Александр Галич
Опыт науки изящного
§ 198. Господствующее в драме понятие есть борение одной воли с другими, отдельной с общею. Поскольку же вся жизнь чувственно-разумного существа состоит в беспрестанном борении с бесконечным либо конечным, с божественным либо земным началом вещей, – в борении свободы с необходимостью или судьбою и произвола со случаем, причудами и глупостями, то драма в первом виде есть трагедия, во втором – комедия; но сии две формы сливаются опять в древней сатирической драме и новой – чувствительной.
§ 199. Если трагедия в живом примере показывает человечески возможное, по идее важное, по отношениям интересное 1) действие свободной воли, как самостоятельной силы, укрепленной в добрых или злых помыслах не только против случайного стечения обстоятельств, но и против самой судьбы, дознанной из неисповедимом, таинственном ходе ее могущества и смотрения, то крепость 2) характера, решительно и с сознанием действующего в виду благ, которые герой ценит дороже жизни и не только в страданиях, но и в самом падении еще великого и почтенного, – разумеется сама собою.
§ 200. Для того простой 3) узел трагедии поставляет героя в такое опасное положение, в котором ему ничего не остается для своей защиты, кроме упорства воли, подобно как развязка, всегда важная, являет либо торжество доблести, не побежденной самою смертью, либо грозную кару за самонадеянность, либо же общий жребий человества – перевес бесконечного могущества над смертною его частью, и, следовательно, являет везде связь отдельной воли с общим законом небесного правосудия, который как, с одной стороны, чтит по крайней мере деяние, уничтожая действующее лицо, так равно, с другой, уничтожает и деяние и его виновника там, где сей последний не хочет добровольно подчинить себя необходимости.
§ 201. Грозны и трогательны явления, которых заставляет нас трагедия быть свидетелями, даже соучастниками; но они не только устрашают и приводят в жалость свидетеля, а вместе и возвышают – не искусственным возбуждением этих стремительных физических движений, а искусственным возбуждением нравственных сил, которые (Приводят его в состояние выдерживать положение героя и не дозволять внутренним волнениям овладевать душою.
§ 202. Смотря по тому, а) преобладает ли в трагедии власть судьбы над свободою и личным характером героя либо наоборот – сила последних над первою; б) изображается ли герой в отчаянии противоборствующий дознанной судьбе или же борющийся со враждебными обстоятельствами в крепкой вере на миродержавный и милосердствующий промысл; наконец, в) угрожает ли бедствие целому народу или же постигает только героя с его дружиной, – трагедия в трех первых случаях принадлежит к древним, пластическим, в трех последних к новым.
§ 203. Что (касается до внешнего вида сих трагедий, то а) хор, который означал не действующее лицо, а мыслящего зрителя, который служил для непрерывности картины и выражал глас народа, есть сколько необходимая часть в древней, столько же посторонняя в новой; б) древняя обыкновенно движется в кругу общественной жизни народа, выводит царей на позорище и заботится более об очевидности самого действия; новая обыкновенно – в кругу домашних отношений и имеет в виду более характеристику частного лица, в) дозволяя себе и язык прозаический, тогда как язык первой подчинен даже определенному размеру звучных ямбов и трохеев, и занимает середину между эпическим и лирическим.
§ 204. Интерес комедии как искусственного изображения многоразличных смешных борений произвола со случаем, безумных и слепых сил друг с другом и с рассудком, в противоположность высокому и трогательному зрелищу трагедии, коей движущие силы суть свобода и судьба, состоит в уничтожении мнимой важности всех житейских дел и занятий, кои думают значить что-либо сами по себе и коих тщета поставляется поэтом на вид. Посему действие в комедии проистекает не от истинно свободной воли и здравых размышлений, но от остроумной или глупой выдумки.
§ 205. В такой забавной или превращенной трагедии, какова комедия, самые характеры героев суть превращенные или отрицательные идеалы, то есть карикатуры, кои, обнимая предметы всякого рода, как мелочные, так равно и важные, коль скоро на них можно смотреть с двух противных сторон, конечно, пользуются большею вольностью поэтическою, нежели идеалы положительные, но перестают быть изящными, когда показывают самого комика в смешной и жалкой скудости его сил, то есть когда разумение находит их невероятными, ежедневными и слишком общими, нравственное сознание – принужденными или низкими, чувство – отвратительными.
§ 206. Сии-то характеры завязка старается натуральными способами приводить в такое положение, в котором они должны действовать в противность своим привычкам, наклонностям, предрассудкам; развязку же располагает комедия так, что глупость либо посрамляется сама собою, либо вытесняется другою, либо же обе приходят в разум. Посему комедия так же, осмеивая, смиряет, как трагедия, ужасая и трогая, возвышает.
§ 207. Что касается до разных форм комедии, то в древней своевольной действие бывает и должно быть совершенно вздорное и с прозаическою вероятностью нимало не согласное, и стихотворец позволяет себе здесь осмеивать не только изображаемый предмет, но и форму изображения, даже самого себя и свою публику, позволяет себе отступать и от правил языка (который ему вообще дается в полное распоряжение) и от правил драматического искусства, коль скоро в таких отступлениях видно остроумие.
§ 208. Новая, романтическая комедия, движущаяся не в общественном, а в домашнем кругу около неподвижной его точки – женитьбы и не жертвующая всем священным одной шутке или насмешке, а вместе уважающая и благоприличие, отделяется именно сею чертою от своевольной комедии древних. Ибо в новой комедии а) самое уже действие предполагается не совершенно произвольным, а в известной степени вероятным; б) в ней более изображается идеальный характер комический, нежели личная карикатура; наконец, в) как для раскрытия комических характеров часто нужны бывают весьма запутанные положения, особенно там, где полы и состояния нарочито удалены друг от друга, то в характеристической комедии нашей интриги неизбежны.
§ 209. Сатирическая драма служила у греков точкою соединения между трагедией и комедией. Здесь трагическое по своему содержанию действие, основывавшееся на сказаниях, пародируемо было хором сатиров, кои грубыми шутками и плясками забавляли растроганную публику. Романтическая поэзия находит сию точку соединения в своей сентиментальной или собственно так называемой драме, которая, не имея трагически высоких впечатлений главною целью и отказываясь от великих характеров, подвигает нас завязкою интересного действия к опасению и жалости и потом как бы в вознаграждение болезненных чувствований зрителя, который не может выдерживать ни идей, ни движений героических и для которого самое важное действие надобно растворять забавными сценами, утешает счастливым окончанием спектакля, доставляющего малодушным возможность посеянное слезами пожать радостью.
О формах относительной поэзии
§ 210. Эпопея, лирика и драма, будучи самостоятельными формами идеального искусства, во всех частях равны самим себе и ничего не предполагают, кроме совершенного выражения изящных мыслей. Но невозможно, чтобы они не имели отношения к жизни и в своих явлениях не были отменно назидательны для разных сил души. Где сия назидательность, всегда теряющаяся в органическом составе целого, явно входит в виды поэта и обрабатывается им как особенная тема, там происходят новые формы, в которых поэзия как относительно изящное искусство прямо действует для общих целей человеческого усовершения.
§ 211. Сии формы суть дидактическая поэзия, идиллия и сатира, из коих в одной – теоретическая назидательность истины для ума, в другой – чувственно-приятная назидательность для сердца, в третьей – нравственная назидательность благого для воли явно берут относительный перевес над прочим. Посему первая изящными произведениями своими преимущественно наставляет разумение, вторая питает сердце нежными чувствованиями, третья, осмеивая глупости и пороки, исправляет волю и ведет ее к благонравию. Сии стихотворения: а) соединяют, как говорится, приятное с полезным, б) составляют границу между поэзией и прозой и, в) как зависимые, не имеют собственных форм, а заимствуют их от эпопеи, лирики и драмы.
§ 212. В дидактических поэмах игривое остроумие явно предполагает не столько безусловное эстетическое удовольствие, сколько положительное, науке свойственное наставление, которое, однако, является здесь не в виде трудной и продолжительной работы, а в виде легкой и умной забавы. Посему предметом их бывают только такие истины, которые, а) имея общий интерес и важность для человечества, б) могут сопровождаемы быть прямо поэтическими чувствованиями и в) пленять прекрасною формою целого.
§ 213. Поучение как забава предлагается а) либо от чужого лица, с большим или меньшим драматическим движением, б) либо аллегорически, посредством басни и сказки, либо же в) от собственного своего лица, в произвольной форме, особенно в послании.
§ 214. По содержанию поучительные поэмы бывают умозрительные, нравственные и технические.
Умозрительные стихотворения дидактические, имеющие в виду сообщение познаний, суть сами для себя цель, ибо безусловная истина, как и безусловная изящность, самостоятельного достоинства; почему вдохновение философа весьма легко может переходить в поэтическое там, где его мысли переходят в живые образы неделимых предметов.
§ 215. Аллегорическая форма поучительного стихотворения, в коей житейская истина или практическое учение изображается в виде постоянного закона и общего порядка вещей в природе, оживотворяемой на сей конец поэтом-чародеем, есть аполог, или Эзопова басня, которая посему не только забавляет, но и научает, то есть дает в физической аллегории видеть картину нравственной жизни человека, коего характеры и поступки предобразованы в низших тварях. Естественное сходство в вымысле, благородная простота в быстром рассказе и интересное правило в примере, которое не всегда нужно и выражать словами и к которому, однако, направлены все части и обстоятельства действия, вытекают уже из определения басни, которая способна принимать все роды красоты, от шуточной до трогательной.
§ 216. Но поэзия имеет и свои арабески. Это сказки (арабские), различающиеся от аполога тем, а) что в их аллегории актеры суть вымышленные лица, принадлежащие обыкновенно миру волшебному, б) что интерес дидактический совершенно теряется в интересе рассказа и в) что ее наставление тем приятнее, чем более требуется остроумия для отыскания настоящей мысли иносказания.
§ 217. Наконец, технические или практические поучительные поэмы, по своему существу ограниченные временными и житейскими целями, могут нравиться одною красивою отделкой, но нравиться тем более, чем непосредственнее сообщаемые ими наставления касаются предметов вкуса, каковы, например, Горациева наука о стихотворстве, Делилево искусство украшать сельские виды и проч.
