Александр Беляев
Семя зла. Хроники затомиса
И тут Гаруда совершил свою единственную, но роковую ошибку. Не отпуская захвата, он приподнялся и приблизил к морде ирбиски свою голову, желая взглянуть в глаза издыхающему врагу и передать взглядом свое торжество: «узнаешь меня? Ты убила мою жену и двух орлят, теперь они отомщены, и будь ты проклята»! Увы, это желание, заставить врага понять в свои последние секунды, что над ним свершилась праведная месть, стоило ему жизни: ирбиска из последних сил извернулась и захлопнула мощные челюсти на непрочной шее орла. Последнее что увидел Гаруда в своей орлиной жизни, были глаза ирбиски, пылающие лютой ненавистью и торжеством. Тут восприятие Гаруды – перед тем как окончательно угаснуть вновь трансформировалось, и он увидел, что это вовсе не глаза дикой кошки, это человечьи глаза с круглыми зрачками. Он хорошо знал этот взгляд, он видел его не так давно… но где? В следующий момент орлиное сознание угасло, правда вскоре вернулось, но это было уже сознание человека – то самое, которое на короткое время сменило орлиное сознание, когда Гаруда расправлялся с серной.
Андрей-Рам всплыл над конвульсивно дергающейся птицей и еще не до конца ощущая себя человеком (правильнее – астральным человеком) с удивлением наблюдал за происходящим внизу. А происходило следующее: орел вскоре застыл, но так и не разжал свою хватку, ставшую мертвой толи благодаря последнему сознательному импульсу из угасающего мозга, толи в результате предсмертной судороги. Очевидно и ирбиска исчерпала свои последние жизненные ресурсы и почти сразу после того, как перекусила шею Гаруды, потеряла сознание и вытянулась в последний раз. И тут с ее телом стали происходить такие удивительные метаморфозы, что Андрей-Рам засомневался, видит ли он реальные события, происходившие очень давно в Энрофе, либо это какая-то астральная символика отражения очень похожего на Энроф. Кошачьи пропорции мертвой ирбиски начали изменяться, конечности вытянулись, туловище же, напротив, укоротилось. Не прошло и минуты, как перед Андреем-Рамом лежало тело обнаженной женщины – уже не юной, но еще и не увядшей. Женщина лежала, словно на ложе из собственных иссиня черных волос, достающих почти до пят, и хотя лица ее не было видно, Андрей-Рам сразу узнал это тело, когда-то ему столь желанное и любимое: это было тело его жены и Шакти священнослужительницы Дурги. Рядом с ней, сжимая руками ее горло лежал он сам, а под ними обоими – растерзанное тело служанки Рати. Рам еще не осознал до конца, что произошло (теперь он был уже в гораздо большей степени Рамом, чем Андреем, хоть и осознавал свое отношение к кому-то еще, помимо безвременно умершего кшатрия – искателя тайных знаний), а земной мир уже начал застилаться пока еще прозрачной пеленой. Из обнаженного тела женщины, еще недавно бывшей горной кошкой, начала выпростаться другая, астральная, облаченная в розовые одежды с накинутой на плечи шкурой снежного барса, очень похожая на изображения Кали-воительницы, которые Рам видел каждый день на стене зала для проведения тантрических ритуалов. Правда рук у Дурги, в отличие от десятирукой Кали, было только две.
Сознание Рама-Андрея все больше освобождалось от животного тумана, и самоощущение орла практически уже не вуалировало его мировосприятия. В следующее мгновение он вспомнил, как виделся с Дургой где-то неподалеку, в Гималаях, как после их страстной любви на берегу хрустального ручья (несмотря на чей-то запрет) она превратилась в огромную каменную статую по ноге которой он яростно колотил кулаками, проклиная богов, забравших его любовь и грозился поступить в услужение дьяволу. Вспомнил, как из пустоты возникли две богоподобные жрицы, и слова, произнесенные одной из них: «Забираем у тебя младенца истины и вручаем цветок силы». Хотя, такое ведь вряд ли могло произойти на земле… перед этим что-то случилось! Почему он так плохо помнит, что было перед этим? И как он очутился в этой горной местности. Ко всему он помнит, что сердце его полнилось торжеством, и он превратился в орла и долго летел над горными вершинами, созерцая каких-то седых великанов, величаво дремлющих на усыпанных бриллиантами и сапфирами тронах, словно бы естественным образом вырастающих прямо из недр горных вершин. А потом все резко изменилось – изменилось освещение, небо стало голубым, на нем засияло Солнце, а горные вершины оделись в причудливые шапки облаков. И не существовало уже никаких великанов, он всю свою сознательную жизнь был беркутом Гарудой, его мучил голод и он выискивал какую-нибудь жертву.
Дальнейшее, увиденное глазами орла, в тело которого немыслимым образом переместилось сознание Рама-Андрея, он помнил уже очень хорошо, вплоть до возвращения в астральную природу человека. Выходит, он реинканировал в орла, причем не в момент его рождения, а незадолго до гибели. Странно, а ведь он никогда не верил, что человеческая душа может вселиться в тело животного, считал это народным суеверием, и на то у него были достаточно веские аргументы. Если вектор духовной эволюции направлен от грубого к тонкому в ее восходящей части спирали и душа проходит долгий путь совершенствования, проходя поэтапно фазу камня, растения, животного и лишь потом – человека, то подобный возврат просто невозможен: душа по природе должна соответствовать своему вместилищу. А выходит, все это правда и душа человека может вселиться в тело орла, правда почему-то не с рождения – как же такое возможно?!
Стоп… реинкарнировал в орла… выходит, он умер? А ведь и правда, вся эта история с женой, превратившейся в каменного истукана, и эти богоподобные жрицы, взявшиеся из воздуха! Все это мало напоминало земные события. А что было до того, как он очутился в горной местности с черным небом над головой? Там, где нет ни одного знакомого созвездия, нет ни луны ни солнца, но светло как днем – вернее – в преддверье сумерек, когда все предметы удивительно контрастны и словно бы обладают едва приметным самосвечением? Выходит, прежде, чем он превратился в орла, он оказался в каком-то загробном мире, и это не обычный астральный выход, каких он мог припомнить в своей жизни немало – он бы это точно знал и ощущал некую связь со своим физическим телом. Сдесь же ничего подобного не было, он не ощущал связи ни со своим физическим телом, ни с земным миром вообще.
Так, а что было до всего этого? А до всего этого он сидел под скалой на берегу моря Вечности и беседовал со своей Единственной… Маргаритой… да нет, не Маргаритой, – Анной! А еще раньше путешествовал по тайге и угодил в необъяснимую ситуацию! А до этого был летаргический сон, а до этого он изготовил Сому и чуть было не убил с помощью чудесных нитей Людмилу Георгиевну Туранцеву. Толкнул ее с помощью этих нитей под автомобиль, но в последний момент одумался и выдернул буквально из-под самых колес. Стоп! Какие такие автомобили?! Самоездящие колесницы? Он что, был в гостях у небожителей, которые передвигаются в волшебных аппаратах? Или это будущее, и по земле будут ездить такие колесницы? Будущее… Господи! Да ведь он же никакой не Рам! Он – Андрей Данилов, живет в двадцатом веке, а Рам – это его давняя индийская инкорнация. Из замка Вечности он угодил в близкое посмертие Рама, когда его душа почему-то ненадолго переместилась в тело горного орла.
И тут Андрей вспомнил, что было незадолго до смерти Рама. Собственно, ничего особенного: он в очередной раз перед сном принял Сому, чтобы спастись от неприкаянной души служанки храма, Рати, но в этот раз в Соме оказалось подмешано что-то еще. Он слишком поздно понял, что именно, и еще он понял, что отравила его Дурга, его жена, его возлюбленная, его Шакти – так же, как она отравила своего первого мужа Сахадеву. Андрей вдруг ясно увидел и услышал разговор Дурги с ее наставницей Дакини, и хоть в разговоре с ней Дурга и отказалась убивать своего мужа, как отработанный материал, однако Рам знал, что в дальнейшем она приняла решение.
А впрочем, возможно это знал не Рам, возможно это знал Андрей, в астральном сознании которого чудесным образом переплетались знания и чувства Рама и Андрея. Он ясно увидел то, чего физическим зрением не мог видеть Рам, поскольку тело его к тому времени уже было мертво. Дурга врывается в комнату Рама, при этом Андрей четко понимает, что она ужаснулась своего поступка и бросилась исправлять ситуацию, но, как оказалось, слишком поздно. И тогда в отчаянии она обнимает и целует бездыханное тело мужа и с судорожными рыданиями повторяет: «Я не успела, я не успела, прости меня, любимый, прости». Затем она подходит к шкафчику, где стоит недопитый хрустальный сосуд с отравленной Сомой, наливает бокал, выпивает его и ложится рядом с Рамом. Вскоре она засыпает и сон ее незаметно переходит в смерть. Дальнейшее Андрей видит словно бы глазами Дурги, но продолжая себя осознавать Андреем и отчасти Рамом: это была та самая сцена, которая происходила с Рамом в неизвестной горной местности, но увиденная глазами Дурги, и когда Рам, превратившись в могучего горного орла, расправил крылья и улетел, статуя Дурги претерпела обратные изменения от каменного истукана до живого существа. Но существом этим была уже не прекрасная жрица храма Кали Воительницы, а гибкая пятнистая самка ирбиса. И эта астральная копия, так же как копия Рама, вскоре нашла свое тело в физическом мире, превратившись в реальную горную кошку. Правда не надолго: их последняя встреча с Рамом в образе снежного барса и беркута оказалась последней. Правда, зачем было нужно это повторное убийство друг друга в зверином и птичьем обликах Андрей так и не понял.
Все это в мгновение пронеслось в его сознании, он уже и сам не знал, кто в большей степени – Рам или Андрей, в его памяти вспыхивали эпизоды и каких-то других жизней, происходивших в самые разные времена.
Помимо хорошо знакомых ему эпизодов из жизни Фауста и Рама, откуда-то из глубины его природа, словно первые пузырьки в доведенной до кипения воде, начали всплывать незнакомые сценки, которых в своей реальной жизни он никогда не помнил. Пока это еще были сцены вроде бы увиденные со стороны, и тем не менее ощущение, что все это происходило именно с ним, крепло от раза к разу, хоть люди были незнакомы и эпохи угадывались с трудом.
Вот смуглый мальчик, лет семи из последних сил бьется в роскошном закрытом мраморном бассейне, пуская кровавые пузыри, а в ногу ему стальной хваткой вцепился средних размеров крокодил, правда в воде он кажется огромным, гораздо больше, чем в действительности. В последний момент мальчик видит, что из-за дальних колонн зала появляется черная кошка, а за ней бежит молодая смуглая девушка лет семнадцати, выхватывая из-за спины маленький, тугой лук.
Вот загорелый юноша как зачарованный смотрит на причудливый танец полуобнаженной танцовщицы в набедренной повязке из шкуры леопарда в каком-то незнакомом языческом храме, затем словно загипнотизированный идет к ней, вытянув руки, и в этот момент кто-то наваливается на него сзади и вонзает кинжал под лопатку.
Вот бородатый мужчина среди защитников какого-то древнего прямоугольного строения посылает стрелу за стрелой в толпы наступающих, ползущих по приставным лестницам воинов, и по характеру вооружения и на уровне осознания Андрей догадывается что это римляне, штурмующие храм Соломона в Иерусалиме.
А вот уже совсем свежие впечатления, и в отличие от прочих сценок Андрей видит это словно бы собственными глазами, одновременно сознавая, что это один из эпизодов бурной жизни Рама, который ранее не попадался в его поле видения во время экскурсов в прошлое. Рам в легких доспехах-чешуе, закрывающих туловище и плечи до половины, участвует в какой-то вооруженной стычке на каменистом берегу небольшой, но очень бурной речки. В отдалении простираются заснеженные горные хребты, неподалеку от него в поле зрения лежат тела нескольких монголоидного вида мужчин, одетых в грубые одежды из ячьей шерсти.
Несколько человек продолжают сражаться, а сам Рам теснит совсем молодого парня такого же монголоидного вида, и Андрей почему-то знает, что это тибетцы-разбойники, напавшие на караван в котором Рам путешествует по Гималаям. Разбойники что-то не рассчитали, караванщики оказались хорошо вооружены и готовы к сражению, к тому же их оказалось гораздо больше, чем разбойники предполагали.
Сейчас большая часть разбойников рассеяны и скрылись, но какую-то нерасторопную часть удалось прижать к бурной реке, прыгнуть в которую – верная смерть. В данный момент происходит заключительная сцена: превосходящие силы караванщиков, среди которых и Рам, добивают незадачливых грабителей. Противник Рама – совсем молодой парень, воин гораздо менее искусный, чем Рам – обречен, он это хорошо понимает, на его оскаленном лице взгляд затравленного зверя, он уже выбился из сил, но упорно борется за свою жизнь, не понимая, как так получилось, что он из охотника сам превратился в жертву. Руки его по-прежнему судорожно сжимают короткую кривую саблю, он ранен и из нескольких ран течет кровь.
Он по сути дела только отражает из последних сил удары Рама, причем не очень успешно, Рам же откровенно развлекается, понимая свое полное превосходство. Он совершает замысловатые вращательные движения легким дамасским клинком, и острие не сильно касается то одного, то другого участка тела разбойника. Рам давно уже мог бы убить этого юнца, по глупости или по нужде присоединившегося к шайке горных грабителей-неудачников, но продолжает развлекаться, как кошка с мышкой, а отчасти ему даже жалко этого юного дурака, который теперь должен умереть во цвете лет, возможно так и не испытав в своей жизни ничего хорошего. В сердце Рама также особое острое чувство распорядителя чужой жизнью: захочу – убью, захочу – помилую, но помиловал ли бы ты меня, окажись я на твоем месте, и где гарантия что в этом случае ты не отомстишь мне в будущем? Раму это чувство хорошо знакомо, очевидно аналогичных случаев было немало в его богатой событиями жизни.
Итак Рам испытывает некоторые сомнения и даже жалость к юнцу, но долг кшатрия велит убить разбойника, чтобы избавить мир от еще одной бешеной собаки. Он выбивает из рук парня саблю – наверняка отобранную у убитого им купца, при этом парень делает неловкое движение, спотыкается о камень и падает. Рам приставляет к его груди клинок, но медлит, преодолевая жалость, и в этот момент парень начинает что-то лопотать на тибетском, который Рам пока что знает плохо, но и так ясно, что он молит о пощаде и несколько раз повторяет слово «мать», который Рам хорошо знает, а также «голод» и «смерть». Ясно, что парень хочет сказать, что если Рам его убьет, то его больная старая мать, у которой он возможно единственный кормилец, умрет от голода. Подобные мольбы Рам слышал в жизни не раз, скорее всего это банальная ложь, чтобы разжалобить противника, и Рам произносит по-тибетски нравоучительную фразу, которую он выучил давно: «А думал ли ты о матерях тех людей, которых ты убил и ограбил»? С этими словами Рам всаживает клинок в хорошо знакомое ему место груди между третьим и четвертым ребром слева. Меч входит легко, словно в масло, не находя по пути препятствий: Рам хорошо знаком с анатомией для более эффективного убийства. Парень конвульсивно дергается и затихает.
Вслед за этой яркой сценой в сознании Андрея всплыли и другие картинки связанные со сражениями в жизни Рама. Они были подробными и сопровождались множеством деталей, которые почему-то запомнились в той или иной экстремальной ситуации, где чаша весов могла склониться и не в пользу Рама, но каждый раз склонялась к последнему. Подобных случаев было немало, и мы не будем их описывать, поскольку все они во многих моментах совпадали. К чести Рама можно сказать, что во всех ситуациях он вел себя достойно, как полагается воину, а не убийце, и каждый раз, убивая, Рам испытывал странное ощущение, словно какая-то частица жизни, сознания и судьбы убитого вливались в его душу и завязывали некую связь с убитым.
Все эти видения в мгновение пронеслись перед сознанием Андрея и как знать, сколько еще времени он продолжал бы наблюдать сценки чужих жизней, которые тем не менее словно бы неслышно шептали, что все это происходило с ним, Андреем, если бы от этого интересного занятия его не отвлекло следующее. Из распростертой на земле женской фигуры всплыла в воздух подобная ей, эфирная, в недавнем земном бытии его коварная жена. Андрей хорошо помнил и будучи в астральном образе, кто отправил Рама на тот свет. Какое-то время Дурга висела в пространстве с закрытыми глазами, затем глаза ее раскрылись, она призывно протянула к Раму руки и повторила те слова, которые были последними в ее земной человеческой форме:
– Я не успела, не успела, прости, любимый!
Андрей, который к этому времени хорошо знал ситуацию в целом, уже без обиды, укора и тем более ненависти по поводу безвременно загубленной жизни, посмотрел на Дургу. Он подумал, что она, впрочем, и не так виновата, поскольку множество условностей бывшего статуса руководили ее поступками вопреки воле, а извращенное в земных условиях чувство долга порой заставляло совершать поступки, которые она в ином случае никогда бы не совершила. Вслух же он сказал (хотя Дурга несомненно видела и так всю гамму чувств, возникшую в его душе):
– Я ни в чем не виню тебя, возможно для жрицы храма Кали- воительницы это был единственный выход, а для Рама, возможно, и лучшая из трех смертей. По крайней мере эта мука уже позади, и я даже благодарен тебе. Но скажи, каким образом ты превратилась в снежного барса?
– Но ведь и ты превратился в орла, – грустно ответила Дурга. – Так или иначе ты рассчитался со мной и этим исполнил мое тайное желание: я приняла яд, сознавая, что уже не могу умереть от твоей руки, что было бы гораздо справедливее. Очевидно Кали услышала эту мою мольбу и дала возможность осуществиться моей просьбе таким необычным способом. И этим же способом она облегчила грех самоубийства. Помнишь нашу встречу в горной долине посмертия? Это местность, где дается еще один шанс для исполнения нереализованных желаний. Ты желал отомстить мне и отомстил, я желала умереть от твоей руки и умерла. Теперь я могу спокойно передать себя в руки Кали, у тебя же, как я вижу, другой путь.
– Наверное, другой, – сказал Рам-Андрей, – я ощущаю, что Рам – это лишь малая моя частица, в действительности же я – нечто гораздо большее. Ты не поверишь, но сейчас я знаю, что долгое время видел такие чудеса будущей жизни, о которых мы в нашей темной Индии даже представить себе не могли. Представь себе самоходные стальные коляски, несущиеся быстрее арабского скакуна, и стальные птицы, несущиеся высоко над землей стократ быстрее. Сейчас я в гораздо большей степени человек по имени Андрей, который жил на севере, чем твой муж, кшатрий Рам.
– Меня почти не интересует земная жизнь, – задумчиво сказала Дурга, – и то, какие механизмы изобретут на земле в далеком будущем могли бы заинтересовать священнослужительницу Дургу, но не ее душу, лишенную тела. А впрочем, если я захочу увидеть, какие механизмы будут бегать по земле в далеком будущем, я всегда смогу это посмотреть, в посмертие преграды времени легко преодолеваются. Но думаю, что те миры, куда вскоре и я, и ты попадем, покажут нам вещи куда более удивительные, чем самодвижущиеся повозки и стальные птицы. А сейчас, Рам, мне кажется, что я расплатилась по земным счетам и должна идти куда-то дальше, в неведомое.
– Нет, ты еще не по всем счетам расплатилась! – Ворвался в их диалог новый голос, и Дурга с Рамом увидели неожиданно возникшую перед ними темнокожую (в астрале она осталась такой же) девушку с колом, торчащим прямо из груди. – Я погибла по твоей милости, Рам, в конце концов, только слабовольно попал под твое влияние и нарушил слово кшатрия. Он за это уже расплатился сполна при жизни, но ты со своей магией оказалась для меня недоступной. Теперь же мы на равных и я жажду оплаты по счетам! О, как я тебя ненавижу! Если бы только моя гибель и обманутый Рам, которого ты уничтожила, как только он стал несостоятелен, как мужчина! Все те годы, сколько я служила в храме, ты постоянно придиралась и издевалась надо мной!
– Ну и какой же ты хочешь оплаты? – презрительно усмехнулась Дурга, как видно не испытывая перед ней никакого страха. – Я бы с удовольствием рассчиталась с тобой золотом, – в ее руке тут же возник мешочек с чем-то весомым, – да вот, боюсь, астральное золото здесь не в ходу, а земное, как ты понимаешь, сюда не перенести. Могу тебя разочаровать: по счетам я и ты будем платить другим кредиторам, несравненно более могущественным, чем мы с тобой. А друг с друга нам здесь взять нечего, как бы мы этого ни хотели. Что же касается Рама, так он тебя никогда не любил, ты была лишь маленьким эпизодом в его жизни.
– Но это несправедливо! – крикнула Рати. – Какое мне дело до тех кредиторов, которым ты будешь платить по счетам! Я сама хочу это видеть! Я хочу видеть, как ты горишь в Аду, пусть даже я буду гореть в соседнем пламени!
– Боюсь, в соседнем не получится, – усмехнулась Дурга, – наши грехи различны и отрабатывать их мы должны по-разному.
– Но я ни в чем не грешна, я – жертва!
– Богам лучше знать, если бы ты была святой, то уже давно обитала бы в Раю. Наверное, не все так просто, мы все оказались завязаны в единый кармический узел, и хоть Рам и не убивал тебя, он все время винил себя в твоей смерти. Ты же так долго убеждала себя – уже после смерти, – что это он убил тебя, и не хотела ему простить, что Высшие Силы распорядились весьма неожиданным образом! Мы все поубивали друг друга в облике диких зверей и птиц. Правда, извини уж, по какому-то недоразумению ты вновь оказалась жертвой.
– Но это несправедливо!
– Зато ты развязала карму и сможешь уйти из земного пространства, в котором ты в качестве призрака измучила и себя и Рама. Спроси его сама, намного ли ты стала ему желанней после того, как мучила его столько при жизни, и хоть и не убила его сама, однако запустила цепочку событий, приведших его к гибели!
– Но я его не убивала!
– Он тоже не убивал тебя!
– Но его убила ты!
– После этого я убила себя, однако я бы никогда не пошла на это, если бы он не стал тем, чем стал благодаря тебе.
– Я все равно уничтожу тебя! – вскрикнула Рати, и вдруг вырвала из своей груди кол и обрушила его на голову Дурги, словно увесистую дубину. На лице Дурги отразилось недоумение, затем ее недоуменная гримаса разъехалась пополам, и кол рассек бывшую жрицу от макушки до земли, словно был каким-то сверхотточенным клинком, и держал его в руках могучий воин, а не хрупкая девушка.
Картина была впечатляющей, однако на Рама (будем для краткости называть его так) она не произвела особого впечатления, поскольку в астрале он проделывал подобные вещи многократно. Взять хотя бы его победоносное сражение с целым отрядом рыцарей, где он раскраивал их вместе с доспехами и вдоль, и поперек, и насквозь, поэтому он прекрасно знал, что через пять минут Дурга будет стоять перед ними цела и невредима и скорее всего ответит Рати чем-нибудь подобным. Если же принять во внимание ее магические возможности при физической жизни, можно было предположить, что для Рати этот поединок кончится плачевно. Поэтому видя торжество, вспыхнувшее в глазах Рати, Рам покачал головой и сказал:
– И это ты называешь местью? Месть была, когда орел задушил барса, правда и сам погиб, а это только астральные забавы, не пройдет и пяти минут, как она восстановится и устроит тебе взбучку, и ущерб от этой взбучки будет куда серьезней, чем можешь устроить ей ты. Ты что, за время пребывания в тонком мире ничего подобного не проделывала?
– Ну и что! – Рати яростно пнула одну из половинок Дурги, которая уже начала терять очерченность. – Зато у нас есть пять минут и эти пять минут никто не помешает нам быть вместе! Я так ждала этого все годы! А что будет потом, и что она со мной сделает не важно. Если боги милостивы ко мне, а я это заслужила, то они превратят пять минут в вечность, в загробном мире время может протекать по-разному.
Рати раскрыла объятья, астральные одежды сами собой испарились, и как мысленно отметил Рам, формы ее теперь стали гораздо более совершенными, чем при жизни. Рам отступил и вытянул руку вперед, желая остановить порыв своей давней мимолетной любовницы. Находясь в сознании Андрея, он сознавал, что пребывает здесь с какой-то важной, правда ему неведомой миссией, и тратить энергию на жалкий астральный секс, который не приносит ничего, кроме разочарования, не входило в его планы. А вдруг этой энергии как раз не хватит для успешного выполнения миссии! Он знал, что в его жизни все ситуации как правило стремятся развернуться по наихудшему варианту.
– Подожди, подожди, – произнес Рам (он, почему-то, испытывал жалость и боязнь обидеть это несчастное, зацикленное на нем существо – оно ведь так настрадалось!), – пойми, здесь все это бессмысленно, неужели ты не знаешь, что секс в астрале не дает ничего того, что дает в жизни, это жалкая пародия, неужели, находясь здесь, ты этого еще не узнала. Надо, уж если ты умерла, настраивать себя на другие задачи, а секс здесь – одно лишь разочарование, все эти годы ты пребывала в иллюзии, думая, что если я умру, то в посмертии смогу дать тебе то, что не успел должной мере дать при жизни.
Но Рати уже не слушала его, очевидно, маниакальная идея владеть Рамом была ее посмертной отработкой и тем якорем, который привязывал ее к физическому плану, не давая уйти в более подходящие для посмертия сферы. Она впилась губами в Рама и обвилась ужом вокруг его шельта, превращаясь всем своим существом в сплошную эрогенную зону.
«А может, – подумал Рам, – это у меня все так бледненько в астрале, может у одержимых, которые отрабатывают какую-либо страсть, в посмертии все гораздо серьезнее, может это развяжет ее кармический узел и она сможет покинуть физический план, тем более тело Рама уже умерло. Ну что ж, придется подарить ей астральный секс, хоть лично мне это нисколько не нужно».
Подумав так Рам преобразил свою форму подходящим образом, превратившись в сексуального гиганта, способного удовлетворить целый взвод страждущих женщин, хоть прекрасно сознавал, что форма здесь не имеет принципиального значения и главное – энергия. Ну что ж, он подарит ей немного энергии, нельзя же думать только о себе. Забыв о раскроенной пополам Дурге, он занялся с Рати каким-то фантастическим сексом, чем-то наподобие секса двух цветков в анимационном виде изображенным Аланом Паркером в фильме «Стена». Находясь в непрерывном совокуплении, они превращались то в растения, то в животных, то снова в людей, то, возвращаясь к истокам – в двух амеб. При этом Рам все время был как бы сторонним наблюдателем, и если и не испытывал каких-то ярких сексуальных ощущений, то, по крайней мере развлекался причудливой сменой форм, все же в астрале он обычно не мог менять их так запросто и в таком разнообразии. Очевидно секс с Рати наделил его такой возможностью. С другой стороны он чувствовал, что у Рати все происходит несколько по-другому, гораздо серьезней, чем у него.
«Ну ладно, – подумал Андрей в шельте Рама, – пусть насладится если ей это так необходимо – если не я, то хоть кто-то…
Неожиданно их причудливое действо в мгновение прекратилось – между ними полыхнуло розоватое пламя и их отбросило друг от друга на несколько метров. Рам удивленно оглянулся и увидел что справа и слева от него стоят две Дурги, причем одна розовая, другая – голубая и каждая держит в руке по изящному женскому мечу. Очевидно между лезвиями этих мечей и возникла та самая вспышка по типу вольтовой дуги, которая разбросала двух незадачливых любовников в разные стороны.
– Неплохо, – в унисон сказали обе Дурги (в отличие от двойников Андрея они двигались и говорили совершенно синхронно) с видом знатоков, правда с иронической улыбкой на лице, оценивающе глядя на разъединенных прелюбодеев. – Я даже не подозревала, – сказали они, обращаясь к Рати, – что ты столько тантрической энергии за это время накопишь! Подозреваю, что ты потихонечку воровала ее у Рама. С ним-то все ясно, он никогда серьезно к Тантре не относился, для него всегда это была лишь изысканная гимнастика, как в хатха йоге, ну и феномен Сомы его интересовал, за что он и поплатился в дальнейшем. Так что, – сказали Дурги, – обращаясь уже к Раму, – в астрале ты остался таким же гимнастом, каким был при жизни, хотя, отдадим тебе должное, гимнастом прекрасным и давал все необходимое, что от тебя требовалось. Недостаток же энергии я компенсировала другим способом, в Тантре предусмотрены подобные случаи. И все же, мой дорогой, десять лет занятий Тантрой не могли пройти бесследно, и хоть при жизни ты не очень преуспел в формировании новых сексуальных ощущений, ты получил на них право в посмертии. После того, как эта тупица врезала мне колом по макушке, я вдруг осознала смысл нашей последней встречи. Я должна проводить тебя в Дуггур, где ты сможешь обрести настоящие эротические ощущения, которые невозможны не только в ближнем астрале, но и в телесной жизни.
С этими словами обе Дурги подошли к Раму, который к этому времени обрел свой обычный астральный облик (воин в доспехах «чешуя» и странном шлеме, словно бы сделанным из перьев недавно погибшего беркута Гаруды) и положили ему руки на плечи с разных сторон.
– Ну что, дорогой, ты сопроводишь меня туда, откуда явилась одна из моих бессмертных частиц? – сливаясь в унисон прозвучали, словно один, два голоса.
– Не трогай его, сука! – наконец очухалась от энергетического удара Рати, – он мой, ты что, не видела этого?! Отправляйся в свой ад одна! С этими словами Рати вновь кинулась на обеих Дург, очевидно рассчитывая вцепиться в одну из них мертвой хваткой, поскольку кола под рукой не было. Но теперь обе Дурги были наготове, они разошлись на три-четыре шага, и когда Рати поравнялась с обеими и в нерешительности остановилась, решая, на которую из них кинуться, они сделали синхронный выпад мечами, в результате чего Рати оказалась насажанной на оба клинка словно на вертел.
– Ох и надоела же ты мне! – сказали синхронно Дурги, словно мать своей приставучей дочери. – Тут такой серьезный момент, а ты отвлекаешь по пустякам! Ну да ладно, своим упорством ты заслужила это маленькое путешествие, думаю, Рам, как обычно не сможет отказать тебе в этом!
В этот момент Рам увидел, что с рук обеих Дург на их мечи перескочили язычки бегущего пламени – голубого и розового, пробежались по лезвиям и ударили с обеих сторон в конвульсивно дергающуюся Рати, и в следующее мгновение она начала быстро уменьшаться. Не прошло и минуты, как в пространстве между двумя мечами висело новорожденное дитя женского пола, напоминающее о Рати только темным цветом кожи.
