Александр Бурнышев
Тайна чёрной доски. Роман. Остросюжетная история одной находки
«Прозрачное» свидание
– Успешаева! На выход.
Тамара шла по затемнённому коридору, а в голове крутился вопрос: «Опять к следователю? Сколько можно, всё уже тысячу раз изложено и устно, и на бумаге. Я убила, готова отвечать…»
К её удивлению, надзирательница стала открывать дверь комнаты для свиданий. Тамара неохотно переступила порог, села перед прозрачной перегородкой.
«Неужели Цыпа заявился? Но, как сообщил адвокат, его кодлу на свалке разогнали, а участкового попросили держать на заметке бесхозную хибару погибшего. И сосед вроде присматривает».
И хотя свиданка для любого заключённого под стражу – это всегда подаренный кусочек счастья и свободы, однако Успешаева с равнодушным, отрешённым лицом стала ждать свалившуюся удачу.
Когда в комнату, прижав руку к груди и тяжело дыша, медленно ступая, вошла… мама, Тамара инстинктивно вскочила и обеими руками упёрлась в толстую стеклянную перегородку.
Сработала сигнализация. С обеих сторон в помещение ворвались надзиратели с пистолетами наизготовку. Увидев склонённые над столом головы двух рыдающих женщин и их конвульсивные подёргивания плеч, они понимающе переглянулись и вышли.
Плотно прижав трубку к щеке, первой начала Тамара:
– Мамочка, зачем ты пришла!? Я убийца, бомжиха. Ни семьи, ни мужа. После травмы я ещё пыталась танцевать, но тридцать два фуэте мне уже не давались легко, как раньше. Надеюсь, ты, мамулечка, ещё не забыла балетную терминологию? В итоге – покинула сцену, опустилась, дошла до ручки. С мужем вообще отдельная история. Когда узнала, с кем живу, не подав на развод, в чём была, выехала домой, к вам, с дальнобойщиками. На месте нашего родового особнячка застала руины. Искать новый адрес отказалась, было стыдно явиться в образе оборванки, после того как блистала в сольных партиях «Дон Кихота», «Лебединого озера». Примкнула к бомжам. Зарезала человека. Мамочка, оставьте меня, отрекитесь. Не хочу позорить весь наш род.
Мать, не веря своим ушам, с ужасом смотрела на дочь и одновременно с остервенением начинала трясти телефонную трубку, словно та была виновата в убийственной информации, приходящей из-за пуленепробиваемой перегородки.
– Как ты смеешь так думать, дочечка? Золотко ты моё. Не звонила, не писала. Отец по инстанциям ходил, во всероссийский розыск тебя объявили, чего только не думали. И вдруг из новостей узнали о происшествии, фотокарточку показали, сообщили о твоём признании в убийстве.
Мать сквозь всхлипывания продолжала выспрашивать своё единственное дитё, и Тамара, пожалев маму, решила подробно рассказать о своих злоключениях, так как знала, что по закону свидание может длиться до трёх часов. В письмах из тюрьмы вряд ли удастся это сделать в полной мере.
Не то муж, не то подружка
Пермский театр оперы и балета стал для юной выпускницы хореографического училища хорошей школой настоящего мастерства. Через пару лет интенсивных занятий с талантливым хореографом балерина уже выступала в сольных партиях многих постановок. Тамара первой призналась в любви к своему наставнику. Расписались в загсе, планировали позже сыграть пышную свадьбу с приглашением всех родственников. Жизненные пазлы судьбы складывались наилучшим образом. Радик Успешаев в кредит приобрёл квартиру в престижном районе Мотовилихи, купили подержанную иномарку.
Чудесны были вылазки на природу, в лес, за грибами. Нежные, тёплые деньки последними лучами лета ласкали землю. Грибы в пермских лесах, на удивление, были сочными и больших размеров. Поэтому Тамара частенько замечала, что иногда на полянке оставались бесхозными садки с лесными плодами. Наверное, чтобы не таскаться с полной торбой, рассуждала она, грибники оставляли затаренные корзинки и продолжали грибную охоту. Совсем юная, не испорченная ночными барами девушка даже представить себе не могла, с какой целью пылкие хозяева корзинок на некоторое время уединялись в ближайших кустах. Лишь когда перед её непорочным взором предстала полуобнажённая семейная пара их общих друзей, она вскрикнула и залилась стыдливым румянцем, а затем низко наклонилась, чтобы срезать якобы обнаруженный очередной трофей и показать всем своим видом, что ничего особенного в поведении парочки не заметила.
Она всегда мечтала о ребёнке, но специфика её любимой работы в театре откладывала осуществление мечты на неопределённый срок. Получив травму, поняла, что на артистической карьере можно смело поставить крест. Оставалось одно – идти в «молотобойцы»: брать молоток и отбивать новые кожаные пуанты, чтобы они стали мягче и не натирали ноги. Друзья подбадривали, предлагали первое время занять себя в кордебалете, но она прекрасно понимала перспективу своей дальнейшей жизни, если, даже исполняя элементарное плие, она не могла, приседая, удержать баланс на одной ноге.
Помимо этого, молодая супруга всё чаще и чаще стала замечать за мужем странные вещи. Например, снимал майку по-женски, ухватив за бока, а не как все мужчины – от затылка, собирая в кучку и сдёргивая. Мелочь, конечно, но всё же настораживала. А однажды, придя из магазина, застала Радика за шокирующим занятием: он стоял перед зеркалом, примеривая женские трусики и бюстгальтер.
– Что ты делаешь? Зачем достал моё бельё? Что за театр абсурда?
Она ещё больше ужаснулась, когда Радик, выполнив вертикальный шпагат, затем фуэте два оборота, раскинул руки в комплименте с поклоном. Это было так тонко и женственно, что Тамаре сделалось не по себе. Она вышла на кухню, присела возле стола и бесцельно уставилась в стену.
Она знала в подробностях нелёгкую судьбу Рудольфа Нуреева, которую трагически оборвал СПИД. О его ненасытных сексуальных предпочтениях к мужчинам даже во времена СССР ходило множество легенд. От этих нетрадиционных утех гениальный артист балета умер в страшных муках. «Неужели и в нашу семью вторглась подобная беда?»
Тамара мучительно искала ответа на этот вопрос, перевернувший вверх дном семейную жизнь, сделавший пыткой дальнейшие близкие отношения с мужем. Она ушла из театра, вплотную занялась домашним хозяйством, перерыла кучу материалов на эти щекотливые темы, о которых в советское время даже заикаться считалось постыдными и чуть ли не подсудным. Их всячески избегали, считали уделом грязных извращенцев.
Неодолимая тяга к танцам добавляла мучений, прирождённая балерина никак не могла смириться с постигшим её несчастьем. А каждого наступления ночи ждала с ужасом и содроганием. Её молодое сильное тело по зову природы нуждалось в мужском внимании и ласке, в обжигающем шелесте над самым ухом пусть самых простых, но до слёз милых и нежных слов, выворачивающих душу и лишающих любую женщину какого-либо сопротивления. В такие моменты влюблённые сердца должны низвергать цунами, ураган, торнадо, но вместо этого Тамара получала пятиминутное мужское прикосновение, после чего Радик опрокидывался на спину, брал её руку и молча, но настойчиво всем своим видом и лёгким постаныванием как бы требовал внимания к себе.
В один из таких вечеров, доведённая в эротическом желании до верхней точки исступления, молодая жена ударила его ладонью по груди и в бешенстве закричала:
– Да мужик ты, в конце концов, или кто?! Ты меня должен ласкать! Обнять, чтобы косточки хрустнули. Не снимать с меня трусики двумя пальчиками, а разодрать их в клочья, целуя меня от ушей до самых пяток. Хочу слышать твои страстные стоны и даже лёгкое рычание и чтобы капельки твоего пота кипели на моей груди. Что ты меня мучаешь? Объясни, как нам жить дальше, – с дрожью в голосе закончила Тамара.
Успешаев отвернулся к стене, с головой укрылся простынёй. Когда кровать стала слегка подрагивать от лёгких сотрясений, Тамара поняла, что он плачет. Никак не ожидая такого поворота событий, откинула простынку.
– Радик, ты обиделся? Прости, не сдержалась. Но я действительно измучилась от наших интимных отношений. Давай успокоимся и поговорим открыто, начистоту. Я была у психолога, перечитала кучу статей, знаю, что подобное – не такой уж редкий случай. Ты, наверное, и сам чувствуешь себя в постели со мной некомфортно. Ещё раз прости меня. Надо было давно решить нашу проблему. Так что я готова выслушать, почему ты вдруг перестал воспринимать меня как жену. Меня это, естественно, не устраивало. Природа требовала своего. Я никак не беременела. Мы оба прошли обследование. Преград к зачатию не обнаружено. Твоя спермограмма в норме. Так в чём же дело? Может, нам лучше расстаться?
Успешаев молча встал, то ли по ошибке, то ли сознательно накинул халат жены, сел в кресло. Тягостное молчание густо повисло в спальне. Если бы Тамара могла знать, что творилось на душе мужа. Ему было вдвойне тяжелее и трагичнее ощущать свою двойственность гендерной принадлежности. Но как это объяснить жене, чтобы поняла правильно, не причисляла его к тем пиарщикам, кто искусственно на этой щекотливой теме пытается построить карьеру в бизнесе, на эстраде, в политике. Он сам категорически был против западных вбросов о гей-парадах, попугайских карнавалах секс-меньшинств, пропагандирующих свой образ жизни. Он тоже с малых лет ощущал себя не в своей тарелке, а точнее, не в своём теле. Но не выпячивал, тщательно скрывал это. Будучи ещё маленьким, лёжа в кроватке, тайком, под одеялом, сжимал сестрёнкину куколку, мечтал о том, как отрастит большую косичку и мама вплетёт в неё огромный оранжевый бант и он станет похож на всех девочек.
Утром просыпался, и реальность против воли заставляла играть роль мальчика. Молча, упорно, боясь нечаянно выказать своё истинное «я».
В нормальной дружной семье мальчик был окружён заботой и любовью. Чтобы подчеркнуть свою мужественность, стал ходить в секцию карате. Быстро освоил приёмы защиты и нападения. Особенное восхищение тренера вызывала работа ногами. Ученик так легко и быстро выкидывал ногу в прямом ударе, что его юный соперник не успевал выставить защиту. И даже придумал карате-шутку: молниеносно встав в вертикальный шпагат, Радик наносил коронный удар сверху по голове боковой стороной ступни, что вызывало весёлый смех у начинающих спортсменов.
– Отличная работа, – хвалил наставник, – но в настоящем бою будет не до смеха. Иногда придётся биться не на жизнь, а, можно сказать, насмерть. Следует отрабатывать прямой, разящий удар, без шуточек. Ты очень гибкий, пластичный, поговори с родителями: думаю, тебе целесообразнее заняться балетом.
В школе мальчик сторонился шумных ватаг, в туалете демонстративно зажимал нос от сигаретного дыма и всегда отнекивался, когда пацаны предлагали ему курнуть.
– Что ты как девочка, ходишь на цыпочках, всегда чистенький, ноготки подстрижены, жаль, без маникюра, а то и впрямь был бы баба бабой.
Рослый сверстник больно толкнул Радика в плечо.
– А может, ты вообще и не Радик вовсе, а Рада, поэтому в кабинку всегда заходишь, чтобы сидя малые дела справить? А, Рада, Радочка?
– А давайте посмотрим, что у него в штанах на самом деле, – подхватил другой пацан, сплюнув окурок в писсуар. Он схватил Успешаева за ремень, пытаясь расстегнуть. Каратист принял стойку, короткий выдох, и не прошло и минуты, как почти вся любопытная «банда» обидчиков распласталась на влажном полу сортира. Переростка Пичугина Радик оставил на закуску: в своём любимом вертикальном шпагате он «нахлобучил» ступню в кроссовке на его голову. Помогая подняться с пола своим одноклассникам, пояснил, кивнув в сторону Пичуги:
– Моя любимая красная шапочка. Коронка. Покедова, мальчики.
Пичуга услужливо открыл дверь туалетной комнаты, и боец с гордо вскинутой головой покинул место побоища.
Рослый сверстник уже совсем миролюбиво крикнул вслед:
– Что так сразу-то? Мы пошутить хотели, а ты – драться. Прости, Радик, ты настоящий пацан. Больше к тебе вопросов нет.
Совет тренера пригодился: после окончания колледжа искусств способный паренёк быстро дорос до уровня наставника балетной труппы. С молодой женой хотел, как все нормальные люди, свить уютное домашнее гнёздышко. Но душа не находила себе места, металась, беспрестанно искала ответа на чудовищный вопрос: может, я и в самом деле не Радик, а Рада? Значит, правы были мальчуганы в туалете, зря их раскидал, хотя и не очень жёстко, отработанными толчками ног?
Переворошил кучу литературы. Медики, психиатры, учёные с мировым именем из своих наблюдений, исследований ДНК пришли к выводу, что раздвоение личности, неопределённость к гендерной принадлежности не есть результат недолюбленности в семье или генетических сбоев. Дело было в чём-то другом. Вопрос оставался открытым. Самые весёлые и находчивые стали без стеснения пользоваться возможностью выделить себя в отдельный вид людей, не признающих общечеловеческие нормы морали, публичного поведения, оскорбляющие чувства верующих.
Успешаев молча нёс крест мужского физического существа, но воплощённая женская душа настойчиво диктовала свои условия бытия. Радик уже серьёзно уверовал в реинкарнацию душ, потому что об этом настойчиво убеждали могучие умы минувших столетий.
А что, если там, на небе, происходит ошибка, случайная подмена. И тогда совершенно без какого-то злого умысла душа женского пола воплощается в тело мальчика, обрекая его на пожизненные мучения и унижения. Также и наоборот, когда девочка обретает душу не своего пола.
Обо всём этом Радик поведал своей жене и вроде бы почувствовал какое-то облегчение, но это не сулило дальнейшей упорядоченности семейной жизни. Суть нерешённой проблемы оставалась та же.
Тамара попыталась отвлечься на работе, устроившись по контракту в кордебалет циркового иллюзионного аттракциона «Водная феерия Ильи Символокова». В Перми артисты готовили новую программу. Репетиционный период продлился два месяца, после чего коллектив влился в цирковой конвейер. Цыганская «кибиточная» жизнь не пугала Тамару, но её не устраивала роль «подтанцовщицы» и регулярное исполнение пусть бессмертного, но однообразного канкана.
И хотя для бывшей солистки исполнения сложнейших партий кордебалет не был профессиональным унижением, тем не менее уже через полгода она поняла бесперспективность своей затеи. Память цепко хранила счастливые минуты былой славы. Прервав контракт, получив расчёт, она вернулась в Пермь.
Дома, в ванной, застала моющихся мужчин.
– Вам не тесно, Радик? – только и произнесла.
Вечером уже была за городом. Когда в кабине КамАЗа познакомились, водила удивлённо констатировал:
– Балерина… и вдруг «плечевая»!? Впервые у меня такое…
Тамаре показалось, что в его голосе даже прозвучали отдалённые нотки гордости. Как ни странно, но это её немного успокоило.
Терентий – необычный пациент
После реанимации Василия перевели в общую палату. Шов под повязкой постоянно чесался, лёгкими телодвижениями он пытался унять нестерпимый зуд.
На соседней койке тоже после операции лежал больной, которому вставать ещё не разрешали, поэтому он каждое утро просил у медсестры удлинитель, подключал бритву и круговыми движениями начинал косить седоватые газоны впалых щёк.
Третьим в палате был молодой парень с аппендицитом, его готовили к операции, выглядел он слегка напуганным, поэтому в деталях расспрашивал о предстоящей процедуре уже «резанных» однопалатников.
– Ничего не бойся, Богданчик, – закончив бритьё, подбадривал пожилой пациент. – Сейчас вырезать аппендикс – что высморкаться и пальцы отряхнуть. У нас с Василием было сложнее – без сознания привезли. Ты-то на своих ногах держишься, побрили уже там, где надо, приступ прошёл, жди очереди. Живот обколют, ручонки привяжут, и будешь ты лежать, ничего не чувствуя. Потом встанешь и своим ходом в палату дойдёшь в сопровождении сестрички. Вот так, Богдан. Держи хвост пистолетом, и никакой паники.
– Спасибо за поддержку, – улыбнулся паренёк. – Только простите, я ваше имя-отчество не запомнил, когда знакомились. Необычные какие-то.
Намотав провод на дощечку с розетками, обладатель «необычных» имени и отчества уже в который раз напомнил:
– Ничего особенного – Терентий Евстафьевич Оптимистов. Нормальные русские имена. А что касаемо сверхъестественного, так это к Василию: он у нас не только Пестель, а ещё и Электронович.
Парнишка оживился:
– Это я сразу запомнил, с электротехникой знаком. А вы мне вот ещё что скажите: когда аппендицит отрежут, кишки прямо в животе зашивать будут или вытащат наружу? Ещё пацаны сказали, нужно следить, чтобы какие-нибудь плоскогубцы внутри не забыли…
Тут уже не выдержал Вася, хотя лежал абсолютно отключённым от реальной действительности, вспоминая и прокручивая в голове всё произошедшее с ним.
Услышав опасения парня, он, приложив руки к повязке, еле сдерживая смех, произнёс:
– Не смеши народ, швы разойдутся. Во-первых, не аппендицит, а аппендикс удаляют. Во-вторых, какие плоскогубцы – тебе что, операцию сантехник проводить будет или хирург?
Вошедший в палату врач тоже улыбнулся.
– Знакомая басня о том, что мы, хирурги, только и делаем, что забываем инструмент в животах больных. Не переживай, дорогой, ничего не оставим.
Доктор остановился возле кровати Василия.
– Как себя чувствуете? Живот не пучит?
– По среднеарифметическому логарифму – терпимо, только шов чешется.
– Значит, заживает, – подключился к разговору Терентий Евстафьевич. – Мой тоже зудит, спасу нет. Скоро мы с тобой, Вася, откинемся с больничных шконок, выйдем на свободу, так сказать.
Осуждающий взгляд доктора прервал рассуждения Оптимистова.
– Какие шконки? Какая свобода? Вы же не в тюрьме, в конце концов. Мы вас спасли от смерти, поправляйтесь на здоровье. А к вам, Василий… никак не могу привыкнуть. Электронович, сейчас подойдёт следователь. Вставать не нужно, лёжа разговаривайте.
Сотрудник полиции вошёл в палату, пододвинул стул ближе к кровати, на которую кивком указал доктор.
– Ну что ж, сразу приступим. Я веду ваше дело, следователь Прошин Олег Семёнович. Расскажите, при каких обстоятельствах совершено покушение на вашу жизнь. Преступница во всём созналась, вину не отрицает, не оправдывается, думаю, получит по заслугам. Что вы скажете на этот счёт?
Василий тяжело задышал, вновь, но уже не от смеха, прижал рукой шов.
– Она не преступница, никакого преступления не было. Это я спровоцировал её, оскорбил женские чувства, обозвал воблой, отпустите её немедленно. Я прощаю Тамару, напишу отказ в возбуждении уголовного дела. Я хотел подзавести её, вызвать на откровенный разговор, чтобы вместе с ней покончить с бомжеванием, начать новую жизнь. Собирался ознакомить с текстами из занесённых ветром листков. После моих оскорбительных слов в её адрес она впала в состояние аффекта и ткнула меня в бок кухонным ножом. Никаких претензий к ней не имею. Это я виноват в случившемся – толкнул женщину на преступление. Меня судить нужно.
Олег Семёнович впал в ступор. Выходило, все виноваты, есть два признания, а пострадавшего нет.
– Так, Василий… можно без вашего электрического отчества?
– Да сколько угодно, только бедную девушку отпустите.
– Не всё так просто. Покушение на убийство, солидная статья светит.
– Сто пятая… по максималке – до пятнашки, не меньше, – с профессорским апломбом отрапортовал с соседней койки Терентий Оптимистов.
Следователь всем туловищем крутанулся вместе со стулом:
– Откуда такая осведомлённость? Мы коллеги?
– Почти. Только вы изучали законы в институте, а у меня на УК на лесоповале набита рука. Хотя и до этого весь кодекс назубок знал, в тюрьме смертников охранял.
– Интересная камера, тьфу ты, прошу прощения, палата. Как же вас угораздило из вертухаев на зону загреметь? Такие люди, как вы, обычно помалкивают о своём прошлом.
– А чего молчать: был винтиком в системе, кто-то накручивал пружину, мы вращались, механизм работал. Ты ведь тоже, гражданин полицейский, не по своей воле пришёл, а по приказу. Нароешь на статью – человек загремит на нары. А тебе благодарность, премия, галочка в отчёте. За хорошую работу. Ты же не будешь скрывать это, прятаться. Так и я выполнял то, что поручили…
Василию положили на грудь журнал и листок, и он написал под диктовку заявление с просьбой прекратить уголовное дело в отношении Тамары Успешаевой.
Вечером, когда утихла больничная суета и чтобы отвлечься от собственных тяжёлых мыслей, Вася, хотя и не особо был заинтересован в тюремном прошлом соседа по койке, всё же осторожно закинул удочку.
– Терентий Евстафьевич, понимаю, что со следователем вам не особо хотелось откровенничать. А мне можете, так сказать, коротая наш больничный срок, поведать, о своём прошлом. Получается, до введения моратория на смертную казнь вы служили в тюрьме. Я хотя и физик по образованию, но всегда интересовался психологией человека в экстремальных условиях. Камера смертников – это ли не пик напряжения человеческих возможностей?
– Эк тебя зацепило! Но весёлого мало в моих рассуждениях. Когда рассекретили имена, таких как я, руководителей расстрельных команд, много появилось всяких якобы откровений смертников, как и самих охранников. Только всё это шелуха. После оглашения приговора человек переходит в другую стадию существования. Именно существования, безропотного овоща, которому не до откровений. Он становится жалким пресмыкающимся, подобострастно отвечающим на задаваемые вопросы: «Жалобы на содержание имеются?» «Нет, нет! Всё хорошо. Спасибо!» Это спасибо как ножом по сердцу. И в глаза с мольбой смотрит, как будто от меня что-то зависит и я смогу изменить его исковерканную судьбу.
И что характерно, Вася, абсолютно все Библию просят, хотя до этого и мысли не было к небу глаза поднять, призадуматься. От их молодецки бравурного лозунга «лучше один раз живой крови напиться, чем всю жизнь падалью питаться» не остаётся и следа. Каждую минуту ждут, прислушиваются к шагам в коридоре, а когда раздаётся звук открываемых замков в двери от поступившей команды с пульта, у некоторых уже в камере отказывают ноги. Приходится приводить в чувство. А в расстрельной комнате, где стены обшиты толстыми резиновыми щитами, кое-кто ещё до выстрела умирал от разрыва сердца. В некоторых странах Ближнего Востока до сих пор существует правило доверять родственникам убитых самим рубить головы преступникам.
Я, Василий, читал высказывание Льва Николаевича по поводу смертной казни во Франции. Он назвал это омерзительным зрелищем, когда отрубленная голова из-под гильотины летит в ящик. А бывало, её бросали в толпу вместо мячика. Великий писатель был потрясён убогой жестокостью и бессердечностью ослеплённой ненавистью толпы.
А ты как считаешь, Василий Электронович, нужна смертная казнь в нашей стране? Может, зря её отменили? Лично я против этого кошмара, потому долго за границей проживал после службы, чтобы забыться, отвлечься. Всё у меня там имелось. Ни в чём не нуждался…
– А зачем вернулись?
– Вряд ли поймёшь?! Короче, если по-лагерному, на жаргоне, многие приезжают из-за бугра с дешёвыми понтами, так всё это фуфло, горбатого лепят. А я, Вася, говоря нормальным языком, ты только не смейся и не вздумай слезу пустить, чтобы шов не разошёлся, в самом деле не смог больше без Родины, без России. Пусть её хают недоумки, а моё место тут. Только в России можно дышать полной грудью, зная, что никакой счётчик не включён. По крайней мере пока. У нас больше человеческого, пусть временами грубоватого, но зато без подвоха. Если кто и пошлёт тебя к такой-то матери, заметь: не куда подальше, а именно к матери, дороже которой ничего и нет, так это от чистого сердца, от всей души. С подтекстом посылают, типа только мать может образумить. Если и у неё не получается, тогда, извини, браток, шкондяк тебе под задницу. Ей-богу, Васёк, лучше сочный русский мат слышать, чем целлофановое шуршание «мерси» и прочие «данке шон».
– Значит, вы патриот, – вставил Богданчик.
– О, ты прислушивался к нашему разговору, похвально. Только настоящие патриоты на передовой обычно доказывают это, а я в тылу, в тюремных стенах, потом на зоне. Тут уж не до патриотизма. Заграница для меня оказалась слишком стерильной, всё по расписанию, без экспромтов. Зато когда вернулся, меня встретил родственничек одного из приговорённых к вышке. Скорее всего, кто-то из тюремных охранников за тридцать сребреников сдал меня. Отпрыск отомстил за отца, а мне перо под ребро, хотя сам я, лично, никого не расстреливал. Спасибо Дмитрию Сергеевичу, меня и Васю путём заштопал. Тебя, сынок, тоже он будет оперировать. Так что не дрейфь, всё будет пучком.
Разговоры бывалого служаки отвлекли на время от томящей больничной скукотищи, поэтому Василий вполне заинтересованно задал следующий вопрос:
– Терентий Евстафьевич, понимаю, что спрашивать не принято об этом, но всё-таки, как «подельнику» по палате, можете поведать, за что вас на зону упекли? Вы же были в самых недрах системы? На чём прокололись, так сказать?
Оптимистов вытянул трубочкой губы цвета промокашки, шумно выдохнул и довольно охотно продолжил вещать, радуясь подвернувшимся слушателям.
– Был в моей тюремной службе единственный, уникальный случай.
При этих словах парнишка Богданчик на время забыл о предстоящей пугающей операции и от желания слушать даже слегка приоткрыл рот.
– В камеру смертников поступил необычный заключённый. Он не походил ни на одного приговорённого: не заискивал, не просил Библию, его лицо светилось каким-то необыкновенным, неземным светом. Если остальные, в большинстве своём, радовались каждому наступившему утру, оттягивающему срок исполнения приговора, новенький, наоборот, всем своим видом выказывал недовольство. Охранникам запрещено разговаривать с заключёнными, но мне, как старшему, удавалось пообщаться. Он не подавал апелляцию, не просил с кем-нибудь связаться, чтобы добиться помилования. Каждый раз спрашивал, когда же прозвучит спасительный выстрел и он наконец-то обретёт свободу.
Повторюсь, сам лично я не расстреливал. В мои обязанности входило содержание заключённых, но я назначал дату исполнения приговора. Он просил меня скорее избавить его от земных оков, чтобы душа свободно развернула крылья в небесном пространстве.
Странно это было слышать от приговорённого к смертной казни, но на сумасшедшего он не походил. А однажды, в нарушение всех правил содержания смертников, попросил бумагу и карандаш, чтобы, как он торжественно заявил, записать азбуку Богов. На свободе он организовал что-то наподобие секты. Её адепты проводили различные экзотические обряды и ритуалы. Во время одного из таких сборищ несколько юных участниц секты впали в транс, да так и не вышли из него. Суд квалифицировал это как убийство в виде жертвоприношения. Юные пассии, кроме того, были причислены к святым жёнам руководителя, который называл себя Царём Архангелов.
Все погибшие оказались мажор-дочками местных тузов, они-то и постарались на славу – главного сектанта приговорили к вышке. Поэтому он так стремился на небеса, чтобы поскорее встретиться со своими подопечными.
Находясь на лезвии бритвы между жизнью и смертью, он вдруг начал принимать какие-то знаки свыше, потому и попросил меня нарушить режим. Я передавал ему (естественно, тайком) письменные принадлежности, он за ночь заполнял их неровным, но разборчивым почерком. Там много было чего заумного, но я чётко запомнил, что недалёк тот день, когда объявится человек в погонах и расшифрует всю Космическую азбуку, расскажет об иерархии Богов, когда и как возникли Вселенные и так далее. Я к этому отнёсся скептически, но вот о человеке в погонах помню до сих пор.
– Терентий Евстафьевич! – нетерпеливо перебил Василий. – Человек в погонах – это случайно не наш уважаемый президент?
– Догадливый! Недаром Электронович, да ещё и Пестель. Я тоже было подумал на него, но у царя Архангелов в записках говорилось, что это генерал-десантник, многое успеет поведать людям о Космологии, о цели человеческой жизни, для чего, собственно, мы все и были созданы. Но всю науку о неопознанном он не успеет охватить полностью и закончит свой земной путь.
В приоткрытую дверь просунулась голова одного из ходячих больных из соседней палаты.
– А что с царём стало? Так и расстреляли?
– А ты что, подслушивал? Мог бы и зайти, – несердито пожурил рассказчик. – Нет, царя Архангелов долго не приглашали «в кабинет». Так по-нашему звучало последнее приглашение. В мои обязанности входило назначать день расстрела. Я как мог оттягивал срок исполнения, чтобы он успел сделать побольше записей.
Если честно, я даже проникся к нему уважением, потому что он не потерял человеческий облик, не утратил способности ясно и чётко мыслить и, главное, не в пример другим приговорённым, осознал, что занимался не тем, чем нужно, и девочек напрасно погубил. Но… его так и не расстреляли.
Палата постепенно продолжала заполняться слушателями, которые шли крадучись. В коридоре даже выключили телевизор, так как основное действо переключилось на необычного, глуховатого, оттого и громкого рассказчика.
Одна из сердобольных пациенток радостно воскликнула:
– Значит, всё-таки помиловали?!
– Как бы не так! Помиловать мог только президент, а царь к нему не обращался. Он сам смерти искал. Я уже говорил об этом в начале нашей «пресс-конференции». Не надо было опаздывать, – лихо пошутил Оптимистов. – В общем, когда я в очередной раз зашёл в камеру, чтобы забрать новую порцию исписанных листков, застал такую картину.
Терентий Евстафьевич откинул одеяло и очень осторожно впервые попытался самостоятельно сесть в кровати. Кто-то из больных услужливо кинулся ему на помощь. Наступила интригующая тишина ожидания.
– Вы нас не томите… простите за настойчивость, но уж докончите про эту картину-то, – вновь подала голос сердобольная. – Неужели Архангелы с небес в камеру набились?
Не то что слушатели, а даже рассказчик рассмеялся, схватившись за бок.
– Никаких тебе Архангелов, только царь. Сидит обнажённый, в позе лотоса, прижавшись к холодной стене. Исписанные листки лежат рядом. На самом верхнем крупно, печатными буквами: «УХОЖУ. ТАМ ОТВЕЧУ».
Я слегка дотронулся до плеча. Оно было холодным. Когда тело уносили, захватили карандаш и бумаги. За нарушение служебной инструкции, за вхождение в преступный сговор с осуждённым, за то, что в записках про человека в погонах суд всё-таки усмотрел намёк на президента, мне впаяли несколько лет зоны. После отсидки пожил в Германии, а сейчас, как видите, тут, с вами. Но ничего – дело идёт на поправку.