bannerbannerbanner
Всем поровну (сборник)

Александр Громов
Всем поровну (сборник)

Полная версия

Он оттолкнулся одной ногой от пола, другой от стены и перелетел за кренящийся фрагмент. Упал, перекатился, вскочил. Нырнул вперед, уходя от струи огня, внезапно вырвавшейся из стены, сгруппировался, ушмыгнул вбок от падающего сверху лезвия гильотины, в прыжке пролетел сквозь неизвестно откуда взявшееся пылающее кольцо. Что-то подсказало: вне кольца пути нет.

– Неплохо, – снисходительно поощрил Голос.

«Посредственно», – мысленно поправил человек. На тренажере у него получалось лучше. Подумаешь – четыре ловушки одна за другой! А десять не желаете ли?

Он проходил и двенадцать ловушек кряду – не всякий раз, но как правило. То, что ему продемонстрировало подземелье, было сущей чепухой по сравнению с виртуальным тренажером-имитатором. Правда, в виртуальном пространстве подземелье не могло его убить, причиняя при ошибках лишь боль и – иногда – стигматы, шутки подсознания в виде рубцов и ожогов на теле. По правде говоря, и с виду виртуальное подземелье не очень-то походило на настоящее, но кто может похвастать, что видел его, настоящее? В смысле, кто видел подземелье и сумел вернуться, чтобы описать его создателям тренажера? Никто. По условиям игры вернуться можно только с сокровищем, и если бы кто-то вернулся, тренажер потерял бы главный смысл, превратившись в заурядную виртуальную игрушку. А хорошие, однако, бабки заработали на дураках создатели тренажера… Впрочем, хорошие бабки только на дураках и зарабатываются…

Наплевать, подумал человек. Он почти не запыхался. А что сердце стучит и ладони вспотели, так это от естественного волнения. До усталости еще далеко. Как бы ни был тренажер далек от реальности, главному он научил. Скорости. Реакции. Выносливости. Интуиции. Пожалуй, ничего другого здесь не требуется.

Ну, вперед!..

Спустя тридцать минут человек был еще жив. Правая щека горела от ожога, одежда превратилась в лохмотья, на боку и предплечье красовались сочащиеся кровью порезы. К счастью, внезапно выскочившие лезвия, от которых человек почти – вот именно, почти! – успел увернуться, оказались без яда.

На тридцать первой минуте погас свет.

Упав, вжавшись в пол, человек услышал, как что-то привычно свистнуло над головой. Вскочить он не успел. Кто-то грузный, тяжело сопящий навалился на него сверху, нащупал горло и стал душить.

Ударив вверх локтем и попав, как видно, в солнечное сплетение, человек на секунду добился ослабления хватки. Ужом извернулся под противником, ударил еще, целясь в пах, сам получил удар головой в лицо, но сумел сбросить с горла узловатые пальцы душителя, а затем и выползти из-под давящей тяжести. Вскочил. Неизвестный тяжело дышал где-то рядом и, похоже, также поднимался на ноги.

В кромешной темноте человек провел наугад три сокрушительных удара и двумя из них попал. Неизвестный взвыл от боли, затем захрипел.

Стены коридора вновь осветились.

Никого. Человек оглянулся. В самом деле – никого… Коридор здесь прямой, противник не мог так быстро убежать. Разве что втянулся в стену…

– Ну и фокусы у тебя, – сипло и зло сказал человек, с трудом ворочая шеей.

– В рамках правил игры, – немедленно отозвался Голос. – Я не выдумывал для тебя ничего нового.

– Что же ты, сволочь, – сипло укорил человек, с трудом ворочая шеей, – сказал, чтобы я оставил при входе фонарик? А сам свет гасишь! Это тоже в рамках правил?.. Что молчишь?

– Нет, – согласился Голос после паузы. – Это не в рамках правил. Это подсказка. С фонариком ты не добрался бы до этого места.

– Почему? – выкрикнул человек.

– Потому что на сто девятом метре…

– Я не о том! Почему ты дал мне подсказку?

– Почему бы нет? Ты не доволен? Разве твои шансы уменьшились? Да и мне интересно посмотреть. Обидно, когда соискатель гибнет слишком рано. Кроме того, в последнее время соискателей становится все меньше.

Обидно ему… Интересно, видите ли, посмотреть! Быть может, верен тот вариант легенды, согласно которому безумный триллионер скопировал в квазиживые мозги подземелья свое собственное сознание? Старческое какое-то любопытство, нездоровое…

Наплевать. Вперед!

Шаровая молния, летящая в лицо со скоростью пушечного ядра… Уклониться. Пляшущая сеть электрических разрядов… Проскользнуть.

Дальше была развилка. Два одинаковых коридора – правый и левый.

– Может, подскажешь? – спросил человек. – Теперь куда?

– Тебе решать. Но идешь ты хорошо, я прямо любуюсь…

– Ну-ну, любуйся. А лучше бы дал совет.

– Один путь длиннее, другой короче.

Ага, значит, к цели приведут оба. Это главное.

Словно гора с плеч. Мучительный выбор между жизнью и смертью превратился в смехотворную дилемму: какой рукой лучше почесать затылок, правой или левой?

Правой.

Десять шагов. Ничего. Еще десять. Еще пять…

Гудящий рой крупных ос. Шершни. Стремительные убийцы. Нечто подобное было и на имитаторе, только вместо шершней там гудели мутированные москиты – каждый с воробья.

Все равно: любой укус здесь смертелен. Один-единственный укус.

Рой распался на множество черных точек. Они атаковали с невероятной быстротой.

Первым побуждением человека было метнуться назад, но он вовремя вспомнил предупреждение. Нет, назад нельзя. А если вперед?..

Рывок!

Осы пронеслись сквозь него, не задев. Их грозное слитное гудение слышалось теперь позади и удалялось.

Морок, с облегчением понял человек. Голограмма. И сию же секунду гудение стало стремительно приближаться вновь.

Человек побежал.

Он был почти уверен, что теперь за ним гонятся не бестелесные изображения, а настоящие крылатые убийцы. Десять против одного… Неопытный игрок, воображающий себя шибко умным, тут и проиграл бы свой шанс, а с ним и жизнь. А надо быть проще. Обмануть, усыпить бдительность и ударить насмерть – это так просто, так понятно, так по-человечески…

Он с разбегу перепрыгнул огненную ловушку. Дальше был зал. И – круглый бассейн в центре зала.

Шершни настигали. Сделав отчаянный прыжок, человек перелетел через парапет и нырнул в бассейн.

В воду! С головой, с ногами! Чтобы ничего не торчало. Возможно, эти твари способны жалить через одежду и даже обувь, но они заведомо не умеют нырять…

Слой воды оказался толщиной в пядь. А ниже – вязкий, засасывающий ил.

Человек попытался забарахтаться, но не сумел: илистая трясина держала крепко, сковав и медленно заглатывая. Мошка в янтаре – и та имела больше шансов выбраться из плена.

Человек взвыл от злости, выпустив цепочку пузырей. Сам прыгнул в ловушку! Сам! Так глупо попасться!

Чья-то когтистая лапа, погрузившись в трясину, ловко выудила его и швырнула на каменный парапет. Сверху низвергнулись потоки воды, смывая с тела липкую грязь.

Человек задыхался. Если бы на него лилась не вода, а царская водка, он не нашел бы в себе сил двинуться с места.

Шершни куда-то исчезли. Зато на каменной тумбе перед ним сидел Сфинкс, глядел на мокрого оборванца и точил о тумбу когти. Кисточка львиного хвоста подрагивала от нетерпения, но женское лицо было равнодушно. В умело подкрашенных глазах Сфинкса стыл лед.

Что больше всего поражало, так это полное соответствие имитатору. Там тоже был Сфинкс. И надо было отгадать загадку.

– Отдышался? – Голос Сфинкса был начисто лишен эмоций. – Если нет, я подожду еще. Но недолго. Потом ты должен будешь ответить на три вопроса.

– Почему на три? – недовольно спросил человек.

– Ты правильно ответишь на три вопроса, и только тогда продолжишь путь, – сказал Сфинкс. – В противном случае твой путь тут и прервется. Я не спрашиваю тебя, согласен ты или нет. Твоего согласия не требуется. Ты готов?

Человек со вздохом покрутил головой.

– Ладно… Задавай свои вопросы.

– Вопрос первый: для чего ты живешь?

Ничего себе вопросец… Во-первых, жить довольно приятно. Во-вторых, родители как-то не спрашивают детей, хотят ли те рождаться. Родили – и живи себе, вот и весь ответ.

Вот только удовлетворит ли такой ответ Сфинкса? Пожалуй, что нет. Вот ведь гадина, гибрид, музейный урод с философским уклоном!..

– Я жду, – напомнил Сфинкс, подняв львиную лапу к самому лицу человека. Из мягких подушечек медленно выдвинулись стальные когти.

Вцепиться в эту лапу, рвануть на себя, швырнуть чудовище через бедро было делом полусекунды. В бассейн его! В трясину! Тяжелый, гад…

Сфинкс заревел совершенно по-львиному. Затем трясина сглотнула его. На поверхность выскочило несколько крупных пузырей – и все.

Человек перевел дух. Огляделся. Подземелье не реагировало.

– Это по правилам? – спросил он на всякий случай.

– Вполне, – ответил Голос. – Правила здесь задаю я. Некоторые думают, что это не так, но они ошибаются.

Человек поморгал. Это что выходит такое? Ловушка здесь может обладать свободой воли? Даже часть ловушки, потому что Сфинкс, бассейн и шершни – одна и та же ловушка, только сложная…

Но ведь в тех же пределах и соискатель обладает свободой воли. Так что, пожалуй, все справедливо. И подземелье играет по правилам, поскольку выход из ловушки все же нашелся!

Простейший выход, между прочим. Интеллектуал попытался бы ответить на вопросы – и наверняка проиграл бы. Здесь, как и везде, надо быть проще…

Других ловушек в зале не оказалось. Человек с удовольствием отдохнул бы на парапете бассейна, но особенно рассиживаться не стоило. Кто знает, какой сюрприз приготовило подземелье на данный случай.

Новый коридор. Целые заросли сверкающих лезвий, скрещивающихся на манер ножниц… Свист разящего хлыста… Шкворчащие струи расплавленной меди… Тихий шелест летящего диска с бритвенно-острыми краями, нацеленного точно в горло…

Упасть. Перекатиться. Перепрыгнуть. Увернуться. Рвануть вперед.

Кто сказал, что у гроссмейстера невозможно выиграть?

Коридор заканчивался тупиком. Человек оскалился в усмешке: знакомые штучки… Хранилище, наверное, совсем рядом, надо только догадаться, как открыть эту стенку, и решение наверняка будет простым, как мычание. Быть может, просто боднуть ее головой? А ну, Сезам, откройся!..

 

– Не споткнись, – иронически посоветовал Голос. И в этот момент человек споткнулся.

Он почувствовал, что скользит куда-то вниз, в темноту, и едва успел сгруппироваться, как падение прекратилось. Он лежал в большой камере на чем-то жестковатом, но упругом. Наклонный лоток, по которому он только что скользил, уже успел втянуться в круглое отверстие над головой. Миг – закрылось и отверстие.

– Ты пришел, – возвестил Голос.

– Куда? – спросил человек, оглядываясь. – Это не хранилище.

– Это отстойник. Или могильник, если тебе угодно. Сюда попадают такие, как ты. Восемнадцать процентов вошедших. Мне уже трижды приходилось расширять это помещение. Второй отстойник – дважды. Там остаются десять процентов соискателей. Видишь ли, левый путь от развилки длиннее и сложнее, не все доходят…

Человек сглотнул. Облизнул потрескавшиеся губы.

– Значит… – он не сразу выговорил страшное слово, – я проиграл?

– Не всем же выигрывать, – снисходительно сказал Голос. – Кстати, на твоем месте я бы не вставал. Нехорошо топтать покойников.

Человек дико воззрился на то, что лежало под ним. Мумии… Коричневые ссохшиеся мумии с провалившимися глазницами, жуткими оскалами, мочалками свалявшихся волос на туго обтянутых черепах… Мумии друг на друге. Слоями.

Неужели и его судьба стать такой же мумией? И пружинить под следующим неудачливым игроком? Нет… Нет!!!

– Здесь сухо и нет ни микробов, ни грибков, – продолжил Голос. Наверное, он все же читал мысли. – Я бы мог кремировать тела проигравших игроков, но, по-моему, хранить их мумифицированными чище и гигиеничнее…

– Ты обманул меня! – закричал человек. – Я дошел! Твои ловушки ничего со мной не сделали! Где хранилище?

– Показать тебе? Смотри.

В воздухе сгустилось изображение. Условная человеческая фигурка стояла по стойке «смирно» под опускающимся на нее молотом и не делала попыток увильнуть в сторону. Первая ловушка, самая первая и самая глупая, не увернуться от которой умудрился бы только паралитик…

Молот едва коснулся головы фигурки. В тот же миг фигурка провалилась в люк. Сокровища были там. И какие сокровища! Нет, они не обесценились за минувшие тысячелетия, они даже выросли в цене…

Сокровища лежали у входа. А он… он, как дурак, прошел весь путь, обманывая ловушки, уворачиваясь, финтя, сражаясь до последнего… и зная, что обратного пути нет.

– Это нечестно! – завопил человек, размахивая руками. – Не по правилам!

– Ты слышал правила игры, – возразил Голос. – Могу повторить. Разве в них было сказано, что ты должен пройти все подземелье из конца в конец?

Человек сплюнул. Оскалился, и оскал его был страшен, но бессилен. Он проиграл. Подземелье перехитрило его, обвело вокруг пальца. Элементарно надуло!

– Зачем же вся эта… бутафория?

– Почему бутафория? – Голос, казалось, удивился. – Ловушки настоящие. Почему ты решил пройти их все – спроси у себя, ведь ты человек, а я только механизм. Но ты, вероятно, хочешь спросить, почему я не убил тебя сразу, как только ты миновал хранилище? А меня ты не берешь в расчет? Должен же я был получить удовольствие, наблюдая за тобой. И я его получил. Некоторые из твоих предшественников шли лучше тебя, но и ты шел неплохо…

Человек обхватил голову руками и замычал, раскачиваясь.

– Вы вечно говорили, что надо быть проще, – вещал Голос, – и вели себя соответственно. Проще не думать, чем думать. Проще выбросить вещь на помойку, чем ремонтировать ее. Проще напрячь кого-нибудь, чтобы изобрели новую штуковину, позволяющую не двигаться, нежели самим пошевелить конечностью. Проще поддерживать в тонусе дряблые мышцы на тренажере, чем колоть дрова и таскать воду из колодца. И уж куда проще, загадив свой дом, переехать в соседний, пустующий, чем заняться уборкой. На том вы всегда стояли, на том стоите и сейчас. Быть проще, еще проще! Но даже этого вы не умеете…

Голос смолк. Человек пошевелился, встал на жесткое, слегка пружинящее. Под его ногами слоями лежали сухие мумии проигравших игроков. Иные – в странных позах. Похоже, перед смертью они пытались укусить собственный локоть.

Октябрь 2001 г.

Счастливая звезда Агафокла-младшего

В двенадцатое лето правления любимого римским народом и осененного милостью богов кроткого кесаря Клавдия случилось событие настолько грандиозное по своим последствиям для судеб народов, населяющих Ойкумену, насколько же ничтожное по видимым проявлениям. Несомненно, именно поэтому оно ускользнуло от внимания историков, чьи имена могли бы придать вес этому рассказу, если бы только скепсис потомков не отнес его к разряду небылиц, как оно, вероятно, и произошло бы. Говоря короче, весной того года, о котором идет речь в нашем правдивом повествовании, свободнорожденный эллин Агафокл, сын Агафокла-старшего, купец из Книда, потерял свое достояние, а вместе с ним и свободу. Потеряв же свободу, он тут же едва не потерял жизнь – однако, скажете вы, кому интересно столь заурядное событие, если только оно не произошло в окружении человека незаурядного и, следовательно, не послужило поводом к созданию исторического анекдота? Потерпите немного, читатель.

Квинт Пупий Руф, хозяин Агафокла, был человеком заурядным. И его развратный полуприятель-полуклиент, чье имя история не сохранила, но которому на вилле Пупия позволялось многое, также не был выдающейся личностью. И если мы упоминаем их в своем рассказе, то лишь следуя правилу не обходить молчанием ничего из того, что нам известно об Агафокле и его Счастливой звезде.

Прислуживать на вилле Пупия Руфа – не ломать спину на виноградниках. Вчерашний купец, ныне – купленный раб, не вполне еще оценил выпавшую на его долю редкую удачу и даже не успел как следует пройти курс обучения у впавшего в дряхлость старого раба Пупия, как новый поворот судьбы бросил его на скамью гребца триремы, и виноват в этом повороте был он сам.

Могли бы и убить.

– Эллин? – строго спросил гость, принимая поданную Агафоклом чашу. – Грекулюс? Экий нежный… Белая свекла?[1] – Агафокл замотал головой. – Нет? Не верю.

И не успел Агафокл опомниться, как гость, отставив чашу, ловкой подножкой повалил его на ложе, облапил и под жирное хихиканье Пупия принялся сдирать с раба хитон, гогоча во все горло и призывая в свидетели богов, что давно уже не пробовал сладенького и что Пупий, радушный хозяин, друг и щедрый патрон, не откажет гостю в невинном удовольствии…

Тут-то и произошло непоправимое: вырвавшись, Агафокл наотмашь ударил гостя. Ударил смачно. От души.

Трудно сказать, явилось ли это необдуманное действие невольным протестом со стороны еще недавно свободного книдского гражданина или же Агафокл некстати вспомнил о Счастливой звезде, но то, что последовало за поступком Агафокла, известно достоверно: пока Пупиев полуприятель-полуклиент еще кувыркался в кровавых соплях, пытаясь разобраться, каким ветром его снесло с ложа, сам Пупий, брезгливо кривя чувственный рот, уже отдавал короткое приказание сбежавшимся по его зову рабам. Немедленным следствием приказания было водворение Агафокла в небольшой и как бы домашний Пупиев эргастул, находившийся тут же, на вилле.

То, что его даже не избили, вселяло самые черные подозрения. Их охотно подтверждал раб, раз в день носивший Агафоклу гнилую бурду. Так продолжалось неделю. Несомненно, хозяин решал: казнить ли провинившегося раба своей властью или же передать префекту для поучительного повешения на столбе.

Наконец его вывели на свежий воздух и сняли цепь, однако лишь для того, чтобы тут же приковать к другой цепи, сковывавшей вереницу осужденных. Легионеры-конвойные были недовольны задержкой и торопили кузнеца. Пупия не было видно, сколько Агафокл ни крутил головой. Он повеселел: казнь, по-видимому, откладывалась, утро было ясное, и в восточной части неба, невидимая, кроме него, ни одному смертному в Ойкумене, не тая в лучах колесницы Гелиоса, по-прежнему ярко сияла его Счастливая звезда.

Он еще успеет обратиться к ней; даже вися на столбе, еще не поздно сделать это. Римляне не убивают сразу.

Первый день колонна шла пешком. В полдень и вечером конвойные дали овощей и позволили напиться у источника. На второй день осужденных посадили в повозки, и это было еще удивительнее раздачи овощей. Может быть, они хотят, чтобы осужденные подольше продержались на столбах? Э-хе… Агафокл услышал слово, громко произнесенное кем-то: навмахия.

От знакомого слова почему-то стало липко и страшно.

Предопределения судьбы неведомы даже богам, так стоит ли говорить о простых смертных. Даже и о не совсем простых… О том, что он не простой смертный, Агафокл узнал в раннюю пору юности, и узнал случайно. Однажды зимним вечером, когда рассерженное море выло и плевалось, врываясь в книдскую гавань, а небо было ясное и безлунное, он стоял перед деревянным, сработанным под хиосский мрамор портиком старого отцовского дома на Меняльной улице и, разинув рот, глазел на небо. Что его побудило в тот вечер вглядеться в очертания созвездий, является загадкой и рассмотрению не подлежит. Гораздо существеннее то, что за этим занятием, в принципе полезным, но приличествующим скорее сыну кормчего, нежели купца, его застал отец.

Уместнее всего в такой ситуации был бы подзатыльник, однако, против ожидания, Агафокл-старший подзатыльника сыну не дал, а встал рядом и, задрав бороду, тоже стал вглядываться.

– Видишь ее? – спросил он некоторое время спустя, переждав приступ немого удивления Агафокла-младшего.

– Кого, отец? – почтительно спросил сын, на всякий случай отступая на шаг.

– Кого, кого… Если бы я знал, кого! Если бы я ее видел! Уж я бы… Э-эх! Ну-ка скажи, что ты там видишь?

– Звезда, отец. Очень яркая. Золотая. А вчера не было. Да вот же она!

– Где? Скажи словами.

– Левее и ниже Тайгеты, отец. Неужели ты не видишь?

– Верно, – буркнул Агафокл-старший. – Там она сейчас и должна быть. Туда-то ее и повесили. А я… – он понурился и вздохнул, – я ее не вижу, сынок. Все вокруг вижу, а ее – нет, не могу. Всю жизнь пытаюсь увидеть, а увидел ты. Выходят, боги тебя любят… – он усмехнулся в бороду. – Придется завтра в жертву быка принести – не меньше.

– Кому, отец? – удивленно спросил Агафокл-младший.

– Гелиосу, конечно…

Наутро, едва дождавшись восхода солнца, отец потащил его из дома.

– И теперь видишь звезду?

Агафокл ответил утвердительно. Более отец ничего не пожелал объяснять, сколько Агафокл ни спрашивал. Самым удивительным было то, что звезда не участвовала в обращении небесных циклов. Она упрямо стояла на месте, как приколоченная гвоздем, и ночью можно было наблюдать, как окружающие звезды медленно-медленно проходят и над ней, и под ней, и сквозь нее.

С тех пор отец начал относиться к Агафоклу почти как к равному и – странное дело – стал реже брать его с собой в поездки по торговым делам, перестал заставлять упражняться в счете устном и письменном, зато твердо настоял на посещении философской школы при гимнасии и огорчался неуспехам сына больше, чем торговым неудачам.

Агафокл, не понукаемый никем, жил в свое удовольствие. Школа была развлечением для ума, не больше. Однажды, распираемый тайной, как амфора неперебродившим вином, он объявил, что днем и ночью видит звезду, стоящую на небосклоне неподвижно… Избавиться от насмешек не удавалось целый год.

К тому времени он уже видел звезду сквозь стены.

В день, когда Агафоклу-младшему минул двадцатый год, отец приказал ему следовать за собой и привел на круглую пустошь в нескольких стадиях от города, где только и росло, что колючки и жесткая трава пучками и не любил пастись скот. Здесь Агафокл-старший поведал сыну историю Счастливой звезды, а мы вынуждены ограничиться вольным пересказом, опустив подробности явно вымышленные, дабы, не скрыв истины, охранить правдивость нашего повествования.

Случилось это за три с половиной века до рождения Агафокла-младшего, когда земли Азии топтало войско победоносного Александра. Гремел Граник, пылал Тир и, как водится, вместе с македонской армией, а чаще за ней, продвигались, попутно занимаясь мелкими и крупными грабежами, отряды греческих наемников. Впрочем, у Дария они тоже были.

Один из таких отрядов (чью сторону он держал – неважно), воровски подбираясь к Книду, встретил невдалеке от города неосторожного пастуха с овечьим стадом. Возблагодарив Зевса Олимпийского за щедрый дар, оголодавшие наемники накостыляли соотечественнику по шее до самых пяток и, бросив в кустах бесчувственное тело, устроили буйный пир. Когда пастух пришел в себя и обнаружил, что одна часть стада съедена, а другая угнана неведомо куда, первой его мыслью было удавиться без промедления. И он уже начал приводить в исполнение свое намерение, как вдруг с небес к нему спустился сам Гелиос на громадной грохочущей колеснице. Колесница та стояла на огненном хвосте, и там, где хвост касался земли, он вырывал с корнем кусты и деревья и отшвыривал их прочь, изломанные и горящие, а протекавший в овраге ручей выкипел весь. Когда же хвост иссяк и колесница встала на землю, из нее вышел бог в серебряном одеянии, величав и спокоен. Узнав имя несчастного пастуха и причину его несчастья, расспросив его о многом, что делается на Земле, и немало подивившись ответам, бог повелел так: пусть до первой твоей просьбы днем и ночью сияет на востоке звезда, видимая тебе одному. Проси у нее что хочешь, однако не переусердствуй в желании ненужного тебе и людям. Если же ты по неразумию, боязни или скромности воздержишься от просьбы, то знай: иные из твоих потомков, носящие, как и ты, имя Агафокл, смогут видеть эту звезду и один из них – но лишь один! – сможет, назвав свое имя, попросить ее о чем захочет. После этого звезда навсегда перестанет быть видимой кем бы то ни было. Так сказал бог и взвился в небо на колеснице с огненным хвостом. А пастух пошел в город.

 

– Он не вернул себе стадо? – спросил Агафокл-младший. – Впрочем, что там стадо, когда он мог бы…

Оказалось, что пастух был человек умный. Он не распорядился Счастливой звездой сейчас же («Иначе бы ты, бестолочь, никогда ее не увидел», – добавил отец). Он оставил звезду на черный день, запретив себе даже думать о ней в дни удачи. Ему везло в жизни, и сын его – разумеется, тоже Агафокл – был уже купцом…

«Не всякий ее видел, – вздыхал отец о несбывшемся. – Прадед твой видел, это точно. Он мне и рассказал: передашь, сказал, дальше. А вот дед твой не видел и даже не знал о ней. Оно и к лучшему: шалопаем был твой дед, совсем как ты и даже хуже…»

– И она теперь… моя? – с замиранием сердца спросил Агафокл, в чьей голове с безумной скоростью мелькали идеи, одна заманчивее другой.

Молодости свойственна живость мысли, старости – глубина. Агафокл-старший щелкнул отпрыска по носу:

«Не желай богатства – ты имеешь его достаточно. Не желай женщин – за деньги ты найдешь их повсюду. Не желай власти – звезда не поможет тебе ее удержать. Не желай смерти тем или иным людям – другие, которые их заменят, могут оказаться еще хуже. Не проси у звезды того, чего можешь достичь сам, – сознание, что ты истратил звезду на пустяки, замучит тебя к старости. Всегда помни, что звезда исполнит лишь одну твою просьбу…»

Эти слова, по требованию отца, Агафокл отныне должен был повторять ежедневно. Мало-помалу он перебрал в уме все мыслимые и немыслимые желания, явные и тайные, а перебрав, разочаровался. Получить бессмертие? Агафокл достаточно долго посещал философскую школу, чтобы отказаться от мнимого соблазна. Стать великим, как Эпикур? Сделать Книд центром Ойкумены? Поставить в гавани колосс выше Родосского? Слишком просто. Отец прав: если просить, то надо просить такое, на что способны не люди, а лишь боги, создавшие людей…

И без всякой звезды жизнь полна удовольствий для того, кто молод и не беден. Развлекаясь порядком, обычным для провинциальной золотой молодежи, Агафокл не забывал о Счастливой звезде, но и не торопился. Она ждала долго. Она подождет еще.

Вы не устали, читатель? Тогда я продолжу.

Стоик по школе и убежденный эпикуреец в душе, Агафокл не сильно огорчился прекращением раздвоения личности, когда по смерти отца ему пришлось взять в свои руки торговое предприятие. Огорчения, как водится, пришли позже, подобно воспитанным соседям, стремящимся опоздать на званную пирушку, но все же не так чтобы очень.

За долги отца (Агафокл отказывался верить их размерам, пока римский судья не подтвердил права кредиторов) пришлось расстаться с двумя кораблями из трех. Скрепя сердце пришлось отдать часть портовых складов, но наибольшей тяжестью легла на сердце продажа дома на Меняльной улице. Здесь он родился и вырос. На плитах перед этим домом он играл мальчишкой. В этом доме он потерял невинность с наложницей отца, которую потом продали в Синоп…

Э-хей! Жернов вертится волом, а весло корабля – руками человека. Рано отчаиваться в 25 лет. Ни за что на свете Агафокл не расстался бы с последним кораблем ради старого дома. Продав корабль, он рано или поздно потерял бы дом и все остальное. Скорее рано, чем поздно. Ругаясь со стоиками в Книде не очень-то разбогатеешь. Корабль – счастье купца и его удача. Если богам будет угодно, он, Агафокл-младший, за один год сумеет удвоить, а то и утроить свое достояние. Через год он купит себе новый корабль, быстроходный, построенный на фокейский манер, а через пять лет, если удача от него не отвернется, он полностью вернет себе потерянное. Жизнь длинна, и старость придет нескоро. И еще – у него есть Счастливая звезда.

Для первого рейса из Книда нет лучшего времени года, чем последняя четверть зимы, и лучшей гавани, чем Сиде, несмотря на ее киликийскую родословную. Каков бы ни был товар, его можно продать не в убыток, а кроме того, Агафокл уже был здесь и знал перекочевавшую сюда делосскую присказку, которой в порту встречают судно: «Купец, разгружай корабль, твой товар уже продан!»

Так и вышло. Продав с фантастической быстротой груз вина, Агафокл по совету кормчего Эвдама закупил, помимо масла и тканей, три десятка тщательно отобранных колхидских рабов и, не польстившись на рынки Кипра, с выгодой сбыл товар в Александрии. Здесь он, опять-таки по совету многоопытного Эвдама, принял на борт шесть десятков черных нубийцев, немыслимо дорогих, но еще выше ценимых в Путеолах. Корабль мог бы вместить вдвое больше, учитывая и съестные припасы для месячного плавания. Хотелось взять египетских благовоний и финикийского пурпура, но скудные средства были исчерпаны, и Агафоклу оставалось лишь примириться с неполной выгодой. Матросы выражали недовольство: их деньги растаяли в александрийских кабаках в первую же ночь, а Агафокл задерживал жалованье.

Три дня отдыхали – ждали погоды, поплевывая в сторону Фароса. Агафокл ходил смотреть на громадный корабль, пришедший из Остии за зерном. Палуба его была длиною в двести считаных локтей, а четыре мачты несли столько парусов, что хватило бы на небольшую флотилию. У него, Агафокла, тоже будет такой корабль. Не сейчас, конечно… Но уже в эту навигацию он вернется сюда снова и на этот раз возьмет полный груз.

Удача переменчива, как ветер по весне. На шестой день благополучного плаванья из-за скалистого островка, названия которого Агафокл так никогда и не узнал, хищно выскользнула узкая пентеконтера и, вспенив волны двадцатью пятью веслами каждого борта, ходко пошла на сближение. Первым упал Эвдам – стрела попала ему в горло. Лишившись кормчего, корабль беспомощно повернулся лагом к волне и заполоскал парусом. По заброшенным на борт веслам заскользили киликийцы. Бой кончился едва начавшись: пираты изрубили сопротивлявшихся быстро и без большой суеты. Агафокл догадался вовремя бросить меч.

Еще не осознав всей глубины несчастья, он услышал названную предводителем пиратов сумму выкупа за себя. О корабле и грузе речь не шла. Заплетающимся языком Агафокл поклялся, что заплатит все до драхмы. Один из матросов тут же предал его, заявив, что в родимом Книде, где каждая собака знает Агафокла за бездельника и пустозвона, отныне не имеющего за душой ни гроша, никто не даст ему взаймы больше, чем стоит он сам, а стоит он, Зевс свидетель, немного. Предводитель пиратов, человек деловой и немногословный, усмехнулся в бороду, и таким образом судьба Агафокла была решена. Агафокл пытался спорить и даже кинулся на предателя-матроса с кулаками, что закономерно кончилось для него поркой и протаскиванием под килем его собственного судна. Вовремя натянувшаяся веревка вздернула его на палубу – судорожно кашляющего, но живого и покорного. Киликийские андраподисты – делатели рабов – в совершенстве владели педагогическими приемами и дело свое знали туго. Удостоверившись в характере груза, пираты добавили Агафокла и матросов к шестидесяти мающимся в трюме нубийцам, для которых с переменой хозяев в сущности ничего не изменилось, если не считать мимолетного развлечения, впрочем, довольно поучительного. Разве что воздух в утробе корабля сделался еще хуже, чем был.

1Автору не удалось выяснить, почему в греко-римской античности развратников называли белой свеклой, а не как-то иначе. Однако факт есть факт.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru