Александр Буховцов
Змей, умеющий говорить
Глава 2
Пеньковая веревка обвила ножку кровати сложным узлом. Натянутая как струна, она опоясала потолочную балку и свисала за ее край на один локоть. На веревке, привязанный за ноги, висел труп человека с перерезанным горлом. Его ладони касались пола.
– Молодой совсем… – пробормотал Герман присев перед трупом на корточки. – Что видишь Фемел?
– На полу нет крови. Доски недавно скоблили и на их желтой поверхности не скрылась бы и капелька крови, не говоря уже о потоке, льющемся из перерезанного горла. Но ее нет.
– Но ее нет… Куда же она делась? Что говорил хозяин постоялого двора насчет криков и прочего шума доносившихся из комнаты этого несчастного?
– Никто не кричал, – ответил Фемел.
– Никто не кричал и руки у несчастного не связаны, значит он не сопротивлялся. Почему?
– Может быть он знал убийцу, – ответил Фемел. – Но, когда тебе режут горло, поневоле будешь сопротивляться.
– Пожалуй… – согласился Герман. – Если бы убийца подкрался к нему сзади и внезапно перерезал горло все было бы в крови. Нет, он подвесил его за ноги к потолку, подставил какую-то посудину под голову, взял этого несчастного за волосы и оттянул его голову назад и вверх, и аккуратно перерезал горло. Судя по краю надреза, убийца сделал это тонким острым клинком, или бритвой.
– Или убийцы, – добавил Фемел. – Мы не знаем сколько их было.
– Верно, друг мой, верно. Мы не знаем… – Герман встал и подошел к столу, стоявшему у окна. – Одна чашка, одна тарелка… ел он в одиночестве. Сколько постояльцев проживало в этом клоповнике? – спросил Герман у Фемела.
– Пятеро. Один сбежал. Все проживали на втором этаже. На первом этаже – хозяин постоялого двора с женой. Слуг у них нет.
– Итого, пятеро постояльцев, включая убитого, а комнат шесть. Почему хозяин ее не сдавал?
– Сейчас я у него узнаю, – ответил Фемел.
– Да, и еще… Найди какой-нибудь мешок и сложи в него посуду со стола, есть кое какие мысли… Кроме того, отпили ножку кровати и перережь веревку, идущую от узла, мне нужен узел.
– Я понял, господин. Но сначала я выбью пыль из хозяина этого клоповника.
Спустя пару минут с первого этажа раздались вопли и мольбы о пощаде.
– Неужели сложно было заткнуть ему рот какой-нибудь тряпкой… – проворчал Герман выходя из комнаты.
Герман прошел по узкому коридору, ориентируясь на звуки ударов и крики, спустился на первый этаж по шаткой, отчаянно скрипящей лестнице и оказался на грязной кухне. Пожилой человек стоял на коленях, закрывал ладонями разбитое в кровь лицо и умолял о пощаде. Смуглая кожа, большой нос и лукавые, несмотря на весь ужас происходящего, глаза-маслины выдавали в нем грека. Фемел ничего не спрашивал, методично и спокойно избивал хозяина постоялого двора, приводя его в нужную степень готовности.
– Что ты делаешь!? – закричал Герман и безуспешно попытался защитить хозяина постоялого двора от продолжавшего избиение Фемела. – Имей уважение к его сединам!
– Спаси меня! Убивают! – хозяин постоялого двора встал на карачки и пополз к своему спасителю.
Фемел отвесил хозяину удар ногой под рёбра, отер кровь со своих рук льняным платком и отошёл в угол кухни.
– Успокойся, несчастный! – сказал Герман, присел на корточки и обнял хозяина постоялого двора руками, как квочка закрывает своими крыльями цыплёнка увидев в небе коршуна. – Перестань рыдать и назови свое имя.
– Спаси меня! – продолжал надрываться хозяин. Он пускал кровавые пузыри из носа и вытирал крупные слезы, бегущие по щекам. – Это разбойник! Это демон, а не человек! Меня! Старика! Позор! Какое унижение! Где стража!?
– Не бойся, несчастный! Если ты честно ответишь на мои вопросы, клянусь тебе святой Софией, он не убьет тебя, а если нет… От вида крови он приходит в исступление! – сказал Герман ласково гладя хозяина по голове.
Злобно сверкая глазами Фемел, пошевелился в углу, и хозяин закричал от ужаса закрыв лицо окровавленными руками.
– Все скажу, но пусть он уйдет!
– Я не могу ему приказывать… – ответил Герман. – Скажи мне, как тебя зовут?
– Аполлоний! Имя мое – Аполлоний!
– Откуда ты родом, Аполлоний? – тихим голосом спросил Герман.
– Из Афин, мой господин! Вот уже двадцать лет я живу в столице мира, и если вы меня пощадите, то проживу еще тридцать!
– Вытри свои сопли, подтяни слюни и хорошенько вспомни, что вчера произошло в комнате, которая расположена аккурат над твоей кухней. Не советую темнить Аполлоний. Не советую. Или это ты убил того несчастного, который висит вниз головой без единой кровинки в теле? Отвечай, куда кровь дел? Обжарил с чесноком и скормил другим постояльцам? – все тем же тихим голосом спросил Герман.
Вокруг сидящего на полу хозяина постоялого двора образовалась лужа мочи.
– Да будь ты проклят! – с отвращением прошипел Герман и отошел от Аполлония на несколько шагов.
– Милостивый господин, да разве ж я мог!? Это же не коза, купленная на рынке! Это же человек!
– С тебя станется… – проворчал Герман.
– Клянусь Богом, это не я!
– А кто тогда?
– Милостивый господин, я как увидел этот смертный ужас, это изуверство, я чуть из окна не выпал, когда кричал и звал на помощь! Доходы падают, налоги растут, а тут такое! Хорошо, что другие постояльцы не сбежали, кроме одного негодяя, который улизнул и не заплатил за последние два дня, а у меня, к сожалению, не было возможности гнаться за ним. Этот плут, этот пройдоха побежал в сторону пригорода, а я, наоборот, к городской стене. Я как честный человек и гражданин хотел остаться охранять проклятый труп, словно он мог сбежать, но потом я подумал, что нужно задержать убийцу и высунулся из окна, призывая на помощь. Смотрю и вижу спину этого негодяя, который не заплатил. Я ему кричал, да, где уж там. Он только раз оглянулся и дальше бежать. Добрые люди попытались его задержать, но он сунул одному и другому кулаком по рожам, они и отстали. А потом я выбежал из дома и побежал к городской стене.
– А у него было что-нибудь в руках?
– В руках… – задумался хозяин. – Он и правда, что-то прижимал к груди. Но со спины я не увидел, что именно. За что, господи, ты караешь меня так строго!? За что!? Вино я почти не разбавлял, масло почти не горчило, мясо почти не воняло, клопы в постелях почти не кусались, солома в матрасах почти не сгнила! За что, господи, ты послал мне такое тяжкое испытание!?
– Кто он? Тот, кто сбежал…, кто он? – продолжал допрос Герман.
– Так чтобы точно, то я не знаю. Судя по виду, – обычный горожанин, но деньги у него водились. Заплатил мне два золотых за проживание и питание, а при нынешних ценах этого хватило только на неделю. Я пытался подробнее расспросить, но он поведал мне только, что спасается от военной опасности с запада. Вот и всё. Два золотых… два золотых!
– Вот эти золотые и будут тебе, как покойнику на глаза, платой Харрону.
– Не губи меня, милостивый господин!
– Хватит причитать. Вспоминай, как он выглядел.
– Обыкновенно выглядел… два глаза, два уха, рот и нос.
– Волосы какого цвета?
– Рыжие, как у собаки, и лоб все время был закрыт повязкой.
– А шрамы или татуировки?
– Не замечал… Он редко выходил из своей комнаты. Жена моя забирала грязную посуду и приносила ему еду. Вот и все, мой господин. Может быть он общался с кем-нибудь из постояльцев, не знаю…
– Что можешь сказать об убитом?
– Пьяница и развратник! Господи, прости мне эти слова о покойном, но повторю их еще раз: пьяница и развратник!
– Чем он зарабатывал на жизнь?
– Играл в кости в портовых харчевнях. Обирал моряков и торговых гостей. Негодный человек, прости меня, господи. А денег у него было иногда… – Аполлоний закатил глаза. – Я столько никогда не видывал, а потом пусто! Полный кошель, а потом пусто! Но в его последние дни деньги у него были – это точно!
– Когда ты зашел в комнату убитого, кошель с деньгами не попался тебе на глаза?
– О, нет, мой господин! Я так думаю, – Аполлоний перешел на шепот и воровато оглянулся, – что этот негодяй, сбежавший в ночи, и кошель с золотом украл, и убийство совершил!
– Ясно. Как звали убитого?
– Димитрий.
– А сбежавшего постояльца?
– Ерофей из Никеи, мой господин.
– Ясно. Еще несколько вопросов, мой друг Аполлоний… Зачем ты среди ночи пришел к Димитрию? Ты что-то услышал или увидел? Что тебя обеспокоило, мой друг, Аполлоний, что заставило тебя покинуть теплую постельку? – спросил Герман, ласково поглаживая Аполлония по голове. – У тебя такой чистенький ночной хитон, дорогой мой Аполлоний. Чистенький и гладенький, приятно посмотреть.
– Он из льна, мой господин, поэтому гладкий, – ответил хозяин постоялого двора, со страхом глядя на стоящего у стены Фемела.
– А сзади твой хитон в грязи и пыли, как будто ты вытирал им пол, лёжа на спине. Фемел, – обратился к помощнику Герман, – когда ты его бил, он падал на спину?
– Нет. Я ударил его в живот, и он упал на колени. Затем я нанес ему несколько ударов в голову правой рукой, а левой держал за шиворот.
– Это точно?
– Совершенно точно. Я за это ручаюсь.
– Значит ты мне лжешь, мой друг Аполлоний. Оторви ему голову, Фемел, – приказал Герман.
Отделившись от стены, Фемел ударил ногой в лицо сидящего на полу хозяина постоялого двора. Охнув он опрокинулся на спину и потерял сознание.
– Не убил? – спросил Герман.
– Нет, – с видом знатока ответил Фемел. – Минут десять полежит, а потом очнется и зальет все слезами. А что не так с его ночным хитоном?
– Когда я осматривал комнату убитого, заглянул под кровать. Там кто-то недавно лежал, судя по местами стертой пыли и сметенной паутине. Переверни на живот эту сволочь, давай осмотрим его спину. Ну, вот… – сказал Герман Фемелу, осмотрев грязный ночной хитон хозяина постоялого двора. – Это не уличная грязь, это пыль, копившаяся под кроватью годами.
– Когда он очнется, я выбью ее из него до последней пылинки, – злобно проговорил Фемел.
– Я думаю, это не понадобится. Он и так все расскажет. Всегда рассказывают. Бывают, конечно, случаи… уникальные, но не в этот раз. Помнишь, мы отдали Черепахе молодую служанку? Она прислуживала в доме патрикия Кирилла, обвиненного в заговоре против солнцеподобного. Патрикий, помнится, сознался сразу во всем, Черепаха ни разу до него не дотронулся, не успел просто, а вот служанка… Она держалась долго. Очень долго. До самого перехода из жизни временной в жизнь вечную. Черепахе очень нравится, когда не сдаются.
– Да, я ее помню.
– Я всех помню. Всех до единого. И этого буду помнить. А ты будешь его помнить?
Фемел отрицательно покачал головой.
– Ну да… ну да… Приходит в себя.
Хозяин постоялого двора застонал, открыл глаза, перевернулся на живот, встал на карачки и пополз к выходу.
– Друг мой, ты куда собрался? – спросил Герман.
– Спасите! На помощь! – кричал хозяин постоялого двора не переставая ползти к выходу.
– Друг мой Аполлоний, ты неправильно нас понял. Мы не желаем тебе зла. Просто мы любим правду. Правда она как… чистое небо над безмятежной поверхностью моря, как нежные руки любящей матери, как свежеиспеченный хлеб для голодного. Все любят правду. Аполлоний, перестань ползти. Если ты не остановишься, мой друг Фемел отпечатает свой сандалий на твоей печени.
Аполлоний остановился, сел, закрыл лицо ладонями и горько заплакал.
– Вот и молодец. Какое приятное общество собралось на твоей кухне, Аполлоний. Три друга, я бы даже сказал, три брата. Аполлоний, мой желудок вдруг напомнил мне, что я пропустил вчерашний обед. Не хочется пропустить сегодняшний завтрак. Что скажешь, Аполлоний? Накормишь своих новых друзей? Ну ты что… обиделся что ли? Давай, Аполлоний, возьми одну из своих сковород и сжарь что-нибудь, и еще бы не плохо хлеба, овечьего сыра с зеленью и… вина, чтобы запить все это. Какая из твоих сковород самая чистая?
– На моей кухне все чистое! – сказал хозяин постоялого двора перестав плакать. – Всю эту проклятую посуду я натираю песком четыре раза в день. Четыре раза! Я себе пальцы стёр в кровь. На моих ладонях такие огромные мозоли, что я уже не могу почувствовать нежность груди моей любимой супруги, когда обнимаю её. Я искалечил себя! И ради кого!? Ради этих сволочей, которые таскают падших девок, играют в кости, а потом перерезают себе горло и подвешивают свое мертвое тело за ноги!
– Я полностью с тобой согласен. Давай я помогу. – Герман подошел к хозяину постоялого двора и помог ему встать на ноги. – Я очень тебя понимаю, очень. Я целый день бегаю по городу, как лошадь на ипподроме. К вечеру ноги опухают так, что становятся похожи на кувшины. А иногда, посреди ночи вваливается такой как он, – Герман скосил глаза в сторону Фемела, – и будит меня без всякого сожаления. Посмотри какого цвета мои глаза, – Герман оттянул вниз нижнее веко правого глаза. – Посмотри. Видишь? Он красный как закат.
– Ты мне рассказываешь о ногах! Это мне ты рассказываешь о ногах!? Посмотри на мои! – задрав подол ночного хитона Аполлоний выставил вперед свою левую ногу. – Посмотри на эти огромные вздувшиеся жилы. Видишь? У тебя такие же!? Я уверен, что таких жил у тебя нет и не будет еще лет десять бегай ты по городу хоть круглые сутки напролет.
– Шикарные у тебя жилы! В забеге они обошли бы мои на целый круг.
– А как их выворачивает в непогоду! – Аполлоний закатил глаза. – О, как их выворачивает на погоду! Городской палач не сможет их вывернуть так, как их выворачивает в непогоду!
– Раз уж мы заговорили о ногах, так может быть поджаришь нам две свиных ножки. А? Очень тебя прошу.
– Нет, мой господин, лучше я поджарю вам на оливковом масле свиную печень с луком и посыплю ее свежей зеленью. Помнится, вы хотели свежего хлеба с сыром… все это есть у меня. Будьте дорогими гостями на моей кухне.
– А что насчет вина?
– Есть! Есть отличное вино! Цветом как драгоценный рубин!
– Как темный рубин?
– Как самый темный рубин на всем свете!
– Отлично, – Герман хлопнул в ладоши. – Давай я почищу и нарежу лук, мой дорогой Аполлоний.
– Не стоит беспокоиться!
– Я настаиваю. Где у тебя лук? А, вижу! И нож нашел.
Хозяин постоялого двора сунул в печь тонких сухих щеп и как только они задымили и разгорелись подкинул в топку несколько больших поленьев. На разогретом масле зашкварчала нарезанная крупными кусками печень.
– Ах какой запах… – сказал Герман. – Уютно у тебя здесь. Немного закопчено, побелить бы…
– Некогда, некогда, мой господин, – откликнулся Аполлоний. – Все суета проклятая! А я уже и не замечаю черных стен. Вам с кровью, или поджарить как следует?
– Как следует. Да, чуть не забыл… У тебя есть пила, желательно острая?
– Пила? Какая пила?
– Обычная, такая железная пила. Дерево пилить.
– Откуда, я же не плотник. Есть топор. А зачем вам?
– Острый? – спросил Герман.
– Конечно острый! Я недавно точил его. Вот он, рядом с печью.
– Фемел, – сказал Герман, – возьми топор и аккуратно подруби ножку кровати, к которой привязана веревка, мне нужен узел. Как раз успеешь к завтраку.
– Сделаю, – ответил Фемел, взяв топор и вышел из кухни.
– Аполлоний, ты все дни проводишь на кухне, а где ты спишь?
– Моя спальня рядышком. Вон за той дверью, маленькая, но уютная спальня.
– Из спальни сразу попадаешь на кухню, из кухни в спальню. Очень удобно. Это хорошо… Давай вернемся к нашему скорбному делу. Что ты делал под кроватью в комнате убитого?
Хозяин харчевни задрожал и выронил деревянную ложку которой помешивал мясо в сковороде.
– Можешь не отвечать, – продолжил Герман, – я и так знаю. Ты очень наблюдательный Аполлоний. Ты заметил, что у Димитрия часто бывают большие деньги, которые он, игрок и развратник, не заслужил, а ты, честный труженик, заслужил. Твоя голова превратилась в яблоко, в котором поселился червячок. Маленький такой червячок. Не в прямом смысле, конечно, а в иносказательном. Подскажу тебе, червячок – это мысль. И он начал грызть тебя каждый день и каждую ночь, каждый день и каждую ночь без перерыва. Грыз тебя до тех пор, пока ты не решился пробраться в комнату Димитрия и выкрасть деньги, которые он, скорее всего, хранил в своей комнате. Ну а где же ему их хранить? Димитрий, по твоим расчетам, должен был провести всю ночь играя в кости в каком-нибудь кабаке, но ты ошибся. Он вернулся раньше, в сопровождении потаскухи, и ты, услышав его шаги и пьяный смех, спрятался под кроватью. Потом, потаскуха, каким-то образом угомонила Димитрия и в комнату проник третий… то есть четвертый. Потаскуха, и этот четвертый раздели Димитрия, подвесили его ногами к потолку, чтобы кровь вытекла вся и как можно быстрее. Затем они ушли, но ушли каким-то таинственным образом, словно растворились. Я ничего не упустил?
Аполлония сотрясала крупная дрожь, но он подобрал ложку и помешивал мясо, не отрывая глаз от сковороды.
– Когда они ушли, – продолжил Герман, – ты вылез из-под кровати и завопил во все горло. По какой-то непонятной для меня причине один из твоих постояльцев сорвался из теплой постельки, выбежал на улицу и устремился в противоположную, от твоего постоялого, двора сторону. Ты чуть не вывалился из окна, когда звал на помощь и сыпал проклятья в сторону убегающего постояльца. Аполлоний, ты поднял шум сразу после ухода потаскухи и четвёртого или спустя какое-то время? Я думаю, что почти сразу поскольку если бы эта парочка вышла через дверь твоего постоялого двора, их бы заметили и попытались задержать, как попытались задержать беглого постояльца. Как они ушли? Не хочешь мне помочь, ответив на этот вопрос?
Аполлоний молчал.
– Тебя, твою жену и других постояльцев “Хрустящей корочки”, так уж сложилась их судьба, отправят в башню Велизария у Львиных ворот. Там вы попадёте в руки Черепахи. Ты слышал о нем, как и любой другой житель столицы мира. Вы будете петь как птички весной.
– За что меня в башню! Я не государственный преступник! Сжалься господин! – закричал Аполлоний, рухнул на колени и пополз к Герману. – Не губи!
– Это уже не в моей власти. Миновать башню Велизария не получится. Уж очень странное это дело. Третий выжатый труп. А тут еще западные варвары на подходе… Да… Облегчи душу, дорогой мой Аполлоний, скажи мне, как ушли убийцы? И о чём они говорили, когда выпускали кровь из Димитрия? Мы уже потеряли много времени, понимаешь? Ты можешь нам помочь. А взамен, я дам тебе два больших шарика высушенного сока лилового мака. Один шарик тебе, второй твоей жене. Вы их проглотите и безболезненно уйдете в мир иной. Соглашайся, это хороший обмен.
– Я ни в чем не виноват! Ааа… – зарыдал Аполлоний и сел на пол.
– Твою жену, я думаю, нет смысла допрашивать. Муж таится от жены, жена от мужа. Дети боятся сказать лишнее слово при родителях, родители остерегаются откровенничать с детьми. Брат не доверяет сестре, сестра смотрит косо на брата. О, Аполлоний, печень сейчас сгорит! Где тут у тебя тряпка? – Герман снял сковороду с печи и поставил на стол, взял двузубую вилку, сел на стул и начал с аппетитом есть. – Садись, мой друг, рядом. Твой последний ужин. Можно сказать, поминальная трапеза. Не хочешь? Напрасно. Не трогают меня твои слезы, на аппетит не влияют. А знаешь почему? Потому что, мы все, адские слуги и души свои замарали так, что уже не отмоешь. Ты не злись на меня, я когда-нибудь тоже попаду в когтистые лапы Черепахи. Позже, конечно, чем ты, но тоже не миную башни Велизария. Выпьешь? Это правильно. – Герман разлил вино в две больших глиняных кружки и одну из них протянул сидящему на полу Аполлонию. – Помяни Господи душу раба твоего Аполлония и упокой его в месте, где нет ни печали, ни плача, ни скрежета зубовного, – зубы хозяина постоялого двора громко стучали о край кружки, когда он пил вино большими глотками, проливая его на ночной хитон.
В кухню вошел Фемел. Он держал в одной руке деревянную ножку от кровати с узлом, а в другой руке топор.
– Дело сделано, господин. Этого куда? – спросил Фемел у Германа пнув хозяина постоялого двора.
– Позови с улицы солдат, охраняющих этот гадюшник и пусть тащат их в башню Велизария. Пять подозреваемых должны быть переданы Черепахе. У Аполлония выяснить следующие вопросы: первый – что он слышал, в комнате во время убийства? Второй – каким образом убийцы покинули дом незамеченными? У остальных выяснить все, что они знают о сбежавшем постояльце? Может быть удастся выяснится еще что-нибудь. Оформи вопросы Черепахе как положено. Записку запечатай и прошей как положено. Все понятно?
– А где его жена? – спросил Фемел.
– За той дверью. Волоки их отсюда, видеть их больше не могу. После того, как передашь их солдатам, возвращайся сюда, поедим по скорому и еще раз осмотрим дом, особенно комнату нашего дорогого друга Аполлония. Это все. Выполняй.