Александр Бубенников
Царь опричный
1
Царь-вдовец и поминовение царицы
Всего через восемь дней после трагической кончины царицы Анастасии митрополит Макарий, первые святые отцы Русской Православной Церкви и думские бояре пришли в покои Ивана Васильевича и предложили сильно горевавшему о супруге 30-летнему царю-вдовцу искать новую невесту.
– А как же законы человеческой пристойности? – еле слышно спросил чёрный лицом, выплакавший глаза государь. – Даже наши деревенские вдовцы-мужики через семь дней себе баб для женитьбы не подыскивают… Законы пристойности блюдут строго… Полгода, год, а то и пара лет требуется, чтобы церковные законы исполнить… Как там, владыка, какая правда?.. Что скажешь на этот счёт?..
Митрополит Макарий, к которому был обращён вопрос, только тяжело вздохнул, пожевал губами застывшие на языке слова «надо, государь, если это тебе и всем надо», но ничего не ответил. Застыл с печальным лицом, как вкопанный, выдерживая многозначительную паузу.
– Мужикам-вдовцам нечего торопиться с новой женитьбой и поиском невест. А за тобой, царь, стоит целое государство, и царю нужна царица, чтобы Русь новыми землями и народами прирастала, да и себя от врагов и недругов защищала. – Сказал велеречивый думский боярин Данила Романович Захарьин. – Пусть мужики как-то перебьются и даже перепьются в долгих поисках невест, а за скорым браком русского царя интересы Москвы должны стоять.
Царь дёрнул щекой, покривился, не то, улыбаясь легонько, не то, гневаясь, но не сильно, скорее снисходительно, и сурово оглядел замерших в почтительном поклоне советчиков «искать невесту. На глазах государя выступили слёзы, когда он со слёзным комком в горле обратился к ближайшим родичам почившей, только что похороненной любимой царицы:
– Настасьюшка-то не обидится там? – он сделал неопределенный жест рукой, показывая куда-то ввысь и вдаль… – Ведь душа после лютой смерти государыни девять дней ищет в новый духовный мир… Телесная жизнь моей любимой супруги завершилась восемь дней назад… Завтра девятый решающий… Не рано ли разговоры вести о поисках новой невесты, когда место души погибшей царицы не определилось…
– Правильно молвишь государь о душе нашей любимицы… – Сказал, погладив окладистую бороду боярин Василий Михайлович Захарьин-Юрьев, двоюродный брат царицы. – В эти дни и, особенно, на девятый день нам, самым ближайшим родичам усопшей Анастасии, важно не только быть верным русским православным традициям, но и своими душами в живых наших телах отпустить душу из умершей телесной оболочки на волю… Иначе душа моей любимой сестрицы долго не сможет обрести покоя… Душа её должна обрести покой… А завтра во время поминовения определимся со всем и с невестой, в том числе… Главное, чтобы ты был готов к принятию государственного решения о твоём новом браке…
– Именно нам, родным… – поперхнулся боярин Иван Петрович «Хирон» Захарьин-Яковлев, троюродный брат Анастасии, но тут же, откашлявшись, восстановив нормальное дыхание, продолжил. – …и самым близким царицы, на завтрашнем дне поминовения в честь девяти ангельских чинов, которые являются защитниками душ усопших, надо просить о помиловании безгрешной души сестрицы.
– Завтра?.. – царь вытер слёзы и, горько выдохнув из горла слёзный комок, внимательно посмотрел на митрополита, а потом обвёл взглядом родичей-бояр. – А владыка мне уже на четвёртый день после кончины царицы напомнил, что её душа с личным Ангелом-хранителем заходит в райские врата и может обозревать всю тамошнюю райскую красоту… Правильно, владыка?
– Да, государь, – кротко ответил митрополит Макарий. – С четвёртого по девятый день душа её на шесть дней забывает всю мировую скорбь, которую она чувствовала, будучи в телесной живой оболочке. Раба божья Анастасия никогда не была грешна, я знаю, что говорю, и говорю истинную правду. Но даже, если бы душа Анастасии была в чём-то грешна, то душа начинает в райских пенатах укорять себя. А на девятый день Господь Бог, Царь Небесный приказывает Ангелам душу грешную на поклонение… И там душа грешная Анастасии…
– Душа у неё, моей нежной женушки была безгрешной, – прошептал Иван Васильевич, и его глаза снова наполнились слезами мучимого душевными страданиями несчастного вдовца. – Безгрешная у неё душа, владыка, безгрешная…
Митрополит грустно вздохнул и, выдержав многозначительную долгую паузу, продолжил:
– Безгрешная или грешная, это неважно… Всё равно душа на девятый день после телесной смерти, выйдя из оболочки тела, со страхом и трепетом предстаёт перед Небесным Троном Всевышнего… И именно в этот день наша церковь будет молиться о милосердии Бога к усопшей, несказанно рано почившей рабе божьей Анастасии…
– Владыка, хочу переговорить с глазу на глаз на девятый день сразу после молебна перед скромной трапезой поминовения. Хочу задать один прямой вопрос. – Царь усмехнулся с жалкой улыбкой страждущего раба божьего. – Как ответишь, так и будет… С невестой… И, вообще, как жить теперь мне…
Затянувшееся молчание прервал боярин Фёдор Иванович Умной-Колычев, дальний родич Анастасии и всех Захарьиных, любимец Грозного, отлично выполнявший поручения царя окольничим в Посольском приказе.
– Господь отпустит муки душе грешной или безгрешной всё равно…
– У Анастасии была безгрешная душа… – еле слышно выдохнул прослезившийся царь-вдовец. – Слышишь, Фёдор…
– …Слышу, государь, – промямлил побледневший боярин. – Но даже попав в ад после девятого дня земной смерти, душа может искренне покаяться, увидев все муки грешников в аду. Душа должна вспомнить свои неправильные действия и поступки, признать неправоту своих действий и помышлений вольных или невольных. А мы на поминовении вспомним всё только хорошее и светлое в земной жизни Анастасии. Авось, и наши добрые слова о царице помогут её на Божьем суде… Я-то знаю, где ей предстоит коротать вечность – в раю, конечно…
Сразу после молебна на девятый день после кончины Анастасии царь задал митрополиту мучивший его несколько дней вопрос:
– Скажи, владыка, могу я жениться на сестре короля Сигизмунда-Августа?
Без долгого раздумья митрополит ответил уверенным спокойным голосом:
– Можешь, государь…
– Только одна незадача выходит с выбором невесты. Насколько мне известно, владыка у бездетного Сигизмунда-Августа, сына короля Сигизмунда Старого и Боны Сфорца есть две сестры, старшая Анна Ягеллонка и младшая Екатерина Ягеллонка…
– Есть из кого выбирать, государь…
– Но старшей, точнее, старой Анне уже тридцать восемь лет, а младшей тоже не мало, тридцать четыре года… На рождение детей рассчитывать не приходится… Но брачная овчинка стоит серьёзной выделки: любая сестра бездетного Сигизмунда-Августа может перенести при замужестве со мной в Москву права королевского дома Ягеллонов на Литовское княжество, разумеется, временно. Трудность в том, как утвердить на литовской земле права царя Москвы и его престолонаследника…
– Царевича Ивана Ивановича?
– Да, Ивана… Или Фёдора… И совсем легко можно будет договориться с королем Сигизмундом-Августом, в случае моей удачной женитьбы на одной из его сестёр-невест, насчёт соглашения с Польшей о разделе союзниками побеждённой Ливонии…
– Можно будет напомнить королю, что твоя тётка Елена Ивановна была женой невестиного дяди Александра Казимировича. – Митрополит задумался и осторожно напомнил. – У твоей тётки, между прочим, возникли большие сложности в браке при её нежелании принимать латинскую веру. Но с другой стороны, при нежелании польских невест креститься по православному обычаю, можно привести другой приме, не как у твоей тётки. Великая княгиня Софья Витовтовна при замужестве с твоим прадедом Василием Дмитриевичем была крещена по-нашему обычаю.
– Главное для меня, владыка, что ты дал согласие на мой второй брак.
Действительно, за скромным поминальным столом тихого поминовения без горячительных напитков вспоминали только хорошее и доброе из жизни Анастасии. Бояре вели себя достойно, скромно и сдержанно, говорили почти шепотом, время от времени поглядывая на молчаливого мрачного царя, отдавшегося своим тревожным государевым думам. Как в 1557 году к ливонским границам выступило сильное московское войско под началом сидящего за поминальным столом боярина-воеводы Данилы Романовича и касимовского правителя Шаха-Али. Поначалу всё шло великолепно для Москвы, большая часть Ливонии была сильно разорена, к весне 1559 года русские войска заняли множество ливонских городов-крепостей, учредив московские порядки на этой земле. Но в 1560 году в затянувшуюся войну на стороне Ливонского ордена выступили опасные противники Москвы Польша и Швеция. Великий магистр Ливонского ордена Кетлер стал вассалом Польши, а Москва неожиданно для себя вместо одного слабого противника получило несколько сильных врагов – Польшу, Швецию, Литву и присоединившуюся к союзу Данию. «Ведь король Сигизмунд может за перемирие при моём браке с сестрой и перенесении прав на Литву Ягеллонов в Москву может потребовать от меня возвращения Польше Смоленска, а там и до Пскова или Новгорода дело может дойти. Лиха беда – начало кроить земли… Что же делать, как брак устроить и земель не потерять, а приобрести?»
Неожиданно очнувшийся митрополит Макарий, прервав его мысли, обратился с вопросом, как бы, ко всем присутствовавшим на поминовении, но в значительной степени к царю:
– Князю Владимиру Старицкого сообщали о поминовении на девять дней?
– На сороковины сообщим, – пообещал Данила Романович, – он же нашей Анастасии седьмая вода на киселе… Да к тому же двоюродный брат царя Ивана Васильевича не особенно жаловал царицу Анастасию…
– На поминовение девятидневное приглашают только самых близких родных усопших, владыка, – сказал боярин Василий Михайлович. – Государь сам знает, кого приглашать сюда, а кого не приглашать… Сказал бы, нужен ему брат Владимир, сообщили бы и доставили…
– …И безопасность личную обеспечили бы, – поддакнул боярин Иван Петрович, – в лучшем виде, если бы государь нам приказал.
Царь неторопливо поднял руку, призывая к вниманию и отчеканил строгим голосом не терпящим возражения:
– Фёдор Колычев подберёт в своём посольском приказе послов в Литву с брачным предложением польской невесте, сестре короля Сигизмунда-Августа… Благословения на брак в этот день просить у владыки не буду… Рано и туманно всё… К тому же и сегодня вопрос с крещением невесты стоит так же остро, как и во времена свадебного поезда моей тётки Елены Васильевны к королю Александру. А пока решим так, что и послы в Литву, и бояре во время сговора с панами вопрос крещения не подымают.
– Мы уже вчера после встречи с тобой, государь, обсудили с боярами, как будем встречать в Москве невесту-королевну, где ей надобно жить до перехода в православие, до свадьбы…
– Разумеется, до вступления во второй брак я составлю новое завещание, в котором будет закреплён новый порядок престолонаследия, имущественное положение царицы…
– Хорошо, государь, – вырвалось одновременно из уст Ивана Петровича и Фёдора Ивановича…
– Хорошо, да не всё, – повысил голос царь, – в завещании я укажу расширенный состав душеприказчиков, которые войдут в опекунский совет при престолонаследнике. А главными опекунами царевича Ивана Ивановича будете вы бояре… – Царь цепко глядел в глаза каждому, имя и отчество которого называл. – …Данила Романович, Василий Михайлович, Иван Петрович и Фёдор Иванович… Всякое может случиться, и брак с польской королевной не выгорит, так другой брак придумаем с вами, опекунами будущими… Нельзя русскому царю жить без царицы, правильно мне на молебне сегодня утром сказал…
– Нельзя, государь, – согласно кивнул головой Макарий. – Будет тебе царица, не так, так эта, не эта, так та…
2
Брачное посольство в Польшу
Московскому послу Фёдору Сукину, отправленному Великое Литовское княжество с брачным предложением от царя Ивана Васильевича было дано следующее письменное предписание:
«Едучи дорогою до Вильны, разузнать накрепко про сестёр королевских, сколько им лет, каковы ростом, как тельны, какова которая обычаем и которая лучше? Которая из них будет лучше, о той ему именно и говорить королю. Если большая королевна будет так же хороша, как меньшая, но будет ей больше 25 лет, то о ней не говорить, а говорить о меньше».
Перед отъездом Сукина в Вильну государь вызвал к себе своего любимца, главу посольского приказа Фёдора Колычева и полюбопытствовал насчёт содержания письменного предписания послу. Колычев на память осветил это содержание.
Царь хмыкнул с лёгкой улыбкой на устах:
– Надо же, какие телячьи нежности относительно лет, стати большей и меньшей королевен. Дородность пусть оценивают.
– Что не так государь?
– Не важно, так или не так, – усмехнулся Иван Васильевич, – текст письма, приказа для посла не менять… В этом приказе есть нечто трогательное и забавное, смешное даже…
– Но ты, государь, что-то заметил в этом приказе смешное и странное, поясни, если ты считаешь это нужным.
– Я знаю, сколько лет сёстрам, и об уродстве старшей и красоте младшей сестры наслышан от моих верных людей в Литве, из иудейской и русской партий, держащих мою сторону.
– Так я прикажу Фёдору Сукину связаться с ними…
– А вот этого делать не надо, Фёдор Колычев, только засветишь моих людей, отрежешь уши и выколешь глаза моих тайных приверженцев, разведчиков своего рода…
– А-а… Понял государь… – Промямлил Фёдор. – Приказ не меняем, ориентируемся на месте и тут же все детали переговоров с королём и его сановниками тут же передаём тебе… Ведь брачное дело не терпит…
– Не терпит, Фёдор, это верно. – Царь взметнул руку, призывая к вниманию главы посольского приказа. – Вот о тебе, Фёдор Колычев, я знаю, что ты дальний родич царицы Анастасии. Просвети меня о степени родства твоего к роду Захарьиных. Я ведь любознательный и любопытный государь, вот и восполни мой пробел в знаниях…
– Слушай, государь, раз тебе это нужно, – пылко, покраснев, ответил Колычев. – Основатель нашего рода Фёдор Александрович Колыч был внуком Андрея Кобылы и двоюродным дядей Захарьина-Кошкина. Так что с твоей царицей Анастасией, нынешними Захарьиными из регентского совета и прочими из сильной боярской московской партии… я одной крови…
– …Крови Кобылы, – тонко пошутил государь. – Я понял, что княжеской крови Рюриковичей у тебя и всех членов партии Захарьиных-Романовых не течёт…
– Не течёт, государь, – согласно кивнул головой Колычев. – Через царицу Анастасию наш род, в жилах которого течёт кровь Кобылы, к трону приблизился, знатность свою увеличил…
– Ступай, Фёдор, и твоего тёзку Сукина вразуми, что он едет в Литву с государевым поручением особой важности. Многое зависит от этого брачного предложения, судьба мира и войны на наших западных границах. Выполняй царское поручение и Сукину накажи, пусть потроха живота выложит, но добьётся исполнения царского приказа в тонких политических играх государя Московского.
– Слушаюсь, государь. – Рявкнул с пьяным куражом исполнителя повеления Грозного царя Колычев и подумал тут же, трезво и мрачно: «Может, я зря огорчил государя тем, что в жилах его любимой супруги, как и во всех Захарьиных, Колычевых текла и течёт доныне «кобылья» кровь? Надо же угораздило наших предков обозначить своё место в истории нашего государства с прозвищем, а потом и фамилией Кобыла… Но ведь потомки Андрея Кобылы изменили смешное прозвище на более благозвучные фамилии Колычевых, Юрьевых, Захарьиных, Романовых…»
Прибывший в Вильну посол Сукин быстро и бесхлопотно выяснил, что младшая королевна значительно краше и образованней старшей королевны, потому панам, ведшим переговоры с ним от имени короля, было предложено Сигизмунду-Августу выдать за царя Ивана Васильевича его младшую сестру Екатерину. Как не выпытывал панов-переговорщиков о возрасте Екатерины, паны только разводили руками: «О возрасте невесты-королевны даже высокородные женихи не будут знать всё до конца».
Ещё одним «техническим» препятствием для заключения брака оказалось родство короля Сигизмунда и королевны с императорскими и королевскими домами Европы. Сукин напирал на то, что московский царь тоже не лыком, ведёт своё родство от Римских императоров через отца Василия III и деда Ивана Великого, а через мать княгиню Елену Глинскую со знатными родами великого княжества Литовского.
А в ответ паны-переговорщики от имени короля Сигизмунда Второго Августа: мол, отец короля и королевны Сигизмунд Первый, умирая, приказал всё семейство Императорам Священной Римской империи. Посему Сигизмунд Второй должен сослаться с нынешним императором Фердинандом Первым, королём Германии, а также с другими королями Европы, а также своими близкими родственниками, в первую очередь, с зятем герцогом Брауншвейгским и с племянником королевичем Венгерским. Услышал Сукин от панов, что король должен обсудить брачный вопрос с польским сеймом, радой по-московски. Сукин удивился: «А зачем усугублять брачное дело подключением лишних инстанций – сейма-рады?» А от панов услышал о пикантном положении короля Сигизмунда Второго: тот является последним королём польским и великим князем литовским, получившим корону через наследование, не будучи избран сеймом-радой.
«И что ваша рада может запретить брату-королю выдать замуж сестру-королевну за русского царя? – искренне ужаснулся Сукин. – Наша боярская дума сделает то, что её скажет царь». На что паны-переговорщики только посмеялись над московскими порядками, а потом уже серьёзно просветили посла царя пикантными обстоятельствами «приданого невесты»: поскольку королевна Екатерина родилась в Польше, то и приданое её хранится там, и распоряжаться им король без согласия сейма-рады не может.
Сукин почесал глубокомысленно затылок и грустно ответил панам-переговорщикам: «Мы видим из ваших слов нежелание вашего короля приступить к брачному делу, если он такое великое дело для наших государств откладывает в долгий ящик». Но у Сукина была последняя возможность сыграть на чувствах панов и он спросил: «И со страшненькой сестрой короля Анной будет та же долгая история?» Паны ответили: «Всё едино и долго, что с Екатериной, что с Анной, тем более у Анны старый конфликт с братом, Так что пусть русский царь остановит свой выбор на Екатерине и добивается своего, но это дело не простое…»
Сукин доложил всё, как есть, Колычеву и царю. Решено было послать новое посольство к брату-королю, поехали Кошкин и тот же Сукин. Так этим послам паны-переговорщики именем короля сказали, что брак с сестрой- королевной возможен тогда, когда этот брак доставит королю и Польше выгодный мир, а это так или иначе связано с уступками царя по Смоленску.
Московские послы поняли, что и здесь дело откладывается в долгий ящик. Но они имели приказ царя самолично рассмотреть невесту Катерину и передать свои впечатления царю Ивану Васильевичу. Но и здесь паны-переговорщики были непреклонны: «И между незнатными людьми не ведётся, чтобы, не решивши дело, сестёр своих или дочерей давать смотреть кому-либо посторонним». Послы противились: «Мы не посторонние люди, а выполняем поручение жениха-царя, – не увидев королевны Екатерины и челом ей не ударивши, что, приехав в Москву, царю своему говорить? Кажется нам, что у короля вашего нет желания выдать свою сестру за нашего царя».
Паны московским послам терпеливо объяснили, что иноверцам, исповедавшим греческую веру, не положено видеть королевну латинской веры, поскольку у неё все придворные и слуги поляки-латиняне. И они о конфузе разглядывания иноверцами королевны всё расскажут своим, и у польской рады с королём выйдет конфликт. Паны-переговорщики сжалились над сильно огорчёнными московскими послами, посоветовав тайно посмотреть на королевну Екатерина, когда та пойдёт на службу в костёл. Послам пришлось согласиться на такой способ дальнего пригляда за королевной по простой причине значимости русской поговорки – на безрыбье и рак рыба. Нечего было докладывать государю по приезде в Москву, ибо брат-король соглашался на брак с царём Иваном сестры Екатерины только в том случае, если это брак будет с выгодным перемирием для Сигизмунда.
Поскольку на этот раз перемирие при брачном договоре не было сопряжено с оговорками насчёт Смоленска и других городов, московские послы отъехали к себе с предложением Сигизмундом следующего выхода из брачного тупика. Прежде чем решать дело о сватовстве царя к королевне надо заключить короткое перемирие или даже длительный мир между двумя конфликтующими сторонами – Сигизмундом Вторым и Иваном Четвёртым – для переговоров об этом воеводы и послы должны съехаться на границе стран, а до этого съезда послов-воевод не вести никаких боевых действий в Ливонии. Предполагалось, что московские послы передадут царю устное предложение короля, а письменную государственную грамоту от Сигизмунда-Августа привезёт знатный посол-вельможа с особыми королевскими полномочиями, князь Иван Шимкович, к тому женатый на дочери Ивана Михайловича Вишневецкого, Александре.
Сразу после отъезда московских послов, король собрал у себя в замке своих доверенных приближённых: князя Шимковича и главу иудейской партии в Литве Илью, осуществлявшего тайную челночную дипломатию между Вильной и Москвой с Бахчисараем. Илья был вхож как во дворец ханов Гиреев через их старого советника Моисея, так и в московские царские палаты Грозного, через родственные связи с Глинскими. Опытный дипломат Илья выполнял роль двойного или даже тройного агента, в услугах которого нуждалась Москва Грозного царя, Вильна короля Сигизмунда-Августа и Крымское ханство хана Девлет Гирея. Именно от Ильи и его ставленников Грозный знал и о возрасте королевен Анне и Екатерине, их физических и духовных качествах, о достоинствах и недостатках воспитания и образования. К тому же Илья напрямую контактировал с магистром Кетлером, выполняя поручения заинтересованных сторон, в первую очередь короля и хана.
Король Сигизмунд в красивом меховом кафтане и мягких кожаных сапогах предложил присесть его приближенным у камина, и тут же перешел к делу. Голосом, не терпящим возражения, обратился к Шимковичу:
– Ты, Иван, завтра или послезавтра едешь с моей верительной грамотой к царю. В грамоте будет написано то, что устно было сказано московским послам. Воеводы с двух сторон собираются на границе двух стан и договариваются о подтверждение перемирия и брака царя и королевны…
– Но ведь царь Иван никогда не пойдёт на пограничные переговоры, – жёстко усмехнулся черноглазый черноволосый Илья неопределённого возраста. – Это ловушка для царя, ибо нарушаются древнерусские традиции, великокняжеские прародительские обычаи вести мирные переговоры с врагами в столице русского государства… И царь не поддастся на эту хитроумную королевскую уловку…
– Конечно не поддастся, – кивнул головой Сигизмунд, – но мы вынудим его посвятить в планы Вильны не только свою боярскую думу, но и многих князей и воевод…
– И что из этого, – мрачно спросил широкоплечий коренастый Шимкович с выразительными синими глазами, – где наш интерес? Где наша выгода, король?
– А выгода в том, что должны проснуться противники царя, князья и бояре, противники его действий на востоке и западе, ущемлённые в правах удельные князья и доморощенные феодалы. Ему ведь будут ставить в вину, что он сорвал дипломатические переговоры с мной, с Литвой, Польшей, Ливонией. Мы ведь всё равно начнём скоро военные действия против Москвы в Ливонии. Ударим по царю извне, а изнутри он получит русскую княжескую и боярскую измену как его династических противников, так и недовольных, ущемлённых царём бояр, воевод…
– Это уже по моей части… – прошипел Илья. – Есть такие силы в столице и во многих ущемлённых крупных городах, в том же Новгороде, Пскове, Твери, да и в Смоленске тоже…
– Ведь не только Москве привечать литовских князей, недовольных притеснением латинянами их греческой веры… – Сигизмунд привстал для сообщения главного пассажа. – Пора и Вильне встречать знаменитых русских изменников и предателей из царского стана, князей и бояр, греческой веры, что они именуют православной… Пусть изменники-беглецы приобщаются к латинской вере… Надо помочь Литве и Польше в разжигании заговоров против царя и измен изнутри Русского государства… Надо ломать хребет царю и его союзников изнутри… Когда война идёт на страну извне, легче огонь сопротивления тирану изнутри раздувать…
– У меня есть надёжные люди в Москве, недовольные правлением царя, – сказал с угрозой в голосе Шимкович. – Во время моего посольского визита я успею переговорить с глазу на глаз с противниками царя.
– А мне не надо давать никакие посольские поручения, – игриво хохотнул Илья, – я и так через доверенных людей во двор вхож, хоть в гости к самому Ивану Васильевичу… Он меня ценит как своего тайного агента в Вильне… Аж плачет, когда я ему о его матушке Елене Глинской напоминаю…
– Ничего не поделаешь, – заключил король, – дела марьяжные скоро уступят место делам ратным нового этапа Ливонской войны. И в это опасное тревожное время неплохо бы спровоцировать заговоры и измены изнутри Московского государства… И царя изолировать, отстранить от управления войсками, государством…
– Отстранить или устранить, – спросил Шимкович.
– Как угодно, – Сигизмунд, – русско-литовской войны не избежать. А раз так, отстраняйте, устраняйте русского царя-полководца…
– Если травить ядами, то у нас по этой линии старик Моисей Старый, его племянник Моисей Молодой и их доверенные люди поднаторели в отравлении князей и княгинь… Разумеется чужими корыстными руками, чтобы подозрение не пало на истинных исполнителей-грешников… – Илья вздохнул. – Надо снова какого-нибудь повара при царском дворе за мзду великую найти и задействовать напрямую по своему природному предназначению отравителю… С повара Поганки всё на Руси когда-то началось – и пошло-поехало…
– Помню-помню… Старый Моисей мне рассказывал… – улыбнулся король. – Ты, Илья с твоим Моисеем Старым были всегда великолепные памятливые рассказчики на исторические мистические темы… Есть чему у вас поучиться в искусстве плести политические государственные интриги с дьявольским напором…
– Завтра поеду в Москву, не послезавтра, – сказал Шимкович, – хоть на один день, да ускорю начало литовско-русской войны… Проявлю личный напор воеводы без всякой дьявольщины и мистики…
