Александр Егоров
Мечтатели
– Кстати… – еще минуту назад мне не хотелось ему рассказывать о том, о чем хотелось рассказать больше всего. – Кстати, о слепоте… ты когда-нибудь дружил с кем-нибудь… ну, кто плохо видит?
Отец посмотрел на меня внимательно.
– Я не дружил, – сказал он. – Но у меня были такие знакомые. Я делал про них несколько репортажей. Ну, когда еще работал на ТВ. С ними трудно дружить, Дэн. Ты их не понимаешь и никогда не поймешь.
– Как же ты делал репортаж, если ты их не понимал?
– Это как раз нормально, – сказал отец и покосился на экран телевизора. – Чтобы врать, понимание не требуется. Но вот если кто-то тебе действительно небезразличен… Тогда все становится тяжелее. И в первую очередь не для тебя. А для нее.
– Почему?
– Ты станешь для нее самым важным в жизни. А она для тебя нет. И это никак не изменить, разве что ослепнуть самому. Но на это мало кто готов пойти.
– Ты эгоист, папа.
– Это да. Прививку в детстве забыли сделать.
– Ну а если мне она очень нравится? Эта девушка?
Отец потянулся ко мне. Потрепал по затылку.
– Пора стричься, – сказал он. – Конечно, не как твоему другу Станиславу, но все же. Интересно, он тоже придумывает себе проблемы? У вас это возрастное?
– Я серьезно.
– Ладно. Ты сам напросился. Когда тебя через год заберут туда же, куда и Стаса, с кем останется твоя подруга?
– Она будет ждать, – сказал я.
– Ждать и надеяться? Ну и кто после этого эгоист?
Я задумался. Что-то во всем этом было неприятное. Но он опять был прав.
– Значит, все бесполезно? – спросил я.
– В сущности, да. Но это мое мнение. У тебя может быть другое.
Он поднялся с дивана. Откинул занавески. Распахнул балконную дверь. Прошел на застекленную лоджию и уселся на табуретку. Предложил мне банку пива, я отказался.
Просто встал рядом.
На улице стемнело. По небу бродили тучи. Длинные грузовые причалы на той стороне канала осветились множеством фонарей. Со стороны залива прошел знакомый кургузый буксир. Мы проводили взглядами его ходовые огни – сперва белые, потом красные.
– Когда мы сюда въехали, этот дом был совсем новым, – сказал вдруг отец. – Представь: огромная пустая квартира. Ни из одной щели не дует. Даже лифт без надписей. Я был совсем мелким. Первую надпись, кажется, я и написал…
Он хмыкнул и глотнул из своей банки.
– И что это была за надпись? – спросил я.
– Да какая-то херня из области поп-музыки. То ли Metallica, то ли Accept. В общем, пометил территорию.
В полутьме мне показалось, что он краснеет.
– По-моему, все так начинали, – сказал я, чтобы сделать ему приятное.
– Начинали-то все одинаково. Закончили по-разному.
Он потянул воздух носом и умолк. Это была сложная тема, и, если ее продолжать, мы могли договориться до многих неожиданных вещей. Можно подумать, я не помню их разговоров с мамой на кухне, когда все думали, что я сплю. Я много чего помню.
Разговоры кончились тем, что мама уехала в солнечную Калифорнию – сперва на три месяца, потом еще на три, а потом навсегда.
– Ты просто не понимаешь, Дэн, – говорит отец. – Шанс сбежать с этого острова дается один раз. Я буду рад, если ты перестанешь тупить и его используешь.
Это он про Калифорнию. Уехать туда для меня – пара пустяков. По крайней мере, пока мне не исполнится двадцать один. У матери есть вид на жительство. Достаточно просто подать прошение на воссоединение семьи. Проблема в том, что мама и ее новый Джейк – не моя семья.
– Ты не будешь рад, – говорю я. – Все кончится плохо. Ты без меня сопьешься и когда-нибудь свалишься с этого балкона.
Он сидит на своей табуретке сгорбившись.
– Может, и так, – говорит он, не оборачиваясь. – Это к делу не относится. Подумай о собственной судьбе. Не трать время на всякую ерунду. Я имею в виду и твою бедную девчонку.
– Но она мне верит.
– Ты не ангел, чтобы в тебя верить. Ты небезгрешен. Ты слишком долго сидишь в ванной – и я знаю зачем. Ты даже как минимум один раз курил какую-то дрянь. Я заметил.
– Но я…
– Не продолжай. Ты не сможешь спасти всех, поэтому не спасай никого. Будь эгоистом, Дэн. Это безупречная позиция.
– Мне больше с ней не встречаться?
– Почему же. Встречайся… иногда. Не говори мне, что у вас все серьезно, я не поверю. Отмотайте назад и оставайтесь друзьями.
– А если я тебя не послушаюсь?
– Значит, влипнешь по уши.
– Как ты?
Он молчит. С хрустом сжимает пустую банку в руке.
– Вот именно, – говорит он. – Как я.
– Тогда прости. Я не буду ничего отматывать. Пусть идет как идет. Я не предатель.
Отец почему-то улыбается. Поднимается на ноги. Кладет руку мне на плечо:
– Да кто бы сомневался. Ладно… поиграем в унесенных ветром?
Он двумя пальцами держит пустую пивную банку над пропастью. Потом отпускает. Банку подхватывает ветер и уносит в темноту. Это наш хулиганский аттракцион: никогда не знаешь, на чей балкон прилетит подарок. Но играть так лучше ночью, иначе можно нарваться на неприятности.
Мы прислушиваемся. Вроде тихо.
– Дураки мы с тобой, – говорит мне отец. – И остров у нас дурацкий.
– Нормальный остров, – говорю я.
В своем телефоне я нашел три непринятых вызова. Один от Стаса и два – от Тани. Не один и не три, а именно два. С разницей в две минуты. Полчаса назад.
Я грустно улыбнулся. Я представил, как она набирает мой номер – по секрету от матери. Понимает, что я не слышу звонка. Повторяет вызов и оставляет попытки.
Она знает, что я почти никогда не снимаю наушники. Что она должна думать обо мне?
«Надо вернуться в реальность», – говорила она.
На часах почти полночь.
Ночью ее мир становится и вовсе беспросветным.
Я тронул экран.
– Алло, – сказала Таня очень спокойно.
– Привет, это я.
– Мама, я пойду к себе, если ты не против, – сказала она, прикрыв рукой микрофон, но я все равно слышал. – Нет. Да. Мама, перестань. Мне уже восемнадцать, между прочим. Нет, не жалуюсь… Не волнуйся, пожалуйста. Спокойной ночи.
Наверно, я сопел в трубку, потому что она проворчала – уже в мой адрес:
– И ничего смешного в этом нет.
– Можешь теперь говорить? – спросил я.
– Могу. Я уже в своей комнате. Я пришла сказать маме доброй ночи, а тут ты звонишь.
– Ты ходила к маме, взяв с собой телефон?
Таня помедлила.
– Он лежал в кармашке. У меня есть такой махровый халат, с кармашком.
Было бы неверным сказать, что я не был взволнован, когда я представил ее в этом халатике. Дальнейшее представление было опасным, и я решил сменить тему.
– Теперь твоя мама будет подслушивать, – сказал я.
– Нет. У нее слабый слух. Это профессиональная болезнь. Зато я слышу прекрасно. Такая вот никчемная компенсация от бога… я даже слышу, когда ей не спится. Когда она ночью ходит по комнате и смотрит в окно.
«Интересно зачем», – подумал я, но промолчал.
– Ты знаешь, что она мне сказала про тебя? – спросила Таня, посмеиваясь. – Что-то слишком моложав этот наш электрик, Леопольд Иванович.
– Я? Да… то есть моложав, конечно…
– А сколько тебе лет?
Я немного смутился и ответил.
– Так ты еще маленький… хорошо, тогда я буду с тобой старой и мудрой. Как сова. И тоже в очках.
– Тебе они идут, – сказал я.
– Не ври… и ты еще не знаешь, что сказала мама дальше. Она сказала: если ты сама позвонишь этому Леопольду Ивановичу, то он решит, что ты сумасшедшая дурочка. И будет слишком много о себе думать. Причем это касается всех мальчиков, а не только юных электриков… уж я-то, говорит, на них насмотрелась в школе, будь она неладна…
– И ты тут же позвонила?
– Ну вот. Она была права. Ты уже начал много думать о себе.
– Почему?
– Я не собиралась звонить. Представь, что мне просто нужно было проверить телефон. Он же мог разрядиться к вечеру.
– Он не разрядится. Мы можем хоть всю ночь говорить.
– Всю ночь? Я никогда… ни с кем… не разговаривала всю ночь.
Я слышал, что Таня улыбается. Может, мне и не следовало наглеть, но все получалось само собой, и останавливаться не хотелось. Я улегся поудобнее.
– Это несложно, – заверил я. – Сейчас я тебя научу… поправь подушку и надень наушники. О чем будем говорить?
Таня пошуршала микрофоном.
– Расскажи мне о себе, – попросила она.
– Это скучно. Ты уснешь.
– Все равно расскажи. Если я буду засыпать, ты пожелаешь мне доброй ночи.
И тогда я рассказал ей о себе. Наверно, сейчас расскажу и вам, иначе никогда не соберусь. Это не слишком долгая история, послушайте.
Когда я родился, у моих родителей все было хорошо. Может быть, поэтому я и родился. Лет до десяти я думал, что так и будет всегда. Отец работал журналистом на телевидении, мама занималась международными связями в экономическом университете. Маме работа нравилась, а папе – нет.
Я долго не мог понять, как можно заниматься делом, которое не любишь. Но отец смеялся и ничего не объяснял. Только в шутку переозвучивал для меня те самые репортажи, которые делал сам, причем получалось гораздо интереснее, чем в оригинале. Особенно ему нравилось играть пьяных чиновников и депутатов. Он шикарно изображал очкастого депутата по фамилии Филонов – даже не помню, чем тот занимался на самом деле, но в папином исполнении он был анонимным вампиром, который очень хотел бросить свою пагубную привычку. Я смотрел на этот цирк и заливисто смеялся, а мама сердилась.
Потом на телеканале сменилось руководство и началась, как говорил папа, большая зачистка. Вместе с мусором выбросили и людей. Мне было тринадцать, и подробностей я не запомнил. Накануне мы ездили отдыхать в Грецию, где мне (и моим новым приятелям) больше всего нравилось подсматривать за девчонками в бассейне. Так что моя голова была занята многими интересными вещами, о которых я не стал рассказывать Тане, да и вам не скажу.
Оставшись вне штата, отец писал рекламные сюжеты и занимался, как он сам говорил, генерацией белого шума в соцсетях. Денег за это платили мало. Летом вместо Греции мы сидели дома. На второе такое лето мама забеспокоилась. И уже осенью отправилась в длительную зарубежную командировку. Вернулась она загоревшей и энергичной. Я никогда не расставался с ней больше чем на неделю, а тут ее не было три месяца – и, когда она пару раз по ошибке назвала меня Джейком, я даже не удивился. Вот что было печальнее всего: я не слышал ни споров, ни упреков – не то что раньше.
Таня, услышав про это, спросила печально:
– Ты когда-нибудь читал Анну Каренину?
– Так, взял у отца и пролистал, – сказал я. – От нас не требовали.
– А я слушала диск. И плакала почему-то.
– Над чем там можно плакать? Там даже про поезд совсем мало.
– Ты еще маленький, не поймешь.
Я не обижался на такие слова. Зачем она вспомнила про Анну Каренину, тоже не вполне понял. Никакого романа из нашей тогдашней жизни не получалось. Вот в семье моего друга Стаса – это да, там кипели настоящие страсти. Чего стоила одна разборка между двумя его молодыми отчимами – с беготней, криками и гонками по ночным улицам на сильно подержанных иномарках. Помню, отец вышел на улицу с травматическим пистолетом и прогнал обоих. Вся Канонерка потешалась над этой историей, только Стас ходил красный как рак. Тогда мы с ним особенно сдружились.
Еще одну зиму мы с отцом прожили вдвоем. Это было даже занятно, потому что мать присылала деньги – такие, каких он никогда не зарабатывал сам. Помню, в новогоднюю ночь мы с ним выпили шампанского и он взялся озвучивать речь президента, но получилось несмешно, и еще было неудобно за него – а может, просто мы оба поняли, что прошлое больше не вернется.
Впрочем, он и сам знал об этом.
Потом я пошел к Стасу, и мы до рассвета играли в танчики. Вот такой у нас получился Новый год, да и следующий был не лучше.
Потом я закончил школу (не приходя в сознание, как едко отмечал отец). И очень скоро занял высокопрестижную должность менеджера службы доставки электронных гаджетов, а проще говоря – курьера, в непосредственном подчинении у Игорька Трескунова по кличке Скунс.
Когда моя нехитрая история закончилась, я попросил Таню рассказать свою. Поначалу она не хотела, но я пригрозил обидеться. Наверно, это было немного жестоко.
Я узнал, что она была поздним и желанным ребенком, наверно, даже слишком желанным (так она сама сказала с грустью). Своего отца она никогда не знала. Мама-учитель никогда не рассказывала ей, кем он был. Вместо ответа она поджимала губы и меняла тему.
Свою дочку она очень любила – наверно, одну в целом свете. Эта любовь заменила ей весь мир. Правда, не принесла особого счастья никому, и особенно Тане.
Потому что лет в восемь или девять она понемногу начала слепнуть. Болезнь заметили поздно, время для операции было упущено. Ее пришлось перевести в интернат для слабовидящих. Это было невеселое место, к тому же интернатские девчонки почему-то сразу ее невзлюбили. Воспиталки – те и вовсе называли ее высокомерной дрянью, а ее мать – старой ведьмой.
– Почему ведьмой? – спросил я.
– Она их предупредила, что… если со мной что-нибудь случится, то им несдобровать. Так и получилось. Заведующая на меня наорала однажды, а на следующий день сломала ногу. Так она потом всем рассказывала, что это мама наколдовала…
– Может, и правда наколдовала?
– Может, и правда.
В общем, Таня была даже рада, когда мать забрала ее из школы и стала заниматься с ней сама. Тогда ей было лет тринадцать.
Следующие пять лет прошли как будто в тумане. Сравнение было мрачным и точным. Ее зрение ухудшалось, и даже яркие сны она видела все реже, а когда видела – просыпалась и плакала.
Мне тоже стало грустно.
Таня ничуть не скучала по бывшим одноклассницам. Она училась дома, слушала радио и аудиокниги. Думала поступать в университет по особой льготной программе. Мечтала полазить по интернету, но ее старый ноутбук никак не получалось подключить (а может, мама и не торопилась это делать). Тогда она решила купить хороший мобильник с голосовым управлением. Тут и услышала рекламу нашей фирмы.
– Я с первого раза запомнила телефон, – сказала Таня.
– Да ты не оправдывайся…
Пока мы так беседовали, наступила глубокая ночь. Тучи сгустились над нашим островом, и только прожекторы на причалах разрывали темноту. Светлые пятна ползли по стенам. Так бывает, когда какое-нибудь большое судно проходит по каналу. Я слез с постели и подошел к окну. Длинный контейнеровоз, вышедший в ночь, бесшумно двигался в сторону залива. Темная вода расходилась волнами за его кормой.
– Ты не спишь? – спросила Таня.
– Нет. Смотрю на корабль.
Я уже рассказал ей, где мы живем, и она не удивилась.
– Ты мечтаешь плавать на таком корабле? – спросила она вдруг.
Наверно, она тоже умеет колдовать, подумал я. И уж точно владеет ясновидением.
– Не на таком, – сказал я. – Но это неважно. Я все равно не поступил в мореходку.
– Почему?
– Там обучение платное. А кредит отцу не дали. Он же не может указать источник доходов: Сан-Диего, Калифорния?
– Будешь поступать еще?
Я смотрел вслед контейнеровозу. В кормовой надстройке светились все окна, как будто она была пустая внутри. Наверно, там у них весело. Наверно, это всегда весело, когда выходишь в рейс.
– Обязательно, – сказал я. – Только найду деньги.
– Какой ты молодец, – сказала Таня. – Вот у нас с мамой ничего никогда не получается… мы хотели получить грант на лечение, но и с этим ничего не вышло…
Внезапно мне стало стыдно за свое бахвальство. Но оправдываться было глупо.
– Что же вам сказали? – спросил я.
– Какую-то ерунду. Что я уже не ребенок. И что я просто мечтаю уехать за границу и выйти замуж. Вот и на здоровье, говорят. Только не за государственный счет.
– Что за дерьмо, – не выдержал я. – А для чего тогда вообще государство?
– Не злись. Я, например, не злюсь. Я верю, что чудеса иногда случаются. Одно ведь уже случилось.
– Чудо? Какое?
– Такое, как ты.
Я со всего размаху прыгнул на кровать. Пружины скрипнули. Один наушник вывалился из уха. И мне показалось, что я не расслышал слова, что она сказала мне после.
Тихо чертыхаясь, я воткнул наушник на место.
– Только не проси повторить, – сказала она. – У меня второй раз не получится.
– Таня, – перебил я. – У нас все будет хорошо. Я тебе обещаю.
В три часа ночи так легко стать добрым волшебником. Наутро наши обещания сбрасываются в ноль. Но в ту секунду я и сам верил, что я всемогущий. Может быть, потому что мне в первый раз признались в любви, хотя я слушал вполнаушника и до сих пор не уверен, что это не приснилось.
* * *
За окном башни часы пробили восемь.
Принцесса Хлоя села на постели. Что за напасть: она никак не могла запомнить сон, который ей снился уже не впервые.
Кто-то звал ее неведомо куда, звал и очень огорчался, что она не идет. Вероятно, это был прекрасный принц на белом коне, наследник далекого королевства. Хотя, если судить по голосу – просто мальчишка, не старше Дафниса. Но не мог же ей сниться глупыш Дафнис?
Увы, рассмотреть зовущего никак не получалось.
Кажется, он протягивал ей руку, чтобы посадить впереди себя на лошадь. Но тут – во сне – принцесса вспоминала, что ничего не видит. И промахивалась. Топот копыт затихал вдали, не слышен был и голос.
Ее сердце готово было выскочить из груди. Она даже не услышала, как вошла мать.
– Что с тобой, моя милая? – спросила королева.
Дочка не ответила. Окунула руки в медную миску с водой. Смыла слезы. Соскочила с широкой своей кровати и подбежала к окну.
– Не ходи босиком, – запоздало окликнула мать.
Принцесса и не думала слушаться. Напротив, дернула вверх тугую оконную раму. В спальню ворвался ветер.
– Как чудесно пахнет цветами, – сказала Хлоя. – Скажи, мама, там тепло? Там солнце? Лужи уже высохли?
– Это всего лишь весна, – сказала королева. – Самая обыкновенная весна. В саду зацвели яблони. Немедленно вернись и надень туфли.
Дочка отступила от окна на пару шагов и вдруг одним движением сбросила ночную сорочку. И как ни в чем не бывало пропела:
– Скажи-ка, мама… правда же я красивая?
Королева испытала острое желание подобрать рубашку с полу, свернуть ее жгутом и хорошенько отстегать принцессу. Будь дочка зрячей, именно так она и поступила бы. А так, пожалуй, и рука не поднимется. «Грешно сердиться на бедняжку», – подумала мать. Но вслух сказала строго:
– Прочь от окна. Схватишь простуду или грудную жабу.
– Ты не ответила.
– Чтобы тебя назвали красивой, вовсе не обязательно показывать целому миру то, что ты сейчас показываешь.
Хлоя игриво прикрылась руками:
– Пусть целый мир подождет.
Мать усмехнулась. Подошла к принцессе, сунула ей в руки платье.
– Я уже говорила, в остроумии тебе не откажешь. Но ум и остроумие – не одно и то же. Самые смешные шутки мне приходилось слышать от нищих комедиантов на рыночной площади. А кое-кто дошучивался и до порки на конюшне.
– Мама, тебя тоже нужно записывать на восковые таблички. А лучше на мраморные.
Королева слегка поморщилась.
– Совсем забыла: твой юный друг, пастух Дафнис, вот уж битый час дожидается тебя во дворе. Кажется, он принес что обещал. У него в руках был холщовый мешок.
– Так что же ты молчишь, мама! – воскликнула Хлоя (на взгляд матери, излишне горячо). – Пусть скорее зайдет.
– Теперь настала моя очередь шутить, – сказала мать. – А что, если я прикажу не пускать его дальше порога?
– Но мама… ты же не думаешь, что он может быть опасен? – Хлоя даже рассмеялась. – Это же первый дурачок во всей деревне. Но мне нужны эти его таблички. Ты и сама будешь рада, когда я снова смогу писать и читать.
– Я буду еще больше рада, когда этот дурачок наконец попадет в солдаты, – сказала королева. – Ты выйдешь во двор и заберешь то, что он принес. И тотчас же прогонишь его прочь.
– Это невежливо, – надулась Хлоя. – Вспомни: мы играли целыми днями, когда были детьми.
Королева еще больше нахмурилась.
– Боюсь, детей его возраста интересуют совсем другие игры, – возразила она. – Самое большее, на что я соглашусь, – пусть отправляется на кухню и поест там. Думаю, этот бродяга будет только рад. Но я попрошу проследить, чтобы он не лазил со своим мешком к нам в кладовую!
– Спасибо, мама, – просияла Хлоя. – Первое, что я напишу, – это слово «merci» для тебя!
Королева слегка смягчилась.
– Можешь пропустить первый завтрак, – сказала она. – Но больше никаких поблажек. Я делаю это только потому, что…
Тут она осеклась.
– Потому что тебе меня жалко? – спросила дочь.
– Потому что он дурачок, – ответила мать. – Он даже не поймет, как ты прекрасна.
«Неужели я сказала это вслух?» – подумала королева.
* * *
Дафнис переминался у дверей и насвистывал веселую песенку. Принцесса улыбнулась, что-то припомнив. Потянула за ручку и приоткрыла тяжелую дверь. Гость проскользнул внутрь.
– Пол холодный, – пожаловался он.
– Просто кто-то не заработал на башмаки, – отвечала Хлоя.
– Не дразнись. Думаешь, если принцесса, так тебя и не тронь?
Кажется, дерзкий пастушок дополнил свои слова действием – в полумраке галереи было не видно, каким именно. Принцесса хихикнула и шлепнула его по рукам.
– Дурак, – сказала она. – Когда же ты поумнеешь?
– Не знаю. Мне и так нравится.
Они уселись на лавку под окном и принялись болтать ногами и болтать о пустяках. Тот, кто посмотрел бы на них сейчас, принял бы их за обыкновенных крестьянских подростков, беззаботных и недалеких. Этот наблюдатель усмехнулся бы и пошел прочь по винтовой лестнице, решив, что у него есть дела поважнее. Хлоя прислушалась. Толкнула Дафниса локтем.
– Ушла, – сказала она только одно слово.
Парнишка повернулся к ней, и в полутьме она ласково провела кончиками пальцев по его лицу – по носу, губам и подбородку.
– Милый Дафнис, – сказала она. – Тебе пора бриться. Иначе твои овечки могут принять тебя за барашка.
Дафнис даже фыркнул от смеха.
– Быстрее бегать будут, – сказал он.
– Ой, доиграешься, – вздохнула принцесса, стараясь говорить по-простонародному. – Отдадут тебя в солдаты, будешь знать.
– Ничего, везде люди живут, – отозвался пастушок.
– Дафнис…
– Да, Хлоя…
– Если тебя не будет, с кем я смогу поговорить вот так?
– Не думай об этом, Хлоя… тут ведь ничего не поделаешь. Ведь я простой пастух, а ты – принцесса. Мое место в овечьем хлеву, а твое – в замке.
– Зачем мне этот замок? Я его даже не вижу. Если бы ты мог понять, как я здесь несчастна, Дафнис.
– Так объясни, Хлоя… вдруг я пойму…
Но принцесса не стала ничего объяснять. Просто взяла его руки в свои, а губами почти неощутимо прижалась к его губам. В галерее воцарилась тишина.
Наконец Дафнис одним рывком высвободился, сделал движение и тут же снова получил по рукам.
– Прости, Хлоя, – сказал он.
– Это ты прости. Сиди спокойно. Вот здесь, рядом.
Дафнис послушно сел. Принцесса продолжала:
– Мне иногда кажется: вот если бы ты мог однажды превратиться в прекрасного принца… на белом коне… ты забрал бы меня отсюда, и…
– И что тогда, Хлоя?
– И, возможно, мы смогли бы любить друг друга… где-нибудь в далеком королевстве.
– А сейчас? Сейчас – скажи, Хлоя, – разве ты меня не любишь?
– О нет, Дафнис… я не готова ответить.
– А если я спрошу получше?
С этими словами негодный мальчишка протянул свои длинные руки к принцессе и изо всех сил прижал ее к себе. Очень неловко и неумело, что бы там он ни болтал про деревенских девчонок. Принцесса хотела воспротивиться, но это было не так-то просто… как вдруг Дафнис отпрянул и спросил с испугом:
– Что это у тебя с рукой?
Хлоя окаменела.
– Тебе не надо этого знать, – сказала она. – Но, если угодно, у меня в рукаве спрятан ключ.
– Он от твоей спальни? Вот бы мне такой.
Хлоя только головой покачала. Она поняла, что отделаться от этого наглеца будет не так-то просто. Но она поняла не только это. Она вдруг подумала, что волшебный ключ слишком тяжел для нее одной. Ей вдруг до смерти захотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной.
Король Ричард предупреждал, что однажды такое случится. Но в детстве она слишком часто пропускала его слова мимо ушей.
Она высвободила руки:
– Если ты пообещаешь молчать, я расскажу тебе кое-что.
– Клянусь, я буду нем как могила, – пообещал Дафнис, чьи глаза так и светились от любопытства.
– Это фамильная реликвия. Мое единственное наследство.
– Ключ от сундука с золотом? Вот это здорово. Давай как-нибудь туда залезем?
– Нет, Дафнис. Это ключ от двери, которая ведет на волшебный остров. Я назвала его «остров Мечтания». А вот отец когда-то говорил, что это ключ от Эдемского сада… Понимай как хочешь.
– Какой остров? Какой сад? Тот, про который бормочут монахи? Не обманывай меня, принцесса. Нету никаких райских садов. Все эти сказки господа придумали для нас, крестьян, чтоб мы работали и не бунтовали.
– Я не стану тебе объяснять. Ты все равно не поверишь. Нужно иметь больше воображения, чтобы поверить… а у тебя в голове совсем другое…
«И в этом ты очень убедителен», – докончила она про себя.
– Опять ты дразнишься, – обиделся Дафнис. – Вот отберу у тебя этот ключ, и ничего ты мне не сделаешь.
Он протянул руку и даже пальцами пощелкал, чтобы принцесса услышала. Тогда Хлоя рассмеялась. Она очень цепко схватила Дафниса за загривок, принагнула голову и награждала тумаками до тех пор, пока он не запросил прощения.
– Уф-ф, – сказала принцесса. – Какой ты все же лохматый. Точно барашек. Может, тебе пора вернуться к своим овечкам?
Теперь Дафнис напал на Хлою. Принцессу было очень удобно держать за длинные волосы, небрежно собранные в косу, – при этом нападавший не забывал следить, чтобы жертве не было больно. Так они пыхтели и боролись на деревянной лавке, пока наконец ключ не выпал из рукава платья на каменные плиты. Прощально прозвенел и немедленно завалился в самую темную щель.
– Теперь мне его никогда не найти, – огорчилась принцесса. Она готова была разрыдаться.
Дафнис молчал. Он видел, куда упал ключ. Но не спешил говорить.
– Отведи меня в этот свой рай, Хлоя, – попросил он. – Вот я и проверю, правда ли в нем лучше, чем… когда ты меня обнимаешь…
Комплимент был неуклюжим, но у Хлои отчего-то замерло сердце. Остановилось и застучало снова еще сильнее.
– О боже, Дафнис, – сказала она, – какой ты…
– По-вашему надо говорить «в твоих объятьях»?
– Именно так, Дафнис. Но я запишу точно как ты сказал… на память. На восковой табличке. Ты ведь принес их?
Дафнис полез в мешок и достал искомое.
– А я напишу еще короче, – пообещал он.
– А ну-ка?
Дафнис вытащил откуда-то бронзовый стилус и нацарапал что-то на воске самыми крупными печатными буквами:
JET’AIME.
Хлоя провела по воску подушечками пальцев. Прошептала что-то беззвучно, словно читала вслух. Ее длинные ресницы дрогнули.
– Ты до сих пор пишешь слова с ошибками, – прошептала она. – Я плохо тебя научила тогда, в детстве. А теперь уж и не исправишь.
– Все можно исправить, – сказал Дафнис. – Просто напиши, как надо.
Принцесса Хлоя улыбнулась его хитрости. И взяла в руки стилус.
* * *
Когда принцесса с Дафнисом залезли в волшебный шкаф, парень едва не пожалел, что напросился на это приключение. В полной темноте он был еще более слеп, чем Хлоя. Бедный пастушок не выпускал принцессину руку. Он весь похолодел и вздрагивал от каждого шороха.
Хлоя понимала, что с ним происходит. Шесть лет назад она вот так же впервые вошла в этот шкаф, сжимая в руке ключ – подарок короля Ричарда. Впрочем, детское любопытство победило страх. Тогда она еще не знала, что больше никогда не увидит отца.
– Не бойся, – сказала принцесса своему другу. – Здесь никого нет, кроме нас. Даже мышей нет.
– А почему… почему ничего не делается? Что-то не так?
Хлоя умолчала о том, что не знает ответа. Когда-то отец рассказывал удивительные вещи про этот шкаф. Он говорил, что дорога в райский сад открывается не всем. Эта дверь как будто сама выбирает, кого пропускать, а кого нет. И выбирает очень придирчиво. Да и это еще не всё. «Ты можешь оказаться внутри и никуда не выйти – ни туда, ни сюда», – говорил король Ричард. «А потом в шкафу найдут скелет?» – пугалась маленькая принцесса. Но отцу находить скелетов в шкафу не доводилось.
– Может, вернемся? – спросил Дафнис не очень-то твердым голосом.
Принцесса вновь промолчала, только сжала его холодную ладонь. Не могла же она сказать ему, что вот только сейчас незаметно толкнула входную дверь – и та не поддалась, хотя никто ее не запирал.
О чем же еще говорил отец? Она забыла. Было еще одно условие, которое в десять лет не показалось ей важным. Нужно постараться вспомнить. Иначе… даже думать не хотелось о том, что может случиться иначе.
– Ты знаешь, принцесса, – начал вдруг Дафнис, – если нас найдут тут вдвоем, будет не слишком-то весело. Особенно для меня. Ох, как меня выдерут. А как бы и не что похуже… И уж точно забреют в рекруты в первый же набор…
– Ты этого боишься? – спросила Хлоя.
– Нет, нет… Ты прости, я очень плохо умею говорить…
Принцесса в темноте дотронулась до его носа, и он вздрогнул.
– Продолжай, – сказала Хлоя.
– Да. Вот. Я хочу сказать, что сегодня все равно был хороший день. Лучше всех предыдущих. У меня останется кое-что на память. Даже если я больше тебя никогда не увижу, оно у меня останется.
Принцесса услышала, как Дафнис полез за пазуху. Она уловила запах воска.
– Вот, – сказал он. – Ты, Хлоя, тоже пишешь смешными буквами… хуже, чем раньше… но все же ты написала, что меня любишь. Я этого вовек не забуду. Потому что… я тоже тебя люблю крепче жизни. Ты так и знай.
В это мгновение в дальней стене шкафа как будто засветился светлячок. Еще немного времени спустя свет усилился, и стало понятно, что солнечный луч пробился внутрь сквозь замочную скважину. Этот луч словно ударил Дафниса в сердце, и тот вздрогнул и застыл на месте. Он только и успел, что выставить вперед деревянную дощечку, которую все еще держал в руке, будто хотел защитить их обоих.
На восковой табличке было написано неровными буквами: «j’aime Daphnis».
Дверь распахнулась, словно ее унесло ветром. Солнечный свет на миг ослепил обоих. А потом в уши ворвались новые звуки: птичье пение и шум прибоя.
Хлоя вспомнила, что говорил король Ричард.
«Однажды, – сказал он, – тебе захочется открыть кому-то дверь в Эдем. Я открыл ее одной девушке… очень давно, когда мне было семнадцать… мне очень жаль, но это была не твоя мама».
Маленькая Хлоя не поняла, почему отец спустя столько лет жалеет об этом. Но спрашивать не стала.
«Твое сердце может ошибиться, и не раз, – продолжал король. – Эта дверь не ошибается никогда. Она откроется только перед тем, кто тебя действительно любит».
Так он сказал, а потом добавил с улыбкой:
«Только вот что, дочка. Не таскай в этот шкаф всех кавалеров подряд, чтобы проверить».
Тем временем Дафнис стоял разинув рот и озирался вокруг.
– Не может быть, – проговорил он, изумленный. – Я просто сплю. Наверно, я заснул в том шкафу. А может, и раньше.
«Что же, – подумала принцесса. – Может быть, он и прав. Может быть, это единственное объяснение. Тогда получается, что мы с ним спим вместе».
Но эту мысль она не стала доверять словам.
