bannerbannerbanner
Эротида

Александр Вельтман
Эротида

Полная версия

Все они ласкали 14-летнюю Эротиду, называли малюткой, обходились как с ребенком и только что не брали ее к себе на руки.

II

Таков был бригадир, вся родня и все соседи его; но дочь его, Эротида, была чудная девушка. Несмотря на то что воспитание отцовское готовило ее в драгунскую службу, Бог весть где переняла она все женское, все милое, привлекательное. Несмотря на то что отец учил ее фрунтовому шагу, она шагала не в аршин; ножку ее нельзя было назвать ногой, потому что и на 14 году, укладывая ее в башмачок, как в колыбельку, можно было припевать: «Баю-баюшки-баю, баю крошечку мою!» Глаза Эротиды были чернее всего на свете, а ресницы подобны тем, которые Фирдевси сравнил с копьем героя Кива в башне Пешена; ее волоса, распущенные локонами до плеч, были самого лучшего каштанового цвета, любимого всеми веками, исключая то время, когда была мода на рыжих да красных. Стан ее был величествен, перехват тонок, грудь пышна, шея бела, румянец пылок.

И вся она была ангел, в котором еще нет зародыша разрушения, который еще не отравлен горем жизни, не заражен злыми привычками окружающих. Это была дитя-дева, не прикованная еще к земле ни страхом, ни надеждами.

Не рассыпайте же перед ней, люди, семя ласкательства, не маните на корм эту птицу небесную!., не вынуждайте ее любить вас, не требуйте клятв на постоянство, не топите ее в своих желаниях!., дайте налюбоваться на диво Божие, дайте помолиться на нее! Когда пахнет тление, прикоснется и до нее холодная рука времени, – тогда возьмите ее себе!

Настал Эротиде 15-й год. Друг бригадира, богатый сосед, холостяк, отставной секунд-майор, которого грудь была украшена золотым крестом Очаковским, который страдал подагрою лет за 30 до рождения Эротиды, сделал следующее предложение другу своему:

– Послушай, братец; ты знаешь, я жизнь провел аккуратно, без долгов, имею состояньице и, слава Богу, силы… Мы, братец, с тобою друзья давние, искренние… отчего бы и не породниться… благо есть случай… твоя Эротида… невеста, братец…

– И, братец, – отвечал ему бригадир, – у Эротиды есть уже один дряхлый отец, к чему ей навязывать на шею другого!..

Разобидели эти слова секунд-майора; перестал он ездить в дом к своему другу.

Таким образом Эротида избавилась от одного жениха.

Явился другой. Он вручил бригадиру письмо от своей тетушки, старого друга покойной бригадирши.

– Рад, рад знакомству, – сказал бригадир, прочитав письмо, в котором мельком упоминалось о будущности Эротиды и потом следовала длинная рекомендация вручителю письма.

– Рад, рад знакомству! – повторил бригадир, – а что, батюшка, где изволишь служить?

– Я служил в 1-м Мушкатерском полку капралом, но по домашним обстоятельствам вышел в отставку; а теперь-с, после родителей, полный хозяин именья и буду очень счастлив…

– Молоденек еще, молоденек, государь мой, служить бы да служить.

– Здоровье не позволяет-с.

– А, дело другое; точно, знаю по себе, служба требует сил и здоровья, точно так же, как и женитьба. Ну, что ж делать, лечиться, лечиться должно; а у нас в уезде прекраснейший лекарь…

– Но…

Да, да, поправишь здоровье да опять на службу; потому что, братец, что ж это за чин: капрал в отставке? Ну, в военной тягостно, куда-нибудь в статскую; бумаги переписывать не велик труд. Не по душе гостю были слова бригадира; он отвернулся к окошку.

– Какое прекрасное местоположение!

– Не худо, очень не худо.

Кукушка высунулась из часовых дверец, прокуковала час за полдень.

Гость встал с места.

– Второй уже час, а мне еще до обеда нужно проехать пятнадцать верст.

– Прощайте, прощайте, батюшка, рад знакомству!

Таким образом Эротида избавилась от второго жениха.

За третьим дело не стало. Приехала к бригадиру двоюродная сестра его – женщина, у которой повсюду есть делишки, везде заботы и хлопоты.

– Ну, братец, насилу притащилась к тебе! что за дорога!.. Берлин мой совсем расколыхался. Знаешь ли что? сядь-ка поближе… Эротида у тебя хоть под венец… Видал ты у меня… знаешь Игнатья Ивановича?

– Как не знать палатской крысы, которую женил бы я на кошке.

– Как ты злословишь людей, не знамши их в глаза! Это ни на что не похоже! Я, сударь, в доме моем бесчестных людей не принимаю!..

– Право?.. Ну, ну, не сердись, сестра. Я говорю по слухам, а пословица говорит: «не всякому слуху верь».

– То-то же, сударь… это честнейший человек!

– А что, он еще председателем?

– Председателем; да в какой любви и чести у генерал-губернатора! Сильная рука! далеко пойдет!

– Гм! Есть у меня дельцо… Помнишь тяжбу за чересполосную землю…

– Что ж, неужли выиграет у тебя эта голь-дворянин?

– Да, почти; а землицы-то жаль.

– Эх, братец, да я познакомлю тебя с Игнатием Ивановичем покороче. Да он все для меня сделает; уж твоему ли делу чета дело Рытвиных.

– Ну?

– Выиграли.

– Не знаю дела Рытвиных, а я владею землею не по праву; документы все у противника; как ни бейся, а придется еще и приплатить тыщаги две…

– Пустяки! И земля и деньги пойдут в приданое Эротиде. Недурно бы… а Эротиду пора выдавать замуж… А что, сестра, каков человек Игнатий Иванович?

– Партия хоть куда. Человек в ходу, не в летах, имеет состояньице.

– И честной души?

– Честнейший, благороднейший, в этом я тебе круглая порука.

– Помилуй, сестра, не сама ли ты поручилась, что он пособит мне ограбить бедного человека!

Старуха взбесилась, уехала.

Таким образом Эротида избавилась от третьего жениха.

III

Бригадир отстаивал дочь свою от нашествия женихов; сама же Эротида и не думала о женихах, потому что сперва должно иметь хотя теоретическое понятие о любви, а она была окружена со всех сторон прошедшим веком, который не любил говорить при девушках о том, чего им знать не надлежало.

Эротиде очень веселы казались муштры воинские и рассказы отцовские про походы и как в турецкую войну меркетентерам турки головы резали.

Она почти не скидала амазонского платья, которое состояло из пьеро мундирного покроя, палевого тафтяного жилета и пуховой шляпы, убранной лентами.

Сердце ее было свободно, душа чиста, ее небо ясно, поле жизни усеяно цветами, а в характере Эротиды было что-то неробкое, решительное.

Итак, Эротида не ведала любви; но наступает время, в которое оболочка кокоса разрывается с громом.

Одному взводу уланского полка назначены квартиры в селе бригадира. Взводный командир поручик Г…ъ, прекрасный собою молодой человек, отчаянная голова, вступая в село, знал уже от языков, кто таков помещик, в каком он духе, какова дочь его, который ей год, как его зовут, как ее зовут и пр. Как знаток военного искусства, он основательно изучил правила, что военному человеку должно иметь во всем предвидение, пользоваться малейшим случаем, иметь хороший глазомер, иметь решимость и что, вступая в страну, должно разведывать о образе мыслей жителей, о привычках… и т. п. На сером коне, который изогнул шею в кольцо, уставил хвост трубой, ехал он, подбоченясь, мимо окон бригадирского дома.

Все, что только было живо в доме, высыпало на двор, унизало собою окны; сам бригадир сел также у окна и любовался отважным, дебелым фрунтом улан; а Эротида загляделась на самого предводителя.

Проезжая мимо окон, поручик сделал вежливый поклон, приложил руку к киверу; из-под руки окинул быстрыми очами Эротиду.

Бригадир принял это за чинопочитание, а неробкая Эротида в первый раз чего-то испугалась, вспыхнула, отшатнулась немного от окна.

Поручик, не хуже искусного поселянина, с первого взгляда узнавал добрую, не паханную еще почву, на которой каждый взор, каждое слово взрастет и даст сторицею. Поручик знал приличия: он нигде не пропускал являться с истинным почтением к родителям и с совершенною преданностию к дочерям.

И вот явился он к бригадиру во всей форме, почтил его именем ваше превосходительство, спросил: какие угодно будет ему сделать распоряжения в отношении помещения и продовольствия взвода.

Бригадир не устоял от толиких учтивостей и такового уважения к его заслугам. Он усадил поручика и три часа сряду говорил убедительным языком о достоинстве прежней службы, как он храбрость, искусство и верность в различных акциях чрез знатные службы оказал и как он аккуратен был в обстоятельствах и околичностях службы, как исправен был в представлении начальству инвентариума, сиречь справной росписи об вверенном ему полку, амуниции и всяких чинов людей, как командовал в турецкую войну корволантом и т. д.

Терпеливо, очень терпеливо, как нельзя терпеливее слушает Г…ъ старика; а кому не нужны терпеливые слушатели?

Разговор продолжался о князе Таврическом. Современнику Екатерины, самовидцу чудес прошлого века, было о чем слово сказать; повесть длинная, бесконечная, в которой бригадир играл роли: капорала, каптенармуса, сержанта, вахмистра, прапорщика, капитана над вожами, капитан-поручика, секунд-майора и т. д.

Еще не был кончен рассказ, как вошел дворецкий, в сером французском кафтане до пят, и доложил, что «кушать, дескать, подали!»

Поручик знает приличия; встал, пристукнул шпора о шпору, прощается с хозяином; но бригадир удержал его обедать. Вышли в залу; явилась и Эротида. Бригадир не любил рекомендаций, но поручик пристукнул шпора о шпору, а Эротида присела, разрумянилась.

Бригадир уселся на своем обычном месте, в голове стола, по правую сторону посадил гостя, по левую села Эротида; прочие приборы были заняты домашними безгласными существами.

Бригадир продолжал свой рассказ, поручик внимательно слушал; но его взоры…

О, глаза ужасная вещь! особенно когда они, выходя из пределов своей обязанности – смотреть и видеть, вздумают говорить. Краткость, ясность, убеждение, сила, мысль, душа… и кому ж говорят они? – сердцу, этому чувствительному, малодушному поклоннику очей, ланит, уст, персей… этому бедному заключенному в мрачных недрах, этому сердцу, которое и от радости и от печали готово разбить всю грудь, готово выпрыгнуть на подставленную ладонь каждого хитреца, каждой плутовки в два аршина и два вершка ростом, у которой взор острее солнечного луча!..

 
Рейтинг@Mail.ru