Александр Богданович
Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Глава 1
На Лубянке

Уже в самом начале ознакомления с архивным делом № 749 у старшего оперуполномоченного НКВД старшего лейтенанта Ларкина возникло острое предчувствие чего-то серьезного и важного. С каждой новой страницей желание узнать итог и, возможно, убедиться в абсурдности изложенного материала становилось все нестерпимее.

Последние страницы – успевшие пожелтеть подшитые листки рапортов, справок, копий протоколов и запросов Ларкин уже не читал, а бегло просматривал, стараясь не потерять канву интригующей истории двадцатитрехлетней давности.

Заключительные строчки, увы, не внесли ясности в суть излагаемых событий. Он тут же нашел и перечитал опись этого необычного дела в надежде найти ссылку на последующий том. Но продолжения не было.

Находка обескураживала. В горле запершило. Ларкин вылил из графина в стакан остатки воды и с жадностью выпил. Дрожащими от волнения руками достал из кармана пачку папирос «Трест», рассеянно помял ее и сунул назад. Затем решительно встал с намерением немедленно идти с докладом к начальству, но передумал и нервно стал ходить из угла в угол, напоминая охотничьего пса, не решавшегося расстаться с подбитой дичью. В конце концов все же схватил дело и выбежал из кабинета.

Несмотря на поздний час, работа у чекистов в центральном аппарате НКВД на Лубянке в эти июльские дни 1937 года была в полном разгаре. Сотрудники носились с документами по скрипучему паркету длинных коридоров с высокими деревянными панелями. Отовсюду доносился звук пишущих машинок. Главный репрессивный орган советской власти готовился к очередной политической акции.

Для учетно-регистрационного отдела НКВД, где работал Ларкин, расчеты и составление так называемых альбомов для будущих репрессий было обычным делом. Однако нынешняя кампания поражала своей масштабностью и национальным оттенком. Предстояло уничтожить «разветвленную шпионско-диверсионную и повстанческую деятельность стран враждебного окружения» – Латвии, Эстонии, Финляндии, Румынии и Ирана. Эту пятую колонну в условиях надвигающейся угрозы со стороны Германии возглавляла Польша. За последние двадцать лет именно ее агентура глубже других успела проникнуть во все звенья советского государственного аппарата, включая НКВД.

Архивные материалы жандармских управлений и контрразведывательных отделений штабов русской армии давали массу дополнительной информации для предстоящей акции.

Глава 2
Рузский

Первого сентября 1914 года передовые части Третьей армии Юго-Западного фронта под командованием генерала от инфантерии Рузского в результате трехнедельного мощного наступления подошли к столице Восточной Галиции городу Львову. Австро-венгерские войска отступали, неся ощутимые потери.

Задача Верховного командования – нанести противнику мощный удар силами Третьей и Восьмой армий и тем самым выполнить просьбу союзников: оттянуть часть германских войск с Западного фронта – в целом выполнялась. Однако к началу сентября тяжелые, кровопролитные бои истощили наступательный порыв русской армии. Для мобилизации свежих сил необходима была передышка. На линии фронта наступило затишье.

Австрийское командование было крайне обеспокоено неудачей в начальный период боевых действий – потери людей, территории и материальных ресурсов были значительны. Масштаб мобилизации и быстрота сосредоточения русских явилась для них крайней неожиданностью. Чтобы любой ценой остановить двигающуюся с востока русскую лавину, к двум действующим в этом районе армиям срочно направлялось подкрепление.

В просторной деревенской избе генерал Рузский проводил совещание своего штаба. За окном моросил мелкий дождь. Свинцовое небо редко озарялось луной, мелькавшей между бегущими облаками.

Обсуждался вопрос дальнейшего наступления на Львов. Слушали доклад начальника контрразведывательного отделения Николая Духонина. Взоры всех были направлены на обставленную многочисленными свечами огромную карту на столе. Перспектива штурма мощной оборонительной системы Львова представлялась генералу довольно мрачной. Хотя сам город не имел защитных сооружений – двойная защитная городская стена была уничтожена еще в начале XIX века, а каменная цитадель в виде оборонительной казармы с четырьмя башнями на возвышенности в самом городе в расчет не бралась, – серьезным препятствием являлись годами сооружаемые вокруг города батареи, форты и различные промежуточные укрепления.

– Я думаю, всем ясно, что для принятия ответственных решений у нас недостаточно информации? – прервал молчаливое раздумье участников командующий армией. – В конце концов, когда на карту поставлен успех всей кампании, мы не можем полагаться только на показания пленных и перебежчиков. Воздушная разведка сейчас тоже что-либо путное из-за этой паскудной погоды представить не может.

– Позвольте мне, Николай Владимирович, – решил высказаться генерал-квартирмейстер Бонч-Бруевич. – Донесения разведывательных команд генерала Щербачева, на мой взгляд, вполне убедительно свидетельствуют о том, что австрийцы не подтягивают резервы в нашем направлении и, судя по всему, не готовы организовать действенную оборону Львова. Не упускаем ли мы уникальный шанс почти с марша взять первую провинциальную столицу австрийцев?

– Слишком мало данных, чтобы начать серьезную операцию, – покачал головой Рузский. – Истории известны слова: «Еще одна победа, и я погиб». Взгляните, как далеко мы вклинились в позиции противника с незащищенными флангами. Если они рискнут собрать силы для контратаки – мы обречены. К тому же состояние дел с нашими резервами и обозами…

Сквозь свои круглые очки в стиле Виндзор генерал внимательным взглядом обвел лица присутствующих и, не заметив признаков новых возражений, резюмировал:

– Необходимо организовать завтра встречу с Брусиловым. Будем согласовывать дальнейшие действия с Восьмой армией. А вы, – обращаясь к Духонину, – проведите еще раз интенсивную разведку по всей линии Жолкев – Ярычев – река Кабановка.

Глава 3
Гнилая липа

Рузский и Брусилов – два российских генерала оставили наиболее яркий след среди других царских военачальников в Первую мировую войну. Почти одного возраста, они получили безупречное военное образование и имели опыт участия в войнах, оба служили в элитных полках империи и на ответственных должностях Генерального штаба. Уже в первые месяцы войны они стали самыми популярными генералами в России и первыми получили высшие воинские награды. Впереди Брусилова ждал знаменитый Брусиловский прорыв, поставивший на грань катастрофы австро-венгерскую армию, а затем звание Верховного главнокомандующего российской армии. Рузского же – командование фронтами и блистательные победы на немецком фронте. Позже он в качестве уполномоченного командования российской армии, в присутствии представителей Думы, примет в своей ставке из рук царя манифест об отречении от власти.

Но судьба часто бывает жестокой к своим избранникам. В разгар Гражданской войны Рузский будет взят большевиками в заложники и заколот кинжалом на кладбищенском дворе в Пятигорске, после того как с презрением отвергнет предложение возглавить Красную армию.

А на могиле Брусилова будет лежать венок с надписью «Честному представителю старого поколения, отдавшему свой боевой опыт на службе СССР и Красной армии». Однако полководец глубоко разочаруется в сделанном выборе и закончит свои дни в мучительной атмосфере недоверия со стороны большевиков и откровенной вражды со стороны русской эмиграции.

* * *

Восьмая армия генерала Брусилова к началу сентября, стремительно форсировав Буг и заняв города Тарнополь и Чертков, приступила к осаде древней столицы Червонной Руси Галича. Согласно плану Галицийской операции, войска армии должны были поддерживать основные наступательные действия Третьей армии Рузского. Это решение Ставки болезненно затрагивало самолюбие Брусилова, который считал себя не менее достойным и компетентным в управлении наступательной кампании подобного масштаба.

Судьба окруженного Галича не вызывала сомнений, однако сложное положение, в котором оказались войска Рузского, склонило Брусилова к решению срочно перебросить часть своих сил ему в помощь и атаковать противника на стыке двух армий в районе Гнилой Липы. Об этом он и сообщил на заседании своего штаба вечером двадцать седьмого августа.

Начальник штаба генерал Ломковский уже привык к нестандартным решениям своего начальника, однако последнее показалось ему крайне рискованным.

– Ваше превосходительство, Алексей Алексеевич, – обратился он к командующему, – при всем моем к вам уважении и безграничном доверии, я не могу согласиться с этим планом. Он мне представляется, простите за откровенность, авантюрным. Противник, обнаружив ослабление наших сил у Галича, незамедлительно предпримет контратаку, с которой нам не справиться. И потом, как можно осуществлять эффективные маневры в таком заболоченном районе, как Гнилая Липа, против основных сил армии Брудермана?!

Ожидая поддержки своих доводов, он перевел взгляд на генерал-квартирмейстера Деникина. Но тот молчал и, более того, своим выражением лица давал понять, что идея командующего его явно заинтриговала, правда, не настолько, чтобы сразу признать ее единственно верной в сложившейся ситуации.

Брусилов резко ответил:

– Вы не учитываете, генерал, что наш противник упустил самое важное на войне – инициативу. Решение атаковать его главные позиции именно здесь оставляю неизменным, а ваши сомнения вы можете изложить рапортом в Ставку.

В тот же день два из трех корпусов Восьмой армии скрытно снялись из-под Галича и, совершив ночной марш, атаковали центральные позиции австрийцев в районе Гнилой Липы. Неожиданность и удачно выбранная тактика атаки сыграли свою роль. В течение двухдневных ожесточенных боев сопротивление превосходящих сил противника было подавлено. Австрийцы бежали, бросая оружие, обозы и раненых. Угроза окружения заставила главнокомандующего армиями империи эрцгерцога Фридриха принять крайне неприятное решение: отвести сильно потрепанные части Второй и Третьей армий на запад, под защиту Перемышльской крепости. Судьба Львова была решена.

Лучшего подарка в свой день рождения Брусилов вряд ли мог ожидать.

Глава 4
Львов накануне оккупации

Начало Первой мировой войны столица Восточной Галиции Львов, как и все города воюющих держав, встретила в эйфории патриотизма.

Тридцать первого июля 1914 года, сразу после объявления мобилизации в Австро-Венгрии, город заполонили толпы возбужденных горожан, среди которых обильно пестрели парадные мундиры военных.

Подавляющее большинство населения Галиции, имевшее счастье не знать войн в двух поколениях, без тени сомнения восприняло манифест отца отечества Франца-Иосифа и слепо поверило в необходимость воевать.

В этом единодушном порыве масс было что-то захватывающее и величественное.

Мгновенно прекратились национальные и религиозные споры, исчезли противоречия между сословиями. Всех в одночасье охватило глубокое чувство единения, братства и готовности к самопожертвованию ради великой победы.

Стены города покрылись плакатами, прославляющими императора Франца-Иосифа: Tysiackrotnie niech zyje nasz Najwyzszy Wodz, Cesarz i Krol Franciszek Jozef I^[1].

На улицах, площадях и в парках до полуночи гремели полковые оркестры и распевались патриотические песни. По гранитной мостовой звонко стучали кованые копыта кавалерийских эскадронов, чеканили шаг пехотные полки. Толпа приветствовала их цветами и радостными криками: «Да здравствует император! Да здравствует Австрия! Да здравствует Польша! Долой Россию, да здравствует война!»

У дворца наместника, главной комендатуры и вокруг памятника Мицкевичу проходили нескончаемые манифестации, на которых звучали верноподданнические речи и призывы вступать в армию. Романтика военных приключений и подвигов во имя благородных целей звала молодых львовян под знамена императорской армии. С хмельным ликованием и песнями шли они по улицам города на мобилизационные пункты.

* * *

Торжественно проходили богослужения в переполненных народом Латинском соборе, греко-католической церкви Святого Юра, синагоге Золотая Роза и Армянском кафедральном соборе.

Чиновники магистрата и наместничества, ректорат университета имени Яна Казимира, работники суда и коммунальных служб, члены общества взаимной помощи литераторов и артистов, педагогические общества, почтовые управленцы, администрации табачной фабрики, фабрики ликеров и водок Бачевского и городских живодерен, знатные и известные горожане и простые мещане спешили жертвовать серебро и золото на алтарь победы.

Свою готовность немедленно выступить против врага демонстрировали польские стрелецкие дружины и скауты.

Срочно созданная Украинская головная рада принялась за формирование своих украинских сечевых стрельцов и обратилась к украинскому населению с призывом: «Жертвою майна и крови доказати вiрнисть для його освяченоi особи, для династii престола».

Еврейская община города не ограничилась собранными для вооружения польских легионов пятьюдесятью тысячами крон, а по инициативе раввина Хойзнера создала из собственной молодежи небольшое военное подразделение, которое сразу же приступило к усиленным тренировкам.

Оказать всяческую помощь наследникам великого Арпада^[2] призвал соотечественников Венгерский комитет.

* * *

Вскоре по Городоцкой и Казимировской^[3] улицам в сторону Жолквы и Равы-Русской нескончаемым потоком потянулись императорские войска: пехота, отряды краевой обороны, саперы, уланы, драгуны, хузары, хондеры, эскадроны артиллерии, понтонные части, мотористы, циклисты и пекарни.

Зрелище этого мощного военного потока и первые победоносные реляции с фронта ни у кого не оставляли сомнений в том, что войска империи успешно громят российскую армию и этим вершат судьбу мировой войны.

Неожиданно по городу разнесся слух: «Пленных ведут!» Толпы людей хлынули на улицы взглянуть своими глазами на существ, которые осмелились с оружием в руках выступить против Австрии и теперь «сжигают села и города, насилуют женщин, отрезают пленным уши и языки, пронзают пиками детей».

Российские пленные, с изможденными лицами, грязные и потные, медленно двигались по улицам города. Их вид не вызывал ничего, кроме сочувствия, но возбужденная толпа встретила их оскорбительными выкриками, плевками и даже палками и камнями.

Эмоции явно перехлестывали через край, и комендант города на следующий день в своем очередном указе вынужден был признать, что поведение горожан в отношении пленных «не соответствует культурному народу и выходит за рамки международного права».

Патриотический психоз населения еще некоторое время поддерживался сводками с фронта об очередных победах австро-венгерских войск и огромных потерях русских, однако живые проявления военного времени на улицах города исподволь меняли настроения горожан и заставляли задуматься, настолько ли близка победа.

Парадная форма военных сменилась полевой. Госпитали, школы, гимназии и монастыри все больше заполнялись ранеными. Новобранцы и ополченцы уже не обещали родным при расставании встретить Рождество дома. Вскоре был введен комендантский час, и населению предписывалось сдать все имеющееся оружие. Закрылись питейные заведения, а также все русские организации и издательства.

Город все больше охватывали хаос и неразбериха. Обезумев от легкой наживы и безнаказанности, расплодившиеся как грибы преступные банды средь бела дня грабили магазины, склады и случайных прохожих, опустошали оставленные владельцами дома и квартиры.

Тягостное впечатление производили курсирующие между вокзалом и городскими госпиталями трамвайные платформы с ранеными. И совсем удручающе выглядели позаимствованные у мебельной фабрики Тушинского огромные повозки в четыре вола, на которых в места захоронений вывозились трупы.

Вскоре уже небезопасным стало пересказывать новости и обмениваться мнениями о происходящем. Не редкостью стали публичные казни без суда и следствия пойманных шпионов и дезертиров. Началась активная охота за всеми, кто когда-либо проявлял симпатии к России и православной вере. За донос на русофила, тысячи которых уже заполнили львовские тюрьмы, власти сулили вознаграждение от пятидесяти до пятисот крон. Чтобы угодить в тюрьму или концентрационные лагеря Терезин и Талергоф, достаточно было признать родным русский язык, хранить русские книги или иконы или даже в прошлом совершить поездку в Россию или на Украину.

Мрачные предчувствия усилились, когда население стало привлекаться к возведению оборонительных валов, рытью окопов и вырубке леса в районе Брюховичи и Дубляны^[4].

С востока стала доноситься пушечная канонада, в городе появились первые беженцы, а в небе закружили вражеские аэропланы, по которым жандармы стреляли из карабинов.

Двадцать седьмого августа во Львове случилась паника. Рейд кавалерийских разъездов генерала Щербачева в окрестностях Львова породил слух о вступлении русских в город и жестокой расправе казаков над мирным населением. В один миг улицы города от костела Святого Антония до привокзальной площади превратились в скопище обезумевших от страха людей, доверху загруженных пожитками автомобилей, повозок, фур и трамваев, пеших и конных, безоружных и вооруженных рекрутов и раненых из госпиталя в окровавленных повязках и на костылях. С грохотом закрывались ставни магазинов и лавок.

Это массовое безумие сопровождалось неистовыми криками: «Москали! Стреляют! Утекайте!», призывами о помощи, воплями женщин и криком детей, звучными ударами кнутов, злобной руганью возниц и водителей, выстрелами в воздух жандармов, безуспешно пытавшихся навести порядок.

Паника продолжалась более четырех часов, однако казаки так и не появились, и горожане стали возвращаться домой.

Львов снова погрузился в состояние томительного ожидания смертельной опасности, так знакомой ему со времен татарских набегов, бунтов Хмельницкого и интервенции шведов.

Глава 5
На трамвае по Зеленой

Советник Львовского городского магистрата профессор Станислав Червинский вышел из своего особняка на Кохановского и уверенной походкой, отличающей солидного чиновника от заурядного служащего, направился к трамвайной остановке. Он спешил в ратушу, где в пять часов пополудни должно было состояться заседание магистрата накануне ожидаемого вступления в город российских войск.

Для поездок на службу и по личным делам в распоряжении советника всегда был служебный автомобиль зятя – чиновника краевого отдела. Но вот уже неделя, как тот со всем отделом эвакуировался в Криницы^[5]. Червинский решил ехать в магистрат на трамвае, чтобы собственными глазами взглянуть на происходящее сейчас на улицах города.

Большая часть служащих государственных учреждений, владельцы банков, фабрик, домов, магазинов и прочие состоятельные граждане города уже успели перебраться с семьями в Краков и Вену.

Советник остался в городе из-за жены, которая еще не оправилась после тяжелой болезни. Кроме того, у него было стойкое ощущение, что все происходящее – это ненадолго и войска кайзера уже завтра соберутся с силами и отвоюют утраченное. Вместе с ним остались и его дочери – Елена и Анна, не пожелавшие оставить родителей одних. Восемнадцатилетний сын Павел в первые дни мобилизации записался в стрелецкие дружины, с которыми отбыл в сторону Кракова.

В трамвае советник занял место рядом с пожилым господином в котелке с тростью, у которого и поинтересовался стоимостью проездного билета.

– Откуда я могу знать, – раздраженно ответил тот, – неделю назад была марка двадцать два геллера. Сейчас такой хаос, с каждым днем все дорожает…

Трамвай резко дернулся и медленно пополз по улице Святого Петра и Павла^[6] мимо Лычаковского кладбища.

– Cholera jasna!^[7] – вскрикнула полная дама. – Он что, дрова везет?

– Made spokuj^[8], пусть пани благодарит Бога, что вообще едет, – прикрикнул на нее мужчина с военной выправкой, – весь трамвайный парк призван в войско! Трамваи теперь водят волонтеры из Политехники^[9].

– Прошу прощения, – неожиданно к советнику обратился сосед, заискивающе улыбаясь, – не является ли пан членом магистрата, паном… Червинским?..

– Да, вы правы, – ответил советник, не особенно удивившись. Его часто узнавали в городе.

Пассажиры трамвая с любопытством и недоверием повернулись в его сторону.

– Ежи Вуйцык, служащий городского бюро по продаже скота и мяса, – представился сосед. – Я, собственно, еду в Краевой банк и не знаю – верно ли, но слышал, что там начали выдавать вклады и пенсии. Не знаете ли вы что-нибудь об этом?

– Мне об этом ничего не известно, – ответил профессор. – Этим занимается исключительно вице-премьер Шляйхер. Но если не ошибаюсь, все девизы^[10] уже вывезены из города. Хотя, пожалуй, директор банка пан Милевский еще на месте.

– А что еще можно ожидать от наших властей? – раздался сиплый голос толстяка с мутными глазами, синюшным носом и стойким запахом перегара. – Они раздали все деньги своим чиновникам, оплатили их расходы на эвакуацию, на эти легионы, а о жалованье рабочим, пенсиях вдовам и сиротам и не вспомнили.

Червинский сообразил, что сказал лишнее, и, надеясь уйти от неприятной темы, демонстративно отвернулся к окну, однако продолжал с любопытством прислушиваться к разговорам горожан.

Военное положение сближало незнакомых людей и побуждало делиться своими мыслями и впечатлениями, а трамвай был для этого весьма подходящим местом. Ведь на ближайшей остановке источник панического слуха или крамольного анекдота мог спокойно сойти и остаться никому не известным.

Новость о расстреле за шпионаж сына известного львовского адвоката на Цитадели советник уже слышал ранее, его сейчас больше занимал разговор стоящих рядом двух молодых крестьян с рекрутскими мешками.

Невже москалi будуть у Львовi? – спрашивал один из них.

Другой быстро закивал:

– Так, бачиш, всi тiкають. Бiльшість заможних панiв вже заладувала майно на тягрове авта i повтiкала з міста^[11].

– То як же Австрiя, зi своiм вышколеним вiйськом, найдосвiдченими генералами, має програти вiйну? З ким? З москалями, яких маленька Японія збила на капусту?^[12]

Трамвай повернул на Лычаковскую и резко остановился. Вошли гимназисты, обувь и штаны у них были измазаны глиной.

– Ну что, хлопцы? Все готово к приему москалей?! – с издевкой крикнул им толстяк, оскалив желтые зубы.

Юноши смущенно заулыбались, а полная дама с горечью произнесла:

– До чего мы дожили! Детей заставляем окопы рыть.

Червинский изумленно посмотрел на соседа.

– Они едут из Винников, – разъяснил тот. – Ведь это сейчас главный форпост нашей обороны. Говорят, там неплохо платят за земляные работы.

– То wszystko do dupy^[13], – не унимался толстяк. – Москали войдут в город с Замарстынова.

– Не говорите чепуху, – возразил мужчина в железнодорожном кителе. – Немцы не пустят их в город. Вы разве не слышали, что они уже взяли Калиш и вот-вот придут к нам на помощь?

– Я думаю, их помощь не пойдет дальше советов, где копать могилы для наших ребят, – с горечью заметила полная дама.

Она, видимо, имела в виду недавний приезд во Львов немецких офицеров, инспектировавших фортификационные работы вокруг города.

Советник посмотрел в окно. Трамвай догнал бричку с крестьянской семьей. Следом шла подвода, доверху груженная домашним скарбом. Сзади бежали привязанные собаки.

Червинский уже имел опыт общения с русскими. Это было еще в детстве, когда его семья жила в Варшаве. В польском обществе уже тогда сложилось стойкое мнение о русских чиновниках как о безнравственной привилегированной касте, которых можно купить за стакан водки или интимные услуги. После так называемых Варшавских манифестаций, появился указ о преподавании в школах и общении между школьниками только на русском языке. Молодежь это раздражало. В гимназии появились новые преподаватели – отставные российские офицеры и чиновники, ранее командированные в королевство, которые, однако, не могли серьезно заинтересовать учеников русской историей и литературой. Да и стоило ли ее любить, русскую литературу, если она еще со времен Радищева, славившая свободу и милость к падшим, ни одного доброго слова не сказала об угнетенных русской державой поляках.

После подавления Польского восстания царскими войсками его отец, известный в Варшаве адвокат и общественный деятель, вместе с семьей бежал в Галицию, где молодой Червинский закончил Львовский университет, стал профессором и авторитетным членом множества городских общественных образований.

Теперь трамвай обгонял лошадей, тащивших пушку с исковерканным лафетом. Ехавший верхом поручик с перевязанной головой злобно выругался, когда трамвай чуть не наехал на семенящих с отрешенным видом канониров.

Все происходящее вокруг представлялось советнику мучительно затянувшимся кошмарным сном, который он не в силах был прервать. Еще месяц назад он с женой отдыхал в Германии на острове Гельголанд – популярном курорте состоятельной львовской публики. Политика мало интересовала пожилую чету, да и разговоры о возможной войне казались несерьезными. Наслаждаясь природой этого живописного уголка Северного моря, они строили планы на будущее: говорили о покупке летнего дома в Дублянах и предстоящей учебе сына в Венском университете…

Неожиданно трамвай резко остановился, и в вагон втиснулся жандарм. Его грозный взгляд остановился на крестьянах.

– Со to za panstwo?^[14]

– Ми з Золочіва. Прямуємо на збір січових стрільців, – растерянно ответил один из парней.

– Prosze wyjsc!^[15] – громко скомандовал жандарм.

– Проше пана, але нам треба на Зелену п’ять, – попытался объясниться украинец.

– Milczec, zaraz my tu gadamy! Co mi tarn jakis strelcy!^[16]– грубо оборвал его жандарм.

– Marsch heraus, Sie Schweinker!^[17] – прозвучал снаружи голос еще одного жандарма с револьвером в руке.

Собрав покорно свои котомки, крестьяне стали выходить из вагона.

– Нельзя же всех русинов подозревать в измене. Это не приведет к добру! – взволнованно проговорила полная дама, когда трамвай снова тронулся.

– Иначе нельзя, – уверенно заявил мужчина с военной выправкой. – Вчера одного из них поймали на крыше Промышленного музея с фотоаппаратом. И вообще, еще неизвестно, что они выкинут, когда москали войдут в город.

– Совершенно верно, – поддержал его железнодорожник. – Вы слышали? В Клепарове они раскрутили болты на железнодорожных путях, а на Левандовке порезали телеграфные провода.

Не проехав и остановки, трамвай был снова остановлен, на этот раз военными. Всех высадили, кроме железнодорожника. Вагон стал заполняться ранеными из соседнего госпиталя для доставки их на вокзал.

Дальше советник пошел пешком. Проходя по Векслярской, он стал свидетелем того, как конная полиция оттесняла огромную толпу от сберегательной кассы. Перед синагогой Золотая Роза кучка евреев что-то оживленно обсуждала. Поводов для этого у них было достаточно. Рассказы беженцев о чинимых казаками погромах уже заставили треть еврейского населения покинуть город.

Возле ратуши профессора, как всегда, с улыбкой приветствовал швейцар Станислав. С конфедераткой на голове и лихо закрученными усами, он был невозмутим, как стоящие рядом на страже каменные львы.

Большой зал магистрата был заполнен не пожелавшими покинуть город государственными и общественными мужами. Ожидали исполняющего обязанности президента города Тадеуша Рутовского. Сам президент Нейман с наместником Корытовским накануне специальным поездом эвакуировался в Новый Сонш.

Червинский увидел группу знакомых профессоров и направился к ним, отвечая по ходу на приветствия.

Минуя группу львовских эндеков^[18], он услышал голос их лидера Станислава Грабского, возмущавшегося военным вступлением в Польское королевство отрядов мало кому известного Пилсудского:

– Его действия можно назвать самозахватническим актом.

– Я осмелился бы сказать больше, – вторил ему голос однопартийца, – это очень смахивает на шахматный ход немецкого и австрийского штабов.

Депутаты сейма обсуждали обращение главнокомандующего российских войск к полякам, которое накануне было разбросано в листовках с аэроплана.

Служащие магистрата говорили о слухах отравления городского водопровода.

– Это чистый вымысел, – уверял своих коллег один из них. – По нашему поручению горный химик доктор Хенрик сделал все необходимые анализы. Сейчас надо говорить не о воде, а о еде. Если не принять меры – через пару дней в городе не миновать голода.

Коллеги Червинского взволнованно рассуждали о возможной реакции министерства и Генерального штаба в Вене на возможные контакты львовской общественности с российскими оккупационными властями.

– Не стоит сомневаться, господа, – успокаивал их ректор Львовского университета Станислав Станинский. – Рутовский наверняка имеет соответствующие санкции по этому поводу из Вены. Однако я считаю весьма неосмотрительным задавать ему этот вопрос сегодня публично, ведь мы, возможно, уже завтра будем на оккупированной территории…

Профессора многозначительно закивали. Ректор в эти дни был очень популярен среди патриотически настроенной общественности города. Он полностью экипировал за свой счет рядового стрелецких дружин, и этот поступок, как достойный подражания, был отмечен в местных газетах.

Наконец в зале появился сам Рутовский в сопровождении вице-президентов – доктора Шталя и доктора Шляйхера. Участники заседания стали рассаживаться.

– Господа, – уверенным голосом начал свою речь Рутовский, – я рад приветствовать присутствующих здесь патриотов, которые имели мужество принять непростое решение остаться в родном городе и посвятить себя благородному делу защиты населения от жестокостей оккупантов, сохранения исторического величия города, его научных и общественных институтов.

Для нашего города наступили тяжелые времена. Неудачи наших войск заставили покинуть Львов верховную власть и значительные воинские подразделения, предоставив город самому себе. Нашему древнему городу с многовековой историей, богатейшим опытом народного и государственного бытия, его сокровищами, огромными промышленными возможностями и накоплениями граждан грозит серьезная опасность, если в нем не установятся порядок, согласие и понимание.

Нам предстоит принять важные решения относительно встречи неприятельских войск, сформировать орган общественной безопасности и выработать меры по предупреждению возможных провокаций со стороны населения в отношении российских войск.

Главное, мы обязаны не допустить военных действий в городе и жестокого обращения оккупантов с нашими гражданами, уберечь население от грабежей и хаоса.