Александр Громов
Звездная пирамида
Что-то мне это не понравилось. Взял, да и спросил прямо:
– Зачем в столицу-то?
Пузатый на меня ноль внимания. Взял у дежурного бумагу, обмакнул перо в чернильницу и расписался. Открыл деревянный ящичек, достал печать, подышал на нее, примерился и шлепнул. Готово. Решил мою судьбу.
Это он так думал. Согласен ли с ним я, его не интересовало, а зря. По-моему, моя судьба – слишком ценная штука, чтобы решал ее кто-то другой. Я всегда держался этого мнения. Этап, значит? Тем лучше. Дознаюсь, зачем меня везут в столицу, и, если не понравится, дам тягу. С этапа не убегал только ленивый, а лень – это порок, об этом мне в разных воспитательных домах все уши прожужжали.
Я запомнил.
Глава 5. Ипат Шкворень, фермер
– Эй, ушастые! А ну, марш в загон! Давай-давай!..
Хлопнул бич. Но вот странность: Ипат Шкворень не держал в руках никакого бича. Откуда же хлопок?.. Но кенгуролики тяжеловесно заскакали по направлению к воротам загона. Набив животы на пастбище, они были настроены благодушно и слушались хозяина сразу. Им, сытым канальям, было просто лень проявлять норов.
«И охота тебе возиться с этими лопоухими?» – дивились соседи. Кое-какой резон в их словах был. Во всем уезде лишь один Ипат держал крупный скот. Гораздо проще засеять поле, собрать урожай, оставить сколько надо на семена и прокорм семьи, а излишки, благо город рядом, обменять на инвентарь, удобрения, домашнюю утварь и прочее. В том числе и на мясо – самое обыкновенное, выращенное на биоферме в большом баке. Вполне приемлемое мясо, ничуть не хуже слонины. Хвост кенгуролика, конечно, вкуснее, но не настолько же, чтобы платить за него втрое!
Словом, практичные соседи считали Ипата Шкворня чудаком. Пожалуй, так оно и было. Ипат просто любил кенгуроликов, эту древнюю помесь, порожденную беспокойными предками в попытках вывести универсальный скот для землеподобных планет. Умели же когда-то! Много чего намудрили люди в древние времена, и кое-что прижилось. А нынче не мудрят. Некому мудрить. Правду говорят старейшины: Золотой век остался в прошлом. Серебряный, впрочем, тоже…
Кто-то толкнул Ипата в бок. Да что же это такое, а?..
Морщась от тупой боли под черепной крышкой, Ипат завертел головой и осознал, что находится в помещении. Ага… Угу… Значит, ненароком задремал и видел сон. Ничего страшного. Бывает.
– Заснул, дядя? Двигайся. Ты следующий. – Ипата снова пихнули.
Следующий?.. Куда следующий?..
Кажется, он произнес эти слова вслух.
– Судиться, дядя, – хихикнул тощий оборванный мальчишка, устроившийся на скамье слева от Ипата. А справа уже никого не было – была там дверь, и возле нее скучал охранник. Двое точно таких же торчали у входной двери.
Вот оно что. Суд архистарейшин. Ой, мамочки…
Теперь Ипат вспомнил. Нет, вчера он никого не убил – этого еще не хватало! Но зашиб соседа крепко. Тот, по мнению Ипата, был сам виноват. Если не хочешь, чтобы чужой скот чинил потравы, – огораживай поле! За кенгуроликами ведь не уследишь – прыгучая скотинка, да и свежую зелень любит.
Вообще-то Ипат собирался уладить дело по-доброму. Ну, заплатил бы немного за потраву, подсобил бы соседу в хозяйстве – вот и забыта ссора. Дело-то житейское. С соседями надо жить в мире. Но вчера обоих по пьяному делу бес попутал – слово за слово, ну и вышла драка. Одолел Ипат. Крепко намял бока соседушке. Казалось бы, ну и что с того? Назавтра выставил бы потерпевшему бутыль настойки – глядишь, и помирились бы. Свои ведь люди.
Выходит, сосед нажаловался старосте. Вот гад! Не будет ему теперь никакой настойки!
Да, но почему суд архистарейшин? Мелкие дела о побоях и потравах завсегда разбирает деревенский староста, а тут – глянь-ка! – доставили аж в самые Пупыри…
Неприятная мысль поразила Ипата: вдруг все-таки убил? Мнилось: максимум сломал недругу ребро-другое. Но убийство?!
Вспомнилось: сосед уковылял кое-как, но все же на своих ногах. А вдруг приковылял домой, лег на лавку, да и помер от побоев?..
За убийство – страшная кара. Даже не каторга – хуже. Изгнание в пустыню, в Дурные земли, откуда не возвращаются. Велика планета, да только мало на ней мест, где работящий человек может прокормиться. Если воспарить мыслью в неведомые выси и оттуда окинуть взором материки и океаны Зяби, картина выйдет безотрадная и даже пугающая. Обжитые места протянулись широкой неровной полосой по самому крупному материку и служат домом родным для нескольких миллионов человек. А вокруг – пустыни. Холодные на севере, жаркие на юге, но равно неплодородные, выжженные древними войнами. Грунт, спекшийся в черное стекло. Пыль, которая медленно убивает. Мало воды, да и та отравленная. Руины забытых городов – обожженные, оплавленные, опасные. Странные несъедобные растения, каких нигде больше нет. Голод и смерть.
Неужели сосед помер, а он, Ипат Шкворень, – убийца?!
Тогда конец.
– Не знаешь, за какой грех меня судить будут? – тихонько поинтересовался Ипат у мальчишки.
Тот даже присвистнул, за что удостоился мрачного взгляда охранника.
– Ну, ты даешь, дядя! Забыл? В стельку был, что ли? Ни бум-бум?
Непочтительность к старшим исстари почиталась на Зяби за порок. Но вместо того чтобы оттаскать нахального щенка за уши, Ипат лишь молча кивнул, боясь услышать самое страшное.
– А мне почем знать, дядя, – ответствовал мальчишка. – У меня тут свой интерес, у тебя – свой. Да не шибко-то и любопытно.
– А ты что натворил? – спросил Ипат.
– Я-то? – Мальчишка откинулся на спинку скамьи и беззвучно засмеялся, показав мелкие зубы. – Я, дядя, сирота, брожу по свету.
– И давно бродишь?
– Сколько себя помню.
– Неужто нравится? – простодушно удивился Ипат.
– Ага. Ловят только. Как поймают, так и тащат в воспитательный дом какой-нибудь – фермера из меня делать. Пахать учили, сеять… Не по мне это. Мне бы где при фабрике пристроиться, меня к технике тянет, а у фермера какая техника? Жатка да молотилка. Скучно. Ну, я и в бега.
– Надрать бы тебе задницу, – сердито сказал Ипат.
– А то не драли, что ли?
– Постой-постой… – Ипат озадаченно почесал лоб. – Если тебя взяли за бродяжничество, то почему сразу на суд к архистарейшинам? Из-за такой малости…
– Ну, малость там, не малость… – Мальчишка вдруг прыснул. – Так, пошалил немного… Угнал механическую повозку – покататься. Я, дядя, скорость люблю. За это и попал в Пупыри из Земноводска.
Ипату показалось, что он ослышался.
– Из самого Земноводска? Тебя привезли из Земноводска на суд архистарейшин за угон повозки? Тамошние старейшины не разобрались, что ли? Ты сказок-то мне не рассказывай, молоко еще не обсохло…
– Не веришь – ну и не надо, – сказал мальчишка и отвернулся, презрительно дернув плечом. Однако спустя небольшое время повернулся к Ипату вновь. – Эй, дядя! Ты хоть знаешь, что на прошлой неделе на Зябь прилетел космический торговец?
– Ну, знаю, – буркнул Ипат. – Он и сейчас тут. И что?
– Он не торговец.
– Почему?
– Это ты у него спроси почему. Просто не торговец.
– А кто?
– Толком не знаю, – малость помявшись, сознался мальчишка. – Но тут дела не торговые, это точно. Архистарейшины что-то затеяли. Понял, нет?
– Ну? – спросил Ипат.
– Не нукай, не запряг, – нахально ответил малец, явно напрашиваясь на затрещину. – Хочешь знать, почему я не убег с этапа?
– Потому что не смог.
– Гулкий ты, дядя! Как дерево. Да я на самом-то деле и утек, а потом покумекал и вернулся. Меня ж на полицейской механической повозке везли, а она возьми, да и сломайся на полдороге. Кто ее чинил, по-твоему? Я и чинил. Сто раз мог смыться, а не стал. Скажу больше, только это секрет: полицейские меня потом не запирали и даже дали порулить – поняли, что не сбегу. Почему – знаешь?
«Не больно-то интересно», – хотелось пробурчать Ипату, однако любопытство пересилило.
– Почему?
– Потому что докумекал: тут что-то затевается. Из разговоров понял. Во-первых, что-то насчет инопланетной техники. Во-вторых, архистарейшинам на это дело нужны люди. В-третьих, кто попало не годится. В-четвертых, дело это непривычное и, возможно, опасное. Добровольцев не будет, хоть обойди всю Зябь, вот разве только я один. В-пятых, насчет меня из Пупырей в Земноводск пришла телеграмма. Все сходится. Я нужен архистарейшинам. Может, и ты, дядя, им приглянулся, даром что дерево деревом, а?
Ипат открыл уже рот, намереваясь поставить наглого шкета на место, но тут распахнулась дверь справа, и чей-то сонный голос из глубин помещения за дверью возвестил: «Следующий!»
И малолетний покоенарушитель немедленно вылетел из головы Ипата Шкворня. Хуже всего было то, что, вылетая, он привел мысли Ипата в полный беспорядок. Как теперь оправдываться перед судом?
Ипат тяжко вздохнул. Затем поднялся с лавки и, чувствуя в ногах противную деревянность, вошел в зал суда.
Залом его было назвать трудно. Просто очень большая, довольно мрачная на вид комната. Обыкновенные бревенчатые стены, потемневшие от времени потолочные балки, жесткие скамьи. Комната как комната. Но размеры! Они подавляли. Ипат мгновенно ощутил себя букашкой. Будь зал суда набит зрителями, по позвоночнику не побежал бы холодок страха. На миру, как говорит древняя пословица, и смерть красна. Но зал был пуст, если не считать судей да секретаря, расположившегося сбоку за столиком.
Странно, что никакой зевака не зашел полюбопытствовать… Ипата бросило в холодный пот, чуть только он понял: это закрытое заседание!
Но почему?!
Неизвестно. Вот только готовиться при таком повороте дела следовало к самому худшему.
Ипат приготовился. Внутренне собрался, усилием воли выгнал из суставов дрожкую слабость. За свои дела надо отвечать – и он ответит достойно. А там будь что будет.
Охранник подвел его к деревянному барьеру и отступил. Ипат стал глядеть на архистарейшин.
Их было пятеро – полный состав суда. С незапамятных времен Зябью управлял Совет в числе пятидесяти архистарейшин, избираемых из глубоких старцев за былые заслуги и неугасший ум. Раз в десять дней каждый из них по очереди преображался в судью по важным делам. Менее важные судебные дела вершились старейшинами деревень, поселков и городков. Архистарейшины сильно не любили, когда их заваливали ерундовыми исками, и не раз бывало, что они своей властью назначали перевыборы местных старейшин, не способных рассудить своих односельчан по справедливости.
Как и любой житель Зяби, Ипат знал это. Тем сильнее заползали в душу недоумение и страх. Честно говоря, страха было больше.
Все пятеро судей имели темные, изборожденные морщинами лица и предлинные седые бороды. Трое из пяти были лысы. Четвертый, как ни странно, носил густовласую снежно-белую прическу на прямой пробор, перехваченную на лбу шнурком. У пятого на покрытом старческими пигментными пятнами черепе росло что-то вроде куриного пуха. Этот пятый начал с того, что внимательно оглядел Ипата, подслеповато щурясь и покачивая головой в непонятном сомнении, затем иссохшей дрожащей лапкой сдвинул бороду с лежащего перед ним вороха бумаг, другой лапкой подцепил верхний лист, долгую минуту недоверчиво изучал его, приблизив к самым глазам, и наконец продребезжал:
– Ипат Шкворень?
– Я, – сознался Ипат, на всякий случай потупившись.
– Что же это ты, Ипат Шкворень, а?
– Сам не знаю, как это вышло, – пробубнил Ипат и тяжко вздохнул.
– Покоенарушение второй категории, – подытожил написанное в бумаге пухоголовый старец. – Как то: потрава чужих посевов, пьяная драка с соседом. Нехорошо.
Ипат вновь тяжко вздохнул: сам, мол, знаю, что нехорошо, не маленький. Знаю и осознаю.
– Жалоба на тебя, Ипат Шкворень. Имущественный ущерб, публичное сквернословие да еще побои. Помимо жалобы потерпевшего имеются свидетельские показания. Чистой воды вторая категория без смягчающих… Нет? Есть таковые обстоятельства?
– Нет, – признал Ипат, сокрушенно покачав головой. Всякому известно: на суде архистарейшин, если и впрямь хоть чуточку виноват, лучше всего чистосердечно раскаяться. Упорствующих в заблуждениях старики не любят. Положим, скостить наказание раскаявшемуся покоенарушителю – это вряд ли. Но хоть лишнего не прибавят…
– Желаешь ли что-нибудь сказать, Ипат Шкворень?
Тяжко-претяжко вздохнув, Ипат развел руками.
– Да что тут скажешь… – промямлил он. – Виноват, конечно… Но разве я один виноват?
– Что-что? – Пухоголовый старец приложил ладонь к уху. – Не один, говоришь? А кто еще, по-твоему? Уж не потерпевший ли?
Ипат уже понял, что брякнул лишнее, и проклял себя. Надо было как-то выкручиваться.
Но сказать, что нужные слова вылетели у Ипата из головы, означало бы приписать ему то, чего не было. Никаких слов, способных помочь ему в данную минуту, в его голове не содержалось.
Надо признать, что хитроумные мысли вообще посещали Ипата весьма редко. Даже среди односельчан, не слишком расположенных к умственной деятельности, он слыл человеком недалеким. Крепкий хозяин, этого не отнять. Работяга. Но не более того. Виданное ли дело, чтобы фермер в тридцать с гаком лет не был женат? И со скотиной, знать, возится не иначе как от большого ума. На кенгуроликах не очень-то разбогатеешь, зато как жил, так и помрешь бобылем. Какая же девка согласится пойти замуж за провонявшего навозом мужика? Работа в поле – совсем другое дело. Злаки колышутся волнами, ветерок обдувает… хорошо-о!
– Потерпевший… – брякнул Ипат, не придумав ничего более умного. – Он… это… тоже виноват. Я бы ему заплатил за потраву, честное слово…
– И ты заплатил! – перебил Ипата седовласый архистарейшина, для убедительности подняв вверх указательный палец, смахивающий на бобовый стручок. – Ты знатно ему заплатил – побоями! Больше ничего не желаешь сказать?.. Нет?.. Суд выслушал обвиняемого. Значит, так: виновен в нанесении имущественного ущерба – раз. Усугубил свою вину, затеяв драку, – два. Причинил соседу телесные повреждения – три! Дело рассмотрено и признано вполне ясным.
Четверо судей закивали в ответ. Ипат повесил голову. Зря только начал выгораживать себя. Теперь накажут серьезнее. Недели две общественно полезных работ, а то и месяц…
Если в родной деревне, то еще ладно. Пусть насмехаются все, кому не лень, зато можно будет, наверное, отлучаться время от времени для ухода за скотиной. Если же суд назначит отработку в столице – кого бы нанять ухаживать за кенгуроликами? Они, конечно, твари неприхотливые, могут сидеть в загоне и три, и четыре дня, но за две недели без пищи и воды точно сдохнут.
– Объявляется приговор, – торжественно возгласил седовласый, в то время как секретарь заскрипел пером. – Ипат Шкворень из деревни Кривые Метелки, виновный в покоенарушении второй категории, в отсутствие смягчающих вину обстоятельств приговаривается к шести месяцам общественно полезных работ и поступает в распоряжение муниципального старосты по благоустройству столичных дорог. В случае отказа подсудимого от дополнительного предложения приговор вступает в силу немедленно. Утверждает ли приговор судейская коллегия?
Трое лысых и один пуховолосый вновь закивали.
Вязкая чернота растеклась перед взором Ипата. Шесть месяцев! Целых полгода мостить столичные улицы! Да за это время кенгуролики погибнут все до единого, тут и к ворожее не ходи. И нанять-то некого на такой срок, и нужен не какой-нибудь лоботряс, а человек понимающий. Где его взять, спрашивается? Да и денег не хватит на наем. Это что же – разорение?..
Именно так. Оно самое.
Ипата шатнуло. В голове часто-часто застучали молоточки. Э, погоди-ка… Что там было сказано о дополнительном предложении?
Где-то в бесконечности забрезжил слабенький лучик надежды, и Ипат потянулся к нему, как утопающий к соломинке. Какое такое дополнительное предложение? А ну-ка!
В маленькой, но светлой комнатке, куда его вывели на полчаса для ознакомления с врученным ему пространным документом, отпечатанным вручную, Ипат осознал старую истину: хрен и редька равно далеки от сахара по части сладости. Лучик померцал и угас. С третьего прочтения Ипат начал понимать, что ему предлагают, и покрылся холодным потом. Прочитав документ в четвертый раз, он понял, что это всерьез.
Обнадеживал лишь один параграф предложенного соглашения: на время отсутствия Ипата сохранность его движимого и недвижимого имущества гарантировалась, причем не кем-нибудь, а Советом архистарейшин Зяби. Это было хорошо. Но дело, в которое предлагалось ввязаться Ипату, было совершенно невозможным!
Нет.
Нет и нет!
Глупости. Видать, старцы выжили из последних остатков ума, если предлагают такое, рассчитывая на чье-то согласие… Но кто же согласится? Да нет, это попросту немыслимо!..
Но и отказаться нисколько не лучше.
* * *
Окно не имело ни решеток, ни специальных запоров. Открыл настежь – и беги куда хочешь. Первый этаж. Только перелезть через подоконник.
Можно выйти и через дверь. За ней всего-навсего один полицейский, которому скучно. Не настоящая охрана, а так, проформа. Захочешь убежать – убежишь.
Одна видимость… Куда убежишь на Зяби?
Допустим, где-нибудь пристроишься. И все равно рано или поздно тебя найдут и накажут не в пример серьезнее. Могут и вовсе изгнать в Дурные земли – живи там как хочешь. Вернее, помирай, как сможешь. Дело твое. Хочешь – беги хоть сейчас.
Ага, нашли дурака!
Ипат подписал условия, решив, что лучше уж ринуться с головой в дикую авантюру, имея гарантию насчет хозяйства, чем наверняка потерять хозяйство, занимаясь улучшением столичных дорог.
Да и авантюра ли еще? По всему судя, выходила какая-то глупость.
Как многие жители столичного округа, Ипат был грамотен, знал четыре действия арифметики и имел некоторые представления об иных мирах Вселенной. Представления эти были вколочены в него не только начальной школой. Сама жизнь преподносила порой зримые доказательства: есть иные миры, есть. Существуют. И в них тоже живут люди – кое-где странные, а кое-где и ничего. Иной раз, возникнув из черной бездны космоса, на Зябь опускался чужой звездолет, чаще всего торговый. Когда-то в незапамятные времена люди жили на одной-единственной планете Земля Изначальная, а потом расселились кто где. Отчего же им и теперь не летать от звезды к звезде, от планеты к планете, если есть на чем? По правде говоря, без космических торговцев жизнь на Зяби была бы тяжелее и скучнее. На новые удивительные машины у правительства никогда не было денег, и торговцы не обременяли себя таким товаром, но вакцины от болезней, новые сорта полезных растений и недорогие биотехнологии Зябь иногда покупала. Также и одобренные архистарейшинами зрелища, какие подешевле. А уж рассказы о том, как живут-поживают люди на иных планетах, шли бесплатным довеском и еще долго после отлета очередного торговца передавались из уст в уста, подчас обрастая удивительными подробностями.
Но ни один житель Зяби никогда не покидал своей планеты. К чему? Очень нужны фермеру межпланетные путешествия! И звездолеты! Вот хороший трактор с набором навесных приспособлений – очень нужен. Все остальное – пыль, глупый мираж. Обитатели Зяби привыкли гордиться своим здравомыслием. Ни фермеры, ни рабочие на немногочисленных фабриках, обслуживающих сельское хозяйство, с детства не расположены к пустым фантазиям. Разве что дети, да и то далеко не все, мечтают о чем-то несусветном вроде далеких звезд и метеоритных атак, но кто их слушает?..
Как многие, Ипат Шкворень и без слов мальчишки знал, что недавно на Зябь прилетел очередной чужак. Знал он и то, что архистарейшины ведут с гостем какие-то переговоры. Знал – и не слишком интересовался этим. Все равно ничего не изменится. Жизнь ясна, проста и пряма, как борозда в поле, такой ей и быть вовеки.
Оказалось – нет.
Вербовщик. Ипату понадобилось время, чтобы вспомнить смысл этого слова, пришедшего из бесконечного далека. Но вот он – космический вербовщик. Он здесь, на Зяби. Он сделал архистарейшинам предложение, на которое те, поспорив и покряхтев, согласились. А согласились они ни много ни мало как отчислять ежегодно двадцатую часть доходов в пользу какой-то планеты Рагабар. Что еще за планета? Где она? Ипат не знал, но был уверен, что еще недавно об этом Рагабаре слыхом не слыхивал никто, включая архистарейшин. Чем, интересно знать, пришелец опоил их?
Пять процентов от всего дохода Зяби! Возьми да отдай их ни за что ни про что какому-то Рагабару! Уму непостижимо. Дурак скажет, что пять процентов – это немного, но на то он и дурак. Стало быть, вместо сегодняшних терпимых налогов фермерам придется платить нестерпимые, так надо понимать?
А что взамен?
Звездолет. Бесплатно. И плюс к тому право присоединить к Зяби пять планет на тех же условиях. Плати пять процентов дохода планеты и взимай пять раз по пять. Плохо ли?
Тут надо крепко подумать. Где искать согласных платить и куда пойдут те денежки? Если не фермерам, то на что они нужны? И без них жили и не тужили. Хотя… кто тебя спрашивает, Ипат Шкворень? Ты уже подмахнул бумагу. Лети теперь в пугающий до дрожи космос и выполняй, что от тебя требуют.
И не ты один согласился…
Цезарь Спица, сопливый шкет, пребывал здесь же, делил с Ипатом камеру на три койки, но если Ипат большей частью лежал, устремив взгляд в потолок и натужно ворочая в голове тяжелые мысли, то шкет не мог ни лежать, ни сидеть – так и метался, потирая руки и изнывая от нетерпения.
Ждал, дурень, когда ему дадут звездолет.
Тьфу!
