Александр Вельтман
Эротида
Сколько раз Эротида покушалась рассмотреть пристальнее поручика; поднимает взор, а поручик поймает его и отразит таким взглядом, что Эротида душевно сердится, зачем сидит она и против окон и против поручика; сердится она и на лицо свое, которое то и дело загорается так, что ничем не потушишь.
Но обед кончен, рассказ кончен, ратафию поднесли, кофе подали, из-за стола встали. Поручик прищелкнул шпора о шпору, отцу поклон, дочери взор, прощается.
– Прощайте, прощайте, г. поручик, милости просим и вперед! – говорит бригадир, надевая колпак, признак, что его высокородие, а в случае особенного уважения, его превосходительство, тотчас после обеда любит соснуть.
Но г. поручик знает приличие; без особенного приглашения он уже не является в дом; только служебная необходимость по нескольку раз в день заставляет его галопировать мимо бригадирских палат.
Эротида нашла себе работу подле окна; в ней родилась охота к женским рукодельям, что-то шьет она в тамбур, верно подарок своего рукоделья папиньке в день имянин.
Поручик проезжает, кланяется так ловко, мило. Эротиде ли быть неучтивой, не отвечать на поклон?
Наступает день имянин бригадира. Поручик приглашен к обеденному столу. Он является так почтительно, так умно поздравляет его превосходительство со днем ангела. Нельзя не поздравить и дочери: этого требует приличие.
Роброны и миниатюрные чепчики на самой вершине огромной прически, основанной на войлоках и укрепленной булавками в поларшина величины, опасны и для отважного волокиты; но Г…ъ находит удобный случай сказать несколько слов Эротиде.
Что говорил он ей, что отвечала она ему, трудно, невозможно повторить. В русском языке на словах соблазн чувств еще не существует; почти до самого всемирного выражения «я вас люблю» уста молчаливы, глупы и рады, рады, что за них говорят очи.
Одно только умное и обдуманное сказал поручик:
– Я слыхал, вы охотницы ездить верхом.
– Я очень люблю верховую езду, – отвечала ему Эротида.
– Если б я был столько счастлив… (выражение, без которого нельзя обойтись), если б я мог сопутствовать вам в ваших прогулках…
– Эротида, Эротида! – раздалось из гостиной. И Эротида не успела отвечать: «Это было бы мне очень приятно».
Прошел день имянин, прошло несколько дней, во время которых, однако же, бригадир не скучает без поручика, хотя и некому было рассказывать «события прошедших дней, преданья старины глубокой». «Нет, – думал он, сам себе на уме, – знаю я эти кивера набекрень… тотчас приставят мазу!»
И бригадир продолжает свою обыкновенную жизнь, ездит с дочерью прогуливаться верхом, но без сопутника.
Он делал дело, и поручик также не забывал дела, только у Эротиды валилось дело из рук.
Один раз Г…ъ случайным образом встретился с старым кавалеристом и прекрасной амазонкой в поле. Поклонившись, он уже намерен был пристроиться к фрунту, обратив глаза направо, но бригадир почтил его вопросом:
– Куда, г. поручик?
– Так, ездил без цели и намерения.
– О, что ж за прогулка без цели я намерения. Я вам советую проехать на мой свечной завод; любопытно взглянуть, как свечки макают. Вот, поезжайте по этой тропинке.
– Очень любопытно! – отвечал поручик, бросив горестный взор на Эротиду и прощаясь со встречными.
«А, злодей! – думал поручик, отправляясь по показанной тропинке, – постой, и на тебя есть фортель!..»
Дня через два Г…ъ является перед обедом к бригадиру, зовет его на травлю лисицы, лисицы старой, опытной.
– Вы увидите, что у меня за собаки! – говорит он.
Травля – страсть бригадира.
– Посмотрим, посмотрим, г. поручик, не угодно ли спустить свою лучшую вместе с моим Лучом.
– О, рад! Угодно заклад? Ухо на ухо.
– Хорошо!
Сборы недолги. Седлают коней для Эротиды и бригадира. Денщик поручика помогает; он свел уже знакомство со всею дворней, он чистит и поглаживает коня Эротиды.
Садятся, едут в чистое поле. Охотники отправлены вперед; красного зверя везут в клетке; собаки рвутся со свор.
Бригадир и поручик заводят разговор об охоте; Эротида галопирует подле отца; лошадка ее пляшет, гордится своим седоком… но вдруг прижала уши, замотала головой, замахала хвостом, пошла неспокойным, неровным шагом.
Наша амазонка отважно ездит, игра лошадки ей нравится, она затягивает уздечку… тс, тс!., но лошадка ее закрутилась, взвилась, кинулась вперед стрелой, помчалась во весь опор; тщетны усилия Эротиды удержать ее.
Покуда бригадир успел ахнуть, Эротида уже далеко. Поручик успел уже догнать ее, схватить ее коня за узду, соскочить с седла… Конь вырвался из рук; но Эротида уже на руках.
– О, как счастлив я! – вскричал он, осыпая ее руку поцелуями. – Мне удалось спасти вас от опасности! Я сам бы умер, я не перенес бы малейшего вашего несчастия!.. – Это все было сказано невольно, а что невольно, то простительно.
– Вы испугались, Эротида?
Эротида хотела отвечать: «Нет-с, ничего»; но какое-то женское чувство сказало ей, что необходимо маленькое беспамятство, смущение.
Запыхавшись от страха, подскакал отец.
– Что с тобой, Эротида?
Эротида, поддерживаемая поручиком, медлит отвечать.
– Благодарю, благодарю, г. поручик… Не знаю, что сделалось с поганой лошаденкой; кажется, такая смирная.
– Верно, чего-нибудь испугалась… – отвечал поручик.
Прискакали и люди, заметившие издали, что с барышней случилось что-то недоброе. Послали за коляской; коляска приехала. Эротиду повезли домой… задумчивую: испуг сильно подействовал на нее.
Нельзя избавителю от опасности не навестить спасенную и не узнать об ее здоровье.
Но какая страшная перемена после подобного случая во взорах спасенной. Она уже без боязни, без робости смотрит на спасителя – и из их взоров невидимый паук (верно, тот, который соткал мир, по мнению негров) ткет паутину, опутывает ею крылатое сердце.
И вот настает время, свободно произносит язык, сперва:
– О, Эротида, я не пережил бы вас!., о, этот случай показал мне, что в вас заключено мое благо!..
Потом спустя несколько времени:
– Эротида, Эротида! хоть одно слово!.. – но Эротида молчит… но ее рука уже осыпана поцелуями… она сама уже в объятиях…
Но это сон, дерзкая мечта. Родитель почивает спокойно положенные часы на отдых после обеда: он, проснувшись, думает о благе дочери… Она уже возле него; ее щеки горят, сердце бьется, душа, как голубь, хочет выпорхнуть из тела.
Часть II
Карлсбад. – Ва-банк. – Опоздала. – Новая пациентка. – Снова ва-банк. – Убита!
I
В 1814 году, когда в Париже целая Европа праздновала низвержение маленького Капрала с плеч своих, большая часть русских офицеров – раненых, больных и расстроивших свое здоровье, были уволены в отпуск, на воды, на все четыре стороны.
Уланского полка ротмистр Г…ъ также торопится пользоваться водами. Украшенный знамениями победы над общим врагом, он хочет пожить на воле, испытать счастия направо и налево.
Давно наслышан он про Карлсбад, давно жаждал Карлсбада. Там воды текут по золоту, берега Теппеля и Эгера усеяны живыми цветами; там вода и любовь во 165° теплоты; там пьется, кроме воды, благоуханное дыхание страждущих меланхолией, бессонницей, отсутствием аппетита и всеми возможными припадками, для которых нужно рассеяние и 165° спруделя[1] и любви, – любви, этого лекарственного недуга от всех недугов, этого опиума, возбуждающего деятельность чувств, этого дня среди ночи, этого блаженного страдания.
Может быть, Г…у полезнее бы были воды Висбаденские или Пирмонские, или даже Теплицкие, но Г…ъ предпочел Карлсбад – Карлсбад, который умнее было бы назвать Афродитенбад, потому что его воды есть Силуамский источник прекрасного пола, потому что и сама Венера в случае болезни не избрала бы для восстановления своего здоровья иных вод, кроме Карлсбада.
Итак, ротмистр Г…ъ едет туда.
Вот он уже вступает в границы Австрии, он уже проклинает мосты и мостики, на содержание которых обязан и он платить деньги, проклинает и гельд, и тринкгельд, и deutsche Sprache,[2] которого не понимает.
Но вот въезжает он в Карлсбад… и тут слышит он halt[3] и erlauben Sie![4] Привратник неторопливо продувает свою трубу, играет на трубе поздравление с приездом и за Frompe terstükchen![5] требует с Г…а деньги. Расплатился; но его останавливают еще двадцать вопросов, двадцать предложений и рекомендаций, печатных и словесных, всех гостиниц и table d'Hôte[6] Карлсбада: где ему угодно остановиться? на долгое время или на короткое? – поденно, понедельно или помесячно? – какие воды будет пить?
Надоели Г…у запросы.
– Все равно, куда хотите везите! – говорит он.
– Как это можно, – отвечают ему. – Здесь есть и дорогие заездные домы, и дешевые, Gott weiss[7] где вам понравится, из многого выбирают: тут есть и Böhmische Saal[8] и Rothen Ochsen,[9] можно остановиться и под Золотым щитом, и под вывеской Оленя; может быть, вы любите играть в бильярд…
Выбирает Г…ъ Золотой щит. Нанял на месяц покой – являются новые посольства и предложения: какими водами будет пользоваться? угодно ли, чтобы его имя печатали в Badelist[10] за 30 крейцеров, или нет? хочет он иметь Badelist для прочтения или собственностию?
Ввечеру является у двери номера толпа Nacht-music,[11] играет и требует денег.
Наутро является хозяин с предложением взять прием карлсбадской соли как необходимого средства для очищения перед пользованием водами.
Наконец все предложения истощены; Г…ъ пациент Карлсбада. У него оцарапано плечо пулею, рука подвязана; а это так интересует всех земных существ, носящих шелковые эполеты, обшитые блондовой бахромой, вооруженных золотым кинжалом, на котором у пояса привешены часы, – всех земных существ, украшенных серьгами – серьгами! признаком рабства, по глупым преданиям Востока.
Г…ъ уже в каштановой аллее. Вместо меча у него золотой лорнет в руке, вместо мундира на плечах фрак; только широкие лампасы, сапоги с высокими каблуками и шпоры показывают, что он военный, и какой военный! – с перевязанною рукою, с крученым усом, с русыми волнистыми кудрями, с вскинутым плечом, с маленькой модной сутулиной, с пур-ле-меритом на шее и с 25 годами, означенными в формуляре в графе «сколько от роду лет?».
