Александр Егоров
Мечтатели
Но такого давно не случалось. Принцесса больше не могла видеть свет. Для чего же тогда просыпаться каждое утро? Для чего покидать мир снов – беззаботных и красочных, как в детстве?
Несчастная принцесса спрятала голову под подушку. Удалось укрыться от света, но не от времени: бронзовый гул настигал всюду.
С последним ударом часов она поднялась и села на постели.
Она хмурилась. Она куталась в лоскутное одеяло.
Она хотела вспомнить, что ей снилось. Но картинки ускользали, бледнели, растворялись в дневной темноте. Это было печальнее всего. Чей-то голос еще звучал, дружеский и приветливый, незнакомый мальчишеский голос, и она не имела ни малейшего понятия, кому бы он мог принадлежать. Он звал ее с собой, обратно в сон – и не дозвался.
За дверью послышались шаги. Кто-то взялся за ручку. Принцесса поспешно опустила босые ноги на соломенную циновку. Оправила рубашку, откинула назад свои прекрасные золотистые волосы. Тот, кто стоял за дверью, деликатно подождал – так было заведено, – а затем дверь отворилась.
– Доброе утро, Хлоя, – услышала принцесса свое имя. И ответила с улыбкой:
– Доброе утро, мама.
Королева приблизилась. Села рядом. Предложила дочери миску с теплой водой – умыться.
– Как тебе спалось, моя дорогая? – осведомилась она. – У тебя усталый вид.
– Спасибо, мама. Превосходно. Я не устаю от сновидений. Но это гадкое солнце светит прямо в глаза.
– Если хочешь, я прикажу занавесить окна.
– Не нужно. Боюсь, так будет еще грустнее.
– Не грусти. Мне больно, когда ты грустишь.
С этими словами королева погладила склоненную голову дочери. Поцеловала ее в лоб.
– Любовь моя, – сказала она.
Принцесса робко улыбнулась. Тогда королева помогла ей скинуть рубашку и примерить новое платье, которое она сшила собственноручно из тонкого льняного полотна. Пока дочь одевалась, зябко поеживаясь, мать помимо воли оглядела ее с ног до головы. Бедная малютка, думала она. Ведь это ее шестнадцатая весна – даже самой не верится, – уже шестнадцатая. Бедняжка расцветает с каждым днем, как нежная роза в заброшенном саду. Она даже не знает, как она прекрасна. И сказать некому.
– Платье тебе впору, – оценила королева. – Повернись… кажется, я забыла вынуть булавку…
– Спасибо, мама. Булавка добавила бы пикантности. Особенно если на нее сесть.
– Как я люблю твои шутки… тебе нужно их записывать. Получится веселая книга.
– Не желаю никого веселить. Впрочем, мне скоро сделают дощечки для письма. Такие небольшие восковые таблички. Я буду вычерчивать на них буквы. А если писать крупно, я смогу даже читать.
– Интересно. Кто же придумал такое чудо?
Принцесса поздно поняла, что проговорилась.
– Не сердись, мама, – сказала она. – Это один мой друг… из деревни… если помнишь, в детстве я сама научила его читать и писать.
– Уж не тот ли пастушок Дафнис, олух царя небесного?
– Да, мама. Он.
Королева с трудом скрыла свое раздражение.
– Слов нет, полезное знакомство. Третьего дня я встретила его на кухне. Он с аппетитом уплетал наш копченый окорок… даже за ушами трещало… Кстати, чего бы тебе хотелось на завтрак?
– Мне все равно, мама. Я с удовольствием скушаю все, что мне предложат.
Тут королева не смогла удержаться и прочла принцессе нотацию:
– Ты же знаешь, милая, как это неприлично – говорить «кушаю» о себе. Так говорят вилланы, когда хотят казаться господами.
– Простые счастливые люди, – заметила дочка. – Говорят как хотят, ходят где пожелают.
– Вот и ходили бы подальше от нас. У простолюдинов и сеньоров дороги разные. Пусть наш дом и беден, но все же это королевский замок.
– Да, мама. Воистину так. Если позволишь, я погуляю одна, пока не накрыли на стол.
– Конечно, дочка. Это даже полезно в твоем возрасте.
– Говоришь ли ты о прогулках или об одиночестве? – не удержалась принцесса, но тут же опустила ресницы. – Прости, мама. Я не хотела тебя обидеть.
Она погладила руку королевы. Та рассеянно сжала ее пальцы. По ее лицу было трудно понять, о чем она думает. Впрочем, принцесса этого лица и не видела.
– Жду тебя к завтраку через полчаса, – сказала наконец королева. – Но прошу тебя не выходить во двор. Не заставляй меня высылать на поиски всю прислугу, как в прошлый раз.
– Но и ты, мама, не следи за мной. Я все равно услышу.
Королева со вздохом поднялась. Вместе с миской скрылась за дверью. Дождавшись, пока ее шаги стихнут в одном из отдаленных коридоров, принцесса подошла к окну. Прислушалась. Со двора доносилось лошадиное ржание и грубые голоса. Где-то густо хрюкала свинья и повизгивали веселые поросята. Каркая, пролетела ворона – надо полагать, устроила себе гнездо где-то под крышей башни.
Замок был не бедным – он был нищим. Только эти каменные стены, пожалуй, и напоминали о королевском величии. Все земли вокруг давно были отданы соседям за долги и вилланам – на откуп. Получалось, теперь крестьяне терпели бывших господ лишь из милости, да еще в память о короле-отце. Старик Ричард не отличался львиным сердцем, и премудрый Господь призвал его к себе ровно в тот день, когда он устроил пир по случаю десятилетия дочери, Хлои. Ричард отбыл в мир иной не с мечом в руке, но с кубком, прямо во время заздравной речи. Злые языки уверяли, что оттого-то дочка и начала вскоре слепнуть.
Поскольку наследника-мальчика у Ричарда не было, окрестные короли слетелись, как те вороны, и поделили его владения по справедливости. Даже старинную мебель из замка – ту, что подороже – забрали в счет долгов и вывезли в различных направлениях. Королевский трон из шарантского дуба с изысканной резьбой, мягкие кресла, обитые телячьей кожей, удивительный круглый стол, как у приснопамятного Артура, но поменьше, – все забрали соседи.
От былой роскоши остался только черный дубовый шкаф высотой в полтора человеческих роста. Он громоздился в темном углу нижнего яруса башни – едва ли не с того дня, когда замок покинул последний каменщик. Про этот шкаф говорили разное. Уверяли, что в нем хранится старая горностаевая мантия Ричарда Первого, изрядно побитая молью, а сверх того – платья золотой парчи, цены немалой (хотя никто ни мантии, ни платьев своими глазами не видел). Говорили также, что непосредственно в шкафу начинается подземный ход, ведущий за стены замка к самой реке. Но свидетелей опять-таки не нашлось. Наконец, иные мечтатели уверяли, что шкаф на самом деле вовсе не шкаф, а дверь в давно потерянный мир, в Эдемский сад, совсем такой, каким он был в первые дни творения – ни больше ни меньше. И что такие двери по сей день сохранились кое-где на земле, но доступны лишь избранным.
Занятно было вот что: иные гости, посещая вдову по долговым тяжбам, не раз проходили в шаге от шкафа – но словно бы его не замечали. Так и стоял он в стороне от людских глаз, запертый на замок, а ключа никто не видел уже много лет.
Принцесса Хлоя не без осторожности присела на массивный дубовый подоконник. В узкой нише под ним нащупала спрятанный там ключ, кованого железа, размером с пол-ладони. Еще раз прислушалась: не прячется ли кто за дверью? – и, укрыв ключ в рукаве, покинула спальню.
Казалось, в своей вечной темноте она видит путеводный свет – так легко и уверенно находила она дорогу в коридорах замка. Понятно, что эта легкость была следствием привычки. За пределами дома принцесса Хлоя становилась несчастной слепой девушкой – на свою беду, слишком привлекательной, чтобы без опаски гулять в одиночестве. О природе этой опасности Хлоя знала лишь понаслышке, однако старалась не искушать судьбу. Как уже говорилось, в помещениях замка она чувствовала себя как рыба в воде, пусть это сравнение и покажется читателю несколько расплывчатым.
Итак, принцесса вооружилась ключом и отправилась прочь из спальни. Если бы кто-то проследил за нею сейчас, то сразу понял бы, куда она идет. Спустившись по винтовой лестнице в галерею, она остановилась перед старым шкафом.
Помедлив, вставила ключ в замочную скважину.
Ключ повернулся с неожиданной легкостью. Раздался тихий звон, как если бы серебряные молоточки пробежались по бронзовым пластинам, и широкие двери – словно сами по себе – отворились.
В шкафу было темно и пусто. Сладко пахло сандаловым деревом и мышами. Должно быть, принцесса и не ожидала ничего там найти. Ловко и уверенно, как если бы делала это не впервые, она вытащила ключ из замка, шагнула внутрь (не забыв приподнять краешек платья) и неслышно прикрыла за собой двери.
Тьма темнее самой черной ночи охватила ее. Но, как мы знаем, принцесса Хлоя не боялась темноты. Сжимая ключ в руке, она терпеливо ждала.
И чудо случилось: в задней стенке шкафа, которой полагалось бы вплотную прижиматься к сплошной каменной кладке башни, вдруг возникло крохотное отверстие – и ослепительный луч света вырвался оттуда и прорезал темноту. Тогда-то принцесса и улыбнулась в первый раз за все утро. Протянула руку с ключом точно туда, откуда шел свет.
Замок щелкнул, и дверь отворилась наружу. Она выходила вовсе не в каменный двор-колодец, как можно было бы предположить, и даже не на речной склон у стен башни, и даже не на изумрудные луга за рекой, на которых вилланы пасли своих овец. Ничуть не бывало.
За дверью открылся удивительный вид, непривычный для здешних мест. Там было много солнца и моря; был пустынный берег и пальмы; ленивые волны с шумом накатывались и отступали, пузырясь в полосе прибоя; на песчаной отмели сохла перевернутая лодка. За спиной же зрителя (если бы он догадался оглянуться) тянулись горные склоны, поросшие буйным лесом, а на вершине самой высокой горы скорее угадывалась, чем виднелась, белая колоннада прекрасного дворца.
Это был остров Мечтания.
Вы уже поняли: мы не в силах даже близко описать, что увидела в этой волшебной стране принцесса Хлоя, когда к ней вернулось зрение. Мы только знаем, что она еще долго стояла на пороге дивного мира, не решаясь сделать шаг.
Она смотрела вокруг и не могла наглядеться. Только прикрывала глаза от солнца ладошкой, чтобы вновь не ослепнуть. Узнавала знакомые места – и не могла их узнать.
Наконец она решилась. Скинула домашние туфли и сделала несколько шагов по теплому песку. Оглянулась: никакой двери за ее спиной больше не было. Не было ни малейшего намека на дверь.
Принцесса снова улыбнулась. Решительно хлопнула в ладоши.
– Сириус! – позвала она.
* * *
Утром я стоял возле дома вчерашней клиентки (теперь у нее было имя: Таня). В двадцать первый раз нажимал кнопки домофона. После двух минут натужного писка тот отключался, приходилось набирать номер снова. Все впустую.
Время от времени я набирал городской номер, записанный на моей бумажке. Никто не брал трубку.
Наконец железная дверь подъезда со скрипом отворилась. Оттуда выглянул пенсионер с палкой и тележкой на колесиках, внимательно осмотрел меня и протиснулся мимо. У него были длинные седые всклокоченные волосы, как у безумного профессора из голливудских фильмов. Боком он спустился с гранитной ступеньки, подхватил тележку (я придержал ему дверь) и пошел прочь, стуча палкой.
Но я уже проник внутрь.
В подъезде было тихо и прохладно. Стараясь не спешить, я поднялся на последний этаж. Мое сердце стучало ровно и даже не дало ни единого сбоя, когда я увидел, что дверь Таниной квартиры приоткрыта.
Звонить или нет? – подумал я – и звонить не стал. Просто вошел.
К удивительным старинным запахам прихожей добавился запах горелого воска, как в церкви. Было так же темно, как и вчера, если не темнее. Я задумался: конечно, в квартире кто-то был. Кто-то ведь отпер дверь. Кто-то был здесь, и (я прислушался) совсем рядом. Только боялся в этом признаться.
– Таня, – позвал я негромко.
От темной стены темного шкафа отделилась темная фигура.
– Вы приехали, – сказала она Таниным голосом. – Я держала дверь открытой.
– Почему?
– У нас отключилось электричество. Ничего не работает, даже звонок. Вчера мама залезла на стремянку, чтобы поменять лампочку, потом что-то щелкнуло, и все отключилось.
– Вчера-а?
– Вчера вечером. Мы ужинали при свечах. Очень может быть, со стороны это выглядело красиво. Но потом потек холодильник, и пришлось всю ночь вытирать лужи… Утром мама пошла на работу, а я приоткрыла дверь – думала, вдруг вы придете…
Я слушал ее и даже не знал, чего мне хочется больше: сердиться или смеяться. Мне еще никогда не приходилось видеть таких удивительных девушек. Я не знал, как себя с ними вести. Я рассмеялся. Она отступила назад.
– Я сама знаю, что это смешно, – сказала она. – Но вы не смейтесь. Моя мама уже пожилая… ей трудно забираться на стремянку… а я… я же не могу ей помочь.
В это мгновение мне стало ужасно стыдно.
– А еще я подумала, что вот если вы не приедете, то это будет самое смешное, что со мной было за всю жизнь. Сидеть все утро с открытой дверью и ждать… смешно, правда?
– Но я же вернулся, – сказал я виновато.
Кажется, Таня улыбнулась в темноте.
– Значит, я просто вела себя глупо, – сказала она. – Со мной такое случается.
– Со мной тоже, – признал я.
– Теперь все прошло. Я больше не буду жаловаться. Только холодильник… такая мерзкая вещь. Кажется, он до сих пор течет. Хотя и пустой.
– Кстати, где у вас электрический щиток? – спросил я.
Через минуту автомат на щитке был включен (было слышно, как на кухне проснулся и ровно зарокотал холодильник). Новая лампочка отыскалась на кухне и заняла свое место под потолком. Когда стало светло, я рассмотрел медную картину на стене и заметил, что девушка у моря чем-то похожа на Таню. Хотя по возрасту, наверное, годилась ей в матери: картина вся потемнела от времени.
Таня как будто догадалась, куда я смотрю.
– Это старая советская чеканка, – пояснила она. – Не знаю, зачем ее купили. В детстве я ее потихоньку снимала, царапала, стучала по ней пальцами – она такая… приятная. Выпуклая. Я имею в виду, картина, а не эта тетка… – Тут Таня слегка смутилась, и это показалось мне милым. – Мама все равно сердилась. Но потом, когда я стала… хуже видеть… она разрешила мне трогать что угодно. Но это было уже неинтересно.
Украдкой я поковырял картину ногтем.
– Оставьте ее, – улыбнулась Таня. – Давайте лучше займемся настройками. Да, и не забудьте снять обувь!
Я не буду долго рассказывать о своей работе, это неинтересно. Скажу только, что мы подключились к сети почти без проблем. Для пробы звонили друг другу. Таня гладила экранчик пальцами и так радостно улыбалась, что я тоже обрадовался. Она почти сразу научилась работать с голосовым помощником. Чтобы привыкнуть, мы записывали разные мысли и потом заставляли систему воспроизводить их вслух. Когда автоматический голос зачитывал текст, мы, как говорится, покатывались со смеху. Я забыл сказать: все это время Таня сидела на диване (весьма ветхом, как и все в этой квартире), а я в одних носках разгуливал по комнате, иногда подсаживаясь, чтобы помочь. Тогда она брала меня за руку, чтобы не потерять, и это было приятнее всего. Незаметно летело время, и вот что я вам скажу: это время не убивалось, как всегда бывало раньше, а как будто рождалось из ничего прямо в этой комнате. И мне очень хотелось, чтобы его родилось как можно больше.
Потом часы на стене, поскрипев, отбили двенадцать, а потом на Петропавловке громыхнула полуденная пушка, вороны за окном взлетели с деревьев и, немного покружив, расселись обратно.
– Мама скоро вернется, – сказала тогда Таня. – У нее сегодня всего три урока. Я очень рада, что вы пришли… Денис.
Так она впервые назвала мое имя.
– Я тоже рад, Таня, – ответил я.
– Мама говорит, что мне нужны друзья… Только у меня нет друзей. И подруг тоже. Как бы это сказать… они есть, но мы давно с ними не встречались… я ведь в основном училась дома, и поэтому…
– Ничего, – сказал я, притворяясь равнодушным. – Надо просто завести страничку «ВКонтакте». Я научу…
– А вы… еще придете?
– Это моя работа, – сказал я, чтобы она еще немного посмеялась.
Я уже летел вниз по лестнице, пропуская по две ступени и цепляясь за перила на поворотах, когда внизу грохнула железная дверь. Отчего-то я сразу понял, кто там. Резко затормозил и придал себе самый серьезный вид, на какой был способен.
Танина мать была самой настоящей учительницей из советского фильма. В нелепой юбке и с неописуемой прической. Вдобавок она носила очки с толстыми стеклами.
Сквозь эти очки она смерила меня очень, очень подозрительным взглядом. Я был уверен, что сейчас она спросит: «А вы, молодой человек, к кому?» Я постарался разойтись с ней на широком лестничном пролете, и это почти получилось.
– А вы, молодой человек, к кому? – спросила она у моей спины.
Я остановился. В подъезде было всего восемь квартир, вариантов для вранья существовало немного. Поэтому я решил сочинить талантливую правду.
– Аварийная служба, – отвечал я сиплым басом. – Нам сообщили, что в подъезде проблемы с электричеством. Мы уже устранили поломку.
Училка поверила. Но не успокоилась.
– Вы очень долго ее устраняли! – заявила она. – У нас со вчерашнего вечера не было света. Представляете? С вечера! Нет, нет, даже не пытайтесь уйти. Сейчас мы поднимемся в мою квартиру, и я удостоверюсь, что вы меня не обманываете.
– С удовольствием, – отозвался я. И на этот раз не соврал.
А сам уже поднимался вслед за ней по ступенькам, обратно на четвертый этаж.
Приблизившись к двери, училка достала из сумки связку из двух громадных ключей. Сперва отперла один замок, потом нажала на плоский ключ-ригель – и дверь отворилась.
В прихожей горел свет. Я же сам и оставил его включенным.
– Как видите, электричество есть, – констатировал мнимый мастер.
– Да, вы правы! – отозвалась училка. – Можете идти!
– Спасибо за разрешение, – сказал я. – Только вот что… объясните, почему случилась авария? Вероятно, вы вносили самовольные изменения в схему… э-э… электроснабжения?
Что-то подобное я слышал на наших тренингах. Такие фразы задвигали наши менеджеры, когда покупатели пытались вернуть им некачественный товар.
– Мы ничего не вносили! – возмутилась училка. – Перегорела лампочка, и я пыталась ввернуть новую. Вероятно, она была бракованная! Она хрустнула в меня в руке. Эти новые лампы…
– Мама, с кем ты там разговариваешь? – услышал я Танин голос.
– С электриком, дочка!
– Ах, с электриком!
Тут она вышла из комнаты. В ту минуту мне как никогда захотелось, чтобы она меня видела. Потом я заметил, что она тоже надела очки – с дымчатыми стеклами. При мне стеснялась?
Очки ее совершенно не портили.
– Конечно, с электриком, – сказал я. – А с кем же еще.
Таня беззвучно смеялась. Мать ничего не замечала.
– Да, молодой человек из аварийной службы, – представила она меня своим хорошо поставленным учительским голосом. – Он подозревает нас в том, что мы сами устроили эту техногенную катастрофу. Кстати, как вас зовут?
Вот к этому вопросу я не готовился.
– Леопольд, – выдал я. – Леопольд Иванович.
– Ну, допустим, – не сдавалась училка. – Я давно ничему не удивляюсь. Мы привыкли, что все недостатки в работе коммунальных служб списываются на самих жильцов. Но это не значит, что…
– Неважно, – прервал я ее речь. – Главное, что все в порядке. Если в будущем такое повторится, просто позвоните по мобильному.
– Я им не пользуюсь! – заявила училка.
– А надо пользоваться! – сказал я нагло (Таня прислонилась к стене и только головой покачала). – И я попросил бы вас оставаться на связи в ближайшее время! Мало ли что может случиться. Первые дни – они самые критические!
Тут Таня притворно зажала уши руками.
– Хватит, хватит! – сказала она. – Мама, не волнуйся. Я умею обращаться с телефоном. Если у нас перегорит холодильник, я обязательно позвоню Леопольду Ивановичу.
Мать посмотрела поверх очков сперва на нее, потом на меня.
– Что-то вы здесь мутите, молодые люди, – сказала она вдруг. – Кажется, вы держите меня за тупую реликтовую развалину. Отлично. Только давайте договоримся: если случится авария, Леопольд Иванович лично будет на нашей кухне выжимать мокрые тряпки. Идет?
Мне оставалось только кивнуть. И не рассмеяться.
– Тогда до свиданья, – сказала мать нелюбезно.
Я присел на краешек скамейки в сквере, чтобы получше завязать шнурки, когда в наушниках послышался сигнал вызова.
– Привет, – сказал Танин голос.
Я очень обрадовался. В который раз за этот день. Не знаю почему.
– У тебя все получилось? – спросил я. По телефону очень просто перейти на «ты».
– Спасибо тебе, – сказала Таня.
– Да не за что.
– У меня в телефоне только твой номер. Смешно, да?
Я пошевелил ногами в кедах. Шнурки были крепко завязаны.
– Позвони еще кому-нибудь, – посоветовал я. – У тебя же есть голосовой помощник.
– Я понимаю. Но мне хотелось тебя услышать.
Я поднялся со скамейки. Снова сел.
– Мне тоже, – сказал я.
– Просто у тебя красивый голос. Те, кто… плохо видит… обращают на это внимание.
По дорожке мимо меня прокатился чертов скейтер. Он взлетел на гранитный бортик, проехался и кое-как вернулся обратно на трассу.
– Прости, тут шумно, – сказал я.
– Значит, ты в нашем скверике? Ты видишь мое окно?
Я пригляделся. Высоко за деревьями пряталось несколько окон. В одном я заметил светлую фигуру. Фигура помахала мне рукой.
– Ты мне машешь, – сказал я.
– Даже сама себе не верю. Никогда еще не делала таких глупостей.
Фигура изменила форму: кажется, она уселась на подоконник.
– Смотри не свались, – сказал я заботливо.
– Ты как моя мама. Она каждый день проверяет, не раскрывала ли я окно. Боится, что простужусь.
– Кстати, где она?
– На кухне. Не нарадуется на холодильник. Как же весело ты придумал с этим… электриком… как его… Леопольд Иванович?
– Так точно, – пробасил я. – А что, хозяйка, с проводкой все в порядке? Когда перегорит, сразу дайте знать. Электричество – это вам не туда-сюда!
Кажется, Таня развеселилась.
– Обязуюсь докладывать каждый день, – самым честным голосом пообещала она. – Кстати, может быть, вас это заинтересует… Вчера что-то случилось с нашим шкафом… там что-то было… внутри… – Таня понизила голос. – Возможно, там завелись пришельцы?
– Очень интересно! – подхватил я. – Очень! Я немедленно передам в Хьюстон. Надеюсь, контакт с пришельцами состоялся?
– Увы, контакт был очень недолгим. Пришельцы улетели. Но обещали вернуться…
– Главное – не теряйте их из виду… – начал я и запнулся.
Таня перестала смеяться.
– Прости, – сказал я.
– Ты тут ни при чем, – сказала она. – Я и сама иногда забываю, что… мне не стоит так себя вести. Это бессмысленно… Нужно вернуться в реальность. Точнее, в инвалидность.
– Не говори так.
– Мама все еще на кухне. Скоро придет. Уже приглашала мыть руки.
– Как ты думаешь, она нас не спалила? – спросил я.
– Ты боишься?
– У тебя могут быть неприятности.
– Теперь пусть будут…
Я поднялся со своей скамейки. Прошелся по дорожке. Как несправедливо устроена жизнь, думал я. Вы больше всего хотите видеть друг друга – и никогда не увидите.
Нет, не так. Я не увижу, как она улыбается, когда видит меня.
– Можно к тебе приехать завтра? – спросил я.
Таня что-то сказала очень тихо, я не расслышал. Еще один скейтер разбежался, набрал скорость, взмахнул руками и вскочил на гранитный парапет. Прокатился и спрыгнул.
– Таня, – позвал я.
– Ты мне очень нравишься, – повторила она. – Если это тебе не нужно, прости. Я отключаюсь.
* * *
– Как же я соскучилась по тебе, друг мой Сириус, – говорила принцесса Хлоя. – А ты скучал? Скажи, скучал?
Но огромный лев только сопел, жмурился и норовил потереться башкой о ее руку. Льву очень нравилось, когда ему ерошили гриву. Он был молчаливым, этот добряк Сириус, по одной веской причине: он не умел говорить.
Зато многочисленные эльфы и сильфиды болтали без умолку, треща стрекозиными крылышками. «Мы-то, мы-то ждали тебя, принцесса, – уверяли они. – Без тебя здесь холодно, холодно, холодно… тебя не было целую вечность, вечность…»
Иногда Хлоя пыталась понять, что случается с Мечтанией, когда она запирает дверцы шкафа. А что, если кто-то еще бывает здесь? Какая-нибудь другая принцесса? И этой другой принцессе, а не ей, лев Сириус кладет голову на колени?
Думать об этом было неприятно.
За спиной раздался мерный стук копыт, и она оглянулась. Белоснежный единорог выскочил из зарослей и замер в десяти шагах, красуясь. Витой рог на его лбу сиял на солнце, как будто был отлит из золота. А может, так оно и было.
– Здравствуй, милый Нексус, – сказала принцесса. – Я рада, что ты не забыл дорогу на этот берег.
Единорог учтиво поклонился. Тихонько заржал. Он тоже не говорил по-человечески, хотя был на редкость смышлен и понятлив.
– Мы все тебе рады, рады, рады, – щебетали эльфы. – Оставайся с нами, принцесса. Оставайся навсегда. Мы протанцуем день и ночь, день и ночь. Будет весело, весело, весело!
– Я не могу, – грустно сказала Хлоя. – Не могу остаться с вами. Вы же это знаете, мои маленькие друзья. Расскажите лучше, как вы жили тут без меня?
Но эльфы и сильфиды не отвечали, а возможно, и не слушали. Они кружили вокруг с радостным писком, и их чудесные платья из шелковой паутины искрились на солнце.
Как вдруг что-то случилось. Летучий народец словно ветром сдуло; единорог поднялся на дыбы, испуганно заржал и умчался прочь; и только бесстрашный лев поднял голову, но не тронулся с места. Он внимательно следил за новым гостем.
Гигантский змей спускался с горы. Его мускулистое чешуйчатое тело то казалось абсолютно черным, то отливало синим и зеленым на изгибах. Змей был крылат, но летать не хотел – а может быть, просто никуда не торопился. Перепончатые крылья он сложил на спине, и в таком виде они стали похожи на капюшон странствующего монаха-францисканца. Его голова была немногим меньше львиной, желтые глаза светились недобрым светом.
Наконец он протащил свои кольца по каменистому склону и остановился. Обратил немигающий взгляд на принцессу.
– Здравствуй, Хлоя, – проговорил он.
– Приветствую тебя, Оберон, – сказала принцесса.
Видно было, что Хлоя не рада этой встрече и уж точно хотела бы, чтобы она поскорее закончилась. Она бросила тревожный взгляд на солнце, и это не укрылось от глаз змея.
– Ты спешишь? – тихо прошипел он, показав раздвоенный язык и зубы, изогнутые как сабли. – Ты всегда спешишь. А ведь я тоже скучал по тебе, принцесса. Не меньше, чем эти глупые звери.
Лев еле слышно заворчал.
– Умолкни, Сириус, – сказал змей. – Все же нужно было проглотить тебя, пока ты был котенком. Теперь, пожалуй, ты встанешь поперек горла…
– Зачем ты пришел, Оберон? – спросила Хлоя. – Что ты хочешь сказать мне?
– Ты удивишься, принцесса. Я хочу сказать, что рад тебя видеть. Ты еще немного подросла – или мне кажется? Ты стала такой красивой. Ты стала очень красивой девушкой, Хлоя. Хотелось бы мне оказаться первым, кто скажет тебе об этом.
Мы бы ошиблись, если бы предположили, что принцесса осталась равнодушной к таким словам. Она смутилась и зарделась. Ей было приятно, хотя она и старалась не подавать виду. А еще она задумалась над последними словами Оберона: увы, но его желание уже сбылось. Никто за все эти шестнадцать лет не говорил ей ничего подобного. То есть никто из мужчин, подумала Хлоя, еще немного покраснев.
Неужели змей читал ее мысли? Его желтые глаза сверкнули торжеством, но Хлоя этого не заметила.
– О да, ты прекрасна, принцесса, – продолжал Оберон. – Но мне жаль тебя. Ты вернешься туда… в ваш темный мир… выйдешь замуж за мужлана-рыцаря с пивным брюхом… если только какой-нибудь развратный король не захочет сделать тебя своей игрушкой, слепой и беспомощной. Заметь: я не предполагаю, я предсказываю.
– Не хочу даже слышать об этом.
– И все же выслушай, Хлоя. Ты знаешь, что я не лгу. Наступает время выбора. Придет день, и остров Мечтания для тебя навсегда закроется. Ты же не хочешь остаться во тьме навеки? Там, в стране вечной смерти?
– Нет, – прошептала Хлоя.
– Это правильный выбор. Здесь твое место, принцесса. Здесь, со мной.
Лев зарычал опять, глухо и сердито.
– Спокойно, Сириус, – прошипел змей. – Я взял бы тебя на службу – сторожить наш дворец, да боюсь, ты не справишься. Уж больно ленив.
– Должно быть, ты шутишь, Оберон? – усомнилась принцесса.
– Про бездельника Сири? Или про дворец? Смотри же: вот он, там, на вершине горы. Он построен для тебя.
– Нет, Оберон. Я о другом. Я смотрю на тебя и вижу… то, что вижу. Твой хвост, твои крылья. Но я – человек. Я должна жить среди людей.
– Ты еще не знаешь силы моего волшебства, – отвечал змей горделиво. – Хочешь, я превращу тебя в крылатую змею? Твоя чешуя будет из чистого золота. А хочешь, мы оба станем драконами?
– Какая мерзость, – сказала Хлоя с отвращением.
– Это с какой стороны посмотреть… Впрочем, я могу пойти тебе навстречу. Я сумею по временам превращаться в человека, хоть это и скучно. Только не жди, что я сделаюсь безусым юнцом. Нет. Я буду старым и мудрым, как полагается древнему змию. Наша любовь будет медленной и умелой. Ты познаешь наслаждение, недоступное никому из смертных…
– Перестань! – воскликнула принцесса. – Это даже не смешно. Это глупо. Ты выжил из ума, Оберон.
Змей зашипел и заплевался, как масло на сковородке.
– Это не смешно, это страшно, – процедил он сквозь зубы. – Ты забудешь дорогу сюда. Ты состаришься и все равно умрешь – немощной, слепой и несчастной. И это еще не самое страшное. Страшно то, что до самой смерти ты больше никогда не увидишь наш мир! Да и после смерти тоже!
Лев взмахнул хвостом и поднялся на лапы. Змей попятился.
– Остынь, Оберон, – сказала принцесса устало. – Мне противен твой вид. Твои глаза, твой язык, твой голос. Грешно даже слушать тебя.
Змей ухмыльнулся во всю пасть. Его раздвоенный язык затрепетал и убрался.
– Да что ты знаешь о грехе, – произнес он.
* * *
Ближе к вечеру небо над нашим островом нахмурилось, посерело, отсырело и наконец пролилось поганым холодным дождем. Дождь скоро кончился, но на дорогах остались лужи. Гулять не хотелось. Я сидел на диване с компьютером и читал про глазные болезни. В большой комнате телевизор рассказывал о проблемах мигрантов в Европе. Мне стало тоскливо. Я слез с дивана и пошел общаться.
Отец поднял на меня глаза. Молча указал на кресло рядом.
Он знает, что иногда он мне нужен, хотя обед я могу приготовить и сам.
– Что-то грустно, – сказал я.
Отец прищурился.
– Грусть – нормальное состояние человека, – ответил он. – Для всего остального нужны стимуляторы.
Банка пива в его руке как бы подтверждала это.
– Утром было весело без всяких стимуляторов, – сказал я.
– Что ты опять натворил?
– Да ничего особенного. Помог красивой девушке. Ввернул лампочку. Изображал электрика.
– Да-а, – сказал отец. – Если бы у тебя были ключи от моего старого кадиллака, я бы их у тебя отобрал. Боюсь даже думать, что ты там ввернул бедной девице… электрик…
– Кажется, ее мама меня разоблачила.
– Тебя разоблачил бы даже слепой прадедушка.
