Наступившей ночью Силантий, лёжа в палате, то ли спал и видел сон, то ли просматривал в полудрёме очередное видение. Сильнодействующие обезболивающие препараты хотя и не снимали мучительные боли, но в значительной степени облегчали его состояние.
Тяжело вздохнув, он увидел себя выходящим из реки, держа за руку Евдокию. Дрожа от холода, она прижималась к нему – здоровому, красивому. Силантий, обняв её за плечи и прижав к себе, прошептал с улыбкой:
– Какая сегодня вода тёплая, так и манит, так и манит снова войти в реку. Ты бы искупалась ещё разок, Евдоха, а то река снова мелеть начинает, и кто знает, придётся ли искупаться в ней, когда она в ручей превратится или пересохнет совсем.
Он посмотрел в её глаза и увидел, что они полны слёз.
– Я-то искупаюсь, – сказала она, – а ты как? Ты разве со мной в реку не войдёшь?
– Нет, в эту реку я больше не войду, – сказал он. – Мне другая вода нужна, которая в Китае, в горных озёрах, плещется. Искупаюсь я в них и снова прежним стану. Я в госпитале от офицеров слышал, что есть в Китае, на горном Тибете, два озера. Одно мёртвой водой наполнено, а другое – живой. Сначала в мёртвой воде надо искупаться, а потом…
Дверь открылась, и кто-то вошёл в палату. Силантий повернул голову и увидел три силуэта. Ночные гости подошли к кровати и в нерешительности остановились.
– Кто вы? – поинтересовался он хриплым, простуженным голосом. – Ангелы или демоны за душой моей пришли?
– Не ангелы мы поднебесные и не демоны подземные, – ответил кто-то далёким и смутно знакомым голосом. – Сейчас мы тебя заберём, но не в райские дебри и не в адовы подземелья, так что не бойся и готовься к переезду.
Когда его перегружали с кровати на деревянные носилки, Силантий не возмущался, не кричал и не сопротивлялся. Не было сил. Да и всё равно ему было, кто его выносит из больницы и куда собирается нести. Ему была глубоко безразлична дальнейшая судьба, так как уже свыкся с мыслью, что жизнь его завершается, и был готов ко всему, даже к немедленной смерти за стенами больницы.
Его погрузили в телегу на охапку сена, бережно укрыли одеялом и куда-то повезли. Куда именно везли, ему не объясняли, но везли долго, иногда делая остановки и интересуясь его состоянием.
Сколько времени длилось его вынужденное путешествие, Силантий определить не мог. Куда-нибудь да привезут, не будут же его катать в телеге целую вечность. Главное, схоронили б по-людски, не побрезговали.
Ближе к утру, когда засеребрился наступающим рассветом небосклон, телега остановилась у больших ворот. Силантия на носилках внесли в избу.
– Сюда, в горницу, давайте его, – услышал он чей-то голос и почувствовал, как ставят носилки на пол.
Через прикрывавшую лицо марлю он не мог наблюдать, что вокруг происходит, но чувствовал по вздохам и сопениям, что рядом много людей. По гулу нескольких голосов мужчина понял, что те, кто раздевал его, в ужасе отхлынули от носилок, увидев уродливое тело.
Когда шок прошёл и гудение затихло, кто-то склонился над ним, убрал с лица повязку, и Силантий увидел полную людей горницу. Увидев его ужасное лицо, они снова зашумели и попятились.
– Охо-хо, голубок, как же тебя эдак угораздило? – проговорил обескураженно седой бородатый старик, держа в руке марлевую повязку. – Да ты будто из ада возвернулся? Очам не верю, лицезрея тебя эдаким и… И живым к тому же!
– Ничего, скоро помру я, немного уже остаётся, – сказал Силантий. – Смерти я не вижу, но нутром чую, что где-то здесь она, рядышком.
– Ну-у-у… будя причитать и хоронить себя заранее, – вздохнул старик. – Мы тебе так просто помереть не дадим. Вот только тела и лица твоего не исправим, а жизнь в тебя вдохнём.
Сказав, старик выпрямился на ногах и обвёл белых голубей долгим пытливым взглядом.
– Вот, поглядите на этого голубя, агнцы! – сказал он громко и указал рукой на Силантия. – Глядите и дивитесь, как надругалась над его бренным телом война, как искалечили его огнём вороги. Он обгорел весь до безобразности, оскопился огнём, лишившись удесных близнят и ключа бездны! И это небеса оскопили его руками ворогов, оставив живым! Это ли не чудо? Да, это чудо из чудес! Само явление этого голубя есть чудо!
– Чудо! Чудо! – загудели люди в горнице.
– А сейчас перенесём его во флигель! – воскликнул старик. – И я…
Что он ещё пообещал людям, Силантий не услышал, так как свет померк в его глазах, и сознание поплыло куда-то ввысь, далеко-далеко от горницы.
Старец Андрон, стоя у ворот, о чём-то сосредоточенно думал. И думы его были настолько глубокими, что он даже не заметил подъезжающую коляску.
– Я рад тебя видеть, кормчий! – воскликнул Гавриил Лопырёв. – Очень, очень рад! Как, ты даже представить себе не можешь!
Увидев купца, Андрон неприязненно поморщился.
– А-а-а, это ты, Гаврила, – буркнул он, нехотя пожимая протянутую купцом руку. – Ты как здесь, проездом?
– Э-э-э, нет, – широко улыбнулся Лопырёв. – Специально тебя навестить приехал.
– Ну, так что, навестил? – хмыкнул Андрон. – Видишь, живой я и здравствую. А теперь прощай, Гаврила, я был несказанно рад тебя видеть.
– Нет-нет, не так быстро, кормчий, – помрачнел Лопырёв. – Мне столько пришлось проехать, чтобы тебя повидать, а ты даже чаю попить не приглашаешь.
Слушая его, Андрон сузил глаза и ухмыльнулся.
– А чего ради я должен с тобой чаи распивать? – спросил он. – Было дело, садился я с тобой за стол, но тогда ты на корабль мой вхож был. А сейчас ты ломоть отломанный, с корабля сошёл, вот и забудь к нам дорогу, теперь не по пути нам.
– Да-а-а, я тебя понимаю и обиду твою тоже осознаю, – вздохнул Лопырёв. – Насытился я всем, что у тебя видел, да и здоровьем ослаб. Не по силам мне теперь в свальном грехе участвовать, а для того я на радения и приходил.
– Значит, веры в тебе нет и не было, – едко усмехнулся Андрон, поворачиваясь к калитке с намерением войти во двор. – Тогда нам и говорить не о чем, прощай, Гаврила, скатертью тебе дорожка.
Но Лопырёв не последовал его совету. Зайдя за старцем во двор, он сообщил:
– Я дельце одно закручиваю, весьма прибыльное дельце. И вот тебе поучаствовать в нём предложить хочу. Как на это посмотришь?
Андрон остановился и обернулся.
– Мне? – спросил он. – А с какого перепугу? Я не купец и не промышленник, а всего лишь кормчий корабля христоверов. Так что предлагай своё партнёрство купцам, людишкам своего пошиба.
– Предлагал, да они отказываются, – вздохнул Лопырёв. – На трудности нынешнего времени ссылаются. Дескать, всё плохо в стране, народец стал неуправляемым и… Одним словом, капиталами никто рисковать не решается, вот в этом собака и зарыта.
– Вот как? – осклабился Андрон. – Купцы, значит, не решаются, а я решусь? Ты именно на то рассчитываешь, Гаврила, раз явился ко мне?
– А что, никакого риска, обещаю, – развёл руками Лопырёв. – У меня торговля в Самаре в гору идёт, вот я и подумал, что тесновато мне здесь становится. Хочу в Астрахани два кораблика прикупить и торговать со странами заморскими. А это дело очень выгодное, очень… Никто, ни я, ни ты, в накладе не останемся.
– И сколько ты с меня слупить мыслишь за предлагаемое партнёрство? – сделал вид, что заинтересовался, Андрон. – И какие барыши сулишь, какие гарантии?
– Миллион, – слащаво улыбнулся Лопырёв. – Вложи в наше общее дело миллион, кормчий? Скупать золото у тебя не выгорело, а тут… Деньги твои не мёртвым грузом лежать будут, а работать на прибыль твою.
– Слабо ты убеждаешь, Гаврила, не верю я тебе, – покачал головой недоверчиво старец. – Затеваемое тобой дело и прогореть могёт. Ты видишь, что вокруг творится? В городе всюду грабежи и разбои, а что за городом, и говорить смысла не нахожу.
– Так о том и речь, кормчий! – оживился Лопырёв. – Кораблики, которые мне товар из-за границы возить будут, не по дорогам ездят, а по водице плавают. А Волга река широкая и страсть как глубокая. А в Самаре… А в городе мой сын Влас при большой должности в народной милиции состоит. Он всю нашу торговлю оберегать и защищать будет.
– Вот значит как, – задумался Андрон. – Выходит, сынок твой в больших начальниках при правительстве Временном состоит?
– О-о-очень в больших, – поддакнул Лопырёв. – Сам чёрт ему не брат, верно говорю.
– И, стало быть, это благодаря ему твоя торговля вдруг вверх пошла и процветает? – промычал старец, выходя из задумчивости.
– Ну-у-у… Он оказывает мне некоторые услуги, – боясь сболтнуть лишнее, стушевался Лопырёв.
– Так-так, – снова задумался Андрон, – а вот над этим стоит подумать.
– И-и-и, как долго ты собираешься кумекать над моим предложением? – осторожно поинтересовался Лопырёв.
– Да вот прямо сейчас и обмозгую, – заинтриговал его своим ответом старец. – Сама по себе твоя затея меня не интересует, Гаврила, а вот твой сын, пожалуй, смог бы мне кое в чём помочь. Если он окажет мне одну очень важную для меня услугу, я готов раскошелиться.
– Услугу? Какую услугу? – насторожился Лопырёв. – Что ты имеешь в виду, кормчий?
– Пусть он арестует попика одного и в острог его усадит, – улыбнулся возникшей в голове затее Андрон. – Двести пятьдесят тысяч за арест его даю и за то, если он продержит его там полгода. Ну как, устраивает тебя моё предложение?
Лопырёв резко дёрнулся, нервно глотнул, облизал пересохшие губы, и…
– Миллион, – сказал он. – Вот моё условие.
– Нет, так не пойдёт, – помотал головой Андрон. – За те деньги, которые я тебе предложил, самарские бандиты живым попа в землю закопают. Но я смерти его не хочу, а вот посидеть в остроге ему бы не помешало.
Лопырёв думал несколько минут, видимо, тщательно раскладывая в уме все «за» и «против». Наконец, придя к какому-то решению, он поскрёб подбородок и изрёк:
– Хорошо, я передам сыну твоё предложение.
– С ответом не медли, – вздохнул Андрон. – Я ведь могу и передумать, если в голову взбредёт иное, менее затратное для меня, решение.
После завтрака купец Горынин уехал в мастерские. Василиса Павловна, усевшись за стол, стала разбирать свои драгоценности.
Куёлда вынимала их из большой красивой шкатулки и раскладывала перед собой на столе. Сначала она разложила в ряд массивные золотые браслеты, затем в другой ряд ожерелья, а уж потом кольца, брошки, серьги и прочие изделия из драгоценных камней и металлов.
Полным восхищения взглядом купчиха некоторое время любовалась своими сокровищами, водя по ним пальцами, затем всё сгребла в одну кучу и стала складывать отдельно украшения из бриллиантов и драгоценных камней, выкладывая из них какие-то замысловатые узоры.
Около часа Куёлда была поглощена своим занятием, а потом она громким окриком подозвала Евдокию.
Не медля ни минуты, та поспешила на зов барыни и, переступив порог, остановилась. При виде кучи драгоценностей, возвышавшейся перед купчихой, лицо у неё вытянулось, а глаза округлились.
– Подойди, – распорядилась Василиса Павловна, не отрывая глаз от брошки с крупными бриллиантами.
Евдокия мелкими шажками приблизилась к столу, и… Её глаза загорелись от восхищения.
Куёлда вдруг резко повернулась вполоборота и, глядя на неё в упор, неожиданно спросила:
– Почему ты ушла от христоверов, скажи мне? Чем тебе божьи люди не угодили?
Евдокия вся съёжилась от вопроса купчихи. Ей стало не по себе.
– Да я… – выдохнула она, но тут же осеклась, покраснела, замкнулась и опустила голову.
– Ну? Чего окрасилась? – ухмыльнулась Куёлда. – Думаешь, осуждать тебя за то буду? Ничего подобного, просто интерес житейский заедает.
– Веру утеряла я в то, что старец проповедовал, – прошептала Евдокия. – А вера в истинного Бога, напротив, возродилась во мне. Тогда я решила только в православии жить и в храм Божий ходить на службу.
– Да-а-а, от меня в храм не сходишь, дел невпроворот, – вздохнула сочувственно купчиха. – Ну, ничего, потерпи маленько, сейчас я кухарку на работу подберу, и обязанности твои поубавятся значительно.
– О-о-ох, спасибочки, Василиса Павловна! – воскликнула обрадованно Евдокия. – Да я…
– Тпру-у-у, обожди радоваться, – оборвала её купчиха. – С приходом кухарки работа твоя наполовину облегчится, но и… – Она язвительно улыбнулась. – Но и жалованье твоё ополовинится. Сейчас я плачу тебе пятьдесят рублей, а придёт кухарка – по двадцать пять обе получать будете.
Евдокия приуныла.
– Что, не понравилось? – заметив перемену на лице горничной, улыбнулась Куёлда. – Что ж, я могу взять кухарку и оставить твоё жалованье прежним. Но за это ты будешь иногда сопровождать меня в Зубчаниновку на радения к христоверам.
Услышав такое предложение, Евдокия едва не лишилась дара речи. За время работы у купчихи она успела хорошо узнать взбалмошный характер Василисы Павловны, её тягу к приключениям и нездоровый интерес ко всему необычному. И увлечение радениями у хлыстов было одним из них.
– Но-о-о я не могу возвратиться на корабль, – пролепетала она чуть слышно. – Это… Это свыше моих сил.
– Вот он ответ на мой вопрос! – хохотнула купчиха. – Значит, ты не по-доброму от них ушла. Но ничего, я не дам тебя в обиду, ты со мной приедешь, со мной и уедешь. А за мной будешь чувствовать себя, как за каменной стеной.
– Но-о-о… для чего мне туда ездить? – чувствуя, как сжимается внутри сердце, прошептала Евдокия. – Я теперь чужая там.
– Все мы где-то свои, а где-то чужие, – снова хохотнула Василиса Павловна, сгребая со стола драгоценности и складывая их в шкатулку. – Мне очень нравится, как ты поёшь псалмы христоверов, и я хочу, чтобы ты пела там, в синодской горнице, в белом одеянии во время радений. В свальном грехе можешь не участвовать, дело твоё, дозволяю.
– Но я… – снова предприняла попытку отказаться Евдокия, но купчиха была неумолима.
– Я сказала пойдёшь, значит, пойдёшь, – сказала, как отрезала, Куёлда. – Завтра едем, так и знай. Утром получишь пятьдесят рублей, своё жалованье, и так будет всегда, пока я благоволю к тебе. А ты мотай это на ус, Евдоха, и пользуйся моей добротой!
Утром Иван Ильич Сафронов привёз жену в больницу.
– Ну что, решились? – приветливо улыбнулся доктор, заводя их в свой кабинет. – А я вас ещё вчера ждал. К вечеру, грешным делом, подумал, что вы уже не приедете.
– А мы вот приехали, – вздохнул Иван Ильич. – А вчерашний день потратили на уговоры Марины Карповны.
Доктор посмотрел на сидевшую с понурым видом супругу Сафронова.
– Эй-эй, выше ваш прелестный носик, Марина Карповна! – воскликнул он. – Вас супруг не хоронить, а лечить ко мне привёз.
Распорядившись приготовить палату для осмотра и госпитализации больной, доктор внимательно посмотрел на неё.
Марина Карповна сидела на кушетке, прислонившись спиной к стене. Глаза её были закрыты, в лице ни кровинки. В душе Олега Карловича шевельнулось чувство жалости к ней.
Когда Сафронову перевели в приготовленную специально для неё палату, доктор, велев Ивану Ильичу ждать в коридоре, вошёл в палату. Как только он присел на табурет у её изголовья, несчастная женщина затряслась, как в лихорадке. Лицо приняло матово-бледный оттенок, а в широко раскрывшихся глазах виделось беспокойство.
– Э-э-э, так дело не пойдёт, голубушка, – покачал укоризненно головой доктор. – Я не собираюсь над вами издеваться и применять пытки. Я лишь проведу предварительный осмотр.
У Сафроновой дрогнули губы, и она торопливо заговорила. В волнении, граничащем с истерикой, она путала, коверкала, глотала слова, и понять её было сложно.
– Ай, ай, ай, успокойтесь, Марина Карповна, – поморщился доктор. – Мне трудно вас понять. Скажите мне внятно, вас именно сейчас что-то беспокоит?
– Вы уже знаете, что меня беспокоит, – взяв себя в руки, стала отвечать Сафронова. – Всё то же самое меня беспокоило вчера, сегодня и сейчас.
– Вот сейчас я вас понял, – улыбнулся доктор. – и, если вы ничего не имеете против, продолжим осмотр…
Марина Карповна промолчала, но по тому, как мелкая дрожь пробежала по её телу, было понятно, что нервы её напряжены и сжаты, как тугая пружина. Едва доктор коснулся пальцами её груди, Марина Карповна дёрнулась и пронзительно вскрикнула.
– Господи, вам что, больно? – вскинул удивлённо брови доктор.
– Больно, – ответила она.
– Когда вы острее ощущаете боль – до еды или после?
– В последнее время боль не покидает меня ни днём, ни ночью.
– И вы не можете определить, когда вам становится лучше, а когда хуже?
– Нет-нет, боль поедом пожирает меня. Она раздирает мне грудь! – с необычайной горячностью прошептала Сафронова и закрыла лицо руками. Но тут же отняла их и в отчаянии выкрикнула: – Зачем вы задаёте мне эти дурацкие вопросы, Олег Карлович? Вы же знаете, что у меня рак… рак! Вы только скрываете от меня. Рак щитовидной железы, и мне нужна срочная операция. Так делайте её, пока я согласие дала!
– Кто вам сказал про рак? – поморщился доктор. – Кто вам поставил такой диагноз?
– Кто-кто, вы и поставили, – залилась слезами Марина Карповна. – Слуги слышали, как вы об этом мужу моему на крыльце говорили, вот они мне и донесли.
– Увольте таких слуг болтливых! – в сердцах высказался доктор. – А я вам такого диагноза пока ещё не ставил, голубушка. Я только предположил, что такое может быть, и не больше.
Проведя тщательный осмотр, он как мог обнадёжил больную и, не пообещав ничего конкретного, вышел в коридор.
– Ну, как она? – увидев его, поспешил навстречу Сафронов.
– Завтра соберём консилиум, поставим окончательный диагноз и примем решение относительно дальнейшего лечения, – ответил доктор. – Но я более чем уверен, что без операции никак не обойтись.
– А может быть, всё-таки съездим к скопцам в Смышляевку? – с надеждой в голосе поинтересовался Иван Ильич. – Агафья же сказала, что старец Прокопий Силыч, возможно, поможет?
– Она ещё сказала, что он помогает только скопцам, – напомнил слова богородицы доктор. – Да и ехать мне уже проку нет. В тот день, когда мы к хлыстам ездили, а точнее ночью, Силантий Звонарёв непостижимым образом исчез из больницы.
– То есть как это исчез? – вскинул брови Сафронов. – Вы же говорили, что он едва жив и полутрупом возлежит на кровати?
– Всё так и было, – вздохнул доктор. – Но из палаты он исчез, и этот факт неоспорим. Сбежал или его похитили, судить не берусь. Искать тоже не собираюсь. Я всего лишь врач, а не сыщик.
Три дня спустя Агафья вернулась из Самары встревоженная и опустошенная. С потерянным видом она пересекла двор, вошла в горницу и сразу же прошла за печь, даже не удостоив мимолётным взглядом накрытый в её ожидании стол.
Остаток дня, до вечера, она провела в кровати, беспокойно ворочаясь с боку на бок и вздыхая. Ужинать отказалась наотрез и никак не объясняла причины своего отказа.
Андрон не касался её весь день. Он видел, что богородица не в себе и не хотел её попусту тревожить. Наконец, наступившим вечером, когда Агафья отказалась от ужина, старец прошёл за печь, присел на табурет у изголовья её кровати и поинтересовался:
– Эй, какая муха тебя укусила, Агафья? Ты чего это хандришь и от пищи отказываешься?
– Не голодная, вот и отказываюсь, – буркнула та в ответ.
– Ты что, захворала ненароком? – спросил Андрон. – У тебя что, плохое самочувствие?
Агафья не ответила на его вопрос. Она лишь тяжело вздохнула и отвернулась к стене. Андрону не понравилось такое пренебрежение к своей персоне. Он коснулся плеча богородицы и потрепал её.
– Эй, Агафья, ты что, прикажешь каждое слово из тебя клещами вытягивать? – спросил он. – Ты не желаешь со мной говорить или тебе сказать нечего?
Она снова повернулась от стены на спину и, глотая слёзы, сказала:
– Васю, сыночка моего, давеча арестовали. И в острог его упекли, вот что хуже всего.
Выслушав её, Андрон почувствовал внутри волну радости, но виду не подал.
– Охо-хо, – вздохнул он притворно и, изображая сочувствие и участие, спросил: – А за что, за какие грехи его арестовали? За какие такие деяния в острог упекли?
– Не знаю, ничего не знаю, – всхлипнула Агафья. – Приехали в его дом люди вооружённые, всё вверх дном перевернули, а самого Васеньку под белы ручки на улицу вывели, в коляску усадили и увезли в острог.
– Но почему сразу в острог? – внутренне злорадствуя, полюбопытствовал Андрон. – Может, допросят его по делу какому, помутызгают маленько, да и вытолкают взашей?
– В острог его увезли, я точно знаю, – вытирая слёзы и шмыгая носом, сказала Агафья. – Я в милицию ходила, и там мне сказали, что к ним Васеньку и не завозили, а сразу в тюрьму отвезли.
Глядя на несчастную, убитую горем, плачущую богородицу, Андрон, злорадствуя, едва сдерживался от едкого похабного высказывания. Кое-как справившись с собой, он со смиренным видом сказал:
– Даже не знаю, какой тебе совет дать, Агафья. К кому за помощью обратиться, тоже не ведаю. Давай подождём маленько, может быть, всё образумится.
– Ничего не образумится, время не то! – неожиданно выкрикнула она. – Надо искать, кому денег сунуть. Власть, может быть, и поменялась, а люди нет! Только надо найти, кому мзду всучить, а не уповать на чудо!
– О-о-о, вот это самое трудное, – вздохнул сочувственно Андрон. – К кому сейчас на поклон соваться, ума не приложу. Кому ни попадя мзду не предложишь… Схватят, спеленают и рядом с Васькой твоим в остроге усадят.
Агафья уловила неискренность в его словах и взбеленилась.
– А не ты ли, Андроша, приложил свою лапу к аресту Васеньки? – закричала она, садясь на кровати. – Это тебе не нравилось, что он в жизни нашей появился! И всегда тебя коробило его присутствие, ведомо мне! С долей золота не желаешь расставаться, паскудник?
От такого потока обвинений старец оторопел. Он, конечно, ожидал, что в аресте сына Агафья заподозрит и его, но никак не ожидал, что она выплеснет ему в лицо сразу столько обвинений.
– Эй, ты чего, ошалела, что ль, горлопанка? – морща лоб, повысил он голос. – Да сдался он мне, попёнок твой! Если бы я избавиться от него захотел, то поступил бы по-иному. Свернул бы, как курёнку, его хлипкую шею и закопал бы в поле чистом. Да и свыкся я с мыслью, что с ним придётся поделиться золотом и принял сеё как должное.
Рассудив, что в его словах есть резон и Андрону действительно нет необходимости содействовать аресту сына, богородица немного смягчилась.
– Как же быть, Андроша? – вздохнула она. – Я знаю, что арест Василия тебе на руку, даже если ты к нему и не причастен, но он же мне сын. Давай подумаем вместе, как вытащить его из острога, подсоби, не открещивайся, прошу?
– Даже не знаю, что сказать тебе на это, – пожимая плечами, ответил Андрон. – Обещать не берусь, но подумать подумаю. А ты давай, не хандри. Не дело это – от пищи отказываться. Хоть силком, но ешь. И так вся сморщенная, как яблоко печёное, а жрать не будешь – и вовсе ноги протянешь.
Когда Силантий пришёл в себя, он увидел двух женщин, старательно омывавших его тело тёплой жидкостью. «Что это? – мелькнула в голове ужасающая мысль. – Уж не к похоронам ли меня готовят?»
Но тревога оказалась напрасной. Совершив омовение, женщины ушли, а к кровати, на которой лежал Силантий, подошёл бородатый старик.
– Рад тебя видеть, голубок, – сказал он, склоняясь над ним. – Как ты, в себе уже или всё ещё там, витаешь где-то за облаками?
– В себе я, только не пойму, где нахожусь, – прошептал Силантий.
– Находишься ты на корабле нашем, агнцев Божьих, – пояснил старик, набирая из большой глиняной чаши горсть белой мази и начиная смазывать его тело. – А я кормчий на нашем корабле и зовут меня Прокопий Силыч.
– Всё, понял, где я и кто ты, – вздохнул Силантий. – Вы скопцы. Я прав или…
– Да, мы белые голуби, – утвердительно кивнул Прокопий Силыч.
– А что ты сейчас делаешь, кормчий? – прошептал Силантий.
– Как что, тебя лечу, – ухмыльнулся старец. – Ты бы видел, каким тебя из больницы привезли, без слёз не глянешь. А три дня у нас пробыв, сызнова к жизни возвращаешься.
– А для чего ты жизнь мне продлеваешь, кормчий? – удивился Силантий и вдруг поймал себя на мысли, что боли внутри больше не мучают.
– Да, пытаюсь вот, – снова кивнул Прокопий Силыч. – А что получится, опосля поглядим.
– Но почему? – напрягся Силантий. – Почему вы обратили на меня внимание и заботу обо мне проявляете?
Старец, продолжая своё дело, пожал плечами.
– Ты же сам к нам просился, и большой интерес проявлял к кораблю нашему, – сказал он. – Вот теперь милости просим в наши пенаты, ты нужен нам.
– Это что, выходит, я вам понравился? – ухмыльнулся Силантий. – Когда я о вас у Макарки Куприянова интересовался, он мне и поведал, что на корабль ваш я ступить могу, если вам понравлюсь.
– А мне все нравятся, кто к нам просится, – улыбнулся Прокопий Силыч. – Я никого не выделяю и сам выпячиваться не терплю. Мы, агнцы Божьи, все в добре живём и в благожелательстве к людям.
– Тогда мне повезло, – хмыкнул Силантий. – Я попал в хорошие руки. Только жить мне всего чуток остаётся, так доктор сказал. Так что не вижу смысла вам со мной возиться.
– Ты не видишь, вижу я, – вздохнул Прокопий Силыч и, закончив смазывать тело, протянул ему бокал с мутной жидкостью. – На-ка вот, испей живительного напитка, голубь. Он тебе внутренности промоет, боли снимет и бодрости придаст.
– А у меня внутри и так ничего не болит, – встрепенулся Силантий. – Это как понимать прикажешь? А может быть, ты меня уже вылечил и на ноги поставил?
– Три дня в тебя настойку живительную вливали, – сказал Прокопий Силыч. – Разжимали зубы и вливали. А тебе, вижу, на пользу пошло лякарство моё. Уже не как покойник перед похоронами выглядишь.
Взяв трясущейся рукой бокал, Силантий выпил всю настойку.
– Ты тоже травник, как богородица Агафья с корабля хлыстов? – спросил он. – Я её настойками тоже лечился.
– Её настойки так, баловство одно, – поморщился Прокопий Силыч. – Они только облегчения несут, но не лечат.
– Как это не лечат? – удивился Силантий. – Благодаря её пойлу я жив ещё.
– Нет, не её благодари, а того, кто тебя ещё во время полученных увечий от смерти спас, – вздохнул Прокопий Силыч. – Вот тот человек большими знаниями в лечении травами обладает. Глядя на твои увечья, я могу сказать, что тебя из могилы вытащили.
– А как же я жил опосля? – не совсем понимая старца, спросил Силантий. – Мне худо было, чуток в могилу не угодил, а испив настоек Агафьи, я вновь ощутил в себе силы.
– Употребляя, как ты правильно заметил, пойло Агафьи, ты верил, что лекарство, ею изготовляемое, тебя вылечит, и эта вера твоя подсобила твоим внутренним силам, – пояснил Прокопий Силыч. – А настойки её сами по себе пустышки – никчёмные. Употребляя их, вылечились те, кто верил их в целебные свойства.
– А ты сможешь меня вылечить, я правильно понял? – посмотрел на старца изучающим взглядом Силантий.
– Не обещаю, что прежним сделаю, каковым ты до увечий своих был, – снова вздохнул Прокопий Силыч, – но умереть тебе не дам. Покуда я жив, и ты жить будешь, вот такое обещание я тебе даю.
– Теперь что, мне себя скопцом считать? – почувствовав смутное беспокойство, занервничал Силантий. – Но я же…
Он дёрнулся и потянулся рукой к промежности между ног, но дотянуться не смог и с тревогой посмотрел на наблюдавшего за ним старца.
– Да нет там у тебя ничего, убеленный ты, – ответил на его немой вопрос Прокопий Силыч. – То, что у тебя там болталось, я удалил. Всё одно, что там у тебя было, только мешало тебе. Огонь сделал своё дело и тебя оскопил, а то, что оставалось, я подчистил.
– Нет! Нет! Нет! – заелозил в кровати Силантий. – Я же… Я же…
– Твой ключ бездны почти до корней сгорел, – пожимая плечами, заговорил Прокопий Силыч. – Он бы снова у тебя не вырос, а таковой, каковой оставался, для блуда уже не годился.
Из глаза Силантия покатились слёзы обиды, бессилия и отчаяния.
– Но как же так? – выкрикнул он с надрывом. – Как же я теперь себя чувствовать буду?
– Ты теперь такой же агнец Божий, как и мы, – успокоил его старец. Поверь, уже скоро ты привыкнешь и счастливым себя почувствуешь. Главное, живым остался, вот тому и радуйся, а как жить на корабле нашем белым голубем, так ты не переживай зазря, мы и этому тебя научим…
Всю вторую половину дня Иван Ильич Сафронов провёл в больнице у кровати жены. Марину Карповну готовили к операции, и она очень нервничала. Уборщиц, медсестёр женщина донимала расспросами обо всём, что им известно о раке. А когда ей перечисляли симптомы болезни, слушала с открытым ртом, ни жива ни мертва. Потом она начала выискивать у себя соответствующие симптомы и… Что только ни приходило в её охваченную тревогой голову. И что самое страшное, она вбила себе в мозги, что непременно умрёт во время операции или после неё, и совершенно не верила в исцеление.
Иван Ильич как мог убеждал паникующую супругу в необходимости операции. От доктора он узнал, что состояние Марины Карповны крайне тяжёлое и без хирургического вмешательства не обойтись. Также он узнал, что и операция может оказаться безрезультатной, так как время упущено, но… Приходилось выбирать: или вырезать предположительно пустившую метастазы опухоль, или… Или супруге гарантированно не жить, и потому Иван Ильич решил, что операции быть!
Кое-как убедив супругу, что всё пройдёт благополучно, но сам, втайне от неё, мало веря в удачный исход, он с понурым видом вышел из больницы, с тяжёлым сердцем уселся в коляску и коротко распорядился:
– Домой…
Во время поездки Иван Ильич думал о жене. Он вспоминал её полные тревоги глаза и вздыхал, виня себя в том, что случилось с Мариной Карповной.
– Ну почему? Почему я отказался от операции, когда предлагал Олег Карлович? – шептал он, терзаясь от свалившегося горя. – Почему я поверил в целительную силу настоек хлыстовской знахарки? Согласись я тогда на операцию, то…
– Тпру-у-у! – закричал вдруг кучер и натянул вожжи.
Лошадь едва не встала на дыбы, запрокинув назад голову.
– Эй, что случилось? – недовольно выкрикнул Иван Ильич в спину кучера. – Ты чуть лошадку нашу не обезглавил, чучело огородное!
– Ничего с ней не станется, барин! – обернулся кучер и указал рукой куда-то вперёд. – Глянь, Иван Ильич, там, кажись, в вашей лавке орудуют налётчики?
Сафронов вскочил и посмотрел в сторону, куда указывал рукой кучер. Не веря своим глазам, он увидел распахнутую дверь одной из своих лавок и по мелькавшим в окне теням сразу же определил, что внутри находятся посторонние люди.
– Сиди здесь, Иван Ильич! – крикнул кучер, сходя с козел и доставая из сумки обрез. – Сейчас я гляну, кто там в вашей лавке хозяйничает. Я сейчас, обождите меня тут.
Он решительно передёрнул затвор обреза и поспешил к лавке. Затем прогремели два оглушительных выстрела, и…
– А ну, стоять, мать вашу, не то всех перестреляю! – послышался громоподобный голос кучера, и он с ходу вломился в распахнутую дверь.
Что произошло внутри лавки, Иван Ильич не увидел. Сразу после выстрелов в окошке погас свет и, несколько человек выскочив на улицу, разбежались в разные стороны. Ещё мгновение спустя на улицу вышел кучер, который толкал впереди себя какого-то мужчину, заломив ему назад руку.