Александр Харников
Спят курганы темные
– Дедом, товарищ старший лейтенант. В сороковом он поступил в Ленинградский университет, а в июле сорок первого ушел на фронт добровольцем в дивизию народного ополчения. А незадолго до этого он женился на моей маме, Марфе Апостоловой – она была из станицы Луганской. Они познакомились в Крыму, а на третий день он решился и сделал ей предложение. В сентябре того же года пришел приказ наркома обороны об увольнении всех немцев из состава действующей армии. Но дед договорился с командиром, и его записали Апостоловым. Вернулся с войны он с тремя орденами и без ноги. Бабушка пережила всю блокаду – а вот его родители погибли в первую же осень. У прабабушки была подруга, жившая в Красном Селе, у которой был свой огород. Они поехали к ней в гости, ну и овощей немного взять – и попали под бомбежку. Бабушка даже не знала, что и думать – они вдруг пропали, – а потом ей сообщили об их смерти. И она осталась одна в их квартире.
К моему удивлению, глаза у старшего лейтенанта заблестели, но он быстро совладал с собой и задал следующий вопрос:
– А почему ты тогда Эбергардт? Твой предок не был случайно командующим Черноморским флотом во время Великой войны? Ее еще называют Первой мировой. Кстати, он тоже жил и умер в Петрограде.
– Нет, адмиралов у нас в роду не было. Отец – звали его Антоном Ивановичем Апостоловым – женился на русской немке, Анне Францевне Эбергардт, из Караганды – это в Казахстане. И в девяносто первом она уговорила его эмигрировать в Германию. В то время это было довольно-таки просто. Мне тогда только-только исполнилось шесть лет… Переехали мы в Эсслинген под Штутгартом. Мои предки по материнской линии – швабы, из тех мест.
– По линии прадеда Иоганна тоже, – кивнул старший лейтенант.
– Не знал… а прабабушка Анна?
– Она родом из Курляндии.
– Так вот, при переезде в Германию я и получил фамилию матери – немцы уговорили родителей, сказав им, что с немецкой фамилией мне будет легче учиться в школе. А отец стал Апостоловым-Эбергардтом, там положено, чтобы была общая фамилия. После гимназии я пошел служить в бундесвер – немецкую армию. А потом мне вдруг захотелось приключений на свою задницу. Тогда в Германии набирали добровольцев в Афган, и я оказался в Кабуле. Воевали мы мало – в основном нашей задачей была охрана военных объектов, а также гостиницы, где жили иностранные журналисты. Но пару раз мне довелось поучаствовать в бою.
– Там ты и наловчился стрелять из пулемета?
– Именно так. Из немецкого МГ3 – это весьма неплохая машинка.
Тут я задумался. Вообще та война запомнилась совсем не этим. Во-первых, именно там я впервые почувствовал, что я пусть и немец, но второго класса – все офицеры в части были из Западной Германии, тогда как рядовые и унтер-офицеры были в основном русские немцы, плюс десяток восточных немцев и три турка с немецкими паспортами. С офицерами отношения у нас не складывались, как, впрочем, и у восточных немцев. Разве что турки каким-то непостижимым образом смогли втереться в доверие к нашему лейтенанту – только с ними мы не особо-то дружили.
Когда мы прибыли в Кабул, нам строго-настрого приказали по-русски на улицах не говорить. Но мы быстро выяснили, что местные не очень-то любят английскую речь, к немецкой относились нейтрально, а когда один мой сослуживец что-то сказал мне по-русски, лавочник чуть ли не бросился нам на шею – мол, какие русские были хорошие, и какие мы были дураки, что этого тогда не понимали[14].
И больше всего мне запомнились не боевые выходы (впрочем, ничего особо интересного там не случалось), а один раз, когда мы с Сашей Риделем стояли на часах у отеля «Серена». Перед гостиницей находился довольно-таки большой двор с фонтаном посередине. Так просто туда было не попасть – двор был окружен высокой стеной со спиралью Бруно сверху, въезд загораживали тяжелые стальные ворота, и пускали туда только постояльцев и тех, кто получал «добро» на въезд от администрации гостиницы – как правило, либо персонал, либо новые постояльцы. Даже еду, воду и прочие припасы доставляли сотрудники гостиницы на служебных автомобилях. Поэтому наше присутствие там было скорее для проформы – или так нам это казалось.
И вдруг через стену перелетает ракета. Судя по всему, она должна была ударить по зданию гостиницы. Но ракета неожиданно изменила курс и врезалась в фонтан. Я уже мысленно успел распрощаться с жизнью, а мой напарник пробормотал: «Господи, спаси нас, грешных!» Помогла ли молитва либо нам очень повезло, но ракета не взорвалась. Потом нам рассказали, что сработай она, и остались бы от нас рожки да ножки… Как бы то ни было, именно тогда я уверовал в Господа и, вернувшись в Германию, стал исправно ходить в церковь.
Мой контракт потом не продлили из-за трений с моим лейтенантом; впрочем, я вообще-то хотел учиться, а следующая командировка намечалась в суданский Дарфур, куда мне хотелось еще меньше, чем в Афган. Так что я уволился, поступил в университет в Карлсруэ на информатику и закончил его за шесть с половиной лет – быстрее, чем большинство студентов.
Я нашел работу в небольшой фирмочке в Штутгарте – жил же я у родителей в Эсслингене. Альтернативой была бы возможность поселиться в какой-нибудь коммуналке в Штутгарте, но зачем? Родители мне, как правило, не мешали, баб водить мне дозволялось, а кое-какую работу по дому – посуду там помыть или пропылесосить – мне пришлось бы делать и в собственном жилье. Тем более мама готовит бесподобно. А жили родители в двух шагах от остановки S-бана, так в Германии именуют пригородную электричку, и дорога на фирму занимала двадцать пять минут без единой пересадки.
Но один раз – в начале лета прошлого года – мама объявила мне, что к нам из Донецка приедет моя троюродная сестра по линии Апостоловых – внучка бабушкиной сводной сестры. И что развлекать ее придется в основном мне – «мы бы рады, но зачем ей старшее поколение?»
Ну что ж, подумал я, отпуск у меня уже одобрили, и я собирался ехать с одной знакомой на Ибицу. Но тут она, видите ли, решила, что я не даю ей самореализоваться, и потому пора прекратить наши отношения. Каким образом я мешал ей это делать, так и не понял – она вообще делала то, что хотела, но немки (не путать с русскими немками) – особый народ. Ну что ж, подумал я, баба с воза – кобыле легче. И только собрался перенести отпуск на попозже, как мне как снег на голову свалилась Ариадна.
Не могу сказать, что я жаждал этой встречи – для меня все гости из бывшего СССР казались провинциалами, а я считал себя настоящим патентованным немцем. Но когда я ее увидел, то чуть-чуть не влюбился окончательно и бесповоротно – она была необыкновенно красива, умна, с классным чувством юмора, умела одеться так, что ни одной немке и не снилось – как и большинству русских немок, приехавших из казахской глубинки. Хорошо еще, что я вовремя вспомнил, что она моя близкая родственница… Но две недели отпуска – и выходные до и после, а также многие вечера – мы провели очень даже весело. Я ее куда только ни возил – в Париж, Эльзас, Берн (который куда красивее Цюриха), Люцерн, Милан, Флоренцию, Рим (где мне поцарапали машину, но оно того стоило), а на обратном пути – Ницца, Канны, Монако, Лион… Вот только насчет политики мы не могли прийти к консенсусу – я считал, что всем странам бывшего СССР необходима настоящая демократия европейского типа, она же говорила, что и в Европе настоящей демократии и близко не лежало. Но споры наши никогда не заканчивались ссорой.
Потом был Майдан, и мы с Ариадной не раз созванивались – я верил всему, что нам показывали по немецкому ТВ, про доблестных защитников демократии, стремящихся в европейский рай, и про пророссийского президента Януковича, изо всех сил державшегося за незаконно полученную власть. И если для нее победа Майдана была трагедией, то я пытался убедить ее по телефону, что теперь у них будет только лучше. Более того, в марте я решил посмотреть на все это своими глазами, купил билет на самолет и полетел в Борисполь. Деньги у меня были, отпуск имелся – в предыдущем году я потратил только две недели, тогда, когда приезжала Ариадна, и еще пару дней туда-сюда, а в Германии обычный отпуск – шесть недель. Так что я решил для начала посмотреть Киев и пару других украинских городов, а потом поехать в Донецк и Горловку к Ариадне и ее семье.
В самолете в Киев меня посадили рядом с киевлянкой, учившейся в Германии – и горячо поддерживавшей Майдан. Она была весьма недурна собой и мне понравилась. Конечно, до Ариадны ей было ох как далеко, зато она не была близкой родственницей, и мы в тот же вечер оказались в постели в зарезервированном мною гостиничном номере. А на второй день я переселился к ней.
Мы провели несколько дней в Киеве, а потом поехали в Одессу через Корсунь, где у нее были родственники. Она с восторгом показывала мне «достижения демократии» и знакомила с самыми разными людьми. Должен сказать, что для меня все это было шоком, особенно когда майданщики со смехом рассказывали о том, как они забрасывали «беркутов» коктейлями Молотова, а те лишь отбивались от них, спасая своих. Один по пьяной лавочке даже похвастался, что лично подыскал места в гостинице «Украина», с которых снайперы отстреливали «быдло», которое позже назвали «небесной сотней» и в убийстве которых обвинили «Беркут». А в Корсуни мне несколько человек в красках описали, как они остановили автобусы с крымчанами, как за ними охотились, избивали их и «заставляли жрать стекло».
До Одессы мы так и не доехали – в Корсуни у Олеси (так звали девицу) начались «эти дни» – по ее словам, раньше и тяжелее, чем обычно, – и она предпочла задержаться в этом довольно-таки скучном городе, а я решил не возвращаться в Киев, а отправиться наконец в Донецк.
В поезде на Днепропетровск и Донецк было сыро и холодно, из дырки над окном капало, но народу в нем было мало, что меня, откровенно говоря, весьма радовало. До Кривого Рога я ехал один, а там ко мне подсел худенький очкарик, сразу же уткнувшийся носом в учебник по базам данных на английском языке.
– О! Коллега! – улыбнулся я. – Я тоже компьютерщик.
– Я еще учусь, – смутился тот.
– А где?
– В Донецке.
– А сами вы откуда?
– Из Симферополя. Был у родителей, задержался из-за референдума, а теперь возвращаюсь в Донецк. Вот только не знаю, что меня там ждет.
– А как там у вас в Крыму? Слыхал, вас заставляли голосовать под дулами автоматов, и везде там ходят вооруженные русские солдаты.
Вячеслав оглянулся, чуть испуганно посмотрел на меня, но решился:
– Ага, щас! Солдат на улицах практически нет, разве что у военных баз. А референдум… никто нас насильно не гнал. Представьте себе, моя бабушка – ей уже восемьдесят семь, она практически не ходит, и передвигается в инвалидном кресле – уже сколько лет не голосовала, а тут попросила, чтобы ее отвезли на избирательный участок, где проводился референдум. Ты не представляешь себе, какой это был для всех праздник. И для меня тоже.
Только я хотел возразить, как дверь в купе распахнулась, и я увидел четверых громил в камуфляже. У одного было охотничье ружье, другой наставил на нас пистолет – не знаю уж, травмат или боевой.
– Семнадцатая сотня самообороны Майдана. Кто такие и куда едете? – сказано было, как я отметил в подсознании, по-русски.
Я достал из кармана немецкий паспорт, и эти уроды неожиданно опустили оружие и заулыбались. Потом они дружно вскинули руки в нацистском приветствии и крикнули: «Зиг хайль!»
Вероятно, они подумали, что раз я немец, то такой же нацик, как и они.
– А вы тоже немец? – спросили они у Вячеслава.
Тот достал из кармана украинский паспорт и протянул им.
– Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, – сказал один из «сотни». – Крымчанин, ага. Пойдешь с нами.
Я не выдержал, вскочил и внимательно посмотрел на него:
– Ребята, что вы прицепились к человеку? Я за него ручаюсь, ежели что.
Один из задних «сотенных» открыл рот и начал: «А ты…», когда их главный посмотрел на меня и сказал:
– Ладно, оставим этого, – махнул рукой атаман этих бандитов. Он вернул паспорт моему спутнику, после чего вся четверка с матюгами вывалилась из купе.
– Говорили же мне, не возвращайся на Украину, – с горечью произнес мне Вячеслав через две-три минуты. – А я, дурак, не послушался. Видишь, как здесь все. А все СМИ талдычат про демократию. Ведьмин шабаш здесь, прямо как у Гоголя в повести про Вия, а не демократия… Был я в Киеве на Антимайдане, повезло еще, что на пару дней у приятеля задержался, иначе бы меня в Корсуни стеклом накормили, как моих друзей. А двое так и исчезли, до сих пор их найти не могут…
Я открыл рот и понял, что сказать-то мне нечего, и что все, что нам рассказывали про «демократию» и «мирную революцию», было сплошным враньем.
Еще один такой «патруль» проверил нас в Днепропетровске, но им хватило моего паспорта. Они лишь гаркнули «Слава Украине!» и вышли из купе.
– Ты где жить-то будешь? – спросил меня Вячеслав, когда поезд тронулся.
– Поищу гостиницу. У меня там кузина, но она в общаге, там не заночуешь.
– Давай ко мне. Я у тетки поселился, так она пока в Турцию уехала – челночит помаленьку. Да и не будет она против, она у меня хорошая. И место имеется.
Не могу сказать, что мне в Донецке все нравилось, но впечатление было такое, что я выполз на скользкий берег из зловонного болота. Вот только атмосфера была грозовая, предвоенная. И через пару дней после моего приезда администрация города и здание СБУ были взяты штурмом.
К тому моменту я уже давно понял, что то, что нам рассказывали в Германии, было враньем от начала и до конца. Я надеялся, что Запад прозреет. А пока я проводил время то с Ариадной, то со Славкой и его друзьями. Ребята были совсем другие, чем компания Олеси. Я даже попробовал свести Славу и Ариадну, но они лишь крепко подружились, а романтических отношений там не возникло.
Но все кончается, и я собрался было возвращаться в Германию и даже купил билет в Киев на четвертое мая. Но после событий второго мая в Одессе я позвонил приятелю в Германию, а тот мне сказал, что по телевизору лишь сказали, что ничего там не было, только небольшие столкновения между футбольными фанатами. После этого я неожиданно для себя решил остаться. Отпуск мой заканчивался, даже с учетом тех дней, которые у меня оставались с прошлого года. Я позвонил на свою фирму, подумав, что меня, скорее всего, поставят перед выбором – возвращаться либо увольняться. Но мне предложили бессрочный отпуск за свой счет, причем, по словам шефа, «такие, как ты, на дороге не валяются; мы тебя будем ждать столько, сколько нужно».
И мы с Ариадной записались в ополчение. Славка тоже хотел, но его не взяли – ведь он никогда не служил в армии и был не совсем подготовлен физически. Поэтому он устроился компьютерщиком в администрацию ДНР и до сих пор там работает. А мы с Ариадной начали свою войну с нацистами где-то на западных рубежах области, после чего то отступали, то закреплялись на каком-нибудь рубеже, то вновь отступали… Оружия у нас было мало, боеприпасов еще меньше, а противостояли нам молодчики в БТРах и на танках. Я давно уже свыкся с мыслью, что вряд ли доживу до зимы. И только сейчас у меня впервые появилась надежда – в том числе и из-за странного старшего лейтенанта, так хорошо осведомленного о старшем брате моего прадеда.
– Так, значит, мы родственники? – спросил я.
– Именно так, сержант. Как-нибудь я расскажу тебе больше.
– Но скажите – вы потомок Андрея Фольмера?
– Скажем так, у нас общая кровь, – невесело усмехнулся тот. – А кровь, как известно, не вода… Кстати, вне службы можешь обращаться ко мне на ты. Мы тут все родня, вместе живем, а когда нужно, то вместе и умрем…
4 августа 2014 года. Недалеко от поселка Петровское, Донецкая область.
Алевтина Макаровна Леонтьева, собаковод
– Ну что, милая, пойдем погуляем? – я ласково потрепала Трикси за холку.
Моя спутница радостно заскулила и принялась махать своим длинным с очесом хвостом.
Совсем не так давно, но, как мы сейчас говорим, «еще до войны», я жила рядом с питомником и работала там кинологом. Мы выращивали и дрессировали собак для таможенной и пограничной службы. Жизнь к тому времени стала беспокойная, и у нас, как и в соседней России, народ был вынужден ужесточить меры безопасности, чтобы предотвратить теракты. В основном наши собачки трудились в аэропортах, обнюхивая багаж на предмет обнаружения взрывчатых веществ и наркотиков. Но некоторые работали и на поездах, пересекавших границу Украины. Некоторые обормоты пытались в багаже ввезти или вывезти оружие. По всему чувствовалось, что скоро это оружие заговорит.
Собачек мы в основном покупали в России. Чаще всего это были обычные спаниели и овчарки, но как-то раз по случаю нам удалось приобрести щенков такой экзотической породы, как коикерхондье. Когда-то давно эта порода была выведена в Голландии, и их не раз и не два изображали на картинах шестнадцатого и семнадцатого веков. Использовали их в основном для охоты на уток, и они обладали отменным нюхом. Потом, как это порой случается, они вышли из моды, но порода сохранилась, а недавно выяснилось, что они прекрасно подходят для поиска взрывчатки и наркотиков. Маленькие бело-рыжие собачки обладали спокойным нравом и дружелюбно относились к посторонним. То есть это было именно то, что требовалось от собак, работавших в тесном контакте с людьми. Но и дело свое они знали – на тренировках они лучше многих других пород находили даже небольшие закладки с наркотиками или взрывчаткой.
Все шло хорошо, несмотря на политические катаклизмы в Киеве. Но не так давно в Петровское пришли «азовцы». Я жила одна – с мужем мы разошлись уже давно, а дочь вышла замуж и уехала в Шахты. Сыновья же ушли в ополчение, как я ни умоляла их этого не делать. Старшего, Никиту, я видела недели три тому назад – он упрашивал меня уехать из Петровского, но я ему сказала – куда я, мол, денусь, у меня здесь хозяйство, собачки… И он ушел вместе с другими ребятами на юго-восток, к Саур-Могиле. А другой, Александр, был ранен у Донецкого аэропорта, и теперь он в Донецке, в больнице. Недавно звонил – мол, мама, все нормально, руки-ноги целы, голова тоже, еще повоюю…
Я ранее считала, что зря наши восстали – ведь и при Ющенко мы жили, хотя и не так, как раньше, но концы с концами все же сводили. Пожили бы мы и при Порошенко с Турчиновым. Никита мне на это сказал, что то же самое думали и евреи в Германии в 1930-х – мол, пришел Гитлер, какое-то время будет трудно, потом все успокоится. Вот только «потом» было поздно…
А когда к нам в Петровское пришли «захистники», то они первым делом перестреляли наших собачек. За что они так были злы на них – ума не приложу. Может быть, кое-кого из этих бандитских рож собачки помогли посадить, унюхав наркотики или взрывчатку? Не знаю, мне этого не понять.
Потом они стали хватать всех без разбору – мужчин, женщин и особенно молоденьких девочек. Я вовремя сообразила, что мне ничего хорошего ждать от этих уродов не приходится, и срочно перебралась в сторожку неподалеку от Саур-Могилы, ключи от которой мне отдал Иван Петрович, местный лесник, когда уходил в ополчение. Почему именно мне? Дружили мы с ним, чего уж тут скрывать, а, если честно, находились и в более близких отношениях, пусть и не «узаконенных». Ваня не раз делал мне предложение, только я почему-то все медлила с ответом.
Сторожка находилась в лесополосе, посаженной, по рассказам матери, еще при Иосифе Виссарионыче. Тогда все дружно высаживали в степи деревья и кустарники, выкапывали пруды и водоемы. Только после прихода к власти «кукурузника», как мать презрительно называла Хрущева, высадка новых лесополос практически прекратилась.
В избушке Ивана были топчан, газовая плитка, керосиновая лампа, запас еды и керосина, запасной баллон с пропаном. А рядом с ней находился родник, так что чистейшей водой я была обеспечена. Умывальник, конечно, был сельским, вместо душа было ведро, вода только холодная, а отхожее место, как сказано в фильме, «туалет типа сортир». Но все чисто, аккуратно – Ваня был из числа тех холостяков, у которых везде порядок.
Еды – в основном это были консервы и упакованные в жестяные банки крупы – должно было хватить месяца, наверное, на три. Имелся и сухой собачий корм – у Вани был ирландский сеттер, Фил, которого он отдал в наш питомник, когда уходил. Песика тоже застрелили «патриоты», после своего прихода они для начала устроили «сафари» на наших собак – пока не переключились на людей.
Дня через два после того, как поселилась в сторожке, я услышала, как кто-то скулил перед дверью. Я открыла дверь и увидела свою любимицу – коикерхондье Трикси. Осмотрев собачку, я с радостью удостоверилась, что у нее лишь большая ссадина от пули на боку – каким-то чудом она смогла убежать от «охотников». Ну что ж, подумала я, вода для нее есть, еда тоже, пусть не самая лучшая – я своих собак «педигри» и прочей подобной гадостью не кормила.
Гулять с Трикси мы выходили лишь вечером и ночью – пока что меня «захистники» не обнаружили, и мне очень хотелось остаться вне их зоны внимания как можно дольше. Так что днем я лишь выводила ее метров на десять, ждала, пока она сделает свои дела, и возвращалась с ней в избушку. Умница Трикси все понимала, не капризничала и старалась как можно меньше шуметь. Лишь иногда она жалобно поскуливала, задевая раненым боком за деревце или кустик. Зато, как только садилось солнце, мы, стараясь не ступать на сухие ветки, гуляли по всей лесополосе – а она простиралась на несколько десятков километров.
Однажды днем я услышала женский крик, после чего затрещали ветки. Я схватила Трикси и выскочила с ней, спрятавшись в небольшой ложбинке метрах в двадцати от домика. Конечно, если бы «азовцы» увидели сторожку, то и меня они нашли в два счета. Но мне подумалось, что еще быстрее меня обнаружат, если я попробую – даже ползком – перебраться в густой подлесок. Но больше ветки не трещали, и я потихоньку, сдерживая дыхание, вернулась в сторожку.
Как только стемнело, мы с Трикси пошли посмотреть, что же там произошло. Я была готова ко всему, но увидеть тело женщины, да еще азиатки – в свете практически полной луны я смогла разобрать черты ее лица – было для меня шоком. Трикси обнюхала женщину, а потом начала лизать ее лицо. Глаза у незнакомки на секунду приоткрылись. Я сказала ей:
– Не бойтесь, сейчас я попробую вам помочь.
Но она снова потеряла сознание. Я приложила руку к жилке на ее шее – сердце билось. Что ж, подумала я, нужно искать своих. Я перетащила девушку в сторожку, после чего, достав из ее правого нагрудного кармана какой-то документ – в нем почему-то была дыра – заперла ее вместе с Трикси в сторожке и отправилась на северо-восток, где, насколько мне было известно, еще были наши. Наши уже без кавычек – после зверств, увиденных мною в Петровском и в районе питомника, я поняла, где здесь свои и где чужие.
Той ночью я каким-то чудом смогла дойти до Первомайского – это пригород Снежного – и забарабанила в двери отделения милиции. Там кто-то загремел оружием, выругался, а потом спросил, не открывая двери:
– Кто там? И что вам надо?
Я стала рассказывать о случившемся и о найденной мною в лесу женщине. Милиционеры о чем-то переговорили между собой, потом дверь открылась, и, держа автомат наизготовку, из отделения вышел высокий парень в милицейской форме, в каске и бронежилете. Он первым делом осмотрелся, убедился, что я пришла одна, а потом спросил:
– Женщина незнакомая, говоришь. А кто она такая и откуда?
Я протянула ему удостоверение, которое я нашла в кармане незнакомки. Он нагнулся, подсветил себе светодиодным фонариком, присвистнул и сказал мне:
– Обождите. Сейчас я приведу ребят, и вы им покажете, где оставили эту даму.
По лесной дороге мы ехали с выключенными фарами. Видимо, водитель неплохо знал маршрут и почти не сбавлял скорость. Не доезжая метров сто до сторожки, мы остановились и пошли дальше пешком. Милиционеры внимательно осматривались и не выпускали из рук оружие. В домике, услышав наши шаги, радостно заскулила Трикси.
Девушка лежала на топчане, и по тому, как она тяжело дышала и постанывала, можно было понять, что она еще жива. Ее тщательно осмотрел пожилой фельдшер и тихо сказал:
– Повреждены ребра, и такое впечатление, что есть и внутренние травмы. Но думаю, что она выживет. Только надо побыстрее отправить ее в больницу.
Девушку погрузили на принесенные носилки, занесли в машину, и мы отправились в обратный путь. Когда мы въехали в Первомайское, сидевший рядом со мной на жесткой скамеечке сержант-милиционер спросил:
– Вы хотите вернуться обратно или останетесь здесь?
– А наши отсюда не уйдут? – спросила я невпопад.
– Даст Бог, нет, – кивнул сержант.
– Тогда лучше я останусь. Вот только где?
– Как раз это не проблема. Пустых квартир и даже домов много, особенно в Снежном, так что жилье мы для вас завтра найдем, а сегодня заночуете у меня.
– Спасибо! Кстати, я вообще-то кинолог, но первую помощь сумею оказать и собаке, и человеку. Могу пойти санитаркой или медсестрой в госпиталь.
– Тогда лучше медсестрой. А то у нас раненых много, а медицинского персонала мало. Завтра с утра я отведу вас к главврачу местной больнички. Заодно и домик подходящий есть рядом – там жила одна дама, которая еще десять лет назад за Ющенко агитировала, зимой на майдан ездила, а в апреле отсюда слиняла. Жилплощадь с тех пор пустует. Надо будет, наверное, в порядок привести…
– Приведу, не впервой, – улыбнулась я. – А что будет с девушкой?
– Ее мы прямо сейчас отвезем в Донецк. Похоже, это очень интересный случай…
5 августа 2014 года. Село Петровское Донецкой области.
Майор СБУ Кононов Леонид Андреевич
– Ну и где же пан Моравецкий? – спросил я по-русски капитана Панкратова, встретившего меня на пороге дома, который он выбрал себе для временного проживания. Что он сделал с хозяевами, я так и не узнал – может, им повезло, и они успели унести ноги подобру-поздорову, а может, они покоятся за околицей села, где виднеются несколько свежевырытых братских могил. Панкратов оказался грузным, полнеющим детиной, с большим пивным пузом и руками, покрытыми наколками.
– Пане майоре, пан Моравецькый… – и он попытался что-то сказать на мове, но, похоже, весь словарный запас «великого и могучего украинского языка» у него на этом закончился. «Державну мову» он явно знал лишь постольку-поскольку. По его произношению я понял, что он, скорее всего, родом откуда-то из-под Днепропетровска.
– Давайте лучше будем говорить по-русски, – предложил я. – Здесь, как в том анекдоте, все свои.
Тот вздохнул с облегчением и продолжил на родном для нас языке:
– Пан майор, пан Моравецкий решил поохотиться на сепаров. Иностранные гости любят этим заниматься. Мы его прождали весь вечер и всю ночь – а рано утром кто-то видел, как его уводили сепары в сторону Саур-Могилы. Насколько мне известно, для вызволения пана Моравецкого был задействован наш человек у сепаров, и мы надеемся, что его сегодня спасут из неволи. Ждем его ночью, после захода солнца.
Я лишь кивнул, но в груди у меня все бурлило от злости. Больше всего мне хотелось сделать то, чего я себе почти никогда не позволяю – длинно и многоэтажно выматериться. Этот Моравецкий возомнил, что он сверхчеловек, для которого Донбасс что-то вроде африканского заповедника, где можно поохотиться за живой двуногой дичью. А ведь совсем недавно пшеки были «неграми Европы», а теперь, видите ли, запанували. И этот пан вместо того, чтобы заниматься своими прямыми делами, решил сделать несколько селфи с трупами погибших ополченцев – сепарами я их про себя никогда не называл. Причем одно дело, когда враг хорошо вооружен, и ты имеешь реальный шанс в ответ получить пулю, и другое – когда ты охотишься на шахтеров и таксистов, которые вооружены кое-как и часто толком и воевать-то не умеют.
Впрочем, я вообще не одобряю то, что происходит на Украине с конца восьмидесятых. Но я все еще ношу форму Нэзалэжной Украины и делаю свою работу так, как я ее привык делать. Все-таки я ей присягал… Хотя, конечно, до того я давал присягу Советскому Союзу, и ее, по сути, нарушил.
Эх, говорила мне тогда супруга – плюнем на все и уедем в Россию. Но я подумал – здесь у нас квартира, родители – мои в Киеве, ее в Крыму, дача в Любимовке под Севастополем… А в России все придется начинать с нуля. И скрепя сердце я принес-таки новую присягу, успокаивая себя тем, что СССР больше нет. Хотя совесть свербила и тогда, и в 2005 году, и тем более сейчас.
По отцовской линии я происхожу из русских офицеров, еще в восемнадцатом веке обосновавшихся в Киеве. Мой прадед был одним из тех, кто выбил во время Гражданской петлюровцев из русского Киева, а его брата до того замучили в Политехническом музее. Мой дед прошел всю Великую Отечественную, мой отец успел повоевать и в Анголе, и в Афгане, а я в 1983 вступил в доблестные ряды КГБ.
И оказался – сам не знаю, как – в одном засекреченном отделе, известном среди посвященных под именем «голубой», который занимался необъясненными наукой явлениями. Должен сказать, что почти каждый раз находилось вполне прозаическое объяснение тому или иному феномену, хотя, конечно, многие вещи наши ученые так и не могли объяснить. Но не будем отвлекаться.
В мае 1985 года, после известных событий, меня перевели из Москвы в Киев – мы занимались изучением возможных аномалий, связанных с катастрофой на Чернобыльской АЭС. До сих пор у меня стоят перед глазами брошенные деревни и колхозные фермы, поля, заросшие кустарником и бурьяном. В этих деревнях на нелегальном положении проживали старики и старухи, которые вернулись в свои дома, чтобы там умереть. Они уже ничего на свете не боялись и лишь отмахивались от нас, как от надоедливых мух, когда мы предлагали помочь им покинуть зараженную зону.
Скажу честно – ничего такого, что могло бы подтвердить существование каких-либо необъяснимых и таинственных явлений, мы так и не нашли. Довелось нам видеть странных рыб и животных, но они, скорее всего, были обычными мутантами – радиация в Зоне была вполне реальная, и мы там старались лишний раз не задерживаться.
В конце девяносто первого я стал «громадянином Нэзалэжной Украины». Кто знает, как изменилась бы моя жизнь, если бы я тогда внял просьбам супруги и уехал в Москву, тем более что мой бывший шеф – ныне он был главой всего отдела – усиленно звал меня к себе.
Но, как говорится, что выросло, то выросло, и я остался в составе сильно урезанного отдела в Киеве, а через два года, когда его расформировали, перешел в аналитический отдел, где специализировался на США, Канаде и Западной Европе.
