Александр Бубенников
Царь опричный
– Хоть этим порадовал, Илья…
– Жди от меня подарка на свадьбу…
– Лучше дай денег или злата на мой царский подарок княжне, чтобы привязать её земли и народ к Москве, получить сильных союзников и верных воинов в моё московское войска, чтобы осадить хана Крымского Девлет-Гирея надолго, обезопасить Москву и русские земли от его набегов…
– Хану я ужа дал большие подарки от тебя, пришлю и тебе денег на твою свадьбу государь, для подарков княжне с красивыми проницательными глазами, да и своём личном подарке не позабуду… Не поминай лихом Илью, как ты выражаешься жида-агента… Жид утрётся и дальше будет работать на пользу своего библейского народа… Прими моё искреннее уважение к тебе, царь Иван Васильевич и поздравления с грядущей свадьбой…
5
Свадьба царя и перемены
До своей женитьбы царь Иван повелел через своих послов сделать портрет юной 15-летней Кученей Темрюковны, «парсуну», и доставить «парсуну» в Москву перед царские светлые очи. Ещё до своей женитьбы, рассматривая портрет кабардинской красавицы, царь понял, что Кученей ему очень нравится, в её образ на холсте нельзя было не влюбиться. Она была невероятно хороша тем необыкновенно изящным типом восточной красоты, который нравится понимающим толк в девичьей, женской красоте 30-летним женихам-мужчинам. К таким ценителям красоты, исходящей от юной княжны относился и царь жених, сразу же отметивший про себя: «Не обманул меня верный Илья насчёт пленяющих глаз юной красавицы»,
Действительно царь подолгу любовался образом Кученей на «парсуне»: под черными изогнутыми бровями сияли огромные выразительные чёрные антрацитовые глаза с невероятно длинными изогнутыми, ресницами, на щеках играл живой привлекательный румянец, губы призывно алели, точно спелые вишни, для их поедания поцелуями. Царь знал, что 15-летняя юница совсем молода по возрасту, ей ещё не скоро исполнится шестнадцать лет, к тому же на портрете она была изображена застенчивой скромницей, но с призывом, вызовом женственности, плотской притягательности.
С политической точки зрения был идеальным, кандидатура невесты Кученей не вызывала у царя никаких претензий и сомнения. Царь уже был наслышан от близких бояр о военных подвигах её соплеменников, особенно, о её брате Салтанкуле, после крещения Михаила Темрюковича Черкасского, объявившегося в Москве за два года до сватовства царя к его сестре. О подвигах князя Михаила царю докладывал его любимец князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, мол, тот со своими горцами «истребил целый конный отряд неприятеля. От послов царь был наслышан об удивительной охотнице-юнице, ловко и бесстрашно убивающей диких зверей и безобидных животных на охоте, добивающей раненых птиц, любящей ездить с братьями и отцом не только на охоту, но в военные походы соплеменников. Поему-то это не страшило, а наоборот, поражало такого же опытного охотника-воина Ивана Грозного. Что поделаешь так ей воспитали в семье воинов, Кученей была горянкой по рождению и с детства была обязана лихо скакать на коне и отлично, без страха и упрёка, владеть оружием. Единственно, что насторожило царя, так это странное замечание послов, вроде бы шутливое. Выдавая крутую норовом дочь замуж, посылая «парсуну» царю отец красавицы-кабардинки, хорошо знакомый с детства с ее воинственным жестоким нравом, простодушно и с потаённым тёмным смыслом пошутил: «Глядите, чтобы она царю случаем шею не свернула!»
Уже летом 15 июня 1561 юница-княжна Кученей «из черкас пятигорских девица» вместе со своим братом Михаилом-Салтанкулом прибыла в Москву. Им по распоряжению царя были отведены роскошные хоромы рядом с Кремлём. В летописи и «Повести о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне» сказано: что вскоре царь «княжне Черкасской быть на своём дворе, смотрел её и полюбил» с любопытным дополнением повествования «Повести»:
«Господине Теврюге! Аще сицевая доброта дщери твоея, а нашия великия государыни Марии Теврюговны, то государю нашему и великому князю Ивану Васильевичу будет, а нас он, государь, за сие великое дело жаловать станет, а сия дщерь твоя с ним, государем, царствовать в великой славе станет».
Когда Иван Васильевич впервые вживе, а не на «парсуне» увидел юницу-невесту, то на какое-то время потерял дар речи, настолько красота статной рослой Кученей затмевала всё вокруг. Назначенные заранее регенты-бояре Захарьины из опекунского совета воочию увидели остолбеневшего царя, когда красота черноглазой черноволосой кабардинки вскружила царю голова, ввела его в ступор. Царь-жених остолбеневший не мог ни слова произнести, молчала и разрумянившаяся стыдливым румянцем невинная и очаровательная невеста – по уважительной причине, она совсем не говорила на русском языке. К тому же Кученей не была крещена. Но красавица совсем не противилась обряду крещения. Об этом необходимом для брака обряде сестру заранее предупредил старший брат, уже крещеный с именем Михаил.
В Благовещенском соборе 6 июля духовенству и боярам было торжественно объявлено, что Кученей готовится к крещению. Обряд православного крещения княжна Кученей 20 июля 1561 года, а крестил её сам митрополит Московский и всея Руси Макарий. Юнице-невесте дали при крещении имя Мария, в честь «святой грешницы» Марии Магдалины, день празднования которой по старославянскому церковному календарю должен был отмечаться на следующий день. Русская история не оставила имён крёстных Марии: кто стал её крёстным отцом и матерью, неизвестно до сих пор. Хотя сочетание имён «святой грешницы» с именами крёстных многое могло бы рассказать сегодняшним ясновидцам и мистикам о судьбе невесты, брака, да и судьбе самого жениха-царя тоже…
В тот же день 20 июня царь Иван назвал Марию своей невестой и по древнерусскому обычаю преподнёс своей суженой Марии кольцо и драгоценный платок, унизанный жемчугом. По завершению знакового обряда крещения Иван Васильевич ритуально вручил невесте золотой крест-складень, а малолетние царевичи Иван и Фёдор преподнесли ей кресты, украшенные бриллиантами и жемчугами, среди которых был знаменитый чёрный бриллиант «Ясманд» с мистической исторической судьбой.
Царское венчание-бракосочетание состоялось в Успенском соборе Кремля. В этот знаменательный день 21 августа 1561 года в Москве с утра раздался мощный перезвон пяти тысяч колоколов московских церквей и монастырей, такой редкостно-оглушительный, что люди на расстоянии вытянутой руки в разговоре не могли слышать друг друга. Венчал молодых митрополит Макаий. Свадебным подарком новой московской царице Марии Темрюковне было уникальное золотое блюдо – весом в 3 килограмма и диаметром 42,3 сантиметра – декорированное чернью. На этом драгоценном блюде среди художественного орнамента было расположено шесть клейм с надписью: «Божиею милостию благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича государя всея Руси зделано благоверной царице великои кнагини Мареи в лето 7000 шестьдесят девятого».
В хрониках того времени, перекачивавших в воспоминания современников и более поздних историков говорилось, что когда юница-царица вышла из Успенского собора, то она и тоном своим, и высокомерными манерами дала всем понять, что теперь она настоящая московская царица, «и никто, кроме её мужа, не смеет становиться на одну ступеньку с нею».
А в другой исторической реплике, основанной на данных московских хронистов-современников можно почитать: ««Царскую свадьбу сыграли с невероятным размахом с диковинной пышностью. Денно и нощно царь канителил молодую, горячую жену. А едва восставши с ложа, сыпал новыми и новыми указами, направленными против старинных княжеских и боярских родов. К примеру, ограничены были права князей на родовые вотчины: если какой-то князь помирал, не оставив детей мужского пола, вотчины его отходили к государю. Желаешь завещать брату или племяннику, спроси позволения государя, – а даст ли он сие позволение? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сразу угадать: нипочём не даст! И не давал».
По случаю вступления во второй официальный брак царь составил новое завещание, где кроме порядка престолонаследия определялись имущественное положение царицы и возможных детей царя Ивана и царицы Марии. В состав опекунского совета кроме главных старших членов Данилы Романовича Захарьина, Василия Михайловича Захарьина, Ивана Петровича Захарьина и Фёдора Ивановича Колычева вошли новые младшие члены – князь Телятевский и кравчий князь Горенский-Оболенский – занимавшие в совете подчинённое положение.
Все регенты целовали крест на верность царевичам Ивану и Фёдору и царице Марии. Они клялись на кресте не искать себе нового государя «мимо престолонаследника» и управлять Московским государством по царскому завещанию Ивана Грозного, следуя тому, «что есми государь наш царь написал в своей духовной». А в каноническом тексте присяги говорилось: «А правити нам сыну твоему государю своему царевичу Ивану по твоей духовной грамоте.
Но многие бояре противились переменам в Москве в связи с новым вторым браком царя. И причиной были тут не душевные качества и прихоти царицы, о которых московские вельможи не знали и даже не догадывались. Многие пугались восточного деспотического начала, которое шло новым ордынским игом бывших мусульман – Марии, ее братьев, племянников и дальних родственников. Самые отчаянные и развязные бояре кричал: «Опять Орда на Москву, на нас грядёт» и театрально хватались за сабли и кинжалы, чтобы прилюдно на глазах сочувствующих убить себя, перерезать горло, чтобы избежать «великого московского позора».
Пока князья и бояре шептались о диком нраве князя Темрюка и его сына Михаила Темрюковича, хитрые и опытные члены боярской партии Захарьиных искал повод, как породнить своих родичей с близкими и даже дальними родственниками царицы. Наиболее знаковым союзом стал брак Бориса Камбулатовича Черкасского с Марфой Никитичной Романовой, дочери боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, родной сестре приснопамятного Фёдора Никитича Романова (будущего патриарха Филарета, отца царя Михаила из царской династии Романовых).
Ситуация на престоле в Москве после воцарения Марии стала аховой, потому что, в случае смерти Грозного царя, вся власть в стране переходила в руки ведущих бояр партии Захарьиных. Заранее царём с боярами Захарьиными было оговорено, что в случае скоропалительного похода царя с войском на русско-литовскую войну, 8-летний царевич Иван остаётся в Кремле «ведать Москву». А реально управлять хозяйством и всей страной надобно было боярам Даниле Романовичу, Никите Романовичу и Василию Михайловичу, Василию Петровичу Захарьиным вместе с князем Сицким (мужем Анны Романовны Захарьиной).
Надо отдать должное партии Захарьиных, будущих Романовых: они не стали кичиться доставшейся им власти благодаря родству с царицей Анастасией, не стали нагло и бесцеремонно местничать с князьями Рюриковичами, а начали проводить разумную дальновидную политику глубокой перспективы, целью которой могла стать неограниченная власть в Москве партии Захарьиных-Романовых после смерти Ивана Грозного. Со сложностями престолонаследия, запутанного претенденства на трон. Тем временем Сигизмунд-Август, видя, что Ливония как никогда слаба, решил по союзному соглашению подчинить её себе уже в конце 1561 года. А в мае-июле 1561 года жители Ревеля полностью отдали себя на милость королю Швеции Эрику XIV из династии Ваза. Потом, согласно договору от 21 ноября 1561 года, подписанному в Вильно ливонским магистром Тевтонского ордена Готхардом Кетлером и королем Сигизмундом, Ливонский орден был ликвидирован, а Ливония стала польским вассальным государством. После этого король Сигизмунд-Август поспешил заключить со Швецией выгодный Польше и Литве матримониальный союз: его младшая сестра Екатерина Ягеллонка была отдана в жены сводному брату Эрика XIV Юхану, герцогу Финляндскому, позднее ставшему шведским королем под именем Юхана III.
Первым высокопоставленным «отъехавшим беглецом» из Москвы от государя Иван Грозного в преддверии русско-литовской войне стал князь Дмитрий Вишневецкий. В том же 1561 году князь Вишневецкий письменно попросил короля Сигизмунда-Августа взять к себе в Литву. Уже в начале развернувшейся войны князь Дмитрий с большим отрядом приближенных вернулся к себе, трогать его было не велено. Его царь не собирался уничтожать за прошлые заслуги, но в злой словесной мести себе не отказал. Царь не представлял до конца, чем обернутся его отчаянные попытки дискредитировать всех московских беглецов. Многие князья и бояре были потрясены наказом царя отправленному в Литву послу Андрею Клобукову: «Если спросят о Вишневецком, то отвечать: притёк он к государю нашему, как собака, и потёк от государя, как собака же, а государю нашему и земле убытка никакого не учинил».
6
Иван да Марья в царской опочивальне
Иван Васильевич как с цепи сорвался в любовных ласках с юницей-красавицей Марией, наслаждаясь её девичеством и неопытностью в плотских схватках. Как когда-то царь потерял дар речи от красоты лица и чёрных глаз кабардинки-невесты, так буквально сошел с катушек от её юного женственного тела. Упругой плотской оболочки души, девической призывной плоти во всей её привлекательности и магнетизма греховности только от осознания того, что только муж видит и ласкает тело жены, которое никогда не увидит чужой похотливый взгляд и не дотронется рука непосвященного в любовные игрища. Конечно, юницу напугал напор и неутомимость мужа в бесконечных супружеских схватках, где победы случаются только тогда, когда оба рыцаря мужского и женского пола одновременно познают чудовищное наслаждение плоти, когда душа будет парить в чуде «маленькой смерти», от которой на белом свете по божьей воле или без высшей воли рождаются младенцы.
Но ведь и государь понравился, полюбился с первого взгляда черноглазой кабардинке с выразительными глазами и удивительным именем в переводе на русский язык – красивые очи княжны! – как не полюбить такого, не отдаться навек… Ведь хорош собой был внешне московский государь: высокий, стройный, пластичный в движениях с широкой грудью, да и лицо его было благородно и красиво по-своему: с пронзительными иссиня голубыми глазами, с рыжеватой бородой и породистом большим тонким крючковатым носом. Сочетание красивых проницательных, всё видящих глаз с породистым большим тонким носом, не портило облик 30-летненго государя, наоборот, придавало лицу черты воина-победителя не только в битвах с врагом на поле боя, но и в любовных постельных схватках с неопытными девами и умудрёнными в плотском деле женщинами. Как устоять перед таким мужчиной, обладавшим не только сильной мужской харизмой, но и властность великого государя расширяющегося государства.
Не смутило государя, что его 15-летняя девственная невеста-красавица, ставшая по его воле супругой-царицей, не говорит по-русски, так это ничего, муж сам её всему обучит: и ласкам, и языку русскому, и новой пластике души и тела юницы-государыни, готовой покоряться только одному мужу-государю, но властвовать над подданными страны и над покорённым миром. И Иван только догадывался, что его «дикая черкешенка», получив только начальное дворцовое образование, будет скоро блистать при дворе не только удивительной красотой и смелостью, сноровкой конницы-охотницы, но и памятливым проницательным умом.
Царь знал, что в первую брачную ночь его юница не поймёт ничего из того, что он будет говорить, но он любовно смотрел Марии в глаза, которые говорил гораздо больше того, что он нежным шёпотом шептал ей в объятьях – глаза в глаза, синие глаза в чёрные глаза. Откуда царю было знать, что придётся по вкусу дикой царице и любовный опыт царя, да и сама она окажется невероятно способной ученицей в плотских схватках-игрищах в царской опочивальне. Понравится юнице-царице быть любимой женой царя, щедрого на плотские ласки, даром что ли преподнёс ей на свадьбу такой знаковый мистический подарок – золотое блюдо, на котором лежал драгоценный платок в жемчугах…
А в их первую ночь Иван шептал Марье в чистых предварительных ласках перед тем, как лишить юницу девичества и похитить её девство:
– Не бойся меня, потому что я люблю тебя, и никогда не обижу, потому что у нас с тобой, любимая один Бог в сердце, имя которому Любовь… Хочу любить тебя одну и только одну, как любил Анастасию, которой никогда не изменял при её жизни… Только ты одна, и больше мне никакой женщины не надо, я не варвар и не мусульманин, которому по Корану положено четыре официальные жены… Я русский православный государь Иван, бесконечно влюблённый в свою юную невинную царицу Марью…
Потом Марья быстро обучится и азам русского языка, и азам любовной технике, причём в последнем преуспеет гораздо больше, чем в первом, ибо обнаружит в себе тёмное дикое природное начало женской разбуженной плоти, превращающейся инструмент невероятного наслаждения тела и необузданной рамками приличия похоти в царской опочивальне.
Своему такому же дикому в проявлениях чувств и поступках брату Михаилу Темрюковичу, царица Марья признается через какое-то время:
– Царь Иван был верен мне в первую нашу брачную ночь, когда дико наслаждался моим девичеством и потом, когда, сделав из меня опытную женщину, внушил мне, что только в тёмном чудовищном наслаждении открываются райские врата на нашей грешной земле… И ещё он невероятно силён и нежен как мужчина… Даже когда я кричала от боли и страсти, умоляла оставить меня в покое, от его безумных нечеловеческих ласк, он снова набрасывался на меня, как на новую женщину… Ему требуется много женщин для его плотской любви, а он твердит мне одно: ты только одна у меня, любимая, принимающая разные ипостаси женственности… Он приучил меня к тому, что ему мало одной женщины… И он восходит на ложе опочивальни для ласк со мной, как на плотскую битву со многим женщинами… возможно со всеми красивыми женщинами мира… Он приучил меня к тому, что боль и сладострастие в двух своих ипостасях слились у меня в одну ипостась чудовищного, просто безумного наслаждения любви и ненависти одновременно… Что-то тёмное природное царь Иван пробудил в Марье на царском ложе…
Откуда было знать дикой кабардинке-юнице, которую за глаза в Москве придворные называли «невежественной черкешенкой», что Иван-царь в этом втором браке нашёл то, что искал, обрёл для себя «тёмную пару» для любовных похотливых игрищ, в чём царь преуспел, сорвавшись с цепи благочестивого первого брака с царицей Анастасией. Как он был рад, что Мария в их любовных схватках не понимает его язык, на котором он выговаривал все свои комплексы и подозрения… Как он был рад, что он обрёл тёмную пару, в которой ему можно выговориться без осознание того, что его собственную темноту души поймёт «тёмная невежественная черкешенка», кусающая его от боли и чудовищной чувственности…
А Иван говорил о своих детских комплексах, страхах, мучающих его из глубины подсознания, ведь он вынужден был на смотринах и свадьбе познакомить свою невесту со своим глухонемым несчастным братом Юрием. И надо же Марья и Юрий понравились друг другу с первого взгляда, потому, что не говорили на русском языке, только изъяснялись жестами и какими-то только им понятными телодвижениями.
А в опочивальне, Иван говорил, что Юрий дан ему божьим Провидением, сравнимым с божьим наказанием: быть с родовым грехом в каждый миг и навсегда, навечно чувствовать напоминание о грехе матушке Елены и батюшки Василия. Ведь перед своей казнью любовник Елены Глинской признался юному Ивану-государю, что к его появлению на свет он, Иван Овчина, не имеет никакого отношения. А ведь тогда многие придворные с подачи опекунов-казнокрадов Шуйских намеренно распускали жестокие слухи, что Иван-государь – бастард и выблядок от порочной связи Елены Глинской и Овчины…
Овчина клялся и божился, что государь родился от любви матери Елены и отца Василия. А вот с рождением глухонемого Юрия оказия греховная вышла, грешок малый, плавно переходящий в большой грех. По примеру древнего царя, показывающего свою обнажённую жену своему телохранителю, стал Василий развивать античный опыт в своих великокняжеских пенатах, показывать голую Елену боярину Овчине, чтобы возбудиться, чтобы члены его взыграли для любовных схваток. Стал принимать Овчина активное участие в совместных любовных играх с голой Еленой, преуспевать стал… Овчина перед смертью божился, что и глухонемой Юрий родился от государя Василия, но абсолютной уверенности в его словах не было… Ведь в любовных играх – втроём «атруа» – всякое случается. Но в одном Овчина убедил Ивана, что он не бастард, а доподлинный сын Елены и Василия, а вот с Юрием такой полной уверенности нет, в конце концов, через плотский грех и измену супружескую мог родиться глухонемой Юрий, когда Василий возбуждался показывая голую жену боярину, при нескромных ласках которого голышом – до самого конца или до середины конца…
А ещё царь Иван предупреждал часто Марию в их первые соития денно и нощно, чтобы та не удивлялась его необузданной похоти, ибо их род Рюриковичей ведёт свой царский род от императоров Пруса и Августа, а те – от богини Венеры-Афродиты…
– Когда-нибудь всё поймёшь и не осудишь супругу за языческую природную мощь на супружеском ложе в царской опочивальне…
Почему-то царица-юница послушно кивала головой, ничего не понимая в словах супруга, а он призывал её к бесконечному повторению плотских уроков, и дикая чувственность юницы не пугала царя, наоборот распаляла его на новые любовные плотские подвиги. Неужели радовала царя такое, когда он неожиданно для себя нашёл себе «тёмную пару» в лице юницы с тонкой восточной красотой лица, с бесподобной фигурой, притягательной женственностью и раскрывающейся необузданной чувственностью. Мария становилась тёмной владычицей царского ложа и опочивальни…
– Ты чудо, моя черноглазая, черноволосая царица любви… Твоя тёмная чувственность бодрит и возбуждает меня и совсем не нужен мне любовный опыт моих грешных родителей, приглашающих в из плотские игры голышом третьего… Мне по сердцу твоя бешенная сладострастная чувственность, даже вспыльчивость и гнев твой на меня и на всех не отвращают меня от тебя… Я хочу чтобы ты мне в наших сладострастных ласках подарила сына… И чтобы он не был глухонемым, как брат Юрий, через грех родителей его и моих… У нас с тобой, юница, нет и не может быть греха, потому что мы любим друг друга как крещёные христиане… У нас с тобой навсегда в душе и сердце Бог-сын Христос, и Бог-отец, имя которому для нас Любовь… И святой дух любви в нас, возлюбленных и любящих друг друга…
Царица-юница снова послушно кивала головой, ничего не понимая в словах мужа а перерыве между бесконечными любовными схватками – денно и нощно – в царской опочивальне…
А «пресветлый в православии» Иван Васильевич с посерьёзневшим лицом, говорил о том, что многие придворные бояре завидуют их «тёмной паре», словно хотят сглазить царицу-юницу. Чтобы она зачала какого-нибудь несчастного урода или глухонемого юродивого по примеру Юрия, князя Углицкого, раз в кремлёвский дворец вторглась азиатчина, черкесская, деспотия, насилие с ордынским проклятием Руси Московской… Ведь глухонемой Юрий Васильевич Углицкий родился всего через два года после рождения Ивана Васильевича и производил на окружающих впечатление умственно отсталого юродивого. Но всё равно глухонемого женили, за него вышла замуж княжна Юлиания Дмитриевна из рода князей Палецких, которые и управляли уделом Углича, собственно, в этом браке заключалась корыстная выгода Палецких.
Неожиданно на ложе Иван, обнимая молча Марию, вскрикнул. У него искрой промелькнула в памяти печаль, когда во время его болезни в 1553 году происходил спор его сторонников и противников о престолонаследии. Кто-то хотел видеть на престоле вместо «пелёночника Дмитрия Ивановича» глухонемого брата Юрия Васильевича, а кто-то из бояр этому противился ибо тот якобы «безумен, бессловесен, без нормальной памяти». А ещё царю его верные люди в окружении Палецких доложили, что тесть князь-боярин, воевода Дмитрий Фёдорович Палецкий Щереда во время спора о престолонаследии тогда послал сказать двоюродному брату Владимиру Андреевичу и его матери-княгине Ефросинье следующее. Что если те дадут глухонемому Юрию и его жене Юлиании удел Углицкий, назначенный ему в завещании отца Василия Ивановича, то все князья Палецкие не будут противиться восшествию на московский престол князя Владимира Старицкого.
– Так что у нас с тобой, любимая, только одна цель в нашей любви, чтобы ты подарила царю сына здорового… – сказал царь, обнимая царицу для новой плотской любовной схватки. – Не глухонемого, как мой брат, поставленный перед моими глазами Провидением за грехи родителей и нашего рода московских Рюриковичей… А здорового, сильного и красивого – в тебя, царица, нежная и горячая… чувственная… обожаемая…
