Александр Беляев
Продавец воздуха. Чудесное око (сборник)
Несчастнейший человек в СССР
Русый голубоглазый сын инженера Борина, комсомолец Мишка Борин, учился в университете и в этом году перешел на второй курс. Еще когда он кончал среднюю школу, его товарищи много спорили о выборе профессии.
«Кем ты будешь?» – спрашивали они друг друга. Почти все мечтали стать инженерами и летчиками, кое-кто – геологом, врачом, педагогом. У Мишки Борина и не спрашивали: его судьба всем казалась ясной. Сын известного радиоинженера, изобретателя, конечно, должен стать радиоинженером. И Мишка Борин сильно удивил не только товарищей, но и отца, неожиданно объявив, что он будет географом. Так он решил уже несколько лет назад. Когда он учился в школе, затаенным и самым большим желанием его было стать Героем Советского Союза. Челюскинская эпопея произвела на него величайшее впечатление. Нет, Мишка не был зазнайкой. Его привлекали не сами по себе награды, почести, почетное звание Героя. Он хотел быть достойным этого звания и принести своему Отечеству действительную пользу. Однажды, вскоре после челюскинской эпопеи, он ехал за город с экскурсией и в вагоне слышал, как молодой моряк-практикант рассказывал своей девушке о том, что вскоре уйдет в «ледяное плавание». Как завидовал ему Мишка!
Он много думал, никому не рассказывая о своих планах. А планы у него были очень широкие. Прежде всего знания. Они оберегают нас от ошибок. Вот, например, Витя. Он изучал химию, а стал полярником, геофизиком. Сколько зря потеряно времени! Мишка сразу возьмет быка за рога. Сначала перечитать историю всех ледовых походов и морских путешествий. Мишка подналег на немецкий язык и вскоре прочел в подлиннике дневник Штеллера, написанный на старинном немецком языке. Походы советских ледоколов он знал назубок. Потом взялся за навигацию, лоции, океанографию, даже за астрономию.
Как это ни странно, всего менее его интересовало радио.
Он вел записи. В общей тетради имелся раздел: «Как люди выходили из безвыходного положения». Сюда он записывал все случаи, казусы, которые угрожали действительным и выдуманным романистами путешественникам. Необходимо научиться быть смелым, сообразительным, решительным.
Однако и это еще не все: надо было стать сильным, бодрым, выносливым. Иметь ум ученого и тренированное тело морского волка. Спорт, физкультура составляли немалую долю Мишкиного плана «геройской» подготовки.
И вот здесь-то ему не повезло. Но об этом дальше.
Когда Мишка стал студентом, он отнесся критически ко многим «детским мечтаниям». Так, в школе его сильно занимали размышления о том, что будет, когда он станет Героем. Теперь его более интересовало «самое дело». Однако «генеральная линия» его плана осталась, и он, как и ранее, усиленно изучал «необходимые» науки и тренировался физически: рано вставал, закалял свое тело, совершал большие пешие экскурсии, увлекался спортом, однако уже не делал таких глупостей, как в школе: не окунался в проруби и не пугал мать «полным отсутствием аппетита», – она не знала, что так он приучал себя «переносить голод».
Когда он проведал от отца о том, что готовится экспедиция в Атлантический океан на поиски затонувшего корабля, все его желания путешествовать, стремления к приключениям, к подвигам вспыхнули с новой силой. Конечно, Атлантический океан – не то что полярные моря. Какие здесь могут быть приключения? Почти обычная прогулка. И отправляются туда не ледоколы. Однако все-таки в экспедиции можно изучить на практике устройство корабля и навигацию… И он стал просить отца устроить его в экспедицию. Время летнее, подходящее – каникулы. К началу учебного года он возвратится. Отец не дал решительного ответа – надо получить разрешение начальника экспедиции. Мишка насел на Гинзбурга, с которым успел подружиться. Гинзбург обещал поговорить с Кирилловым. В дни ожидания Мишка даже немного похудел. И вот однажды вечером отец принес радостную весть: разрешение получено.
– Едем вместе, Гинзбург!.. – Мишка схватил Гинзбурга и закружил его по комнате. Потом побежал в свою комнату собираться. Отложил книги, целую кипу записных книжек, две автоматические ручки, бинокль, ружье.
Мишка окинул взглядом комнату: что еще взять? Комната отражала «генеральный план» его жизни: на стенах висели географические карты, главным образом карты Арктики, на письменном столе – глобус, барограф, мореходные инструменты… Сколько раз эта комната превращалась в каюту, а письменный стол – в капитанскую рубку! Какие драматические сцены разыгрывались здесь в борьбе с арктическими льдами! Сколько раз Мишка терпел здесь аварии! А в углу, мирно уживаясь с книгами, лежал спортивный инвентарь для хоккея, тенниса, бокса, футбола…
Футбол! Ведь завтра встреча команды их университета с командой технологического института. За этими хлопотами Мишка едва не забыл об экспедиции. Мишка – «бек» – чемпион. Конечно, он обязан участвовать… Победит «технологичку» в последний раз в этом сезоне и поедет.
Ночью Мишке снились пальмы и летучие рыбы вперемежку с футбольными мячами. Надо было «пасануть» летучую рыбу, как мяч, но это никак ему не удавалось. Рыбы пролетали мимо, дребезжа крыльями-плавниками.
«Да это же будильник дребезжит!»
Какая была игра! Все шло прекрасно, но когда игра вступила в высшую фазу напряжения, случилось несчастье. Как это случилось, Мишка впоследствии никак не мог вспомнить. Игроки набросились на мяч как сумасшедшие… Сбились в кучу… Вдруг Мишка почувствовал острую боль в ноге и упал… Свисток судьи… Игра была прервана… Мишка не смог встать. Принесли носилки и на них отнесли Мишку в приемный покой. Врач стадиона осмотрел ногу и покачал головой.
– Да, кажется, перелом. Придется полежать.
– Сколько? – спросил Мишка.
– Месяца два-три, а возможно, и меньше. Посмотрим, что покажет рентген.
Это был неожиданный и страшный удар. Два-три месяца! Значит, Мишка не сможет принять участие в экспедиции…
Когда Мишку привезли домой и уложили в постель, он сказал Гинзбургу:
– Я несчастнейший человек в СССР.
– Уже несчастнейший? Кость срастется, и будешь прыгать, как и прежде, – ответил Гинзбург. – Сильно болит?
– Боль – это мелочь, – ответил будущий герой. – Но я не смогу ехать с вами.
Приехал отец и начал также успокаивать Мишку.
– Не горюй, Михель. Молодые кости срастаются быстро. А поиски «Левиафана» могут продлиться не один месяц.
– Но пароходы уплывут!
– Связь с экспедицией будут поддерживать наши пароходы, плывущие в Америку, и самолеты. Обещаю тебе: как только поправишься, так или иначе доставлю тебя на «Серго».
Отца позвали к телефону, и он вышел… Мишка вздохнул.
– Успокоился? – спросил Гинзбург.
– Нет, – печально ответил Мишка. – Я все-таки не увижу, наверное, самого интересного.
– Думаю, что ты увидишь все, абсолютно все.
– Но как?
– Ты не знаешь еще самого интересного, – ответил Гинзбург. – Твой отец и я конструируем новые аппараты телепередачи…
– Знаю. Телевидение на помощь водолазам.
– Это еще не все. – Гинзбург сел на стул. – Мы конструируем приспособление и для непосредственного телевидения – иначе говоря, передачи движения предметов при дневном свете и ноктовидения – видения ночью, телевидения в тумане и под водой. Отец твой разрешил задачу – об этом еще никто не знает – цветного стереовидения. На очереди – телекино… Лежи спокойно и слушай дальше. У твоего отца грандиозные планы. Он намеревался использовать экспедицию, чтобы испытать все свои новейшие изобретения в области телевидения. Помощь водолазам в поисках затонувшего корабля – это только деталь. Мы с твоим отцом – он здесь, а я в океане – проведем чрезвычайно интересные испытания телепередачи сюда, в Москву, в кабинет твоего отца, абсолютно всего, что будет происходить в экспедиции. Наши аппараты будут работать беспрерывно днем и ночью на палубе траулера и в глубинах океана. Если все эти пробы будут удачны – а я в этом не сомневаюсь, – то мы совершим целый переворот. Николай Петрович хочет организовать телепередачу в широчайшем масштабе. Показ работ экспедиции – это только первая проба.
Когда мы наладим это дело, миллионы зрителей увидят, как сооружается плотина на Ангаре, что наблюдает стратонавт, как проводятся работы на Волго-Донском канале. Ты только представь, что было бы, если бы в лагере Шмидта была современная телеустановка! Какое прекрасное зрелище! Наверное, многие поняли бы лучше, за что у нас награждают званием Героя.
Миша покраснел. Не догадался ли Гинзбург о его мечтах? А Гинзбург спокойно продолжал:
– Изменился бы самый характер экспедиции. Отто Юльевич Шмидт мог бы прекрасно руководить ледовыми походами из своей квартиры. Или возьми наши исследовательские геологические экспедиции. Молодежь будет шагать по пескам Кара-Кумов, в дебрях тайги, будет всходить на Памир, а выдающиеся наши геологи, не отрываясь от работы, увидят каждый шаг путешественников, каждый минерал и будут давать советы.
Вспомни хотя бы историю Хибин. В первые годы приходилось совершать чрезвычайно тяжелые путешествия и лазить по горам самому академику Ферсману. Сколько, по сути говоря, он тратил времени непродуктивно! Поездка в вагоне, пешие переходы по тундре, зачастую безрезультатные блуждания… Иногда только для того, чтобы обойти горное ущелье, человек, каждый час которого имеет огромное значение для науки, терял несколько дней; много дней, недель для нескольких минут, даже секунд, чтобы определить породу, минерал.
– Я знаю, читал! – оживился Миша. – Теперь первоначальную разведку ведут самолеты, потом на «интересные» места самолет забрасывает геологов, доставляет им палатки и пищу. А когда работы закончатся, прилетают и увозят их назад. Вместо двух-трех месяцев экспедиция теперь длится две-три недели и стоит вдесятеро дешевле.
– Они могут обходиться еще дешевле, – продолжал Гинзбург. – Представь: экспедиции имеют легкие компактные радиостанции и телевизорные установки. Академик Ферсман наших дней спокойно сидит в своем кабинете и трудится над рукописью. Перед ним – экран телевизора. Вот геологи нашли что-то интересное, и он слышит их голос по радиотелефону. Выключает свет, смотрит на экран, дает указания и вновь углубляется в свою работу. И только когда все разведано, намечено, академик садится в самолет, чтобы сделать на месте последние выводы, отдать последние распоряжения. Да и это не всегда будет необходимо.
Именно так, друг мой, мы организуем и экспедицию по розыску «Левиафана». Административный и научный штаб экспедиции будет здесь, в Москве, в этом доме, в кабинете твоего отца. Так было решено на последнем заседании совета.
Лицо Мишки просияло.
– Мы с Николаем Петровичем сейчас перенесем твою постель в кабинет и поставим против экрана. Ты увидишь все или почти все, что будет происходить в экспедиции. Мы будем разговаривать с тобой так, как разговаривали все дни. В кабинете будут проводиться совещания штаба. Начальник экспедиции Барковский, эпроновец Кириллов и твой отец будут ежедневно обсуждать ход поисков.
Отец Миши возвратился. Он выслушал последние слова Гинзбурга и сказал:
– Этого еще мало. На тебя будут возложены обязанности. Возле экрана и радиостанции установим дежурство. В дежурстве примешь участие и ты. Ты будешь «лежать на вахте».
Как видишь, ты будешь непосредственным участником экспедиции. Лежа здесь, за тысячи километров от «Серго», ты увидишь во много раз больше, чем увидел бы на самом траулере, если бы лежал там на судовой койке, но без «чудесного ока» – телевизора. Ну что ж… – Инженер развел руками. – Тебе будет недоставать лишь запаха океана. Но это ты уж дополнишь воображением.
Путешествие в мир атома
Мишка Борин «лег на вахту». Теперь он уже желал, чтобы экспедиция скорее отправлялась в путь и экран ожил бы. Однако отъезд затягивался. Шли последние испытания «железных пауков». Гинзбург все время проводил в лаборатории и лишь вечерами навещал Мишу.
– Что поделываешь? Грустишь? – спросил он однажды Мишу.
Нет, Миша не привык терять время зря. Теперь он ощутил новый интерес к радио и телевидению. Мише предстояло вскоре отправиться в интересное «путешествие». И он начал изучать радиотехнику, устройство радиоэлементов, аппаратов телевидения. И в этот вечер на вопрос Гинзбурга он как-то растерянно ответил:
– А я, знаешь, написал этакую… фантазию, чтобы уяснить самому себе кое-какие принципы телевидения. Хочешь, прочту?
Гинзбург взглянул на часы.
– Читай, если не очень длинно.
И Миша начал читать:
– «Профессор Филинов так стар, что давно запамятовал год своего рождения. И такой ученый, что одной пары очков ему мало: он носит две пары, а вечерами даже три. У него в голове так много мозга, что самые большие шапки не налезают ему на голову – приходится делать на заказ. Голова его абсолютно лысая, зелено-золотистая борода спускается до пояса.
У Филинова два молодых ученика: профессора Харичкин и Ларичкин; одному пятьдесят, второму шестьдесят лет. Филинов зовет их «молодые люди», потому что на их головах только небольшие лысины, бороды едва укрывают грудь, а на носу всего по одной паре очков.
Филинов – великий изобретатель.
Однажды Харичкин и Ларичкин приходят к Филинову в кабинет и видят на столе большой черный полированный ящик с объективом.
– Вот, – говорит Филинов, – я изобрел аппарат, который может уменьшать людей и делать человека меньшим, чем молекула. Хотите, я испробую на вас?
Ларичкин и Харичкин погладили свои бороды и переглянулись, а Филинов уже нацелил объектив, щелкнул и засмеялся.
И начали Ларичкин и Харичкин уменьшаться.
Нет, им совсем не казалось, что они уменьшаются. Им казалось, что они остаются такими же, а Филинов начал расти, и все предметы начали расти, и комната раздвигалась в стороны, и потолок поднимался в какую-то стратосферную высоту. Открылись огромные двери, и в комнату вошел гигантский тигр. Харичкин и Ларичкин испуганно забились под стул. Тигр величиной с быка прыгнул на огромный диван, и был этот тигр любимой кошкой Филинова. Ужасный гром шатнул комнату – это засмеялся Филинов. Он нашел Харичкина и Ларичкина, которые спрятались под стул, и бережно посадил их на письменный стол.
А величиной они были уже с булавку. И посадил их профессор Филинов на пластинку цезия. Харичкин и Ларичкин помнили, что была эта пластинка гладенькая, полированная. Но сейчас она казалась бугристой, как вспаханное поле. Ходить было трудно – того и гляди упадешь. Над их головами покачивались золотистые колосья – волосы бороды Филинова – и гремел гром, с каждым разом тише: уши Харичкина и Ларичкина уже отказывались воспринимать такие звуковые колебания. Испуг и страх охватили молодых ученых: от одного выдоха Филинова они могли упасть в чернильницу и утонуть в ней, как в Черном море. Харичкин и Ларичкин уселись на пластинку и уцепились за бугры. А предметы все увеличивались. Потолок и пол отошли куда-то в бесконечность. Чернильница также удалялась и вырастала, как Эльбрус. Скоро обычный свет исчез из поля зрения неожиданных путешественников, и они видели перед собой только гористые края цезиевой пластинки. Горы росли на их глазах. Поднимались все выше и выше. В атмосфере появились летающие небесные тела. Одни из них проносились, другие плавно опускались на поверхность.
– Это пылинки. Да, это, видимо, пылинки, которыми наполнен воздух комнаты, – догадался Харичкин.
Одна из пылинок упала на Ларичкина, и он еле выбрался из-под нее, как из-под лавины. В «небе» летали огромные шары – молекулы воды.
К счастью, скоро все «небесные тела» вдруг полетели в одном направлении – видимо, кто-то открыл дверь и по комнате прошла волна воздуха.
Скалы росли. И к удивлению ученых, они становились все ноздреватее, пористее. Везде обнаруживались огромные пещеры, тоннели, ущелья, пропасти, каньоны. Они раздвигались, становились все более огромными по размерам.
И скоро Харичкин и Ларичкин могли уже проходить по всем тоннелям в любом направлении, проходить сквозь вещество цезия.
Плотная пластинка цезия словно распалась на свои составные части, оставляя между ними свободные проходы.
Но на этом не кончилось превращение мира. Харичкин и Ларичкин, чтобы лучше видеть, поднялись на вершину огромного «материка» с необычайно пористым строением. Прошло немного времени – и новое чудо.
Ученые заметили, что отдельные куски не касаются друг друга. Тот мир, в котором они сейчас находились, напоминал собой остатки разбитой на куски планеты. И все эти обломки двигались. А между ними было пустое пространство. Обломок, на котором находились Харичкин и Ларичкин, рос неимоверно быстро. Он и сам превращался в настоящую «планету». Ее размеры исчезали за горизонтом. Иногда эта планета приближалась к другой настолько, что можно было перепрыгнуть с нее на другую планету, иногда же уносилась далеко. Планеты опускались, поднимались, блуждали по небу во всех направлениях. Расстояние между ними все увеличивалось. Планета, на которой были Харичкин и Ларичкин, вырастала, а все другие словно бы уменьшались – удалялись в межпланетное пространство. Скоро они уже казались далекими темными массами.
– Мы находимся сейчас на молекуле цезия, – сказал Ларичкин. – Хорошо, что это не молекула газа. На ней мы ощутили бы подлинное броуновское движение частиц – танец молекул – и, видимо, болели бы морской болезнью.
– До определенного времени, – возразил Харичкин. – Когда мы стали бы неизмеримо меньшими, чем молекула, мы не заметили бы этого танца, как не замечаем движения Земли.
– Ловко же подшутил над нами Филинов!
– И до каких же размеров мы будем уменьшаться? Сколько времени прошло с тех пор, как мы оставили обычный мир?
– У нас теперь свое время. На часах Филинова прошло, возможно, лишь несколько секунд, а в этом мире они равняются миллионам лет. Ведь сколько «геологических переворотов» уже совершилось на наших глазах! Однако я попытаюсь подсчитать.
Ларичкин вынул из кармана записную книжку, которая ему казалась ничуть не меньше обычного размера, и, сев на выступ, начал высчитывать. Испуганный голос Харичкина прервал его занятия.
– Я удаляюсь от вас! – кричал Харичкин, сидя на своем астероиде.
Ларичкин, выронив записную книжку, совершил гигантский прыжок и успел уцепиться за полу пиджака своего друга.
– Нам надо держаться вместе. Не хватает еще, чтобы мы разлетелись в разные стороны, – сказал он.
А перед их глазами совершались катастрофически быстрые изменения. Расстояния все время увеличивались, объемы тел возрастали – всех тел, кроме тел Харичкина и Ларичкина. С «планетой», на которой они «приземлились», совершались удивительные перемены. Она также стала распадаться на большое число обособленных тел и телец, и все они находились в движении. Харичкин и Ларичкин очутились на небольшом шаре, который несся с необычайной быстротой. В центре этого шара на огромном расстоянии виднелась великая планета, или «солнце», вокруг которого и носились без конца по кругу наши путешественники. Кроме их планеты, вокруг центрального «светила» летала тьма других точно таких же планеток. Солнечные системы с центральным светилом и «спутниками» виднелись всюду. Все пространство, куда ни бросишь взор, превратилось в причудливый узор летающих по кругу планеток. Это было зрелище чрезвычайное. Везде кольца, переплетающиеся одно с другим… Быстрота спутников была такой, что их орбиты казались темными сплошными кольцами – вроде кольца Сатурна.
Диаметр этих кругов постоянно рос, расстояния между «солнечными системами» увеличивались. Планета, на которой летели Харичкин и Ларичкин, тоже росла. Она уже приобрела размеры такого шара, что Ларичкин и Харичкин могли путешествовать по ее поверхности. Центральное «солнце» и другие солнечные системы были далеко. На этой же планете, как и на Земле, действовала центростремительная сила. Харичкину и Ларичкину не угрожала опасность упасть с планеты и потерять друг друга. И они осмелились разойтись. Один стал на «северном», второй – на «южном» полюсах. Они могли перекликаться, но не видели друг друга из-за кривизны поверхности. А вскоре перестали и слышать, так как планета еще более разбухла и расстояние между полюсами удлинилось. Они снова сошлись на «экваторе».
– Ну, что вы на это скажете? – спросил Харичкин.
– То, что мы попали в мир атомов. Наша молекула рассыпалась на атомы, из которых она состояла. Мы пребываем на электроне – «спутнике» нашего центрального «солнца» – протона. Нас окружает «звездный мир» иных солнечных систем, иных атомов. И все вместе они составляют нашу «галактическую систему». Далее тянутся неизмеримые просторы «межзвездных пустынь», а вон там маячит новое скопление «звезд» – иная «галактика», представляющая скопление атомов иной молекулы. Совокупность их составляет «метагалактику» – это атомы всей нашей пластинки. По числу спутников-электронов можно определить, что это атомы цезия.
– А что далее? – спросил Харичкин. – За «метагалактикой»?
– Далее, наверное, конец «мира цезия» и начало иных бесконечных миров…
Харичкин сел на землю и ударил по электрону рукой.
– Обратите внимание, – сказал он Ларичкину, – моя рука проходит сквозь поверхность, как сквозь газ. И если мы не провалились в центр, то, стало быть, нас держит какое-то поверхностное натяжение. Мне это все же не нравится. Я придерживаюсь научной гипотезы, что электроны вовсе не частицы, а лишь волны электрического происхождения.
– Ну что ж, вероятно, нам посчастливилось видеть, так сказать, в проекции «сгусток» этой волны, – успокаивающе ответил Ларичкин, которому вовсе не хотелось начинать научный спор в такой необычайной обстановке.
Однако Харичкин не сдавался:
– То есть как так: проекция сгустка волны? Это неопределенно и ненаучно.
Препирательство готово было вспыхнуть, однако внимание путешественников было отвлечено новым событием. Сквозь их «атмосферу» неожиданно пронеслось тело почти такой же величины, как и их планета.
– А это что такое? – испуганно спросил Харичкин.
– Свободный электрон, по всей видимости, – ответил Ларичкин.
Таких свободных электронов было довольно много. Они пересекали пространство между солнечными системами во всех направлениях, иногда пересекая орбиты «спутников», иногда сталкиваясь с ними. В этом случае спутник соскакивал с орбиты и летел в сторону, сам превращаясь в свободный электрон.
Харичкин произвел еще одно интересное наблюдение. «Свободные» электроны не были совершенно свободными в своем полете: они не уносились за пределы этого необычайного мира.
– Они просто летают в пределах цезиевой пластинки.
– И еще одно, – дополнил Ларичкин. – Обратите внимание на полет наших «планет» и «комет» – свободных электронов. Мы находимся на вершине нашей сверхгалактики и видим, как небесные тела поднимаются вверх и дуговым полетом возвращаются в недра системы. Выше определенной границы они не взлетают. Что это означает? Что свободные и несвободные электроны взлетают над поверхностью цезиевой пластинки.
– Однако как же все-таки волновая теория… – не успокаивался Харичкин.
Мир атомов словно достиг своей границы и уже не увеличивался. Но вдруг – новое ужасное событие. Путешественники увидели, как с «неба» к их миру летят светящиеся массы. Они в одно мгновение преодолели «небесные» пространства и обрушились на «солнечную систему» настоящим огненным дождем. И каждая «капелька» напоминала пылающее солнце. Путешественники перепугались. Что, если одно из таких «солнц» упадет им на головы и совершенно испепелит их?
– Я понял, что это такое! – вскричал Харичкин.
– Я тоже! – подхватил Ларичкин. – Это просто луч света. Да, Филинов осветил цезиевую пластинку сильным лучом света, и мы видим «световые кванты» – потоки света, беспрерывно летящие в наш мир.
– Не совсем беспрерывно, – поправил Харичкин. – Мы видим отдельные раскаленные ядра, которые пробивают наш мир в одном и том же направлении. Беспрерывным же огненный поток кажется только вследствие быстрого движения световых квант.
– Смотрите! Одно из «солнц» столкнулось с «планетой», и она улетела в пространство.
– Мы видим, – сказал Харичкин, подымая палец, – так называемый фотоэффект. Под влиянием света электроны приобретают дополнительный запас энергии и летят с такой скоростью, что вовсе уносятся из нашего цезиевого мира.
– Иначе говоря, солнечные «бомбы» вышибают электроны из цезиевой пластинки.
– Точно так же они вырывали бы электроны и из всякого иного вещества.
– Конечно. Ведь электроны – принадлежность всякого вещества, составная его часть.
Таким образом, мы являемся свидетелями того, что было открыто учеными еще в конце прошлого столетия: при освещении поверхности некоторых металлов световыми волнами определенной длины эти металлы испускают электроны.
Световой поток прекратился так же неожиданно, как и начался. И сразу же после этого события потекли в обратном порядке. Все масштабы начали уменьшаться. «Планета» Харичкина и Ларичкина сжималась на глазах, становясь все меньше. Она уже не летела вокруг огромного протона по орбите, а приближалась к нему по спирали. Уменьшался и сам протон. «Солнечные системы» сближались до тех пор, пока не слились в одну молекулу. Росли и приближались одна к другой суетливые молекулы. Вот они все объединились и стали подобны огромной долине с горными складками. Горы быстро сужались, словно таяли, и скоро Харичкин и Ларичкин увидели, что они стоят на пластинке цезия возле большой, как цистерна, чернильницы.
На этом их приключения не окончились. К ним приблизилась, поблескивая, выпуклая поверхность. Это была лупа профессора Филинова. Но и сквозь лупу старый ученый еще не мог разглядеть своих учеников. Пришлось немного «подрастить» их. Потом Филинов взял тоненький пинцет, подхватил Харичкина и Ларичкина и бросил их в пустоту. Видимо, он снова уменьшил их, ибо Харичкин и Ларичкин долго летели в мировом пространстве, прежде чем упали на вершину горы. Нет, они не разбились. Ведь они были легче пушинок. Встали, осмотрелись вокруг. На сей раз они очутились в новом мире.
«Земля», на которой они пребывали, не была ограничена горизонтом. Края «земли» полого поднимались ввысь и переходили в «небесную сферу» того же цвета, что и «земля».
– Не находимся ли мы в мире четвертого измерения? – спросил Харичкин.
– Какое там четвертое измерение! – возразил Ларичкин. – Просто мы стоим на внутренней поверхности шарообразного тела. Смотрите, в центре этого шара имеется огромное кольцо, укрепленное на стержне, воткнутом в «землю», а на «небе», напротив нас, туманно мерцает какое-то светило. Оно занимает почти четверть всего небосклона.
– Послушайте! – воскликнул Ларичкин. – Да ведь это же середина стеклянного баллона фотоэлемента! Я сковырнул слой «земли», и что-то заблестело. Это, по-видимому, слой серебра. На него нанесен слой цезия. Следовательно, мы стоим на катоде фотоэлемента, а кольцо в середине нашей «вселенной» – анод. Круглое отверстие в лампе, как великан-иллюминатор в иной мир, светит туманно: фотоэлемент, очевидно, уже включен в батарею, однако струи тока и света еще малы и фотоэлемент не действует.
– Мы, кажется, снова уменьшились, – сказал Харичкин.
– Видите, как увеличились «горы» на нашей «земле», а в небе мы вновь видим то, чего не замечали ранее, – тьму-тьмущую «небесных тел», которые движутся во всех направлениях. Это уже не пылинки, это молекулы газа.
– Интересно бы попутешествовать на такой планете, – мечтает Ларичкин. – Маленькая планетка – газовая молекула – приближается к поверхности «земли». Летит она с величайшей скоростью, но путешественникам кажется, что движется она плавно, – ведь они сами микроскопические существа.
– Прыгаем! Гоп! Готово!.. – Харичкин и Ларичкин улетают в пространство.
– Межпланетное путешествие началось, – говорит Ларичкин. – Ну и танец вокруг нас! Представить только, что весь мир пребывает в таком непрерывном движении! Ничто не стоит на месте, «даже то, что стоит». Внутри могильного камня и в угрюмой скале, в перочинном ножике и в потонувшем якоре неугомонно топчутся, суетятся, прыгают молекулы. В твердых телах – плавнее, в газообразных – быстрее, и чем выше температура, тем живее танец.
Ларичкин и Харичкин пересекают «межпланетное пространство» там и сям. Их молекула то с невиданной быстротой падает вниз, то летит вверх, ударяется о «небо», затем – снова вниз, в сторону, сталкивается с другой «планеткой» резко отскакивает от нее – держись, не упади!
Во время этого странствия путешественники имели возможность изучать «небесные тела» изнутри. Одни молекулы несли на себе позитивные заряды электричества, другие – негативные, а у многих были и те и другие. Это были «нейтральные» молекулы газа.
Неожиданно гигантский иллюминатор, занимавший почти четверть сферы, ослепительно вспыхнул. Теперь он казался подобным настоящему солнцу. Это Филинов направил в отверстие фотоэлемента луч света. Массы света вырвались из отверстия, пронеслись сквозь «межпланетный простор» и стали падать метеоритами на противоположную стенку. Здесь-то и началось забавное.
Огненные бомбы упали на долины и горы, а над долинами и горами встревоженно засуетились, словно ожидая беды, электроны. Световые снаряды начали вышибать эти электроны – отрывать их от поверхности, и электроны полетели в межпланетный простор, на центральное кольцо – анод. По дороге они сталкивались с «нейтральными» газовыми молекулами и вышибали из них электроны.
Поток этих электронов направлялся к центру вселенной – к кольцу. Это и был ток. Фотоэлемент начал действовать. Колоссальный межпланетный простор, разделявший анод и катод, был побежден. Под влиянием света «пропасть» словно бы исчезла. Электроны – негативно заряженные частички электричества – летели к позитивному полюсу.
Но на этом дело не кончилось. «Нейтральные» планетки – газовые молекулы, – утратив электрон, становились «позитивным ионом». Такая молекула имеет уже только одного спутника – позитивный заряд. Ее стала неудержимо притягивать «земля» цезия, заряженная отрицательным электричеством. И позитивные ионы начали падать на «землю». Можно было подумать, что случилась космическая катастрофа. Дождь позитивных электронов падал на «землю», выбивал с каждым разом новые и новые электроны. Они взмывали с поверхности, мчались в межпланетный простор на центральное кольцо и падали. Иные из них сталкивались на пути с нейтральными молекулами, вышибали из них электроны, которые тотчас же падали на «землю». И поток «метеоритов», который срывался с «земли» и летел к «центру вселенной», рос, как лавина, – происходило то, что называется увеличением силы тока.
Филинов, видимо, еще увеличил напряжение в цепи тока, к которой был присоединен фотоэлемент, и газовые молекулы вдруг засветились. Теперь каждая из них стала похожа на луну, а все вместе они представляли чрезвычайно красивое зрелище – тысячи, миллионы лун, которые непрестанно движутся.
