Александръ Дунаенко
Публицистический интим
Это коту масленица не всегда
Я вот тут сейчас, даже и не знаю, что сказать друзьям моим френдам. Ну, обычно про материальное положение тут не распространяются, тут будто бы все равны. И, если вдруг кто проговорится, что олигарх, или, к примеру, бомж, то отдельные члены сообщества могут среагировать на это неожиданным образом. Кто вообще отвернётся – скажет – знать мы вас не знаем, ошиблись. Кто – заискивать начнёт. Льстить без причины. Одни начнут срочно в друзья записываться, другие – тихонько отфренживать…
Тут по телику строка пробежала, что богатые на Руси на масленицу блины кушать с понедельника начинали. А бедные – уже только к концу недели.
А мы слегка попутали с этими народными праздниками. Я откуда-то голос услышал, что будто бы масленица уже вовсю идет, ещё в прошлую пятницу. Испугался, запаниковал, что мы скрепными обычаями не пользуемся. А – вдруг соседи прознают, что среди общего счастливого объедения мы как-то в стороне. Обидятся. Оскорбятся. Дверь чем-нибудь обмажут. Ещё хорошо, если пальмовым маслом.
Сейчас – если твои чувства оскорбили – можно тому сделать всё, что хочешь, и тебе ничего не будет.
Ну, я к жене: – Масленица! – кричу, – скорей на стол блинчики подавай!
И, уже через пятнадцать минут я расхаживал по лестничной площадке с блином во рту и ещё по одному в каждой руке.
Дожидался, когда дверцы лифта откроются и всем говорил: «С Праздником!».
Те, кто выходил, почему-то удивлялись, но все, без исключения, меня в ответ благодарили.
И тут… Опять этот телевизор… Сижу в воскресенье утречком, чай пью, блинами закусываю, масленицу провожаю, а с телевизора ведущая и говорит: – Завтра, говорит, – Масленица! Нужно печь блины, ходить на блины друг к другу в гости!
А я блины ем – и мне смешно. Это же сейчас «фейк» называется». Это, когда любят пошутить и людей дурют. Ну, на всякий случай решил у ГУГЛа спросить, он всё знает.
А ГУГЛ мне и сказал, что я раньше всех начал Масленицу отмечать.
Вот у нас в стране часто любят на жизнь жаловаться. А – вот я, пенсионер, а материальный достаток позволил мне блины за три дня до масленичной недели начать кушать!
Такое себе при царской России не могли позволить даже самые, что ни на есть богачи. Ждали понедельника…
Сегодня снова пятница.
Масленичная неделя к концу.
А я на эти блины уже смотреть не могу…
К Дню святого Валентина
В пятнадцать лет мне страшно повезло: у меня появился друг. В нашем совхозе найти товарища по интересам было довольно трудно, а с Витей Вагнером у меня всё совпадало вплоть до иронических рассуждений на самые разные темы.
В наши годы, нас, конечно, интересовали не только литература и раздолбанные мотоциклы «Ковровец». Глаза всё чаще задерживались на девчонках с их тайнами, которые непременно хотелось разгадать.
Само собой, нам с Витей интересно было поговорить ПРО ЭТО, которое обязательно должно происходить при разгадывании девичьих загадок.
Я знал больше.
Потому что у меня мама была фельдшером, и мы с Наташкой Ильичёвой, ещё в пять лет, под столом в медпункте листали «Акушерство», которое написала убийца Ленина Каплан.
Ещё мама давала мне почитать брошюрку «Половое воспитание» которую я изучил уже давно, как только в медпункт поступили всякие новые брошюрки про коклюш и грипп. Где как-то случайно завалялась и эта – «про эротику».
Ясен перец, что в наших с Витей разговорах, я играл первую скрипку. Я ему так и говорил: – Спрашивай, Витя! В теории я всё знаю. Только сам никогда не пробовал. Ну, и он тоже теоретически много чего мог наговорить. Сам Герберт Уэллс бы позавидовал. У меня – литература. У него в основном – слухи: «Мужики рассказывали».
Ну, потом каждый из нас ознакомился и с практической стороной вопроса, что оказалось довольно просто. Это – как на велосипеде: сел – и поехал!
И вот настал в жизни период, о котором в фильме «Отцы и деды» было сказано коротко: «Мне, дед, ещё нельзя. А тебе – уже нельзя».
Ну, пусть ещё не совсем настал, но уже не за горами.
И тут мне вспомнились наши с другом юности моей, с Витей, политзанятия.
Похоже всё это.
Почти то же самое: одни разговоры, без практики.
Но у нас, у стариков, уже есть опыт, друг не только всяких наших ошибок, но и радостей. И так теперь, собравшись где-нибудь у подъезда, на лавочке, можно порассуждать ОБ ЭТОМ, уже прислушиваясь к внутреннему голосу опыта. И разговоры носят вполне предметный характер. Все уже много чего понимают, и тугими своими ушами многое понимают между строк. И то, что между строк – оно согревает, придаёт самой беседе ощущение какого-то эротического действа. Уже недоступного, но живо вспыхивающего в воображении…
И на самые разные темы теперь можно поговорить с девчонками-ровесницами. Потому что, когда тебе уже далеко «за», то всякий старичок или старушка делается тебе, как будто, родственником. Уже как-то и ничего не стыдно.
И – вот так: сидит с тобой рядом старушка… Да, когда-то и она была юной… Красивой… Переживала, от любви смеялась, плакала. И мальчишки сходили от неё с ума. Но, тогда, сто лет назад, ты не мог себе не только позволить заговорить с ней на какую-нибудь «опасную» тему, но и просто боялся к ней подойти, приблизиться.
А сейчас… Сейчас ты вполне можешь ясно представить, как всё могло быть. В деталях. У тебя нет той юношеской робости, потому что уже ни в чём ты не видишь тайны…
И, глядя на эту старушку, ты можешь даже мысленно пережить историю с ней…
Хотя… Почему мысленно?..
Случайно ли она при прощании задержала твою руку в своей?..
Акрам Муртазаев в Орске
Поздней осенью, часа в три или четыре утра, когда самый сон, зазвонил телефон. Я поднял трубку: – Саша, привет! Ты где?
– Дома. Сплю. А ты где?
– Я в аэропорту Орска.
Так Акрам Муртазаев прилетел ко мне в гости из Москвы.
Почему-то я думал, что времени спать у меня, ещё часа четыре.
Ну, ничего. Машина под окном. Я поехал искать аэропорт.
Я не местный, хотя и живу в Орске уже около десяти лет. Орские самолёты видел только в воздухе. Где этот их аэропорт?
За городом редкие огни. Помню, должен быть какой-то поворот направо. Сворачиваю направо в темноту. Одинокое здание с тёмными окнами, без освещения. Я пригляделся: сверху большими объёмными буквами было написано: «ВЕЧНОСТЬ»…
У меня по телу побежали мурашки… Сдавая назад, я увидел, освещённые автомобильными фарами могильные кресты.
Явно не аэропорт…
Потом я нашёл Акрама.
И я увидел вживую человека, который заголовками и крылатыми фразами «Новой газеты» в двухтысячных будоражил всё прогрессивное население России.
В течение нескольких дней я снимал разговоры с Акрамом на всё, на что придётся. Хотел сделать о нём небольшой видеофильм. Затея довольно авантюрная: нет ни приличных камер, ни студии. Ну, люди в гараже компьютеры собирали – почему не снять фильм?
И вот кино готово. Просил Акрама придумать к нему название, но он, находясь уже в своей сверкающей Москве, что-то затих, притаился. И это понятно: журналист живёт в своих героях. Он о них пишет, рассказывает. Но нет для него ничего труднее, чем сказать на весь мир что-то яркое о себе самом.
И это уже за Акрама сделал я.
Потому что сейчас – я журналист, а он – мой герой.
«АФОРИЗМОВ НЕПРИМЕТНЫЙ ГЕНИЙ» – так я назвал наш фильм.
В котором полно недостатков. Технически его вообще почти невозможно смотреть.
Но Акрам, мой первый зритель, сказал: «…ощущение искренности – а это главное – есть. Я тебя поздравляю. Ты сел на коня по имени искренность и домчался до цели»…
Мысли обывателя
Обывательские у меня мысли. Вот заходил на базаре в рыбный магазин, и нахлынули на меня обывательские мысли. Мойва, которая крупная килька, стоила 60 руб., а теперь 160. За год произошло превращение.
С другими рыбами чуть помягче. Видно, потому, что резко повысился у нас спрос на кильку.
Наша, местная, озёрно-речная рыбёшка, выглядит достаточно свеженько. А вот морская… Она не просто мороженая. Она мёртвая. И не из холодильника, а из морга. Ещё и во льду вся, для красоты…
А ещё пангасиусы всякие, тилапии… Это которые, говорят, въетнамцы и корейцы в помойных ямах выращивают…
А у нас они деликатес, как филе лобстера.
Вот у меня, как и у моих сограждан, за страну нашу гордость, потому что у неё территория самая большая. И природных богатств больше всех. Категории, которыми можно гордиться непрерывно. Можно столетиями ничего не делать, не изобретать, не строить, но всё равно по территориям нас никто обогнать не сможет.
Со школы помню про Северный морской путь, который через Ледовитый океан пролегает, через три северных моря. И одно тихоокеанское. У какой ещё страны есть морской только границы свыше 14 тысяч километров?
Ни у кого нет, а у нас есть.
Но это же не просто границы.
Эти же наши северные моря полны всякой рыбы. А рыба, которая в холодных водах, говорят, особо ценная.
Так что у нас не только больше всех морей с рыбами, но и рыба самая качественная, вкусная.
Можно ходить по берегу вдоль Северного морского пути и гордиться.
Про большие и полноводные реки Сибири, которые мы вспять хотели повернуть, уж и говорить не будем. Там тоже, наверное, рыбка водится.
Но вот водится рыбка и вокруг нашей самой большой в мире страны, и внутри неё, а до прилавков не доплывает…
Пангасиус из помойки доплывает, а наша экологически чистая и полезная рыбка из северных морей – никак.
А, если и доплывает, то из простой в золотую превращается.
А скоро мы ещё из наших арктических закромов будем нефть качать.
Новая для нас для всех гордость.
Ещё больше укрепится наш статус энергетической сверхдержавы.
Бензин, конечно, будет продолжать дорожать.
Но в стране нашей уже давно и прочно установились приоритеты законов нашей экономики над международной.
А за удовольствие это нужно платить.
Вернее, расплачиваться.
Нам с вами.
А кому же ещё?
Чекист
В 1991 году Александр Рогожкин снял фильм «Чекист». Критики отнеслись к нему по-разному, в том числе и заявив, что после этого фильма Рогожкин, как режиссёр, закончился.
Я тут встревать в споры с киномэтрами не могу. Но читал я и повесть «Щепка», которую в 1923 году написал Владимир Зазубрин. И… ну, фильм снят почти дословно. Голых тел, правда, показано много. Можно эту художественную фантазию автора поставить ему в упрёк. Сказать, что не всех раздевали. Не все жертвы террора были голыми.
Как мне кажется, и повесть свою Зазубрин написал почти дословно: со слов сотрудников ЧК, непосредственных участников и исполнителей «красного террора» в Сибири.
И Владимир Ильич повесть прочитали, и она им понравилась. «Страшная книга, нужная книга», – сказали В. И. Ленин. Ничего Владимира Ильича в ней не удивило, не покоробило. Ну, к примеру, если бы Гитлер прочитал книжку «СС в действии» и он не удивился бы ничему, а улыбнулся бы только одобрительно.
А, ведь, действительно – не пасквиль какой-то на советскую действительность, не осуждение, не подпольную какую книжку написал Зазубрин, а произведение, в котором описывается обыкновенная фабрика по уничтожению людей. Со своими героями труда, передовиками производства. Забивают людей, как скот на мясокомбинате. Работа трудная, нервная. И относиться к этой работе нужно с пониманием. Потому что убивают не просто так, не удовольствия для, а – за ради идеи, для светлого будущего всего остального, не расстрелянного ещё, человечества.
Если чего и недоработал Рогожкин в своей картине, так это того, что внятно не донёс он этой светлой мысли для современного зрителя. Что убивать, когда это твоя работа – это хорошо. И – что бывают времена, когда убивать – вот так, массово как на конвейере мясокомбината – совсем не преступление, а – долг патриота.
Зазубрину это удалось передать, и потому В.И его похвалил.
А у Рогожкина, видно, в трактовке вышло разночтение. Не поймёшь – то ли он хвалит наших чекистов, то ли – осуждает.
И потому после 2000 года фильм перестали показывать по российскому ТВ.
А Зазубрина в 37-м расстреляли. Наверное, так же, в подвальчике, как он и описывал…
Предновогодний праздник
Я уже писал об этом. Но – Праздник как-никак – День Чекиста…
Из рассказов тёщи, Марии Георгиевны Дерменжи. Ей тогда было 14 лет. Жила в Молдавии. В сороковом году пришли в село Трифешты советские солдаты. Повыводили жителей из домов, мужчин в одну сторону, женщин и детей – в другую. Сказали: возьмите с собой самое необходимое. С автоматами – против детей и женщин.
Погрузили в телячьи вагоны и отправили в Казахстан. Мужа своего Марфа, мама Марии Георгиевны, уже не увидела.
Один из эпизодов жизни в Казахстане.
Уже шла война. Зима сорок первого года. Шла Марфа с подругой из села Благодарное в Актюбинск. И – сбоку дороги – забор из колючей проволоки, а за ним – гора мёрзлых трупов. На самой вершине какой-то озорник установил труп мужчины и ему в руки вставил винтовку.
Марфа хотела пробраться за колючую проволоку, подруге сказала: – Может там, среди этих – муж мой, Георгий!..
Охранник выстрелил в воздух из автомата…
А уже подруга Марии Георгиевны рассказывала, как забирали её на разгрузку вагонов в Актюбинске. Телячьи вагоны, забитые полуодетыми мёртвыми людьми. Многие из них замерзали, крепко обнявшись…
Где-то за три тысячи километров шла война, а в глубоком тылу продолжали убивать собственных граждан. Доблестные, смелые чекисты…
Нам очень много и подробно всегда рассказывали о зверствах фашистов. Но наши зверства, наверное, были лучше. ГУМАННЕЕ…
Но о них не рассказывают. Фронт-то был невидимый. И чекисты – бойцы этого невидимого фронта.
А сейчас у них – Праздник…
Терпение
Открываю утречком воду в кране, чтобы умываться, а она холодная. Горячая вода обычно всегда вначале холодная, нужно подождать и потом она бежит горячая. Жду минуту, четыре – пошла только тёпленькая, а дальше так и осталась.
При Советской власти привычно было в такой ситуации оставлять кран открытым на полдня – авось горячая потечёт. Но сейчас капитализм, кругом счётчики…
Помылся холодной.
Говорят, что в таких случаях нужно звать специальную комиссию, на их глазах вставлять в краник градусник, и пусть они подпишут, что горячая вода на самом деле холодная и платить за неё не нужно.
И, наверное, действительно, есть на такие случаи закон, который может прийти на помощь потерпевшим. Но…
Это же нужно звонить, либо куда-то идти, вызывать эту самую комиссию. Нужно требовать, нужно скандалить, нужно выступить героем конфликтной ситуации.
И, конечно, я никуда не пошёл.
А вот есть у меня друг в Германии. Хочет взять кредит, купить дом с жильцами. А потом на жильцах этих наживаться, сосать с них кровь в виде евро каждый месяц. В общем – ничего не делать и денежки получать. Так у них вся Европа живёт.
Но, только – говорит мой друг, – если у кого в этом доме труба потечёт, или воды не будет, то останусь я и без дома и без штанов. Засудят!
Эти немцы – они, чуть что – сразу жаловаться, сразу в суд.
Мы терпим, а немцы – в суд!..
Есть у нашего народа вот эта замечательная для контор ЖКХ и всех остальных органов власти черта – терпение. Можно, к примеру, летом на недельку включить в домах отопление, зимой – на недельку выключить – и ничего за это никому не будет.
При Советах граждане смирненько выстраивались в очереди за продуктами, разбивали свои драгоценные машины на плохих дорогах, собирали колоски и единодушно голосовали за непрерывную одинаковую власть.
Даже был такой анекдот, что, если руководство соберётся всех вешать через одного, то и тут особых протестов не будет. Только один вопрос: верёвки с собой приносить, или выдавать будут?..
Но есть у этого российского терпения одна особенность. Оно вдруг неожиданно кончается и может лопнуть вне зависимости от конкретной ситуации.
И тут уже – кто под руку, кто под дубину подвернётся – тому и кирдык.
Не сказать, чтобы царизм так уж сильно задавил народ в России. Никто до (ВОСРы – Великой Октябрьской Революции) концлагерей в России не организовывал и крестьян не расстреливал. Но – чего-то там бедный люд терпел. И, когда мечтатели-теоретики призвали его к топору, то и задумался он: а, действительно, чего это я терплю?
Соскочил с печки и пошёл крушить всё подряд. Барские имения, церкви – всё подряд.
А потом опять залёг и опять стал терпеть.
Хотя стало намного хуже.
Когда я смотрю всякие французские, итальянские фильмы… Когда разговариваю со своим другом из Германии, я вижу, что там у них, на Западе, порядка больше. Не терпят они мусора на улицах, дороги переходят только в определённых местах, не подмешивают тихонько пальмовое масло в сливочное. Потому что тут же кто-то обнаруживает безобразие, начинает шуметь, жаловаться.
А, если что посерьёзнее, так и на улицы с плакатами выходят.
А мы кругом молчим. Кругом терпим.
Вы заметили, что я кругом говорю «МЫ»?
Да. И я тоже.
Почистил сегодня утром зубки, сполоснул ротик холодной водой. Холодной же водой умылся.
И – никуда жаловаться не пошёл.
Потерплю.
Авось – наладится…
Красный день календаря
Ну вот и настал Праздник, который почти на месте Главного Праздника нашей бывшей страны.
Ближе всех к теме сегодня телеканал «Культура». Про Минина и Пожарского показывают. Повторят ли блокбастер на других каналах? А – надо бы.
У нас ведь – как раньше было? Под 7 Ноября обязательно показывали «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году».
Нужно в народной памяти освежать память об исторических наших вехах.
Чтобы уже идти в ногу со временем – сериальчик бы уже какой снять про то, как мы проклятых ляхов давили. И – показывать его потом каждый год.
Но оно и не обязательно. Потому что пропадает эффект достоверности событий.
Наши старенькие фильмы чем хороши? Драненькая, чёрно-белая плёнка. Искусственные декорации. Народ их воспринимает уже почти, как документальные.
Вот – «Александр Невский», к примеру. Ведь – так оно всё и было, как в фильме показано. Ещё бабушка мне кадры из фильма пересказывала, как там младенцев русских поганые крестоносцы в костёр бросали.
И стал после этого кино Александр Невский – Имя России.
«Минина и Пожарского» я не смотрел.
Я и без кино, так всё на веру воспринимаю, что мне телевизор говорит.
Намекает он, что, например, ещё и с поляками мы до конца не разобрались, а я и соглашаюсь. Нужно этот вопрос чаще вентилировать.
А, как со славянами покончим, потом и про татаро-монголов не грех бы подумать.
Как прожить долго?
Вот собирается иногда родня на редкую встречу. Не обязательно это похороны, но что-нибудь этакое слегка принудительное. Так – никогда бы вместе не собрались, а тут случай.
И разговоры заходят разные. В том числе и про смерть, потому что присутствуют на таких саммитах обычно представители всех возрастных сословий. И обязательно находится бабушка, которая напомнит всем, где она хотела бы быть похороненной, куда она сложила комплектик смертной одежды и вообще, что все мы на этой земле обыкновенные гости.
И на этот раз бабушка Аглаида Филипповна улучила моментик и в разговор про урожай картошки и свежие новости телевидения вбросила любимую темку. Про то, что когда она ездит погостить к кому-то из любимых детей или внуков, то смертную одежду обязательно с собой прихватывает. Так, на всякий случай…
Естественно, лица собравшихся приобрели соответствующее жанру выражение. И дети, и внуки, и правнуки, рассевшиеся в гостиной кто на чём, враз погрустнели.
И тут новая сноха Валя внесла в пространство беседы неожиданное оживление: – Смертная одежда – это хорошо, – сказала Валя. Есть такая примета: если приготовишь себе одежду на смерть, то умрёшь не скоро.
И, сидевший тихо в уголке Гаврила Модестович, воскликнул радостно: – Это же здорово как! У нас все шифоньеры одеждой забиты! Надеть нечего, а одежды полная квартира. Наступить некуда. Уже и не продашь, и выбросить жалко.
Так, если её поделить на части, ту, что висит без всякого дела, на каждого члена семьи, обозначить, как пакет смертной одежды, то практически всю фамилию можно значительно приблизить к бессмертию!..
Никто на это важное открытие дальнего всем родственника внимания не обратил.
И вскоре разговоры вернулись в прежнее русло: о картошке.
И – о чем в восьмой раз за этот день рассказала по первому каналу аккуратно причёсанная женщина-диктор.
Война. Великая. Материнская
Великая Отечественная война…
Почему у этой войны такой особый статус? Великая… Вон Пётр Первый – великий. Гэтсби великий. Эпитет возвеличивающий, выделяющий.
Войну Отечественную он, да, выделяет. Но вряд ли возвеличивает.
Великая – потому что людей в ней много погибло. Наших, советских, больше всех.
И вот вступили мы в XXI век.
А наши солдаты продолжают погибать.
И не в Отечественной и Великой – сейчас вообще, как нам говорят, и войн-то никаких нет.
А вот матерям, вдовам погибших солдат всё равно, как называют событие, после которого в дом приходит посылка – цинковый гроб. Убили мужа, сына – значит война.
Вот были войны в Афганистане. В Чечне. И не Великие будто. И не Отечественные. А похоронки приходили, как оттуда, из военных сороковых.
И на каких весах взвесить горе матери, которая потеряла сына в войне с фашистами, душманами, или – с чеченскими ополченцами? Какое тяжелее?..
Какая война покажется более жестокой, страшнее, несправедливее?
Где застрелили, подорвали на мине, задавили танком твоего близкого человека – та война для тебя и самая великая. Только она не Отечественная. А – Материнская. Отечеству-то всё, как с гуся вода. Страдают матери.
Но не выделят в году отдельного дня, чтобы почтить памятью и назвать открыто, поимённо всех, кого Родина-мачеха без войны и без спроса отправляла на смерть.
Потому что в день этот не устроишь красивого парада на Красной площади с новыми, современными орудиями убийства. Не споёшь патриотическую песню. Не выстрелишь вечерком в небо роскошным салютом.
Какой тут парад, когда сплошное горе?..
