bannerbannerbanner
Караван

Александр Алейников
Караван

Полная версия

«Ловец снов»

– Рома? – по голым бетонным стенам, источавшим запах мокрого цемента, прокатилось с трудом уловимое неожиданное женское сипение, придавленное тяжестью обжигающего глотку кашля. Не успел ещё уйти в точку последний осколок сновидения, как раскатистый гром жара обрушился на единственное живое создание, застрявшее в этой комнате, как в скорлупе.

Прямо со сна, с ещё сохранившемся рубцом от подушки на щеке, женщина начала извиваться по отсыревшей от пота постели, стараясь убаюкать ломоту в обезвоженном теле, отчего её выцветшее испещрённое морщинками лицо покрылось горячим румянцем, какой проступает у юных застенчивых барышень, застывших мишенью на купидоновском стрельбище. Но не оказалось в этот раз ни барышень, ни разрывающего душу любовного зноя. Только вросший стальными шипами под кожу ошейник хвори, который то бросал измождённую женщину в колючий холод, то накрывал зыбучей жарой, пробивая очередной температурный рекорд.

Она не помнила, как заснула. Как грохочущее самыми тёмными мыслями сознание, вторые сутки ведущее неравный бой за тишину, запросило перемирия, и женщина, наконец, всеми фибрами души ощутила, как по капельки отступает дремучая злоба, уступая место полнейшей апатии к происходящему. Теперь, едва она успела облегчённо выдохнуть и потупить глаза после пробуждения, как гонимые лихорадкой цепи полубреда вновь двинулись на штурм удерживаемой высоты с новой силой.

Как незаметно и хаотично запутываются в клубок наушники, так и эта женщина, обмотанная сейчас, по её ощущениям, всеми канатами мира, не могла поймать точку отсчёта, с которой ей удастся вспомнить собственное имя, местоположение и понять, почему ей приснилась гибель рейса «Екатеринбург – Москва» пятилетней давности. Одно она знала совершенно точно – на дворе разлеглась глубокая ночь, а это значит, что очередной день прошёл, как безликий прохожий.

От маленькой пустой комнаты с голыми стенами, вдоль которых с месяц штабелями лежали рулоны обоев в ожидании часа быть доклеенными, веяло ужасом и смиренной безнадёгой – зимой, иначе говоря. Тягучей, идущей иглой прямиком под ноготь зимой. Где-то за стенкой скрипели двери – каждая на свой манер – и гулко пел топот призрачных ног, похожий на удары настенных часов. Лишь охваченная болезнью женщина, плавящиеся виски которой были готовы слететь с орбиты, знала, что это никакие не часы, а вполне конкретная фамилия, да к тому же ещё и сильно выпившая. Более того, эта фамилия числилась и за самой женщиной.

За окном первого этажа господствовала вьюга, похожая на пучок шаровых молний, которые, как и подобает аномалиям, активизируются по ночам и снуют туда-сюда, поражая электрическим током всё, до чего могут дотянуться. Миллионы снежинок на сверхзвуковой скорости клубами вздымались по повелению взбалмошного ветра, раздававшего хлёсткие пощёчины фасадам бетонных пятиэтажек. Улицы, изрезанные за день следами ног и колёс, закутываются в кристально чистое белое полотно. И только два одиноких дворовых фонаря да переливающаяся в неоне вывеска «С НОВЫМ 2021 ГОДОМ!» на блеклом силуэте просевшей хрущёвки круглые сутки отважно стерегут свет за этой непроницаемой белой декабрьской плёнкой.

Привычный, но непревзойдённо родной для каждого сердца созерцавшего российский провинциальный декаданс с соответствующими атрибутами.

С детского сада в народ идёт молва о том, что в такие беспокойные ночи стены обволакивает чувство простого человеческого комфорта. Снаружи с особой жестокостью митингует ледяной ветер, а постояльцы стареньких типовых построек в тепле и уюте изучают крутые отвесные берега сладких рек из снов, растопленных заботливой зимой, приносящей с собой ослепительную красоту в наш превратный мир. Но Ася Баренцева была человеком нормальным, в систематическом идиотизме не замеченным. Соответственно, и отношение к пятимесячной зиме у неё было вполне нормальное. Воспринимала Ася зиму ровно с тех же позиций, какими руководствуется и сама зима при непосредственном исполнении своих должностных обязанностей по осуществлению карательной деятельности на планете. А именно – с позиции глубокой ненависти и титанического презрения ко всему живому. Адекватный бартер.

Сны Баренцевой также отличались отборной бесовщиной, однако сейчас ей приснился не очередной эпизод психоделического ситкома с закадровым смехом и лысыми кентаврами, а вполне состоявшееся событие, участие в котором ей не довелось принять только благодаря исключительной удаче и прямому вмешательству в процесс урегулирования самого Господа Бога. Во всяком случае, так ей казалось в тот самый день, когда Сергей Руднев щедро расписал кипу билетов в один конец на себя и на весь экипаж пассажирского лайнера с бортовым номером «Пулково-613». Ирония судьбы заключалась в том, что список экипажа на тот сгинувший рейс оказался неполным, так как в нём не нашлось отметки напротив всего одной фамилии: «Баренцева А.Н.».

Полтора десятка лет назад, когда у всех Асиных одноклассников костью поперёк горла встал вопрос о дальнейших предпочтениях по прожиганию жизни на земле более или менее изощренным способом, она выбрала небо. А последнее, в свою очередь, торжественно возвело женщину в статус «Стюардесса по имени Ася». Положа руку на сердце, термин «стюардесса» для неё стоял в одном ряду с откровенными пошлостями, потому что представителей данной профессии в знающих кругах грамотно величают «бортпроводниками экипажа». Досадно, что в обществе сложился некорректный стереотип о том, что бортпроводники на воздушном судне служат в качестве официантов и громкоговорителей для антуража. На самом деле, именно от знания и решительности этих людей зависят безопасность полёта, порядок в салоне и жизни пассажиров в случае обострения ситуации.

Трудилась Баренцева исправно, но как-то незаметно на фоне остальных коллег по цеху. Сказывалась природная скромность и миловидная детская невинность, бывшими её верными спутницами вместо подружки Любви и подружки Надежды с тех самых пор, сколько та себя помнила. Впрочем, это не мешало ей тайком с ребяческим флёром нежиться в креслах бизнес-класса после каждого рейса, разукрашивая мысли цветастыми вольностями о заоблачной жизни без бед и тревог. Как в далёком детстве на рубеже эпох и больших переделов. С той лишь разницей, что в детстве самым большим страхом для Аси было потерять ключи от дома или редкий в ту пору для замкадной Руси-матушки тамогочи, а теперь она выросла и потеряла себя.

Хотя, есть ли, в сущности, разница, каким классом ты летишь, когда за стеклом иллюминатора небо с землёй начинают меняться местами на бешеной скорости?

На последний рейс «Пулково-613», превратившим в пепел всю её бригаду, Баренцева просто-напросто не успела. Опоздание без уважительной причины приравнивалось для бортпроводника к дезертирству на поле боя, за которое отвечать приходилось по всей строгости. Поэтому диктатуре ответственности Ася не противилась и никогда ту не подводила. Не планировала подводить и в тот вечер, но всё-таки она опоздала. Пусть и не по своей воле. Уважительной причиной для её отсутствия стал какой-то полудурок, направивший свою пьяную японскую четырёхколёсную колесницу прямиком в автобус, следовавший в аэропорт «Кольцово».

С тех самых пор минуло пять лет без капельки.

Последнюю полторашку из них Ася на птичьих правах содержится в плену у вопроса: «Что оказалось фатальнее?». То, что в результате аварии, спровоцированной полудурком, она осталась с переломами обеих ног, из-за чего два года не имела возможности подняться в небо; или тот факт, что она решила не размениваться на мелочи и в конечном счёте вышла за этого самого полудурка по имени Рома замуж, передав ему свою фамилию в обход сложившихся традиций.

В жизни случается всякое, но у этого «всякого» должны быть свои обоснованные пределы, осязаемые даже самыми отмороженными персонажами, однако Баренцевой после рокового вечера было абсолютно фиолетово до качества разумности тех или иных решений и поступков. Она просто любила. Как просто любит любая женщина, не важно – простая или сложная. Главное, что просто любит. По-настоящему, без остатка и опознавательных знаков, пускай сама порой того не понимая.

Когда Ася явила всю мощь своей непредсказуемости, выволочив на свет каламбурный роман с Романом, её мать через две минуты живого общения с этим рыцарем без страха и упрёка, не без доли злорадства, сделала однозначный вывод о существенной нехватке кладки в голове последнего. Но Баренцева была не из тех людей, кому без труда удалось отведать весь спектр меню человеческих радостей без ощутимого удара по ментальному кошельку. Путь к благополучию для неё оказался более чем тернистым.

Женщине оказалось предначертано быть зацементированной в живой очереди с талончиком не установленного образца.

Тот, кто не варился годами в котелке неопределённости, раздираемый противоречиями; не кормил себя жидкой баландой пророчеств о том, что вьюга обязательно закончится, а вместе с ней сгинет тоска и растают все страхи; кто не чувствовал опустошающего ничего, приходя с работы в пустой дом, где тебя никто не ждёт; тот, кто в непрерывном акте внутреннего каннибализма от бесконечного ожидания чего-то и попыток догнать кого-то, постепенно забывал о том, кто он и откуда – не знает, что такое настоящая жизнь – жизнь без причины.

– Я не смогу без этого жить. – шутливо прочирикала Асина подруга, засмотревшись однажды на витрину с сумочками из новой коллекции Prada в Будапеште, куда их двоих занесли издержки профессии.

– Ты бы удивилась, узнав, без чего можно жить. – таинственно выдохнула Ася без крохи прощения и жалости к себе.

Она бережно хранила в памяти запах гниющего мяса, который источало несмолкаемое покалывание, пробиравшее тело насквозь. То был побочный эффект от прострации, когда в здоровом человеческом теле полной комплектации и жилищно-финансового достатка, отравляя кровоток, бесперебойно струится кристально чистая боль без примесей.

Печальная душа убивает быстрее микробов и вирусов. Баренцева знала это не понаслышке, каждый раз мужественно оттягивая неизбежный момент встречи тет-а-тет с хозяйничающей внутри чёрной лавой, поток которой нельзя унять. От него нельзя уклониться и невозможно спрятаться. Всё, что Ася могла сделать, это выстоять. Своими силами, без подмоги и запасных позиций, только ради того, чтобы утром принять новый бой, чреватый мотками понапрасну растрёпанных нервов.

 

Ася не получала никакого удовольствия от этих ежедневных опустошающих набегов на психику. Не спешила выть об этом каждому встречному, дабы не быть уличённой в показушной меланхолии. Ей сподручнее было единолично выступить для себя и врачом и пациентом, и подсудимым и конвойным.

Женщина не пыталась докопаться до причин и обстоятельств гибели психического равноденствия, с целью их последующей ликвидации. Тем более, что по её собственному убеждению эти поиски не принесли бы никакой конкретики. Единственное, к чему она стремилась, за что молилась и о чём мечтала, это чтобы боль, играючи, ушла одной секундой. Без суда и компенсаций.

Однако осень менялась на осень, но диспозиция не менялась, сколько бы Ася не дёргалась. Как будто выстраданный покой вновь и вновь ехидно ускользал у той прямо из-под носа на разбитом корыте. Она видела счастье много раз, но ни разу не смогла его коснуться. Снова и снова начиная марафон, изуродованный воронками неудач, пыхтела в полный рост, слышала вой результата, улавливала шелест пазлов, складывавшихся в цельное полотно, но раз за разом всё это богатство лопалось на последнем повороте.

Дальнейшие содрогания были сродни мытарствам пилотов, пытающимся посадить остервенелый самолёт в непогоду. Они терпели, вылавливали шанс, начинали заход, но прямо перед заветной полосой их зенитным огнём сносил нерадивый ветер. Экипаж гневался, негодовал: «Почему другим удалось, а их отправили лесом?» Но, в конце концов, уходил на запасной, где идентичный посадочный сценарий повторялся ровно до тех пор, пока у машины не заканчивалось топливо.

Асе не удалось в высоком разрешении запечатлеть минуту, когда состоялось её бесцеремонное знакомство со своей болью, тем не менее, момент, когда та ускакала, сверкая пятками, оставив после себя чарующий флёр освобождения, она пронесёт в памяти до гроба.

Всё это того стоило. Стоило простоять целую вечность, чтобы грузовичок наконец-то перевернулся на Баренцевой улице. Стоило месяцами оставаться прикованной к постели, стоило всеми правдами и неправдами выгрызать суженого из пасти Фемиды и менять одну глубинку на другую, оставляя за плечами городища. Всё, только чтобы идти рука об руку с человеком, который не облегчал Асину боль. Совсем нет. Этот человек её полностью снимал. Более того, это был тот редкий типаж людей, которые не ждали чудес, а создавали их сами.

Рома зарабатывал на хлеб с маслом собственными руками в прямом смысле этого выражения. Его страсть покоилось под землёй. Он был из числа чёрных копателей. Тех, кто не чурается копать в составе официальных поисковых отрядов и в «Вахтах Памяти», а потом смывать найденное по одним им известным каналам. Он копал под Смоленском, Орлом и Курском. Перепахал всю Ленинградскую область, увяз под Москвой с Калининградом и даже ездил грызть закордонную твердь. Корыстный интерес Баренцева перерос в некое сумасшествие, плодами которого стала его собственная кладезь информации о Гражданской, Финской и Великой Отечественной.

Сперва предмет его поисков ограничивался исключительно материальной частью, но со временем его помешательство докатилось и до людей и, конечно, их историй. Он клятвенно заверял, что остановится, как только найдёт своего деда, пропавшего без вести подо Ржевом в декабре сорок первого. Но Ася знала, что он его не найдёт. Знал это и сам Баренцев, но продолжал копать, потому что находил других, прекращая муки неприкаянных душ, которых в суматохе небывалых замесов на земле русской проморгала старуха Валькирия.

Асе оставалось только смириться с тем, что поросшая мхом война с засыпанными окопами и разобранными укреплениями для мужа не закончится никогда.

Так, в припадке раболепия, Баренцева слепо следовала за Роминым увлечением, меняя место дислокации чаще, чем успевали приходить счета за коммуналку. Скитаниям пришёл конец, как только женщина, встав на ноги, с боем прорвалась через однородный скепсис врачебно-лётной экспертной комиссии и отвоевала возможность два раза в неделю подниматься на Олимп. Теперь супруги начали больше времени проводить на полярных берегах: он – по пояс зарывался в землю, а она – бороздила небесный свод, не потеряв зависимости от профессии, даже после того, как некогда сформированный экипажный полк остался в единственном представителе.

Их интересы взаимно любезничали только в общем доме рядового замшелого городка, в котором сошлись в едином порыве смесь обыденностей и безумия. Не оставляли его Баренцевы только из соображений компромисса, пришедшего на смену бесчисленным переездам. Если Роме было решительно безразлично, где падать задом, то Асе ноша новоизбранной провинциалки оказалась не по нраву.

Главным достоинством этого Богом забытого места являлось то, что оно было Богом забыто. Юродство, шокирующая дикость, порожденные дремучими суевериями и тотальной необразованностью, не прибавляло оптимизма женщине, которой пришлось выпутываться из коллажного ряда свиных рыл. Так повелось, что у подавляющего большинства жителей того городка не было в почёте трескаться свирепыми идеями о высоком, ибо сферы их забот испокон веков ограничивались административно-территориальной границей поселения. Тем более что, оказавшись посреди этого мракобесия, где главный угол пилят меж собой взаимоисключающие: религиозный фанатизм и слепая верность советскому прошлому спиной вперёд, неискушённый зритель сам незаметно роднился с этим эзотерическим абсурдом. Но Ася была не из робкого десятка.

Она не позволила заковать себя в кандалы стереотипов из нечистых духов, сглазов, порчи, лечебных трав и антисемитизма, поэтому воспринимала действительность насаждения не иначе как долгоиграющую шутку. Лишь одна вещь не давала покоя её равнодушию. Баренцева категорически не понимала и не приемлела этой липкой зоологической ненависти к чужакам. Кажется, не будь её самой в качестве удобной чужеродной мишени, эти же люди начали бы ненавидеть друг друга, просто потому, что каждой твари – по паре врагов.

Асе не пришлось долго приспосабливаться к новоизбранной реальности. Быстро смекнув, что противостоять подобному контингенту – всё равно, что ковать меч с искусно заточенным клинком из благородной стали, в то время, как все остальные штампуют пулемёты на оперативных мощностях, она ушла в глубокое подполье.

Это предприятие с лихвой компенсировал муж, который своей внушительной серьёзностью и спокойствием прогонял Асины тёмные песни о главном. Рома, в отличие от жены, легко лавировал в этом новом водоёме, быстро став своим для местной флоры и фауны. Ему не пришлось пережидать критическую массу адаптации, поэтому новые знакомства посыпались, как из рога изобилия, отчего супруга, не без напутствий, но время от времени начала корить себя за непростительное обобщение и сомневаться в своих первоначальных выводах об этом городе, но что ужаснее – начала сомневаться в себе.

Конечно, на самом старте отношений Ася пребывала во власти новых впечатлений, поэтому не стала раздувать из мухи слона, относясь к, иной раз, непрошибаемой глупости мужа с материнской лаской и заботой. А что отличает каждую мать? Правильно: привлеченная убожеством отпрыска, она стремится вылечить и спасти того, чтобы сделать из обезьяны человека. Это инстинктивное помешательство не обошло и Баренцеву. Только, как выяснилось впоследствии, ей пришлось иметь дело не с обезьяной, а с быком. Вернее – с бараном, который, к тому же, мирно пастись не желает. В конце концов, чем бы дитя не тешилось? Тем более, что этот человек заслужил в глазах женщины некоторого снисхождения. Ведь именно благодаря ему она окончила свою гражданскую войну за независимость и зажила в любви и согласии с внутренним «Я».

И надо бы говорить, что проблемы независимой Аси только начинались?

Чем дольше Баренцев копал, тем сильнее пил. Рома взял за норму заканчивать попойку только тогда, когда его самого можно было начинать отпевать, и Ася на первых порах старалась смирить его рвение, но это оказалось напрасным. Затем у мужа вошло в привычку наблюдать за тем, как Ася просто красится перед выходом из дома.

– Чего смотришь? – учтиво улыбаясь, спрашивала она.

– Для кого малюешься? – неизменно переспрашивал тот с камнем вместо лица.

Сперва такое поведение не вызывало волнения у женщины. Скорее, наоборот, внутри колотился шарик вожделения. Ибо ревность всегда приравнивается к страху утраты, следовательно, возрастает показатель стоимости человека в собственных глазах. Но, как и полагается, чем дальше Ася зарывалась в лес, тем яростней внутри скреблось чувство, что этот ларчик Пандоры так и должен был оставаться не распечатанным. Рома словно игрался поначалу, прощупывал, насколько широко можно раскидывать сети:

– Нравится? – заигрывал он, когда та парочка проходила мимо любой половозрелой особи мужского пола. Поначалу Ася молча недоумевала. Однако вся её конспирация была не более чем создание ощущения, словно в этот раз Чапаев доплывёт. Чем шире становился охват параноидальных выставок мужа, тем сильнее крепло женское понимание, что Рома ради её счастья был готов на всё, однако это самое «всё», в его понимании, имело весьма конкретные очертания.

– С кем это ты там разговариваешь? – в тысячный раз он цеплялся за жену в пустой квартире.

– Ни с кем. – на голубом глазу реагировала раздраженная Ася.

– Ты слишком много болтаешь.

Несмотря на все заскоки супруга, Баренцева, чья память о прошлой жизни была ещё в самой свежести, продолжала наслаждаться плодами истинной любви, при которой человек добровольно награждает другого оружием, способным уничтожить дарителя в надежде, что одаряемый никогда не совершит тот самый выстрел.

Но пришло время, и самые страшные женские предчувствия завершили суворовский переход от абстрактных форм к сухой конкретике. Потому что её супруг не просто выстрелил, а всадил в упор целую обойму. Беспроигрышная, на первый взгляд, стратегия упёрлась в пресловутый человеческий фактор, и постепенно Ася Баренцева – девочка, которая верила в чудо – сменила караул, и на её место пришла женщина, на своей шкуре узнавшая, что это такое – когда самый близкий хуже палача.

Если бы Ася получила благословение на сбивчивый рассказ, она бы начала его так:

Первое время, видимо, из страха живота своего, Рома после аварии позиционировал себя как очень галантного и обходительного мужчину. Для Аси конфетно-букетная страница их отношений увенчалась знаковым эпизодом единения, когда она, находясь в тесном закутке одного из филиалов Международного авиационного комитета, с серпом в сердце слушала речевые фрагменты последних минут жизни «Пулково-613», а Рома каменной стеной стоял рядом.

Впрочем, за этой напыщенной игрой тестостероном проглядывался фальшь определённого свойства, который позволит ему в дальнейшем многократно переворачивать истинное положение вещей на сто восемьдесят градусов. Совсем скоро женские очки известной расцветки покрылись сеткой трещин и перед Баренцевой предстал человек в новом обличии с лопатой открытий. Только то было не пестрящее золотыми горами Эльдорадо, а угольные степи вечной воркутинской мерзлоты.

Моральная нечистоплотность, нравственный идиотизм и мания величия – основные качества, которые демонстрировал он, обесценивая супругу, чтобы всяким образом оправдать волочение своего жалкого существования.

На первых порах Рома никак не проявлял своих замыслов по безоговорочному подавлению волевой составляющей супруги и прижиманием к ногтю любых попыток сопротивления. Всё, чего тот желал – чтобы жена исправно служила радушной хозяйкой, которая всегда обнимет и приласкает. Ничего выдающегося, но и не требующего сверхчеловеческих усилий над волей. Тем более что Ася, ведомая переполненной чашею чувств, в первых рядах готова была стать таковой и без всяких намёков.

Однако через время стало ясно, что дело тёмное. Что Баренцев делает всё возможное и невозможное, чтобы оставить её со своими трудностями нос к носу, к тому же – из раза в раз выставляя это напоказ в качестве наказания. Если Рома просыпался раньше жены, то он пускал под откос всё утро, демонстративно хлопая дверьми и гремя посудой, привлекая внимание к своей персоне. Баренцев мог без зазрений совести ликвидировать приготовленный запас провизии в доме, даже не поинтересовавшись о том, ела ли его благоверная сегодня хоть что-нибудь.

– А я думал, ты не хочешь. – искренне удивлялся тот с видом загнанного в угол плешивого кота.

Тем более что поход за этой самой провизией сопровождался презрительным занудством, стоило только Асе подойти к прилавку с тем, чего жаждало женское сердечко.

 

– То, что ты покупаешь – невозможно жрать. Это вредно. На это даже не смотри.

Едва их сожительство увенчалось состоятельностью, в сторону Баренцевой полетели обвинения в том, что она живёт за чужой счёт и не работает, тратя при этом колоссальные суммы. Сам же Рома постоянно злоупотреблял пренебрежением к её просьбам. Когда Ася получила долгожданную путёвку в небо, её счастье в секунду помрачнело, столкнувшись с вопросами материально-технического обеспечения. Когда Баренцев обещал что-то купить не для себя, все его обещания оказывались дешевле бумаги, на которой те были написаны. Так случилось и с Асиной формой, которую муж так и не купил, сославшись на собственную забывчивость и занятость.

Однажды, когда бремя отчаянного безденежья распахнуло свой халат, уже вернувшаяся к работе Баренцева, пытаясь нащупать концы копеечных верёвок, наткнулась на обувную коробку, в которой её торжественным свистом встретили крупнокалиберные купюры американского производства. Женская радость ещё не успела выставить взлётный режим, как Асина наивность упёрлась в бездонные глаза мужа, который, под угрозой физической расправы, велел не прикасаться к его сбережениям, старательно отложенным на новую гитару.

Ту же участь ждали и Асины лекарства во времена её физической ограниченности. При легком дуновении ответственности какой-то особо впечатлительный таракан под крышей Баренцева срывал рычаг сигнала о надвигающейся опасности, отчего его обладатель трусил прочь – туда, где душа спирту просит, оставляя жену на произвол судьбы без обезболивающих.

– Давай подождём. Может, само пройдёт? – приговаривал Рома, словно запах аптечных коридоров стоял для него на одной ступени с запахом стелющегося ядовитого хлора.

Баренцева заболевала, но супруг продолжал требовать от той поддержания злосчастного домашнего очага, старательно не замечая, что жена лежит пластом без сил.

– Ну ты же не умираешь. У тебя же не сорок два по Цельсию. – оправдывался он. Хотя, стоило температуре последнего с грохотом перевалиться через тридцать седьмую отметку, как Ася на крыльях ночи обязывалась с полотенцем и горячим чаем порхать вокруг, мужа который лежал неподвижно, будто в склепе.

Иной раз женщине казалось, что, случайно разбившаяся бутылка коньяка, будучи только что купленной за оторванные от сердца гроши, вызовет в нём больший переизбыток чувств, чем её собственная гибель. На месте Ромы любой бы добрую сотню раз спросил о том, что происходит, наблюдая этот кавардак из спирта, слёз, криков и прочих, ломающих сознание веществ и звуков. Но только мудрость не была заложена Богом в число сверхспособностей данного индивида, зато героизм хлестал через край.

Конечно, Ася старалась не мытьём, так катаньем воздействовать на мужа, не согласившись с навязыванием слепого обожания, но её бунты всякий раз захлёбывались, а последующая волна репрессий захлёстывала недовольных, вынуждая причастных отказаться от планов на революцию. Стоило жене запустить пластинку о суровом дисбактериозе в их брачном союзе, как Баренцев неизменно реагировал в трёх закадычных ипостасях, не меняя регистра.

Во-первых, супруга хоть и не срывалась на дежурный крик о загубленной молодости, но её попытки достучаться до небес или поделиться самыми сокровенными чувствами и переживаниями упирались в то, что Рома начинал латать открывшиеся язвы халатности своим мужским началом, отчего последнее теряло в стоимости быстрее, чем советские рубли на заре Гайдаровских реформ:

– Мне кажется, я охладела. – осторожничала Ася.

– Попей чаю тогда. – кривил душой муж, – Да не привык я к этим вашим делам бабским. Чем ты недовольна? Кончай ныть. Всё нормально. Все так жили до нас и сейчас живут. В Блокаду никаких депрессий ни у кого не было. Это всё от твоего безделья. У тебя подруг нет? Я – старый Кутузовский солдат и не знаю слов любви.

Во-вторых, Баренцев получал неописуемое блаженство, когда все упрёки супруги разбивались о скалы его театральщины. Он любил картинно расхаживать с заведёнными за спину руками и с хитрым заискивающим взглядом высокопарно галдеть о том, чтобы Ася не смела забывать – она не успела на тот самый рейс и осталась жива только благодаря ему; что только под его покровительством она может ощущать себя на островке спокойствия посреди моря хаоса; что без него жена вновь вернётся в лоно боли, где сгинет без даты и подписи. Словом – Рома исправно ратовал за путь, который можно охарактеризовать фразой: «Не раскачивая лодку и не делай хуже».

Сколь бессмысленными бывают наши речи, когда мы пытаемся придать им особую силу?

Ему самому было невдомёк, что движимые им идеи имеют сомнительное отношение к нормальным человеческим отношениям. Но что являлось более удручающим – этот путь имел наименьшее отношение к пути. Ибо путь должен куда-то вести и по нему можно куда-то двигаться. Баренцевы же барахтались в унылых годах застоя, которые всегда заканчиваются взрывными потрясениями.

В-третьих, на публике Рома переставал распевать по-поповски, очень даже складно разговаривая, чем демонстрировал свою абсолютную вменяемость. Тем не менее, если Ася смела перечить Баренцеву среди подобных ему деклассированных элементов, которых муж заботливо величал «Братья», тот под общий гогот отчитывал её за то, что она его позорит при всех.

– Что же это за люди, что позволяют так издеваться над собой? – далее, закладывая издевательский вираж, он, как бы невзначай, вопрошал о волевых качествах жены.

– Все они – чушки забитые и терпилы! – не замечая риторической постановки вопроса, его соратники тут же давали дружный ответ. После чего от прямой и строгой, как рельса, Баренцевой оставался безродный мул, о которого вытирали ноги все подряд.

Затем, уже по дороге домой, Рому догонял приступ ярости, и он, не без злорадного удовлетворения, в назидание мог высадить Асю из машины в одиночестве, вдогонку осыпая проклятиями: мол, она сама его довела до этого оврага своим поведением, шедшим вразрез с супружеской конвенцией Баренцева.

Установить причины тяги супруга к подобному душегубству не представлялось возможным. Всё, что могла женщина – только терпеть, кормя себя надеждами из бульварных журналов, раскрашенных любовной лирикой. Надеждами, которые слаще любых рафаэлок. Где героя настигает осознание своей ущербности, и он понимает весь ужас от последствий своих дел, прося прощения с громкими речами признательных показаний. Дивная утопия наивного читателя. Но безмерное отчаяние диктовало свои условия выкупа, вынуждая персонажа торжественно и обречённо ценить подобные книжно-киношные банальности пуще Янтарной комнаты. Однако реальность оказалась дурной на вкус, и вместо ассорти любовных историй Ася получает мрачный триллер с финалом, от которого жить не хочется.

К рефлексиям и самокопанию Рома был не склонен от слова совсем, но ситуацию это никак не волновало. Жестокость его членовредительства промышленных масштабов можно было частично объяснить властью детей, которым в руки попался автомат. Но, как бы то ни было, никто не спешил вызволять Баренцеву из мозолистых лап патриархата. Единственное, что немного облегчало её участь, вставая щитами между супругами, это работа, оттягивающая на себя несколько дней одиночества в неделю, и её мать, которая при виде незваного зятя неизменно вторила: «И большие сволочи когда-то были маленькими».

Впрочем, фортуна лишила женщину и этих радостей с конфискацией. Сначала – закрыв границы и авиасообщение во всех формах, а следом, не переворачивая календарь, подослала старую с косой, срубившей одним касанием и её матушку, отправив остатки Асиной психики выполнять каскад акробатических финтов.

Другие книги автора

Все книги автора
Рейтинг@Mail.ru