Александр Гребёнкин
Фантом
Отпуск мне дали на заводе лишь осенью.
Стояло «индейское лето» … Было необыкновенно тепло и солнечно, видно было даже, как на кустиках дрожала паутинка. Но листья уже плавно опадали с деревьев и шелестели под ногами, когда я отправился в путь.
До Еловска нужно было добираться сутки.
Я ехал в поезде, листая своего любимого «безумного Эдгара», и любовался осенним лесом, одетым в самые яркие и пестрые наряды… Было так тепло, что мы открыли окно и слышали, как ветер шелестел золотом листвы и чувствовали аромат яблок, когда проезжали маленький уютный поселок. А когда миновали мост – до нас доносился своеобразный запах воды и тины.
В вагоне-ресторане моими соседями оказались молодая женщина в платке и ее дочка. Девочка куксилась, не хотела кушать, пришлось ей рассказать занимательную сказку, чтобы завлечь ее к еде.
Они ушли, я взял стакан чаю, и в этот момент ко мне подсел человек в легком светлом просторном костюме, худой, тонкошеий, с длинной узкой головой. Шляпу он держал в руке, и я оглядел его редкие рыжеватые, будто ржавые волосы, белесые ресницы. Ему было лет так за сорок.
Он увидел у меня книгу Эдгара По, и мы разговорились с ним, ведь он тоже любил новеллы этого писателя. Особенно он увлеченно рассказывал мне об огненно – рыжем коне, ставшем виною гибели барона Фридриха Метценгерштейна. Процитировал даже эпиграф к этому рассказу из стихотворения Мартина Лютера: «При жизни был тебе чумой – умирая, буду твоей смертью».
Потом мы детально обсуждали любимую нами обоими новеллу «Лигейя».
Затем мы еще долго беседовали, стоя у окна. И в этом разговоре ощущалась какая-то родственность наших душ, что я даже заскучал по общению с Глебом (так он себя представил), когда он ушел к себе. У меня было чувство, что я уже где-то видел этого человека.
***
Еловск – старый город, показался мне разбитым, растрескавшимся и умирающим. Он заполнен древними густыми деревьями, утопает в заросших парках, пламенеющих под нежным солнцем мягкой осени.
Что же привело когда-то Щедрова в этот странный заброшенный город? Может он еще не казался тогда таким дряхлым?
Я прошелся по треснувшим бульварам, разбитым дорожкам, пока дошел до гостиницы, в которой и остановился.
Я смотрел с высоты третьего этажа, из окна моей комнаты (которую мне пришлось делить с одним командированным инженером), видел через дорогу парк с деревянными, почерневшими теремками, ржавыми каруселями и гипсовыми статуями.
На мгновение мой взгляд задержался на худом человеке в светлом костюме, покупавшем газированную воду у полноватой продавщицы в белом халате. Я как будто узнавал в этом человеке того самого Глеба из поезда, с которым мы так славно беседовали о творчестве американского романтика. Но потом я задал себе вопрос, а что делает Глеб в Еловске, ведь путь его лежал дальше – до столицы. Скорее всего, мне показалось – просто похожий человек!
Я прогулялся, отужинал в небольшом кафе самой простой трапезой – макаронами с котлетой, купил карту города, местную газету и, вернувшись в номер, улегся на пружинистую кровать. Под вечер немного похолодало, приползли тяжелые тучи, начал накрапывать дождик. Я пожалел, что не взял с собой зонтик, но все же, переодевшись в короткую куртку, удобные джинсы, прихватив с собой рюкзак, отправился в путь.
Трамвай, такой же допотопный, как и сам город, катился, лязгая и скрипя, по рельсам, сминая рослый пожухлый бурьян.
Река открылась внезапно, широко и полно, охватив пространство до самого горизонта. В оловянной воде блистали первые вечерние огоньки города, разбивавшиеся мелкими стеклянными каплями дождя.
Я вышел, укрывая лицо от капель, подняв воротник куртки, и подтянув рюкзак за плечами.
Надо было торопиться. Вдалеке лежал большой остров, поросший еловым лесом. А к нему вел очень длинный деревянный мост.
Скрипучие доски моста пели под подошвами, а перила слегка пошатывались.
Вскоре я вступил в полосу хвойных запахов и пошел по мягкому грунту в глубину леса.
Дорога, по которой я шел, была пустынной. За все время мне встретились только одна молодая пара, да старый монах, который ковылял, глядя в землю.
Когда показалось монастырское кладбище, я достал план, созданный по рисунку Щедрова и, присев на мраморной скамье, присвечивая фонариком стал еще раз внимательно изучать его. Кладбище занимало небольшую площадь, по форме – правильный четырехугольник. Оно было закрыто уже в конце девятнадцатого века, но в данное время оказалось заброшенным и не охранялось, хотя реставрационные работы на нем уже начали проводиться.
Ограда, крепившаяся к массивным кирпичным столбам с металлическим четырехскатным покрытием, оказалась в нескольких местах проломленной стволами поваленных деревьев. По углам и в середине западной части ограды высились круглые каменные башни, перекрытые куполами. Шпили угловых башен завершались фигурой трубящего ангела.
Я прошел в ворота, представляющие собой перекинутую над дорожкой кирпичную арку с деревянной главкой, крытой лемехом.
Было тихо, лишь дождь моросил серебряными каплями, создавая траурную мелодию этого мира покоя.
Купола храмов разрезали пространство, закрывавшееся соснами, лиственницами и кленами.
У старой часовни, казалось, мелькнула какая-то фигура и пропала среди кустов разросшейся сирени.
Захоронения монашеской братии – это черные скромные надгробные плиты со скупыми надписями.
Мои шаги гулко стучали по каменным плитам дорожки. По плану Щедрова ориентироваться было все труднее – слишком многое изменилось за прошедшие годы, кладбище сильно заросло. Мне пришлось довольно долго блуждать по боковым аллеям, поросшим травой, прорвавшейся сквозь плиты.
Необходимое место удалось найти, когда уже стемнело. Для этого случая у меня был припасен фонарь. Я оглянулся – никого не было, лишь дождь тихо шумел в листве. Стало сыро и холодно.
В углу, у северо-восточной башни, в стороне от прочих захоронений, скрытая плотной живой изгородью из кустов сирени, находилась могила графини Турковой. Именно за щедрые вклады в монастырскую казну, ремонт храмов, удостоилась она чести быть захороненной в этой монастырской обители.
Я осветил фонарем могилу. Надгробие – из белого каррарского мрамора, барельеф представлял собою ангела с чашей, как и было обозначено в плане.
Отойдя от могилы на необходимое расстояние, я вынул из рюкзака лопатку и, с большими трудами, расковыряв эту древнюю землю, поднял каменную плиту.
Затем начал копать и отбрасывать в сторону землю, которая, как мне показалось, пахла могильными червями и костями.
Спустя время что-то звякнуло о лопату. Осторожно, обкапывая вокруг рыхлую землю, увлажняющуюся благодаря дождю, я извлек из земли небольшой металлический ларь, больше похожий на железную шкатулку.
Я начал очищать шкатулку от земли, как послышались шаги.
На аллее у могилы застыла фигура, полускрытая высоким кустом.
Я схватил фонарь и направил на непрошенного гостя, и в тот же момент щелкнуло оружие. Похоже, пришедший собирался меня застрелить, но пистолет дал осечку. Луч фонаря заставил его закрыться руками, в снопе света мелькнула черная тень. Он вновь щелкнул пистолетом – раз, второй, но выстрелов не последовало.
Возможно, виною всему был дождь.
– Эй вы! Что вам нужно?! Почему хотите меня убить?! – громко спросил я.
Ответа не последовало. Теперь пришедший, отчаявшись, бросился на меня с палкой, с которой, наверное, пришел, и я отбил удар тем, что у меня было –саперной лопаткой.
Его лицо попало в свет фонаря, стоявшего на каменном столбе, и я узнал Глеба, моего попутчика. Его ржавые волосы слиплись, как мягкая трава, а длинное лицо напоминало нож.
– Вы? Но зачем вам все это?
– Отдайте, – промолвил он, глотнув слюну и вытирая лицо от дождя, – отдайте контейнер мне и убирайтесь прочь!
И он сделал новый шаг вперед, покачивая увесистой палкой и протягивая руку, стремясь получить желаемое.
Его лицо изменилось, теперь оно приняло какое-то звериное выражение, схожее с бульдожьим, а откуда-то появившийся яркий свет сделал пространство у могилы ярко освещенным. Я заметил, что изменения в моем сопернике продолжаются. Теперь он был одет в какой-то старинный костюм с большим воротником и конусообразный, схожий с испанским, плащ. На голове у него была шляпа.
А в руке его была уже не палка, а сверкала шпага, которой он рассекал пространство, как будто отгоняя капельки дождя.
С изумлением заметил я собственное преображение: на мне был камзол, укороченные рукава которого были украшены кружевными манжетами, узкие панталоны до икр, с разрезами на уровне колена.
В руке тоже колыхалась острая шпага.
Он быстро перешел в атаку, и я вынужден был защищаться, как умел, но потом, осмелев, сам перешел в контратаку, сделал выпад и ранил его в руку. Он зашипел, перехватил шпагу в другую руку, умело применил защиту и перешел в яростное и злобное наступление. Споткнувшись о могильную плиту, я упал, а он навис надо мною, приставив шпагу к моему горлу, захохотал довольно, наступил на мою шпагу и сломал ее, а потом оглянулся в поисках контейнера. Он открыл его, чтобы удостовериться в содержимом, быстро сунул за пазуху что-то длинное, а потом начал листать какие-то бумаги. Увидев что-то в бумагах, видимо, изумившее и напугавшее его, он дико закричал и свалился замертво.
Пространство погрузилось во мрак, погас даже фонарь на столбе. Лишь откуда-то появившийся ветер, пришедший на смену дождю, усилился, колебля тонкие ветки. Я встал, поискал в кармане спички. На мне была привычная мне одежда, безо всяких намеков на старину.
Спички отсырели, но, после третьей сломанной, мне удалось зажечь фонарь.
Неподалеку навзничь лежал человек в обычной городской одежде. Я аккуратно собрал и сложил чуть подмокшие листки, а потом сунул руку за пазуху моего соперника, бывшую еще теплой, вытащил небольшую коробку и вскрыл при свете фонаря. Внутри, на бархате, лежали драгоценные камни, брызнувшие в лицо разными цветами.
Сложив весь клад в рюкзак, я начал думать о том, что же делать с Глебом. Я пощупал его пульс, мне показалось, что он едва чувствовался, но потом прекратился. Напавший на меня человек был мертв.
Мне не оставалось ничего иного, как уложить его длинное и худое тело на мраморную скамью, в надежде, что днем сторож, или посетители кладбища найдут его и заявят куда следует.
Затем я пошел по аллее между могил все быстрее. Но, во мраке, видимо, перепутал направление. Я то и дело натыкался на различные надгробия с крестами, забредал в тупики…
Когда я, отчаявшись, сел на ближайшую скамью, чтобы передохнуть, вокруг меня ветер шевелил кусты, с которых то и дело капало. Мне не хотелось дожидаться утра, чтобы найти дорогу, но я боялся заплутать в темноте, войти в реку или в болото, запах которого чувствовался где-то рядом.
Вдруг ко мне начал приближаться огонек. Я подумал, что, быть может, это сторож и приготовился рассказать историю о том, как заплутал, разыскивая нужную мне могилу.
Человек приблизился ко мне с колеблющейся свечой в руке. Я похолодел – пришедший не касался земли, он плыл над травой, словно призрак. Я не раз читал о привидениях на кладбищах, кроме того, я был сам причастен к этому племени, но это не помешало мне здорово испугаться!
Еще более я изумился, когда узнал в бледном светящемся призраке черты покойного Щедрова.
Я хотел сказать ему что-то, но он прижал палец к губам, призывая молчать, и дал знак рукой, приглашая за собой.
Я молча шел за ним вслед, сминая траву, отклоняя ветви кустов и деревьев. Мне так хотелось поведать ему о том, что я нашел его бумаги, а значит, частично уже выполнил данное обещание, но не решался подать голос. Спустя примерно полчаса он показал мне мост и пропустил вперед.
На реке клубился туман, уже серело. Я обернулся, чтобы поблагодарить его, но сзади никого не было.
Я шагал и думал, почему лицо Глеба еще в поезде мне показалось смутно знакомым? Наконец в голове возникла картинка: комнатка в коммунальной квартире сорок четвертого года, таинственный гость, беседа… Да это сцена из «Агасфера» – повести, написанной Всеволодом Ивановым. И Глеб до боли напоминал мне этого Агасфера! Так что же так напугало Глеба, что такого страшного он увидел на листке из архива Щедрова?
Впрочем, времени на размышления не было. Я поспешил в город.
***
О том, как я вернулся в гостиницу, как уехал из города – нет смысла подробно рассказывать.
Одного я боялся – сообщников Глеба. Кем бы они не были – работниками органов, рядовыми гражданами, каким –то чудом узнавшие тайну, людьми или нелюдями – в любом случае встреча с ними не была для меня благоприятной.
Щедров оказался пророком! Его трудами заинтересовались, и в столице была создана государственная комиссия по изучению его наследия.
Возглавлял ее профессор Млечин, достаточно известный ученый и порядочный человек.
К нему я и поехал, узнал в университете его телефон. Потом позвонил ему домой, сообщив, что у меня есть важный архив Щедрова. Млечин разволновался и просил меня немедленно приехать к нему!
Мы долго говорили с ним за чашкой ароматного чая, обсуждая важные детали, а потом Млечин внимательно посмотрел архив. Восторгу его не было границ! Это были важные научно – философские труды, некоторые даже выходили за рамки тогдашней науки! Впрочем, я не специалист, и подробностей уже не помню. Возвращался я домой с чувством выполненного долга.
Алмазами я распорядился по-своему. С помощью профессора Данчева, с которым я поддерживал связь до его кончины, я обменял их на деньги.
Оставалось достойно жить и работать, растить сына и ожидать нового поворота в моем земном существовании.
***
Далее на отдельном листе отец писал, что он подготовил мне подарок – дом у моря уютный с четырьмя комнатами, большой верандой и кухней, небольшим участком земли и хозпостройками.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ КОНЦЕРТ СКРИПИЧНОЙ МУЗЫКИ И ПОЯВЛЕНИЕ МАЛЬЧИКА
Взяв хозяйственную сумку, я вышел на улицу и двигался по городу со слезами на глазах, забыв о цели. Тоска распирала меня, мне так хотелось гармоничных и добрых отношений, мне так хотелось идти вот так просто по городу вместе с отцом, чувствовать то, что он чувствует, волноваться из-за того, из-за чего волнуется он, радоваться его радостям.
Я так жалел и так проклинал себя, что при жизни так мало уделял ему внимания, мало заботился о нем, был глух и черств и иногда не мог найти доброго верного слова. Почему мы так поступаем, почему мы так холодны к своим близким, откуда это чувство слепого эгоизма, стремление во всем видеть только себя, желание все переваливать на чужие плечи или откладывать на потом. Хотя иногда можно просто подойти и сказать: «Папа, я рядом. Как ты?»
Я ходил по городу и стремился уйти куда-то от себя, далеко; я хлебал теплое пиво, я возносился на колесе обозрения над красными крышами города, над флюгерами и дымарями, над антеннами и голубятнями, над деревьями и птицами, и думал о жизни, и о счастье.
Уже спустя два дня я встретился с Наташей и все рассказал ей, показал ей план дома, нарисованный отцом, рассказал о его последних приключениях.
Вечером мы пошли на концерт скрипичной музыки, на котором играл Володя.
Я не помню, что именно он играл. Но волшебство охватило меня с первых же тактов.
Действие происходило в заснеженной северной стране. Над хмурыми суровыми голыми скалами, абсолютно не страшась холода и бури, поднимался небольшой тусклый лучик света. Так нежно и немного торжественно начинался концерт.
Звучность скрипок нарастает, медовое солнце постепенно поднимается, но усиливается ледяной ветер. В звучавшей мелодии мы видим горных троллей, не страшащихся бурных вихрей, и в честь торжества жизни, исполняющих танец.
И тут Володя начинает побочную тему. Его скрипка – словно роскошный, переливающийся цветок в холодном синем царстве, его игра – волшебная, притягивающая, буквально светящаяся изнутри музыка. Дальнейшая мелодия демонстрирует величие северных скал, высоких и извилистых фьордов, шум бурно-пенных приливов. Главная партия в этой части – это северный вечер, когда огромные тени скал поглощают в себя редкие солнечные лучи, пытающиеся пробиться к земле.
И вдруг луч падает прямо на блестящую снежную шапку горы, создавая грандиозное прощальное свечение. Побочная мелодия в репризе – это уже ночное северное сияние – те же краски, что у цветка в экспозиции, но более лирические, возвышенные оттенки чего-то прекрасного и недосягаемого… А затем разыгрывается ночная метель – и так завершается первая часть. В ней природную стихию пытается одолеть человек – пассажи мчатся наверх, к высшей ступени, но не могут преодолеть зловещий бури, сильный порыв ветра валит с ног и заставляет отступить, а затем с грохотом уносит тебя в бездонное ущелье, засыпая сверху лавиной…
Эта музыка родила у меня яркие видения. Я увидел заснеженный лес и отца, смотрящего на непонятный, новый для него мир с лицом несдающегося человека, увидел печальное и мудрое лицо Щедрова на закате весеннего солнца, свою мать – красивую и молодую, шагающую в легком сером пальто и берете по весеннему городу… Все это пронеслось передо мною, как эпоха, как жизнь, в которой переплелись радость и печаль, добро и зло…
…Ошарашенные, просто очарованные музыкой и мастерской игрой музыканта, мы вышли с Наташей на вечернюю улицу.
Легкий ветер нес в себе запахи осени, а звезды падали, словно слезы, и мы не успевали загадывать желания.
К нам подошел Володя – торжественный, во фраке, но без привычного монокля и глумливой усмешки, и спросил, как нам его игра.
«Волшебно», «божественно», – так отвечали мы, еще пребывающие в восторге от его музыки, от пронзительного ее исполнения.
Я пожал ему руку, а он охватил ее и второй, а потом взял и Наташину руку и задержал их в своих больших, мастеровитых руках, улыбаясь, радуясь вместе с нами. В глазах его едва виделись слезинки, утопая в темных озерах печали…
Мы шли по городу с красными черепичными крышами, шумел ветер, летели листья, падали звезды, и я гадал, что же с нами будет, что нас ждет далее, какая судьба своими картами выложится перед нами?
Я держал теплую руку Наташи, которая обещала мне все же что-то хорошее…
У подъезда на скамейке маячили две тени – маленькая и большая.
– Кхм. А мы вас ждем, – хрипловато известил небрежно одетый бородач.
Я насторожился и исполнился воинственной решимости – опять посланцы Лягушина?
Бородатый человек отвел глаза, не выдержав моего сурового взгляда, и сказал виновато:
– Вот вы сказали давеча… Когда у меня ночевали. Просили сынка моего привести. Дали адрес свой. Обещали в школу пристроить.
Со скамейки встал белоголовый мальчишка с синими глазами, в которых были любопытство и какая-то надежда.
Бородатый замялся, пахнув на меня табачищем.
– Ну, ладно, мы не вовремя… Ну мы, того, пошли тогда, чего уж…
Я жестом остановил их.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА
Эти записки мне достались от крепкого загорелого человека лет пятидесяти, с выцветшими светлыми глазами, с которым познакомился на берегу во время морского путешествия.
Он пообещал мне нечто потрясающее и удивительное. И пока я, сидя на веранде его красивого дома, из которого видны были синие морские дали, с интересом читал его рукопись, он, волнуясь, вышагивал рядом, дымил трубкой, да следил за моей реакцией.
Закончив читать, я, немного потрясенный, спросил об истинности этих событий и о возможности все это напечатать.
– То, что произошло – это абсолютная истина, – сказал мне Юрий Романович Шаров, тут же попросив свою кругленькую полноватую, с добрым и открытым лицом, жену Наталью, принести нам чайку.
– У меня чай особый, на южных травах, – сказал он, разливая зеленовато-желтую жидкость по чашкам.
А затем добавил:
– Я не против, если вы все это напечатаете. Только имени моего на обложке не должно быть. Это ни к чему. Я не писатель, не ученый какой-нибудь, да и вообще, человек обыкновенный и незаметный. Море, ветер, дом, хорошая жена, мои любимые дети и внучка – больше ничего мне не надо…В тексте, конечно, можете меня упоминать – пожалуйста, но не более!
Дальше, по меткому замечанию Натальи, Юрий Романович «сел на своего любимого конька» и, то и дело выпуская из трубки пахучий дым, завел долгий интересный разговор о призраках, потустороннем мире, о чем у него была собрана впечатляющая библиотека. Но я не считаю нужным приводить этот разговор здесь, дабы не утомлять читателя, хотя и записал его рассказ на диктофон. Я хочу как-нибудь написать отдельную статью об этом, с комментариями специалистов.
Но я не мог не спросить такого загадочного и гостеприимного хозяина о дальнейшей судьбе героев этой рукописи.
Шаров вздохнул, и начал рассказывать, похлебывая уже третью чашку чая.
– Ну, главный герой – вот он я. Работаю в рыбной артели нашего поселка электросварщиком. Вот, на старости лет, решил собрать дневниковые записи о своем отце…Наташу вы видели – вот уж скоро тридцать лет, как мы вместе. Наша дочь Поля – фотокорреспондент большого журнала «Тайны мироздания». Полина Шарова – так она подписывается. Ее хобби – снимать на пленку различные аномальные явления. Поэтому она много путешествует по миру, бывает в старинных замках, в заброшенных уголках земного шара, в поисках различных фантомов и прочих чудес. У меня уже есть внук – Алексей…
Тот мальчик, которого я устроил в школу, можно сказать мой приемный сын Николай, закончил мореходку и ходит по морям в дальние рейсы. Ведь часть его детства прошла на берегу моря, и он полюбил его.
Никодимыч умер не так давно – были на его похоронах. Что поделаешь – сердце, возраст.
– А как же – Володя, скрипач?
– Володя эмигрировал давно, еще в конце семидесятых, произвел фурор своей игрой в Штатах. Он имеет очень пристойный заработок, на его концерты валом идут зрители. Но в личной жизни он одинок. Наверное, не каждая женщина решится жить с таким необычным человеком. Хотя любовных романов у него была тьма. Мы изредка общаемся с ним по интернету, исключительно – на Новый Год.
– Я не могу не спросить о судьбе настоящего Романа Шарова.
– Ну, что значит настоящего? – сверкнул гневливо глазами Юрий Романович. – Вы имеете ввиду Романа Тайна? … Я своего отца считаю настоящим, а тот… Удивительно, но он и его сестра куда-то таинственно исчезли. Из журнала он ушел. Что было дальше с ними – неизвестно. Конечно, их нет уже в живых…
Наговорившись всласть, мы с хозяином посмотрели местные береговые красоты, и я поспешил откланяться.
Уже дома я внимательно перечитал рукопись Шарова и решил ничего в ней не менять. Лишь в некоторых местах сделал небольшие исправления стилистического и орфографического характера.
Май-август 2015 года.
Иллюстрация на обложке Светланы Громовой.
