что тащат не для выяснения обстоятельств, а банально к выходу. Хоть благодари!
Я словно марионетка на ниточках: послушно совершаю движение, но так неохотно и коряво, кажется – кукла взбесилась в руках хозяина, вот-вот вырвется.
У порога отпускают, но тут же получаю сильный пинок сзади и через мгновение оказываюсь лежащим на асфальте возле входа во «Flux».
Денек выдался.
Медленно поднимаюсь с еще остывающими звездочками в правом глазу и направляюсь к машине. В салоне включаю печку, думаю что делать.
В общем-то, вариантов никаких. Либо я еду в милицию, либо к ее матери, пусть и рискуя при этом оказаться оклеветанным. Уж кто-кто, а Леночка придумает.
* * *
Когда подъезжаю к опорке, темнеет. Невозможный день погружается во тьму, как и следовало.
В окошке регистратуры, чрезвычайно полный и усталый мужчина с небольшой залысиной на голове, отправляет в кабинет 48, простив отсутствие паспорта. Перед этим он пристально всматривается в мое лицо, чешет подбородок и очень странно прищуривается, словно пытается чего углядеть, мол: не товарищ ты нам.
Чего этот лысый во мне интересного приметил? Может профессиональная выучка? Хотя какой там профессионализм с таким животом…
Вначале я долго жду, потом меня направляют к какому-то следователю/дознавателю с фамилией, смутно схожей по звучанию с Синенко или Вороненко: его, кто бы мог подумать, не оказывается на месте. Далее меня извещают, что тот вот-вот будет, и я успешно ожидаю господина в томном одиночестве еще минут двадцать, после чего, наконец, попадаю в кабинет, как на праздник.
Но праздник блеклый и сухой, подобно многим вещам в этом мире. Я оказываюсь в душной комнатушке с небольшим деревянным окном. Стоят скучные шкафы с неизвестным наполнением, потрепанный столик, за столиком сидит человек в форме.
Вороненко или Сидоренко предстает молоденьким парнем примерно моего возраста, с короткой стрижкой, и похож он более на призывника, нежели на следователя.
Призывник вяло бросает взгляд в мою сторону, кисло смотрит, затем громко зевает, совершенно не стесняясь, достает сигарету из сине-белой пачки, на которой крупным шрифтом написано L&M, смачно затягивается, жестом приглашает за стол… и вот тут-то наступает предел и хочется уйти, не видеть его рожу, не пытаться откопать в кислом взгляде хотя бы чуточку разумного, что поможет мне донести свои чаяния.
Я нехотя опускаюсь на стул, и мент первым делом просит документы. Их у меня уже просили, но вновь я принимаюсь нервно отговариваться, бормотать в полголоса, мол, каждый день их не ношу, пришел в отчаянном состоянии, о документах не думал и все в таком духе. В ответ призывник настойчиво расспрашивает, откуда синяки на лице, выдавая уже знакомый прищур. Я сделал вид, что знаю о наличии каждого и отверчиваюсь недавней потасовкой с гопниками, которой, понятное дело, не было в действительности.
Понимая тональность беседы, тем не менее, пытаюсь хорошо себя презентовать, но по его выражению лица становится ясно, что своим избитым фейсом и отсутствием паспорта, я все же подорвал впечатление добропорядочного гражданина. Вскоре он наконец-то позволяет мне рассказать, зачем я прибежал в объятия родной милиции.
– Понимаете, у меня есть подруга, я ее очень хорошо знаю. Она гораздо младше меня, связалась с плохими людьми, – тут мне делается смешно от банальности и простоты зачинающейся истории, я стараюсь держаться, ведь хохотать в такой ситуации придет в голову только дебилу. – Их сейчас называют эмо. Они одеваются в черное с розовым, прокалывают себе все что можно, красят волос в черный цвет, отращивают челку, чтобы закрывала половину лица, ведут неразборчивые половые отношения…
– Сношения, – поправляет он меня.
– Отношения, сношения… главное что неразборчивые, вот что!
Я пытаюсь разжевать всю ситуацию в полной мере, стараясь употреблять общеизвестные слова и обороты, в которых, в общем-то, не силен.
– Но по мне, – продолжаю я – настоящие эмо совершенно другие. Эти же просто хотят на них походить. Но я не это хочу сказать. Моя знакомая, ее зовут Лена, она была очень хорошим человеком, и я надеюсь, таким же останется. Дак вот, на нее очень плохо, очень пагубно влияет это… – я деланно закатываю глаза и развожу руками – «общение» с данной субкультурой, если это сообщество можно так назвать. Хотя повторюсь, никакие они не эмо, а только кличут себя так, скрывая тем самым пакости, которые творят.
– По делу говорите.
– Да, да. По делу. Лена очень хорошая девочка, я ее знаю вот уже два года. Раньше она занималась вокалом, фантастически пела, великолепный голос, замечательные природные данные. До того как стать эмо, была культурна в общении, сговорчива, доброжелательна. Просто ангел. Отрада для матери, у который муж умер, когда Лене было лет пять.
– По делу говорите – устало повторил Сидоренко ака Вороненко.
– По делу. Дак вот оно, дело! Нынче я встречаю ее в компании с этими ублюдками, – мент кидает на меня носуждающий взгляд – взялась одеваться как они, бросила занятия по вокалу, курит, пьет, шляется по заброшенным стройкам, пустырям, скверно разговаривает. И я так подозреваю, ведет неразборчивую половую жизнь. А сегодня я видел ее в ночном клуб, в состоянии наркотического опьянения. У нее были такие глаза, такие… не похоже на то, что дело обошлось парой бутылок пива.
– Ну это… вам к участковому надо. Пусть он с ней и разбирается. И вообще, по таким вопросам должна мать приходить. Ее ребенок. Вы-то ей кем приходитесь?
– Я… я просто друг и хочу помочь. Понимаете, она ведь себя убивает! И мать этого не видит. Поэтому она сюда и не придет! Она слепа!
– Инвалид что ли?
– Да нет же! Со зрением у нее все в порядке! Она не видит, что ее дочь занимается самоуничтожением!
Повисает пауза. Мент смачно затягивается, тушит куцый окурок, брови принимают положение фирменного прищура, и его рот преспокойно выпаливает:
– А вы-то, чего хотите?
– СПАСТИ ЕЕ Я ХОЧУ!!!
– Слушай, ты! Ты где находишься?! – ментяра вынимает новую сигарету из пачки и грозно смотрит на меня.
– Да поймите! Если так дальше пойдет, она убьет себя! Она ведь наркотики употребляет! Это же статья, да?
– Ну, употребляет или не употребляет, это вы утверждать не можете. И за нее может решать только мать, потому что вы ей никем не приходитесь. Заявление то вы будете как писать? И вообще, без паспорта не положено.
– Но ведь нужно же что-то делать?!
– Я ж говорю, к участковому вам надо. Он пускай с ней и разбирается. Мы такими делами не занимаемся.
– Как… – я растерялся – не занимаемсьь… тесь?
– Так.
Я зачем-то встаю, теряю дар речи, в прострации смотрю на него, а он невозмутимо курит.
– Ты чего встал?
Какое-то время я нахожусь в прострации, затем растерянно спрашиваю:
– А какие гарантии, что участковый что-то сделает? – голос невольно делается жалобным – Какие гарантии, что он вообще станет меня слушать? Вы же не стали…
– Ты чего встал?
Я медленно сажусь.
Дальше он строит несколько заученных предложений, связанных с уголовным кодексом, исполняя умный вид. Говорит такие фразы, как «положено», «обязан», «в установочном порядке», «не имеет смысла, если нет приказа» и прочую ментовскую ересь.
* * *
Набираю костяшками пальцев 151, ожидаю ответа:
– Да? – я узнаю голос Лениной мамы.
Сквозь зубы я прошу меня впустить. Дверь пиликает и поддается. Я поднимаюсь на лифте, звоню в дверь.
Внешне мать Лены напоминает растолстевшую Mrs. Dursley, только ниже ростом. В остальном, имеет с ней феноменальное сходство. Даже сейчас, вытянув длинную шею и состроив любопытство на лице.
– Что случилось? – спрашивает она дрожащим голосом.
– Лена вернулась?
– Нет, она с подружками гуляет. А кто… тебя избили? – Mrs. Dursley вытягивает шею и прищуривается, разглядывая синяки.
– Да это не важно, – я отмахиваюсь – я хотел поговорить о Лене. Ее нужно спасать, иначе она убьет себя. – Я говорю очень спокойно.
– А что с ней случилось? – ее голос задрожал. Еще бы: приходит избитый чувак и сообщает, что с Леной что-то случилось. Для нее это означает, что с дочкой дела обстоят еще хуже. Но так и есть.
– Заходи, – она приглашает внутрь, нервно запирает дверь.
Мы топчемся в коридоре, а в гостиной по телевизору идут детективные расследования, с расчлененкой и интервью маньяков из тюремной камеры. На диване лежат детективы Тети Даши, скромно намекая на размах умственной деятельности хозяйки квартиры.
А ей-то сейчас реально стремно! Насмотрелась, начиталась…
Решаю начать с главного. Доказывать, что шатание с ублюдками пагубно влияет на Лену – бесполезно. Все равно считает, что те невинно дружат да гуляют.
– Елена Васильевна, ваша дочь употребляет наркотики.
– Да ты что? – Домохозяйка прикрывает рот ладонями, отчего следующая фраза звучит словно с набитым ртом. – Лена что, колоться начала?
Она реально думает, что наркотики это обязательно гонять по вене? Неужели в детективчиках, которыми зачитывается, про это ни единой строчки? На худой конец – по ящику талдычат.
– Нет, другое. Таблетки или нюхает. Я сегодня встретил ее в ночном клубе, она одурманена.
– А как это, нюхает? – слова про ночной клуб она почему-то пропускает мимо ушей.
– Кокаин. Это не героин, но и не травка. Серьезно все, Елена Васильевна. – про кокаин я для красного словца, откуда у эмо деньги на порошок? Хотя…
– Боже мой! И че-шь теперь делать-то?
– Я был в милиции, там ничего толком не ответили. Можно сказать – послали. Лене я никем не прихожусь. Вы мать, к вам должны прислушаться. Но не думаю, что какой-нибудь участковый реально поможет в такой ситуации. Понимаете, в принципе ничего уже с ней не поделать, только строгие меры.
