Александр Ермак
Крейсер «Суворов»
«Поможем вступить в партию…»
Прежде чем задраить за собой «броняшку» КДП, Белаш огляделся: все ли уже внутри. В центре квадратного помещения на круглой вращающейся тумбе сидел, немного сгорбившись, длинный и худощавый командир отделения визирщиков Костя Пасько – друг Вадима. С ним они по «карасевской» молодости прошли и Русский остров, и на «Суворове» бачковали один бак, и приборку во флагманском отсеке вместе делали, и прикрывали друг друга перед «годками» и офицерами, когда требовалось.
В правом углу КДП что-то выглядывал в окуляр малорослый Славка Стариков – «Старик». Он отвечает за горизонтальную наводку: разворачивает по необходимости влево или вправо «избушку на курьих ножках», как они ласково называли свой железный «домик».
Слева, на вертикальной наводке дальномеров – Шушко или просто «Шуша»: смуглый, суетливый, не очень умный, но безобидный парень, который только-только стал «годком».
– Одни хохлы у меня в посту, – смеялся иногда Белаш. – Пасько, Шушко, да и у меня в крови тоже кое-что от бабки-украинки имеется.
Шуша действительно был родом с Днепропетровщины и чередовал русские слова с украинскими. А вот Пасько «хохляцких» корней не признавал и свою национальную принадлежность определял как «сибиряк»: родился, жил и вырос в Новосибирске.
Все в КДП были в сборе, пустовало лишь место управляющего огнем. Непосредственного начальника командира носовой группы управления старшего лейтенанта Дорохова они видели обычно только на построении. Иногда он еще заглядывал в кубрик, а согласно боевому расписанию находился в центральном посту управления огнем под бронированным поясом второй нижней палубы. К ним же в КДП поднимался сам управляющий огнем «Карабас» – командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант Гарашко. Кличку ему дали за то, что был похож на «Карабаса-барабаса» из сказки «Буратино»: невысокий, весьма упитанный и бородатый. В руке – всегда цепочка, как бы для связки ключей. Этой цепочкой бьет он матросов по рукам и спинам, подгоняя или наказывая, как будто и правда Карабас-барабас стегает своих артистов в кукольном театре. Ни увольнения, ни отпуска, ни просто доброго слова от такого комдива не дождешься.
То, что в посту есть офицер, конечно, не радовало. Но Карабас был нечастым гостем КДП. Его комплекция мешала преодолевать десятки балясин трапов и узкие горловины люков на площадках. Так что добирался комдив до КДП не по каждой тревоге. Чаще отсиживался в том же центральном посту вместе с командиром группы. Туда и идти ближе, и места там больше, и «климат» комфортнее: кондиционеры одну и ту же нужную для автомата стрельбы температуру поддерживают, так как эта электромеханическая машинка размером с грузовик весьма капризна. Больше десятка матросов обслуживают ее. Автомат ремонтируют, «профилактируют» и самым натуральным образом пылинки с него сдувают. Очень важная штука. В него поступают оптические данные из КДП и электронные из поста радиометристов: дистанция, курс на цель, отклонения упавших снарядов. К этому добавляются курс и скорость самого крейсера, сила и направление ветра, температура воздуха и влажность снаружи корабля, а также температура воздуха и влажность внутри артиллерийских погребов, которые влияют на мощность сгораемого в зарядах пороха… Все данные обрабатываются в центральном посту и на их основе в орудийные башни главного калибра выдаются точные целеуказания для стрельбы.
Иногда Карабас решается добраться до КДП, но, запыхавшись, не добежав, остается в боевой рубке, где также есть визирный пост его подчиненных. И уж только тогда, когда его присутствие на седьмой площадке совершенно необходимо, то, сопя и пыхтя, добирается он до места управляющего стрельбой. Сядет рядом с Пасько за визир, уткнется лбом в свой окуляр и храпит. Пока Гарашко спит, можно потихоньку открыть над головой «грибок» вентиляшки и спокойно покурить, пряча огонек сигареты за дальномером. Комдив сам курит, так что запах не замечает. Похрюкивает себе с закрытыми глазами до тех пор, пока не прозвучит отбой тревоги. Еще ему приходится просыпаться, если идет ответственная тренировка или практическая стрельба. Тогда ему уже кемарить никак нельзя, нужно командовать:
– Орудия товсь!.. Ревун!… Товсь!.. Ревун!…
«Товсь» – это традиционное на флоте сокращение от «готовсь». На кораблях часто сокращают слова, чтобы быстрее обмениваться информацией и принимать решения. При обращении к любому офицеру никто из матросов не называет полного звания: только «та-ша». Это и «товарищ лейтенант», и «товарищ капитан первого ранга». Сказал «та-ша» и тут же изложил суть дела…
Белаш залез за свой дальномер – толстую восьмиметровую трубу, напичканную оптикой. Глянул в окуляры, крутанул маховички, проследив, как метка измерения дистанции побежала вдаль, – все в порядке. Да и что могло случиться с дальномером за несколько часов, прошедших после утреннего проворачивания.
Он еще раз посмотрел на своих товарищей. Все находящиеся в посту – «годки». Пасько также отслужил свои три. Старик – два с половиной. Шуша – два. КДП – это уютный островок свободы, далекий ото всех: как от начальства, так и от матросов других подразделений. Если сам комдив не каждый раз добегает до седьмой площадки, то что говорить о прочих офицерах. Кому охота лезть по нескольким трапам в чужой пост. Белаш отслужил три года, и за это время ни разу к ним не забирался ни командир корабля, ни старпом. Только изредка, «профилактично», наведывается командир группы Дорохов, и по некоторым тревогам приползает Карабас. Еще пару раз заглядывал замполит дивизиона – молодому лейтенанту, только пришедшему на крейсер, все было в диковинку: под видом интереса к матросской жизни на экскурсию приходил.
«Караси» из команды Белаша в КДП не служат, их сюда только на приборку и покраску зовут. А так они рассредоточены по менее уютным боевым постам. Часть находится в первой и второй башнях главного калибра, часть – в боевой рубке вместе с кучей матросов, мичманов и офицеров из других подразделений. В башнях здоровенные артиллеристы, имеющее дело с тяжелыми снарядами и с трудом проворачиваемыми механизмами, зовут приданных им дальномерщиков-визирщиков «стекольщиками» и при случае всегда готовы поизмываться над «интеллигентами». Белаш сам полтора года отсидел за дальномером во второй башне и знал, каково оно – быть «чужаком».
Но такое рассредоточение очень разумно. Если сломается что-то в КДП или разрушат его снарядом-ракетой враги, то можно будет выдавать данные для стрельбы из боевой рубки. Если и с ней пропадет связь, то каждая артиллерийская башня в состоянии самостоятельно определять направление и дистанцию для выстрелов своих орудий. Теоретически. Потому что, как знал Белаш, ни в первой башне, ни во второй ни один оптический прибор не работает. Вышли «стекляшки» из строя настолько, что силами матросов не исправить. Только в судоремонтном заводе гражданские специалисты могут отремонтировать.
И в четвертой башне вся оптика в нерабочем состоянии. Про третью Белаш ничего сказать не мог, она была законсервирована на период мирного времени.
В дублирующем кормовом КДП, которое полностью укомплектовано личным составом, как и в башнях, приборы расстроены. Так что, получается: из всей оптики, обслуживающей орудия главного калибра, только носовое КДП и находится в боевой готовности. Если что случится, то в какой-то степени заменить его работу могут лишь артиллерийские радиометристы. Они выдают целеуказания с помощью радиолокационных станций. Эти штуки работают, правда, только пока целы антенны и есть электрический ток. А оптика работает до прямого попадания. Если изначально работает…
Белаш вздыхал, задумываясь об уровне общей боевой готовности корабля, хотя, конечно, вздыхать должны были в первую очередь «отцы-командиры». Утешался же он тем, что по крайней мере его носовой КДП полностью укомплектован, все оборудование в исправности, настроено и отлично работает. Радоваться бы ему и радоваться, но…
Пасько, посмотрев на Белаша, кивнул:
– Че такой смурной?
За Вадима очень спокойно ответил всегда невозмутимый Старик:
– У него увольнение обломилось…
Шуша добавил:
– И особист вызвал…
Услышав последнее, Пасько, которого не было в кубрике при появлении рассыльного, поморщился:
– Забыл сказать: и меня вчера, гад, опять вызывал. Про всех в КДП, в кубрике нашем спрашивал. Ну, я, как всегда, сказал, что ничего особенного не замечено, но буду очень внимателен. Вышел от него и забыл…
– Это он Белаша точно из-за Чекина таскает, – убежденно заметил Старик.
Шуша тут же поддакнул:
– Да-да, точно. Слепа, сука, стучит…
– Без Слепы, конечно, не обошлось, – согласился Пасько, почесав затылок.
– Чекин сам, наверняка, раскололся, – предположил Старик.
Белаш вздохнул:
– Наверняка.
Он знал, что дело не в одном только Чекине. Все было у Вадима нормально по «особой линии» целых три года. На корабле за нее раньше другой офицер отвечал. Белаш с ним пересекался, только когда заступал рассыльным по кораблю: по приказу приносил особисту требуемые документы от других офицеров или искал-приглашал в каюту нужных по какому-то делу матросов, так же, как сейчас это делает Слепа.
Тот, «старый» обитатель известной каюты – рыжий, крепкий капитан-лейтенант Рощин, – ни разу не вызывал Белаша на личную беседу. Когда Вадим заходил к особисту по делам, тот лишь иногда интересовался, как поживают домашние: «Отец, мать не болеют?». Никогда не расспрашивал Белаша о матросских делах. Может быть, потому что и без Вадима знал все, что ему нужно было знать. А может, просто быстро понял, что этот матрос стучать на своих товарищей не будет. Но не так давно перевели Рощина в штаб флота на повышение. Его сменил худощавый, со светлыми жидкими волосами и тоненькими усиками старший лейтенант Морозов. Он с ходу весьма энергично принялся за свою особую службу. Никто из офицеров не рисковал остудить пыл молодого «старлея», да даже и пошутить в его адрес. Особист на корабле – фигура специфическая: никому он не подчиняется, даже самому командиру крейсера. У Морозова свое начальство – на берегу.
Буквально на следующий же день после прибытия на корабль в каюту особиста рассыльный стал вызывать по списку весь личный состав экипажа. Сначала пошли офицеры. Потом мичманы, старшины, матросы. Рассыльный только успевал летать по кубрикам:
– Стариков, к особисту!
– Пасько, к особисту!
– Хвостов, к особисту!
– … к особисту, … к особисту, … к особисту!..
Белашу казалось, что было бы проще вызывать целые подразделения и выстраивать в коридоре шкафута по правому борту. В нем особист соседствовал каютами со старшим помощником командира корабля. «Квартира» особиста была просторной, с иллюминатором. Такие на корабле есть только у старших офицеров. Лейтенанты же всякие живут по двое в каютах на нижних палубах. Света белого не видят и воздухом из вентиляции дышат.
Сначала всех вызываемых матросов по возвращению от особиста спрашивали из любопытства:
– Че ему надо? Зачем таскал?
Но потом перестали обращать внимание на эти вызовы, потому что Морозов говорил всем одно и то же:
– Заходи, присаживайся. Вот в чем суть вопроса: нужно служить интересам Родины. Будешь рассказывать мне о том, кто, где, зачем собирается, о чем вокруг тебя говорят, что обсуждают земляки, друзья, матросы твоего призыва. Ты же комсомолец?!
Кто же не комсомолец? Еще в школе всех из пионеров в члены ВЛКСМ перевели автоматически, чтобы процент сознательности был максимальным. Если кто случайно или по очень большой провинности избежал окомсомоливания на «гражданке», то его в первые же полгода службы в обязательном порядке в комсомольскую организацию принимали. Не может быть на флоте некомсомольцев. Процент сознательности и здесь должен получиться максимальным.
Так что все согласно кивали:
– Комсомолец.
Услышав это, Морозов удовлетворенно поднимал указательный палец, целя им в висящий на переборке портрет генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева:
– Так вот, товарищ комсомолец, требуется твоя добровольная помощь. И учти: будешь хорошо помогать особому отделу и Родине – поможем в партию вступить…
Когда Белаш услышал эти слова, то его внутренне передернуло. Таким макаром его впервые агитировали вступить в ряды коммунистической партии Советского союза. Да, его уже звали в КПСС. Белаш был на хорошем счету у начальства. Еще бы: командир дальномерно-визирной команды, старшина первой статьи, специалист первого класса, отличник боевой и политической подготовки, помощник руководителя политических занятий старшинского состава плюс минимальный уровень залетов по пьянкам и прочим безобразиям. Так что его давно уже обрабатывали и пропагандист-агитатор, и заместитель командира корабля по политической части, который одновременно являлся парторгом экипажа:
– Подавай заявление. Год будешь кандидатом и еще до окончания службы станешь членом партии. Имей в виду: на гражданке вступить в КПСС будет сложнее.
Конечно, Вадим серьезно задумывался о том, чтобы стать коммунистом. Даже прочитал устав КПСС:
«Коммунистическая партия Советского Союза – есть боевой испытанный авангард советского народа, объединяющий на добровольных началах передовую, наиболее сознательную часть рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции СССР.
1. Членом КПСС может быть любой гражданин Советского Союза, признающий Программу и Устав партии, активно участвующий в строительстве коммунизма, работающий в одной из партийных организаций, выполняющий решения партии и уплачивающий членские взносы.
2. Член партии обязан:
а) бороться за создание материально-технической базы коммунизма, служить примером коммунистического отношения к труду, повышать производительность труда, выступать застрельщиком всего нового, прогрессивного, поддерживать и распространять передовой опыт, овладевать техникой, совершенствовать свою квалификацию, беречь и приумножать общественную социалистическую собственность – основу могущества и процветания Советской Родины;
б) твердо и неуклонно проводить в жизнь решения партии, разъяснять массам политику партии, способствовать укреплению и расширению связей партии с народом, проявлять чуткость и внимание к людям, своевременно откликаться на запросы и нужды трудящихся;
в) активно участвовать в политической жизни страны, в управлении государственными делами, в хозяйственном и культурном строительстве, показывать пример в выполнении общественного долга, помогать развитию и упрочению коммунистических общественных отношений;
г) овладевать марксистско-ленинской теорией, повышать свой идейный уровень, способствовать формированию и воспитанию человека коммунистического общества. Вести решительную борьбу с любыми проявлениями буржуазной идеологии, с остатками частнособственнической психологии, религиозными предрассудками и другими пережитками прошлого, соблюдать принципы коммунистической морали, ставить общественные интересы выше личных;
д) быть активным проводником идей социалистического интернационализма и советского патриотизма в массы трудящихся, вести борьбу с пережитками национализма и шовинизма, словом и делом содействовать укреплению дружбы народов СССР, братских связей советского народа с народами стран социалистического лагеря, с пролетариями и трудящимися всех стран;
е) всемерно укреплять идейное и организационное единство партии, оберегать партию от проникновения в ее ряды людей, недостойных высокого звания коммуниста, быть правдивым и честным перед партией и народом, проявлять бдительность, хранить партийную и государственную тайну;
ж) развивать критику и самокритику, смело вскрывать недостатки и добиваться их устранения, бороться против парадности, зазнайства, самоуспокоенности, местничества, давать решительный отпор всяким попыткам зажима критики, выступать против любых действий, наносящих ущерб партии и государству, и сообщать о них в партийные органы, вплоть до ЦК КПСС;
з) неуклонно проводить линию партии в подборе кадров по их политическим и деловым качествам. Быть непримиримым во всех случаях, когда нарушаются ленинские принципы подбора и воспитания кадров;
и) соблюдать партийную и государственную дисциплину, одинаково обязательную для всех членов партии. Партия имеет одну дисциплину, один закон для всех коммунистов, независимо от заслуг и занимаемых ими постов;
к) всемерно содействовать укреплению оборонной мощи СССР, вести неустанную борьбу за мир и дружбу между народами…»
Прочитал Белаш устав и решил, что недостоин быть членом партии – далековато ему до коммунистических идеалов. Потом, однако, заметил, что в КПСС вступают отнюдь не самые достойные, с его точки зрения, люди. Так коммунистом стал уволившийся в запас этой весной казах Акаев – командир отделения артэлектриков. Этот, сначала кандидат в члены КПСС, а потом и полноправный член активно выступал на всех собраниях, призывал, обещал, клялся. А перед отбоем строил у своей шконки «карасей», «пробивал» им «фанеру» – грудную клетку и, улегшись, командовал:
– Так, вечерний концерт для заслуженных старшин Советского Союза!
«Караси» затягивали:
– «Спи годок спокойной ночи, ДМБ на день короче. Только сон приблизит нас к увольнению в запас…»
Раз кто-то из молодых пропел «дембель стал на день короче», так Акай, спрыгнув со шконки, его чуть не забил до смерти:
– Ты что, солдат?! До сих пор слово ДМБ выучить не можешь?!
И по губам – по зубам «карася». И под дых, и под ребра. Упал молодой, а Акай его еще и пинать начал – еле оттащили.
Каждый раз, когда «караси» давали «вечерний концерт», Белаша так и подмывало спросить:
– Акай, а чего ты не заставишь их спеть:
«Партия Ленина – сила народная
Нас к торжеству коммунизма ведет!..»
Свое Акаев получил не по партийной линии. Коммуниста и главного корабельного старшину решили сурово покарать за воровство у товарищей. Так что последние перед демобилизацией месяцы жил он у своих земляков под замком в барбете башни дивизиона универсального калибра. Сошел Акай с корабля, как шакал, ночью, опасаясь, что разозленные сослуживцы побьют на прощание, разорвут с такой заботой приготовленные на ДМБ клеши, сорвут с груди значки «Специалист 1 класса» и «Отличник боевой и политической подготовки».
Вот и сегодняшний рассыльный Слепа, отслуживший полтора года, уже кандидат в члены партии. Скоро превратится в полноправного коммуниста. Окажется в дальнейшем рядом с Акаевым у руля страны…
Нет, становиться в один ряд с карьеристами, лицемерами Белашу не хотелось. Он разглядел, понял, что все в этой партии, как и в комсомоле, сплошная показуха. У него уже был «политический» опыт. В школе Вадима выдвинули от класса в комитет комсомола. Он ходил на заседания, принимал на себя предложенные обязательства. И потом накануне отчета с ужасом понял, что ничего из них не выполнил. Просто потому, что не все от него зависело. На отчетное заседание шел, понурив голову. Ждал, что в лучшем случае ему объявят выговор с занесением в личное дело. В худшем – выгонят из комсомола. Но ему объявили благодарность! Оказалось, что все отчитываются о как бы проделанной работе. Неважно, что сделано на самом деле. Важно, что на бумаге все выполнено и перевыполнено. Как выяснилось, они силами комитета комсомола провели слет, которого на самом деле не было. А еще они помогали пятидесяти ветеранам, которых на самом деле было семь. Организовали пикет в поддержку какой-то заключенной чернокожей американки, не выходя из класса…
Глядя на «работу» коммунистов на корабле, Белаш констатировал, что от комсомольцев они своим «выполнить и перевыполнить» ничем не отличаются. Морозов же полностью открыл Вадиму глаза на дела членов партии. Эти ребята-коммунята еще и стукачи поголовно! Доносят на своих товарищей, друзей, земляков!
Отвечая особисту, Белаш постарался согнать с лица брезгливую мину и аргументировал:
– Так я бы и вступил в партию, но ведь нужно сначала кандидатом быть. Срок проверочный выдержать. Подзапоздал я. Мне ж буквально на днях в запас увольняться…
Морозов, очевидно, делал свое коммунистическое предложение всем подряд. Потому что сначала покопался в бумагах и лишь потом кивнул:
– Ну да, увольняешься осенью 1982-го. – Пожал плечами. – Так и не обязательно вступать на корабле. Дадим тебе партийную рекомендацию. Вступишь в члены КПСС потом на заводе, на стройке… в институте…
«В институте» отдалось тогда в голове Белаша. Но он не придал этому особого значения. Наверное, особист сказал это просто для примера: «на заводе, на стройке, в институте…»
Вадим спокойно вышел от Морозова. Как и Пасько, пообещав верно служить особому делу Родины и постаравшись сразу же забыть о данном обещании. Что делать, положено это так: Морозову – вызывать, предлагать, а матросам – соглашаться и не выполнять своих обещаний. Так ведь во всех делах: и в военных, и в гражданских. Все берут на себя всякие повышенные социалистические обязательства, но никто ничего не выполняет, отчитываясь при этом о перевыполнении невыполненного. С чистой совестью отчитается особист о работе с личным составом экипажа и забудет о Белаше, а Белаш забудет об этой их встрече.
Но забыть о той беседе с особистом не удалось. Через неделю Вадима вызвали к Морозову второй раз…
Гоня прочь неприятные мысли, Белаш опустил голову и уткнулся в окуляры дальномера, принялся осматривать Владивосток: приближенные мощной оптикой сопки, сопки, сопки. На них – крутые улицы. Когда гололед, то движение в городе просто замирает. На корабль не привозят свежий хлеб. А так как, стоя у берега, свой выпекать не положено, то хрумкает экипаж некоторое время старые сухари. И весь город в такую погоду тоже бедствует. Кто-то не может добраться до работы, кто-то – дойти до магазина и тоже сосет сухарь…
Белаш скомандовал:
– Старик, покрути КДП!
«Избушка на курьих ножках» плавно повернулась. В окулярах появилась другая картинка. Вадим знал, что в той стороне за городом находится арсенал под открытым небом. Ездили туда за снарядами. Лежат они в ящиках и без, в одной смазке, прямо на земле, под солнцем, снегом и дождем. Трудно представить, какое множество таких же арсеналов по всей стране. В тайге, в степи, в песках. И не только снарядов-ракет, но и прочего военного имущества. Видел Белаш в дальномер и сотни гниющих законсервированных на берегу автомобилей, и десятки ржавеющих по «шкерам» «запасных» кораблей…
В окулярах появилось здание Владивостокского морского вокзала. Сколько людей! Кипит гражданская жизнь. Вадим отслужил три года, а ни разу во Владивостоке в нормальном увольнении не был. По большей части видел этот город только с борта корабля да из кузова грузовика, когда их возили на различные работы и в арсенал получать снаряды для корабельной артиллерии. Еще на местном судоремонтном заводе работал вместе с другими ребятами. Но завод – не город. Хоть и совсем рядом с Владивостоком эта огороженная часть суши, хоть и работают на ней гражданские лица, но это военная территория. Еще бывал Вадим вне корабля, когда наземные власти призывали матросов помочь тушить тайгу, перебирать картошку в овощехранилище, копать водопроводные траншеи, тянуть кабели в подземельях электростанции. На корабле шутили: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а один простой матрос заменяет паровоз». Но за любые береговые работы говорили «спасибо» – какое-никакое развлечение вне кубрика и боевых постов.
Вадим уже и не помнил, сколько раз он снова и снова порывался сойти с корабля по-человечески: в выходной форме и с увольнительной в кармане. Но то один начальник «рубил» ему увольнение, то другой. И вот, наконец все – и командир его носовой группы управления, и командир дивизиона главного калибра, и «малый зам» – заместитель командира дивизиона главного калибра по политической части, и командир артиллерийской боевой части, и заместитель командира артиллерийской «бэчэ» по политической части, и заместитель командира корабля по политической части – «большой зам», и «помоха» – помощник командира корабля, – все, просматривая список увольняемых на берег, оставили в нем фамилию Белаша, никто не вычеркнул. И сегодня уже были начищены до блеска молодыми матросами черные выходные хромовые ботинки и якористая медная бляха ремня. Поглажены гюйс – голубой отложной воротник с тремя полосками, и выходная серо-голубая рубаха – голландка. На рундуках – вещевых ящиках под койками-шконками – лежали чистая тельняшка, черные уставные носки-караси. Готовы были и черные же бушлат с бескозыркой. Только выходные брюки следовало довести до ума: они показались Белашу недостаточно проглаженными. Не просто это: на толстой шерсти навести стрелки. Вадим помотрел-посмотрел и сам взялся за утюг: все должно было быть идеально, чтоб никто на построении увольняемых на юте – корме корабля – не придрался. Сколько раз Белаш слышал от проходящего вдоль строя «помохи»:
– Этот никуда не пойдет – бляха ремня плохо начищена… И этот не пойдет – пуговица плохо пришита… И этот не пойдет… И этот… И этот…
Всего один только раз сошел Белаш во Владивостоке с корабля, имея увольнительную в кармане. Направился было в Дом моряков на танцы, но внутрь так и не попал. Морские и солдатские патрули в этом военном городе на каждой улице, на каждом перекрестке. Трижды проверяли его по пути и трижды позволяли следовать далее. Но на входе в Дом моряка докопались до прически: не то, что с линейкой, чуть ли не с микрометром мерили:
– Волосы длиннее положенного.
И резолюцию соответствующую – в увольнительную. Пришлось Вадиму сразу же возвращаться на корабль не солоно хлебавши. Вот так один раз за три года службы Белаша во Владивостоке в увольнение отпустили, но оно, увы, не состоялось. Теперь же накрылась, плакала вторая и, очевидно, последняя его возможность «отметиться» во Владивостоке – Вадим уже «оттарабанил» свое и скоро, совсем скоро ему – домой…
Картинка сменилась: многоэтажный «Белый дом» – штаб Тихоокеанского флота. Рядом со зданием на берегу подводная лодка «С-56» («Сталинец») – памятник подвигу народа…
Тридцать третий причал – традиционное место стоянки «Суворова» и других больших кораблей. Вправо – судоремонтный завод… Еще правее – Русский остров. Не было у Белаша никакого желания вспоминать о шести месяцах, проведенных там в учебном отряде…
Вадим снова приказал развернуть КДП, еще раз оглядел город и мысленно откланялся: «Прощай Владивосток – город камней, блядей и бескозырок! Если это выход в море, то теперь уже точно не бывать мне здесь в увольнении. Если когда и пройдусь по этим улицам, но "по гражданке", в командировке или в отпуске, уже без соизволения "отцов-командиров"…»
Мысли Белаша перебил голос из динамика корабельной трансляции:
– «Корабельному оркестру прибыть на бак!»
Через несколько минут на верхней палубе носовой части корабля грянуло «Прощание славянки».
Который раз слушал Вадим этот марш, но вновь чувствовал, как по телу пробегают мурашки:
«Наступает минута прощания.
Ты глядишь мне тревожно в глаза.
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза.
И если в поход
Страна позовет,
За край наш родной
Мы все пойдем в священный бой!..»
