Александр Герцен
Трагедия за стаканом грога
– Дней пять тому назад я служил вашему великому князю, – он приезжал с ее величеством из Осборна.
– А!
– Ее величество, His Highness[6], кушали лэнч[7], ваш эрчдюк[8] – очень хороший молодой человек, – прибавил он, одобрительно закрывая глаза, и, ободрив меня таким образом, поднял серебряную крышку, под которой не простывала цветная капуста.
Когда я поехал, он указал мизинцем дворнику на мой дорожный мешок, – но и тут, желая засвидетельствовать свою благосклонность, схватил мою записную книжку и сам ее донес до кэба. Прощаясь, я ему подал гафкрону[9] – сверх взятого за службу, он ее не заметил, и она каким-то чародейством опустилась в карман жилета – такой белизны и крахмальной упругости, которых мы с вами не допросимся у прачки…
– …Ба! – сказал я, сидя в стойле трактирного сада, служителю, подававшему мне спичку, – да мы старые знакомые!..
Это был он.
– Да, я здесь, – сказал Waiter – и вовсе не был похож ни на Каратыгина, ни на Кориолана.
Это был человек, разбитый глубоким горем; в его виде, в каждой черте его лица выражалось невыносимое страдание, человек этот был убит несчастьем. Он сконфузил меня. Толстое румяное лицо его, откормленное до арбузной упругости и полноты мясами «Royal Hotel’я», висело теперь неправильными кусками, обозначая как-то мускулы в лице; черные бакенбарды его, подбритые на пол-лице, с необыкновенно удачным выемом к губам, одни остались памятником иного времени.
Он молчал.
– Вот не думал… – сказал я чрезвычайно глупо. Он посмотрел на меня с видом пойманного на деле преступника и потом окинул глазами сад, деревянные скамьи, пиво, шары, сидельцев и работников. В его памяти, очевидно, воскресал богатый стол, за которым сидели русские эрчдюк и ее величество, за которым стоял он сам, благоговейно нагнувшись и глядя в сад, посаженный по кипсеку и вычищенный, как будуар… воскресала вся столовая, с ненужными вазами и кубками, с тяжелыми, толстыми шелковыми занавесами, – и его собственный безукоризненный фрак воскресал, и белые перчатки, которыми он держал серебряный поднос со счетом, приводившим в уныние неопытного путника… А тут – гам играющих в шары, глиняные трубки, плебейский джинватер[10] и вечное пиво draft[11].
– Тогда, sir, было другое время, – сказал он мне, – а теперь другое!..
– Waiter, – закричал несколько подгулявший сиделец, стуча оловянной стопкой по столу, – пинту гафа-наф[12], да скорее, please![13]
Мой старый знакомый взглянул на меня и пошел за пивом, – в его взгляде было столько унижения, стыда, презрения к себе, столько помешательства, предшествующего самоубийству, что у меня мороз пробежал по жилам. Сиделец стал расплачиваться медью, я отвернулся, чтобы не видеть лишний пенс.
