Александр Чиненков
Крещенные кровью

Вместо ответа девушка зарыдала еще громче. Размазывая по щекам слезы, она воскликнула:

– Разве до шуток мне теперь? Он… он… он снова за старое взялся. А ведь обещал! Клятвенно!

– Ежели не он и не ты спятили, то, выходит, рехнулся я! – Аверьян задыхался от волнения. – Да он же оскопленный? Да он же кастрат, как и все мы, без мужских причиндалов?! Да он…

– Это вы все дурни оскопленные! – истерично взвизгнула Анна. – Иван Ильич все «причиндалы» при своем теле содержит! Так-то вот!

– Постой, – закричал на нее Аверьян. – Ты бреши-бреши, да меру знай! Ивашка не могет быть неоскопленным! Он же есть сам «Христос на корабле скопцовом»?

– Да он никогда скопцом и не был, дураки вы набитые! – нервно рассмеялась девушка. – Он всегда был купцом и уважаемым человеком, верховодил скопческим кораблем на Тамбовщине, хотя других оскоплял с превеликим удовольствием!

– Так значится, – прохрипел Аверьян сорванным от сильнейшего волнения голосом. – Но для чево он людей калечил?

– Для тово, чтоб «Христосом» промеж них слыть и подчинить всех своему влиянию! – ответила Анна с ожесточением. – Если люди стремились на «корабль» скопцов, чтобы выжить, то Иван Ильич оставался на нем, чтобы стать сильнее и богаче! Скопцы завещали свое имущество, и купец Сафронов обогащался! Вот как!

Аверьян едва удержался на ослабевших ногах.

– Ты хотишь сказать, што Ивашка богат немеряно?! – спросил он, бледнея.

– Да, – ответила Аннушка. – С его деньжищами… – она вдруг осеклась и замолчала, видимо, боясь сболтнуть лишнее.

Но Аверьяна не волновали несметные богатства лжепророка. Ему вдруг захотелось узнать как можно больше о нем самом и почему это он вдруг…

– Выходит, Иван оскоплял людей, себе подчинял, бошки им дурачил, а сам… – Аверьян вдруг посмотрел на девушку страшным, не обещающим ничего хорошего взглядом: – Постой, а для чево ты мне все энто порассказала, Анна?

– Захотела, чтобы знал ты, – призналась она, опуская глаза в пол.

– Кроме Ивашки еще неоскопленные в секте есть?

– Все оскопленные, кроме него.

– А кроме меня ешо хто знает об том, что ты мне поведала?

– Все знают, хто с нами из Тамбова прибыл.

– И не возмущаются?

– А кому это надобно – голос возвышать на руку дающую?

Аверьян, чтобы устоять на ногах, оперся на прилавок. Голова гудела, пот струился по лицу, язык прилип к нёбу. Он во все глаза смотрел на бледное лицо гостьи, пытаясь отыскать на нем хоть намек на подвох. Но как ни старался, так и не увидел и тени затаенной насмешки. Весь ее опустошенный вид говорил, как далека она от каких-либо шуток.

– Когда Иван Ильич тебя по дороге подобрал, – неожиданно прервала молчание Анна, – все уверены были, что не жилец ты. Вот он и решил из тебя осколок вынуть, а заодно и оскопить. Боялся позабыть, как это делается, вот и решил…

– А я вот взял и выжил, – скрипнув зубами, прошептал злобно Аверьян.

– Иван Ильич всем сказал, что он сотворил чудо, – продолжила Анна. – Всех убедил, что если бы не оскопил тебя, то ты бы обязательно помер.

– Выходит, я ему еще и подыграл, – еще громче и злее проговорил Калачев. – Помощь Хоспода Бога истинного он записал на свой счет?

Анна всплеснула руками.

– Хосподи, Аверьян, ты только Ивану Ильичу о сеем не говори, – зашептала она взволнованно. До нее, видимо, только дошло, что она наговорила-таки лишнего. – Он… он…

– Ничево не скажу никому, не трясися, – заверил ее Аверьян.

Они помолчали.

– Мыслю, ты явилася предложить мне што-то? – спросил Аверьян, посмотрев на притихшую девушку. – Или мне сее почудилося?

Та кивнула.

– И што же, дозволь узнать?

– Язык не поворачивается.

– Убить Ивашку задумала?

– Упаси Хосподи! – ужаснулась Анна.

– Тады што? Может, кастрировать, как он всех нас?

– Да.

– Ишь ты. А пошто ко мне с эдакой просьбой обратилася?

– Потому, что только ты сделать это сможешь!

– И ты для тово мне все понарассказывала, штоб привлечь на свою сторону?

– Да.

– Но с чево ты взяла, што я соглашуся на энто?

– Потому што сыновей твоих он оскопить собирается, – ответила девушка, видя, как потемнело лицо Аверьяна. – И еще жену твою, Стешу, полюбовницей делает. Ежели не хотишь мне помочь, то…

– Я убью ево! – взревел Аверьян. – Я ему не токо яйца отрежу, я ему все, што промеж ног болтается, с корнем выдеру! Я…

Аверьян вдруг увидел на пороге Ваську, и оставшиеся угрозы застряли у него в горле.

– Как ты вошел? – спросил он. – Дверь ведь была закрыта?

– Ты что-то путаешь, дядя Аверьян, – улыбнулся мальчуган. – Когда я подходил к лавке, из нее покупатель вышел… А может, это вор был, дядя Аверьян?

– Я, пожалуй, пойду, – засобиралась Анна. – Вы уж без меня тут разберетеся, кто тут заходил в лавку.

– Хоть убей, но я ничего не слышал, – нахмурился Аверьян. – А ежели хто и заходил, то пошто бутто вор тайно и скрытно?

Проводив девушку, Аверьян и Васька переглянулись.

– Што делать будем? – спросил первым подросток.

– Ясно што, пропажу искать, – ответил Аверьян задумчиво.

– Но в руках у нево ничаво не было…

Аверьян задумался. Не верить Ваське у него оснований не имелось. Но как этот человек открыл снаружи внутренний засов и незаметно проник в лавку? Он даже, видимо, не побоялся быть пойманным. И зачем?

– Слышь, Васек? – обратился он к мальчику. – А как тот покупатель одет был, не запомнил?

– Как же, запомнил, – ответил Васька, хмуря озабоченно брови. – Пинжак кожаный на нем и фуражка тоже из кожи.

Больше вопросов мальчику Аверьян не задавал.

5

Откровение Анны повергло Аверьяна в трясину жесточайшей депрессии.

– Хорошо хоть живой ешо, – озабоченно рассуждал Васька Носов, глядя на Ивашку Сафронова, зашедшего навестить больного в лавке. – Почитай всю ноченьку горел, как сковородка на керогазе.

– А што будет, ежели он скопытится прямо здесь? – спросил озабоченно Савва.

– В лавке его оставим или в больницу свезем? – поинтересовался Мехельсон, озабоченно вертя по сторонам хитрыми глазками. – Если люди прознают, что в лавке хворый, да еще умирающий – конец торговле!

– Нам он эдакий тожа не нужон, – пробубнил Савва. – А вдруг позаражает нас всех?

– Не в больницу, а к нам ево перевезем и знахарку позовем, – подвел черту под разногласиями своим веским словом Ивашка. – Оскопленный он, аль запамятовали вы об том? Поглядят на нево дохтора больничные, опосля слава об нас дурная пойдет, бутто своех адептов в беде и хвори бросаем!

Аверьян лежал на стареньком диване в подсобке, укрытый одеялом, не отрывая неподвижного взгляда от потолка, тихий и неподвижный, как покойник. После снадобий и отваров озноб его утих, жар спал, а тело в испарине стало вялым. Им овладели блаженство и покой.

Единственное, что тревожило душу, – воспоминание о детях и жене. Он никогда так сильно не тосковал по ним и никогда так не сгорал от острого, непреодолимого желания увидеть Стешу. Сейчас он воспринимал все намного глубже: свою любимую – как преданную и брошенную жену, а возвращение к ней – как очищение от скверны.

Дрожь глубокого необъяснимого предчувствия пробежала по телу. Словно в последнюю минуту ухватился он за руку спасения, протянутую кем-то с небес! Сегодня он окончательно, навеки освободится от ужасного, страшного сна, который являет собой действительность. А впрочем, эта действительность – так ли уж страшна и ужасна? Не замыслили ли Бог и Судьба эдак вот испытать его? Не постиг ли он теперь вещей, о которых стоило поразмыслить давно, проникнуть в суть?

* * *

За те три дня, которые Аверьян провел в молельном доме, он успел оправиться от болезни и встать на ноги. Но непонятное окружающим равнодушие не покидало его. «Пущай Ивашка оскопил меня, – думал он, – но што энто изменит теперь? Ведь яйца и елду в обрат не воротишь? И прошлова не вернуть!»

Анна гневалась на Калачева. Он словно раздвоился после болезни. Аверьян-скопец – потерянный, вялый и равнодушный. Аверьян рядом с ней – человек, способный к действиям и рассуждениям. А в общем и целом, Аверьян для всех – загадка.

– Пойми, – убеждала она. – Он же искалечил тебя. Твою жену полюбовницей сделал. Сыновей твоих к вере скопцовской приобщить собирается. Остановить его надо!

Аверьян упорно отмалчивался. Но Анна не прекращала попыток вывести его из апатии. Она увещевала, сочувствовала, наконец, бранила на чем свет стоит. И однажды в упор спросила:

– Скажи-ка мне наконец, Аверьяша, мужик ли ты или тряпка?

– Я то, што из меня сделали. Я скопец, – ответил он угрюмо. – Куды бы я ни пошел, што бы я ни сделал, всюду Ивашка, бутто тень бесовская, што за грешником завсегда везде ходит.

Калачев, кажется, впервые прямо посмотрел в глаза девушки, и она поняла, как тому действительно тяжело. Она взяла его за плечи и встряхнула:

– Ты знаешь, что я правду говорю. И когда я злюся, то режу правду-матку не за глаза, а прямо в лобешник!

Аверьян, удивленный новыми неожиданными интонациями в голосе девушки, поежился и трогательно вздохнул. Будто разрушительний смерч пронесся в его душе. Он опять вспомнил детей и Стешу. Нестерпимая боль сдавила грудь. Мужчина взялся руками за голову, ушел в другую комнату и заперся там.

На другой день, вечером, он встретился с Анной на улице, за забором, взволнованно поздоровался, торопливо предложил ей отойти куда-нибудь, где меньше народу.

– Возьмем лошадей, – предложила Анна. – Мальцы к реке собираются купать лошадок. А вместо них мы с тобой поскачем…

* * *

Уже стало смеркаться, когда они доехали до реки. Напоив лошадей, стреножили их и отпустили. Затем уселись прямо на песок у воды.

Прозрачная вода сверкала у их ног, и было видно белевшие на дне камешки. Над головою розовело закатное небо. Неподалеку слышалось довольное похрапывание пасущихся лошадей.

– Век бы отсюда не уходила, – грустно прошептала Анна. – Однако уж скоро ночь …

– Ну и што с тово? – с безразличием отозвался Аверьян. – Пущай себе настает. Нам-то што? Чай не заплутаем, кады в обрат поскачем?

Анна взяла его руку и прижала к своей груди. Они некоторое время любовались закатом, наслаждаясь тишиной и покоем темного летнего вечера.

– Все равно нам придется возвращаться на «корабль» наш сухопутный, – сказала она. – Сегодня большое радение. Наверное, еще ково-нибудь оскопят.

В ответ Аверьян пожал ее руку.

– Посидим еще. Не боися, в прелюбодеянии не уличат, – ухмыльнулся он. – Им всем щас не до нас.

Анна повернулась к нему вполоборота и усмехнулась.

– Что-то я не пойму никак, Аверьян, тебе что, вместе с яйцами мозги оттяпали? Я тебе уже вталдычивать устала, что жена твоя и дети в опасности, а ты… Ты почему от них открещиваешься, скажи? Они же зернышки из семени твоего, Аверьян? Ты должен оберегать и защищать их!

– Не морочь мне голову, Анна! – огрызнулся он, начиная заводиться. – Теперь я ломоть отрезанный. А ешо сумлеваюся в том, што Стешка нужду по мне испытывать станет, кады прознает, што оскопленный я.

– А дети? Оне же калеками станут? Или тебе не жаль их вовсе?

Аверьян обхватил голову руками.

– А што дети… – вздохнул он. – Одно дело – жить со скопцами в сытости и гладости, а другое – ютиться в лачуге с дырявой крышей и голодным пузом. Война, разруха… Разве по-собачьи жить лучше?

– Война и разруха уйдут, – возразила Анна. – А твои мальчики… Они очень сообразительные и способные, но если Иван Ильич будет усердно вбивать в их головы свои постулаты, то все в их жизни может закончиться плачевно… Твои жена и дети уже участвуют в радениях, и начинают верить, что учение скопцов должно стать просто целью жизни всякого нормального человека.

– Ну што ты от меня хотишь, Анька? – взмолился Аверьян. – Меня и слухать нихто не станет…

– Жену и сыновей ты должен отвадить от скопцов, – настаивала девушка. – Сам, черт с тобой, живи, как хочешь, а своих ты должен отвратить от скопцовской веры! Но следует быть осторожным, а то Иван Ильич объявит тебя «демоном» или кем похуже.

– Никак не вразумлю, пошто он ешо не поступил эдак? – улыбнулся Аверьян.

– Ты должен помочь мне оскопить самого Ивана Ильича! – вдруг твердо заявила девушка.

– Дык ты не отказалась от энтой паскудной затеи?

– Я даже подумываю уже, не убить ли его, если кастрировать не удастся. Не будет Ивана – и секта распадется. Никто не сможет заменить его на скопцовской посудине!

– Все энто суета, – покачал осуждающе головой Аверьян. – Он помрет, а куды все мы денемся? Али ты запамятовала?

– Не хочешь помочь, я сама управлюсь, – вздохнула Анна. – В отличие от тебя у меня есть цель в жизни, и я достигну ее, чего бы мне то ни стоило!

Когда они оседлали лошадей и поскакали обратно, уже совсем стемнело. Ярко светила луна, и ее света хватало, чтобы легко различать дорогу.

* * *

Уже несколько месяцев минуло, как Аверьян вместе со скопцами поселился в городе Бузулуке. Встречу с женой и детьми он мучительно оттягивал день за днем. Среди скопцов чувствовал себя тоже неуютно – не доверял им. Сектанты платили ему той же монетой…

Калачев шагал по улице, опустив голову, погруженный в раздумья. Люди, обгоняя его, спешили по своим надобностям, он не обращал на них внимания. В голове кружились невеселые мысли: Аверьян никак не мог найти для себя хоть какого-то приемлего решения.

Проходя мимо закрытой и разграбленной церкви, он остановился: из ворот вышла Стеша и, не взглянув в его сторону, двинулась к вокзалу. У него заскребло на сердце. Перед глазами возникло венчание, дом, дети.

И вдруг Аверьян понял, почему Стеша выходила из церкви!.. Он прибавил шаг и последовал за ней. Где-то в глубине души зарождалось смутное, до сих пор неизведанное чувство: будто он очищается от скверны и наполняется чем-то хорошим.

Шагавшая впереди жена неожиданно резко обернулась:

– Здравствуй, Аверьян.

Он едва не налетел на нее всем телом, не успев остановиться. Стеша, к которой все это время он боялся даже приблизиться, стояла прямо перед ним в простеньком сарафане, с белой косынкой на голове, раскрасневшаяся и красивая.

– Думаешь, што я не углядела тебя у церкви? – сказала она не очень-то приветливо. – А я видела, што ты за мной топаешь. Што, совесть загрызла или соскучился?

Щуря глаза, она смотрела на Аверьяна с ожиданием. Но он ограничился только неловким пожатием ее руки.

– Не серчай, я задумался и… не сразу заметил тебя.

– И об чем же думы твое? – Стеша уже не могла скрыть обиды, и из ее глаз показались слезы.

– Дык энто… Суета разная, – Аверьян мямлил, как пойманный с поличным жулик. Он был растерян и не замечал ни обиды жены, ни слез.

– Суета значится?! – теперь Стеша взглянула на него открыто и осуждающе. – А я-то грешным делом подумала, што ты о семье вспомнил? А я ужо тебя похоронила, кот ты блудливый.

– Ежели похоронила, знать, долго проживу, – хмыкнул Аверьян. – Люди эдак говорят, я сам слыхал. А домой вернуться я завсегда мечтал и мечтаю!

– Тады пошто прячешься по закоулкам, бутто пес бездомный? Мне люди ужо давно сказывали, што тебя, козла, зрили, а я не верила им, дура бестолковая.

Аверьян взял жену за руки, отвел в сторону.

– Понимаешь, – сказал он ей, глядя в глаза, – не мог я домой возвернуться. Не мог! – Лицо у Аверьяна стало серьезным, он покачал головой пряча глаза. – Негож я для жизни семейной таперя. Я не ужо тот Аверьян, каковым ты меня знала и помнишь.

– А какой же ты стал? – чуть отступив назад, Стеша осмотрела его придирчивым взглядом с ног до головы. – Не золотой, гляжу, и не серебряный? Што в тебе эдакова, што выше нас себя ставишь?

Аверьян устремил взгляд на церковный купол, возвышающийся за спиной супруги. Фуражка у него съехала на затылок, волосы прядями упали на лоб, а лицо стало сосредоточенным и злым.

– Ты што, оглохла? – грубо прикрикнул он на Стешу. – Я разве непонятно сказал? Ступай домой, баба чертова, опосля загляну и все обскажу сызнова!

– А нет у тебя дома, понял? – воскликнула в сердцах супруга. – У мя документ имеется, што сгинул ты, пропал без вести! Вот и проваливай туда, откель заявился!

Стеша резко развернулась и ушла. Аверьян тоже поспешил унести подальше ноги, чтобы не заострять на себе внимания прохожих.

Раздраженный до крайности, он вернулся в молельный дом, когда сгустились сумерки. Его встретила обеспокоенная Анна. Из подвала слышались пение и грохот ног. Скопцы радели.

Аверьян умылся, сел к столу. Девушка молча поставила перед ним еду.

– Где шлялся? – спросила, глянув на него исподлобья. – В лавке тебя не было. Может, семью навещать ходил?

В ее голосе слышался упрек. Аверьян ответил ей так же:

– Стешку встретил. В церковь ходила.

– В какую еще церковь? – не поверила Анна. – Большевики все церкви позакрывали.

– А она внутрь не заходила. У дверей помолилася и в обрат. Нас в этой церкви венчали с ней. Бутто вчерась сее было.

– И ты думаешь, я поверю в твою брехню? – резко оборвала его девушка.

Не желая больше пререкаться, Аверьян присоединился к радеющим. Вступив в круг, он затопал ногами с непонятной для себя яростью. Пение скопцов, как всегда, прорвалось к самой заветной струне его сердца. Мелодия напева звала его куда-то, потом, словно лава извергшегося в лоно реки вулкана, шипя, рассыпалась тысячами осколков в клубах пара… Но что это вдруг с ним? Нет, не слабость! В нем снова проснулась непокорность судьбе, надежды и чаяния!

«Стеша теперь обо всем знает. Я сказал ей…» Должно быть, эти слова он выкрикнул вслух и начал еще исступленнее топать ногами. Его охватил кураж!

Кто-то тронул его за плечо. Аверьян почувствовал это, но продолжил свою бешеную пляску. Однако человек, который пытался привлечь внимание, схватил его грубо за руку.

– Што надо?

Калачев открыл глаза и глянул на наглеца.

* * *

– Значит, вот ты хде окопался, зятек! – ухмыльнулся Игнат Брынцев. – А мы уж с сестрой схоронили тебя, Аверьяша. – Он уже раскинул руки для родственных объятий. – Когда ты мне руку чуть не сломал, я ешо сумлевался – ты или не ты! А теперь… Аверьян! Аверьяха!

Калачеву ничего не оставалось, как ответить приветствием на показную радость шурина. Они обнялись, пожали друг другу руки.

Брат Стеши совсем не изменился. Его волосы начали терять былую густоту, но в остальном он остался по-прежнему все тем же остроумным пройдохой и мошенником.

– Значит, к «кораблю» скопцов причалил? – противно хихикнул Игнат. – Вот чего-чего, а эдакой дурацкой выходки я от тебя не ожидал!

– У кажнова своя стезя, – проговорил нехотя Аверьян. – Зато у тебя, судя по виду, все прекрасно?

– И у меня всяко было, покуда тебя хде-то черти носили, – уколол его Игнат. – За жинкой твоей вон приглядывал, штоб не скурвилась. Детишкам подсоблял всяко-разно. И твоя, и моя семьи… – все на одних плечах! А жрать кажный день все хотят. Вот и приходилось выворачиваться.

– Зрил, как у тя энто получается, – подковырнул Аверьян. – От разбойника с большой дороги не отличишь!

– Энто я так, шутканул со скуки, – не смутившись, тут же нашелся Игнат. – Подозрительным ты мне показался, вот и решил проверить!

– А в лавку пошто тайком заглядывал? – спросил Аверьян. – Не мог по-человечески зайти, как все?

Игнат посмотрел на него как на умалишенного:

– О какой ешо лавке ты мне тут впариваешь? – округлил он глаза. – Сам посуди, для чего мне тайно вкрадываться куда-то, ежели я и не спросясь, по долгу службы, в любую избу и в любой магазин войтить волен?

– Вот и я эдак же подумал, – кивнул Аверьян. – Однако ты почему-то тайно удумал.

– Ты што, меня видел? – побагровел Игнат.

– Нет, не я. Но видели, – честно признался Аверьян.

– Обозналися, значит, – ухмыльнулся негодяй. – Эдаких, как я, в городе много ходит!

Он схватил Аверьяна за руку, оглянулся, отвел его подальше и сказал, понизив голос до едва слышимого:

– Знаешь што, зятек мой любезный, я ведь сюды по делам службы заглянул. Усек?

– Што усек? – не понял Аверьян.

Игнат, надуваясь от важности, продолжил непрерывную цепочку замечаний и поучений.

Как только он замолчал, чтобы перевести дух, Аверьян, выждав момент, спросил:

– А какие могут быть у тебя дела в молельном доме? Грехи пришел замаливать или ешо по каким сурьезным вопросам?

– Да так, поглазеть на сборище вашенское заглянул, – уклонился от прямого ответа Игнат. – Определить вот хочу, пора вас гнать взашей али погодить малость?

– А я вот подумал, ты за пистолетом своим заявился?

– И за ним тожа. Не сумлеваюся, што ты мне его щас отдашь.

– А ежели нет? Што тогда?

– Тогда в другом месте разговаривать будем. Только после разговора тово смертной казни через расстрел тебе не избежать! – Игнашка говорил, подчеркивая каждое слово, как будто предъявлял ультиматум враждебной стороне.

– Энто ты моех мальцов сюды приваживаешь? – спросил Аверьян, хмуря брови. – И Стешу под Ивашку тожа ты подсовываешь, шкура продажная?

– Я? – Игнат нервно рассмеялся, видимо, вопрос попал в самую точку.

– Ты, хто ж ешо, – пронзил его грозным взглядом Аверьян. – Уж кому-кому, а мне доподлинно известно, што добродетели тебе неприемлемы. Ты к скопцам мою семью сбагрить хотишь, штоб зараз моею избою и пожитками завладеть.

– Вот уморил, кастрат несчастный! – хохотнул Игнат. – Да твоя изба давно уже моя, понял! Вот токо и в мыслях не держал, што ты живым возвернешься.

Калачев даже в темноте ночи почувствовал пристальный взгляд шурина. Он знал и помнил этот взгляд. Возможно, у Игната есть свои причины, чтобы быть здесь…

– Какова хрена ты возвернулся? – спросил Игнат, сплюнув под ноги.

Он был в ярости, и Аверьян чувствовал это.

– Так Хосподу было угодно, – ответил он.

– К скопцам в секту тебя тоже Хосподь твой послал?

Аверьян не ответил. Даже бровью не повел, услышав провокационный вопрос шурина.

– Чаво молчишь, бутто говна в рот набрал? – наседал Игнат, бросая пугливые взгляды в сторону дома. – Чем тя скопцы эдаким приманили, што ты от яиц и от семьи своей зараз отказался?

Калачев промолчал и на этот раз, но на глазах его выступили слезы сильной обиды.

– Ладно, не сердись, – ослабил натиск шуряк. – Жив остался – и то хорошо! Раз ты здеся, среди скопцов, значит, у меня есть дело к тебе.

– И тебе понадобится моя помощь? – проглотив ком в горле, поинтересовался Аверьян.

– Верно мыслишь, зятек… – кивнул Игнат.

Аверьян смахнул рукавом слезы. Он вдруг почувствовал себя достаточно сильным, чтобы настаивать:

– Так пошто ты семью мою к скопцам сманиваешь? Эдак избавиться от них замыслил?

Шурин нахмурился, пробормотал под нос какое-то ругательство и снова сплюнул.

– Не тваво ума дело, – процедил он сквозь зубы. – Подсобишь мне кое в чем, в покое твоих оставлю. Не подсобишь – локти кусать будешь, не обессудь.

Осознав, что скользит по тонкому льду, Калачев решил не сдаваться. Если Игнату понадобилась его помощь, то он, Аверьян, сможет потребовать что-либо взамен.

– Об чем я могу пожалеть, скажи на милость?

– Об том покуда умолчу, – ответил Игнат таинственно.

Аверьян недоверчиво хмыкнул, ему не понравился ответ.

– Тебе што и впрямь хочется знать большева? – насторожился Игнат.

– Я хочу знать, хде мои жена и дети? – сказал Аверьян, чеканя каждое слово.

Его глаза уже привыкли к темноте, и он старался разглядеть лицо шурина в окружающем мраке.

– Нет их нынче здесь, – ответил тот, и голос его, обычно ровный, с легкой бравадой, сейчас был искажен до неузнаваемости. – Но с ними все хорошо, не сумлевайся.

Аверьян все понял: негодяй задумал какую-то аферу. Расчет прост. Он, тайком от Стеши, собирался «продать» ее и детишек скопцам. Сектанты бы их оскопили и тем самым лишили возможности возврата к прежней жизни. А Игнат, без особых хлопот, становился хозяином их имущества. Если скопцы попытались бы заявить о своих правах, то с маузером и мандатом чекиста Игнат быстро указал бы им на место!

– Ты кому служишь, иуда? – спросил Аверьян, глядя грозно на шурина. – Видать, ты и чекист, и разбойник заодно! Хороша власть советская, ежели ей вот эдакие проходимцы служат.

Игнат не обиделся, а рассмеялся. Ему даже польстил упрек зятя.

– Энто ты здорово щас сказанул! С таким нажимом, аж дух захватило! А я власти советской достойно служу, не сумлевайся. Я лояльность власти новой возымел. Меня за то обласкали и на службу приняли! Так што не лайся на меня, говнюк кастрированный, и маузер мой обратно возверни! Щас со мной шутки плохи!

– И кем же тебя приняли на службу? – спросил Аверьян. – Пошто здеся околачиваешься, а не дело свое делаешь?

– А энто как сказать… Када ты был казаком, я бы тебе ешо ответил по-мужицки, а щас…

Последняя фраза сразила Аверьяна. Он сжал кулаки и бросил мрачный взгляд в сторону шурина.

– Служба моя в том и заключается, штобы везде разом находиться, – ответил вдруг Игнат и покосился на дверь, из-за которой все еще слышались пение и пляски скопцов. – Мне было велено искать подходящева кандидата на службу Республики советской нашей!

– А я-то здесь с какова бока припека? – прошептал удивленно Аверьян, пытаясь понять, куда клонит шурин. – Ежели што, то к службам я ужо и не пригоден.

– Начальник мой человека велит найти, который одновременно по моему и по ево выбору будет достоин возможности вернуться в общество, имея за собою работу и должное самоуважение. Вот ты в самый раз и подходишь!

– Што, теперя честной народ вдвоем грабить предлагашь? – горько усмехнулся Аверьян.

– Ты сурьезно ответить не могешь? – рассердился Игнат.

– Но ведь оскопленный я, сам ведаешь.

– И што с тово? Не человек уже што ль? Без яиц и хрена ешо не значит што без совести, понял? Щас я не жду от тебя ответа. Помимо тебя я ешо с другими на сей щет калякать буду. Но ежели ты согласие дать надумаешь, то я им всем по задницам мешалкой!

Аверьян улыбнулся про себя.

– Ты уразумел, об чем я речь веду?

– Да вроде как.

– Мой начальник нуждается в том, кто будет верно служить Республике и разоблачать ееных скрытых врагов!

Лоб Аверьяна покрылся морщинами. Подобного ему никогда и никто не предлагал. Игнат быстро почувствовал смущение зятя и решил тут же дожать.

– Сызнова человеком себя почувствуешь, а не выродком церковным, – сказал он.

Аверьян пожал плечами:

– Не мыслил я как-то насчет жизни новой, што жить буду без себе подобных, – Аверьян попытался выразить спутанный комок своих ощущений, но, не найдя слов, резко заявил: – Я не мыслю, што снова с жаной и детьми жить буду. Не нужон я ей эдакий! И деткам тоже не нужон!

Игнат ощутил острую боль в голосе зятя.

– Не думай о том, башка садовая, – сказал он. – Ты даже эдакий нужон бабе будешь! Скоко мужиков на войне полегло… Тыщи! А у тя и руки, и ноги есть. Так што живи и радуйся!

– А я потому к скопцам и прилип, кады прознал о своем ранении, – вздохнул Аверьян. – Как я мог эдакий в семью возвращаться? Я заставил себя отречься от нее. Вот и все.

Выслушав это, Игнат дружелюбно улыбнулся.

– Я не хочу лезть в твою жизнь, Аверьян, – начал он. – Хочу вот токо упредить, што в ЧК я служу. А борюся я… Одним словом, мы с тобою вместе против влияния на людей церкви и сект сражаться будем!

– Вот значит как, – прошептал удрученно Аверьян. – А для чево с церковью воевать? Разве церковь враг государству?

– Враг! – твердо заявил Игнат. – И не просто враг, а што ни на есть кровный! Религия отравляет умы, а энто недопустимо в нашей рабоче-крестьянской республике.

– Скоко жил, не знал об этом, – изумился Аверьян. – Веруют в Христа люди, ну и пущай себе веруют. Разве батюшка с кадилом и крестом на пузе может быть врагом вооруженной до зубов власти?

– Тем-то религия и коварна, – усмехнулся Игнат. – Вот хто ты? Верующий? А в ково? Ты верил в Христа небеснова, а теперь веришь в Христа земного. А не грех ли это великий, зятек? Ты ведь хуже предателя…

Последовала напряженная пауза, во время которой Аверьян обреченно вздохнул. Ему потребовалось несколько тягостных минут, чтобы восстановить равновесие.

– Ты не веришь мне и хотишь остаться со скопцами? – протянул разочарованно шурин.

– Сам не знаю, – ответил Аверьян. – Запутался я, Игнашка.

– Вот оно и есть влияние сектантов, – ухмыльнулся тот. – Я тоже долго сумлевался, покуда товарищи не убедили меня в том, что нету Бога! Небеса есть, а Бога нету. Тю-тю, понял!

Аверьян не понял. Он хотел солгать, только какой в том смысл? Все, что нужно – это сказать «да». Но у него засосало под ложечкой:

– А што мне надо будет делать, обскажи, Игнашка? – Калачев взглянул на шурина. Не следовало задавать больше вопросов, но он не мог остановиться. – А скопцы? Ты и твое начальство хотите што-то с ними сотворить?

Игнат посмотрел на него с чувством, похожим на жалость. Аверьян стиснул зубы и отвернулся, чувствуя что сморозил глупость и сцепив руки в замок, чтобы унять трясучку. Хорошо, что на улице царила ночь, а не то Игнат увидел бы в его глазах всю боль и отчаяние.

– Не изволь сумлеваться, зятек, – ответил, ухмыльнувшись, Игнат. – Нам не нужны жизни сектантов, нам нужно кое-что существеннее… – Он посмотрел на Аверьяна, а тот внимательно смотрел на него. – Ты доволен моим ответом, сродственник?

Аверьян кивнул.

– Подсобишь по-родственному?

Он не ответил, а снова кивнул.

– А теперь ступай, – велел ему Игнат. – Скопцы не должны больше видеть нас вместе.

Аверьян пожал протянутую руку и повернулся, не предполагая, что шурин ухмыляется ему в спину.

– Браунинг завтра верни, – сказал он на прощание. – О нашем разговоре никому не слова…